XXXIII

Тяжелые дождевые облака раннего лета нависли над изумительной постройкой нового дворца — Герцогсбурга. Словно фантастические туманные чудовища, приплыли они с запада, остановились на отвесных скалах высоко поднявшихся гор, над потускневшей поверхностью обоих озер и набросили на голову горных великанов причудливый убор. Уже три дня не было видно солнца. Непрерывно шел дождь. Лиственницы и сосны волшебного леса плакали тысячами капель слез. Молча, беззвучно, мрачно стояло огромное серое здание. Перед его крепко запертыми воротами взад и вперед шагали часовые с заряженными ружьями и с примкнутыми штыками.

— Не пропускать никого!

Таков был последний строгий приказ герцога, который он отдал Ласфельду.

В этот туманный день, который с трудом можно было отличить от ночи, по извилистой дороге, шедшей от деревни на вершину гор, приближалась к воротам дворца женская фигура. Чтобы защититься от дождя, она накинула капюшон своего платья на белокурую голову. Видимо, она пришла издалека, она приближалась медленными, усталыми шагами.

Наконец она достигла места, где стоял часовой.

— Стой! Нельзя идти!

Солдат загородил ей путь ружьем.

Она опустила капюшон, показалось свежее милое раскрасневшееся от возбуждения личико, обрамленное густыми белокурыми волосами, с огромными голубыми глазами.

— Я Христина, дочь содержателя гостиницы в Обервальде, — сказала она солдату. — Герцогу грозит опасность, я знаю это наверняка. Он знает меня, я поила всегда его коня и подносила ему букеты цветов. Пропусти меня!

— Проходи дальше, — упрямо сказал часовой. — Нам дан строгий приказ не пропускать никого.

— Нет, — твердым тоном возразила девушка. — Я уже несколько часов в дороге. Наш крестьянин Зепп, который служит на военной службе в Кронбурге, пришел к нам вчера вечером. Он уволен в отпуск на праздники, понимаешь?

— Ну? — спросил, заинтересовавшись, солдат.

— Он рассказывал в Обервальде, что герцога хотят схватить, что они уже двинулись в путь, что они добьются пропуска во дворец и силою овладеют герцогом.

— Неужели? — сказал солдат.

— Наш земляк знает это точно. Полки, стоящие в Кронбурге, получили приказ быть готовыми к выступлению. Только очень немногие, для отвода глаз, получили отпуск. Князь Филипп хочет занять престол. Это будет объявлено, а герцога куда-то увезут.

Часовой подошел к воротам и дал звонок.

Появился караульный офицер, которому Христина рассказала то же самое.

Офицер послал за фон Ласфельдом.

Через несколько минут адъютант явился. Он увел Христину в кордегардию.

Около одного из окон дворца была видна высокая фигура. Окно было открыто настежь.

— Ласфельд, — раздался голос Альфреда на тихом дворе.

Адъютант вошел вместе с девушкой.

Острый взор Альфреда тотчас узнал дочь обервальдского трактирщика. Целый ряд воспоминаний хлынул на него.

Он сделал знак.

— Позовите ко мне эту девушку, Ласфельд.

Белокурая Христина шла за офицером, ослепленная роскошью этих апартаментов, о которых столько говорили не только в Обервальде, но и повсюду в горах.

Наконец она очутилась перед герцогом.

— Христина! — вскричал Альфред и протянул ей руку. — Сегодня ты не принесла мне букета горных цветов!

— Нет, ваше высочество, дороги в горы теперь непроходимы. Я едва добралась сюда. Вместо цветов я сегодня принесла вам нечто, что доказывает мою преданность вам. Будьте настороже, ваше высочество, они хотят схватить вас.

Крик отчаяния и ярости вырвался у Альфреда.

— Они? Кто они? — загремел он.

— Князь Филипп, ваш дядя. Он хочет взойти на трон.

— Кто тебе это сказал, Христина?

— Наш земляк Зепп принес эту новость из Кронбурга. Тогда, несмотря на туман и ночное время, я сейчас же пустилась в дорогу. Будьте настороже, ваше высочество.

Альфред в отчаянии бил руками по воздуху. Он был вне себя. Что делать?

— Это возможно, это правда, Ласфельд, — бормотал он.

— Ваше высочество, я, право, не знаю… определенность, с которой эта девушка…

— Они явятся сегодня же, — повторяла белокурая Христина, — будьте настороже.

Альфред уже не слушал ее. Он даже не смотрел на нее.

— Государственная измена, — прохрипел он. — Измена герцогу, Ласфельд. Дайте мне совет, помогите мне!

С минуту Ласфельд оставался в глубоком молчании.

Тут герцог опять заметил Христину, которая стояла перед ним ни жива, ни мертва.

— Благодарю тебя, Христина, — сказал он. — Надо дать ей что-нибудь съесть. Слышите, Ласфельд.

— Слушаю, ваше высочество.

Ласфельд повел девушку в боковую дверь и приказал лакею накормить ее.

Когда он вернулся, Альфред сидел на своем золотом кресле перед письменным столом, погрузившись в свои мысли.

— Что мне делать, Ласфельд? — забормотал он опять.

— Ваше высочество, мой совет — воспользоваться временем. Если те, о ком говорит эта девушка, уже в дороге, то тут уже не простые слухи, порожденные вполне понятным опасением за безопасность вашего высочества. В таком случае время не терпит и надо действовать.

— Как действовать?

— Прикажите, ваше высочество, сейчас же приготовить поезд, и прежде, чем они подъедут ко дворцу…

— И…

— Поезжайте сейчас же в Кронбург, покажитесь вашей столице, князю Филиппу, министрам, членам совета и своим появлением рассейте все слухи, которые ходят насчет вашего высочества. Мне кажется, это единственный путь к спасению.

— К спасению? Почему вы сказали: к спасению? А кроме того — слухи… Какие такие слухи могут ходить обо мне? Что вы разумеете под этими слухами? Что я трачу деньги, что я строю дворцы, что для меня эти горы и их жители приятнее, чем Кронбург и его население? Да, это все знают. Что же еще про меня говорят? Что они хотят сделать со мной?

Большие глаза Альфреда были пристально устремлены на побледневшее лицо адъютанта. Ласфельд невольно отступил назад и сказал:

— Я не знаю, какие меры хотят принять против вашего высочества. Но, кажется, что-то затевается. Поэтому мой благой, да позволено мне будет сказать, дружеский и всеподданнейший совет — распорядитесь немедленно об отъезде в Кронбург и покажите там, что все то, что говорят о вас, неправда.

— А что говорят обо мне? Под страхом моей герцогской немилости приказываю вам дать мне немедленный ответ.

— Я не могу дать определенного ответа на этот вопрос, ваше высочество, ибо уже несколько недель я нахожусь безвыездно здесь, а не в Кронбурге. Но если верить намекам заграничных газет, которые иногда попадаются мне на глаза…

— Ну, что же там такое? — загремел Альфред.

— Конституция этой страны знает только одну причину, на основании которой возможно низложение царствующего государя. Вашему высочеству конституция наша известна — вы изволили присягать ей.

— Только одну причину?

И вдруг все стало ясно Альфреду.

— Они хотят объявить меня идиотом, Ласфельд, — закричал он. — Возможно ли это? Смеют ли они это? Кто в целом герцогстве осмелится на это? Пусть подадут мне вина! Что вам об этом известно, Ласфельд?

— Мне известно очень немного, ваше высочество. Я только знаю, что это по конституции есть единственный повод и…

— И?

— И что к числу советников князя Филиппа принадлежит уволенный министр-президент Бауманн фон Брандт.

Альфред вдруг рассмеялся.

— Верно! Бауманн фон Брандт. Я должен был приказать, чтобы ему перерезали горло. Лисиц, которые попадают в капкан, щадить нечего, это напрасная сентиментальность.

Адъютант в ужасе посмотрел на герцога.

Неужели он опять?.. В течение нескольких последних недель он был так тих и разумен. Днем он оживал, предпринимал далекие прогулки в горы, и мрачные демоны пережитой, по мнению Ласфельда, эпохи как будто отступили от него. И вдруг…

— Да, да, следовало перерезать горло этой лисице, — снова повторил Альфред. — Изменник, который злоумышляет против меня вместе с моим дядей.

— Что вашему высочеству угодно будет решить? Я жду немедленного приказа. Поезд в Кронбург… Стоит сказать одно слово начальнику станции…

— Нет, нет и нет! Мы их встретим пулями, мы дадим им достойный герцога ответ, друг мой.

Голос Альфреда звучал, как рев бури, которая клонит долу гигантские деревья его горного леса.

— Я не знаю, ваше высочество, не будет ли этот способ…

— О, замок достаточно крепок! Они даже не предчувствуют, как он крепок! А моя армия присягала мне! Горные жители, жандармы, пожарные окрестных деревень все должны сплотиться вокруг меня. Я сейчас напишу сам приказ. Посмотрим, насколько хватит смелости у этих изменников. Пошлите по телеграфу приказ ближайшему батальону, чтоб он выступил на защиту своего герцога и занял Гогенарбург и этот дворец.

— Распоряжение вашего высочества будет немедленно исполнено. Клянусь до самой смерти сохранять верность вашему высочеству.

— Верность до гроба, — сказал Альфред. — Благодарю вас, Ласфельд. Ни в горах, ни в этом дворце не найдется никого, кто бы нарушил эту верность. Я встречу их пулями. Мой замок неприступен и может пасть только путем измены.

Альфред ходил по раззолоченному кабинету, как будто он уже одержал полную победу. Здесь он издал приказ, чтобы его дворец заняли жандармы из окрестных местностей, а батальон был мобилизован.

— Они ошибутся, кронбургские лисицы и змеи, — шептал он.

Потом он подошел к окну. Стены этого дворца, сложенные из квадратных плит, взятых из его любимых гор, дадут ему надежную защиту, если только в этих стенах не найдется изменников. Не найдется изменников? Но разве он может быть уверен в них, начиная от Ласфельда и кончая последним конюхом, которому поручено чистить серебряные копыта его старого Рустана?

Да, да! Те, которые сидят в Кронбурге, ненавидят его, они не понимают его, да и не могут понять. Но верный его народ в горах, голубоглазый народ, для которого он был богом? Только по груде их трупов можно будет войти в замок, он уверен в этом!

Они принесут последние ружья из своих хижин, достанут последние топоры со своих дворов, поспешат из своих нор на его защиту и сложат в окопах свои головы за герцога! Он представлялся себе в этот день, в этот решительный час, настоящим героем, в первый раз — военным героем!

И его замок святого Грааля представлялся ему теперь неприступным для злых сил, живущих там, в глубине.

Они придут сюда, и он встретит их, как встречали своих врагов, изменников Нерон и Калигула, Иван Грозный и султаны османского царства. О, он так ждет их прибытия. Они должны узнать, кто царствует над этим золотым царством, кто повелитель этой задохнувшейся равнины.

— Узнают они горного орла!

И он смеялся от какого-то дикого сладострастия.

Он придумает для них такие пытки, каких не сумел еще придумать ни один государь и каких не придумает и после ни один из них. Он бросит их тела диким птицам своих гор, украсит стены замка венком из их окровавленных голов, вырвет еще при жизни их фальшивые языки и прикажет их жарить долго, долго на очаге своего дворца. Да, непременно. Пусть только они придут. Бауманн фон Брандт, этот человек с лицом хищной птицы, которого он ненавидел, вот он-то и придет! Он будет держать его в клетке, как дикого зверя, и будет его пытать, пытать каждый день, пока смерть от руки палача не покажется ему истинной милостью. Так он поступит со всеми теми, которые отважатся посягнуть на величие его личности, на его высокое положение, на него, помазанника Божия, государя, который царствует самодержавно!

— Ха, ха, ха! — громко рассмеялся он.

Он был один. И все-таки пусть они придут, здесь, в неприступном замке, он готов их встретить!