19

Джинни посмотрела на Стоуна тоскливо и мрачно:

— Ошибаетесь, мистер агент по особым заданиям, я этого не знала, пока мне не раскрыл глаза Фрэнк Кэннон.

— Что он тебе сказал?

— Всю правду, Чепмен.

Стоун понял, — предстоит трудный разговор.

— Какую правду, Джинни? — спросил он мягко.

— Почему вы мне не сказали, что знали и моего отца, и Клэя? Что уже были тут много раз, разыскивая отца, чтобы обвинить его в убийстве? Мой отец никого не убивал! Тем более — своего друга и компаньона.

Но он не успел ей ответить, она заговорила торопливо и встревоженно:

— У нас нет времени обсуждать ваше предательство. Фрэнк Кэннон погнался за вами по пятам, и я уверена — его люди вот-вот будут здесь. Надо подумать, как защититься. Они убьют нас обоих, чтобы добыть информацию. Но повторяю: вы меня не переубедите — я ошиблась в вас. Я была с вами честной, а вы таились от меня.

— Почему ты не даешь мне оправдаться, Джинни? Ты безоговорочно поверила Фрэнку Кэннону — чужому, врагу — и не веришь человеку, которого уверяла в любви. Что касается людей Фрэнка, то не волнуйся — я оторвался от них. Они не следуют за мной. — Он говорил мягко и убедительно. Джинни немного успокоилась и поняла, что должна объяснить Стоуну, почему убежала, и его тоже вызвать на откровенность.

— Может быть, я и вправду поступила глупо и безрассудно, — начала она. — Я была очень рассержена и обижена, а когда у меня в голове прояснилось, я уже была слишком далеко от города. Кроме того, я знала, что Фрэнк телеграфировал в Денвер с запросом на три имени: Кессиди, Марстон и Чепмен. Он заподозрил, что ты можешь быть третьим партнером и знаешь, где расположено месторождение. Ты действительно знал?

— Да, потому что Клэй завещал мне половину заявки. В последнем письме он послал мне завещание и карту. Родственников у него не было, а я был ему как брат. Значит, ты бежала, потому что я тебя обманывал? Так ты считаешь?

— Да, поэтому. — Джинни заметила, что он увел разговор от завещания Клэя. — И для того, чтобы спасти своего отца! Фрэнк сказал мне, что вы трое вместе служили в армии, были друзьями. Как ты мог заподозрить его в убийстве?

— Твой отец изменился с тех пор, как вы с ним расстались, Джинни. Он прошел сквозь ад войны и плена и стал другим человеком. Я подозреваю его потому, что Клэй писал мне в последнем письме о его странном поведении. Я знаю, что Мэтт медлил с оформлением заявки и оформил ее только после смерти Клэя. На твое имя. И он исчез, ринулся куда-то по своим делам, нисколько не заботясь о розыске убийцы Клэя. Разве я не мог заподозрить его, Джинни? И разве я мог признаться тебе в этом, когда мы только что восстановили согласие и наш союз мог оказаться слишком хрупким для таких разоблачений! Я боялся потерять тебя… сразу потерять тебя… Я хотел побыть с тобой хоть немного, прежде чем непреодолимая судьба разлучит нас. Потом я все-таки решил открыться тебе вечером в пятницу, но ты бежала. — Стоун сжал ее запястья. — Понимаешь ли ты, что я тебя люблю, но мой долг перед законом и перед памятью друга обязывает меня найти и покарать убийцу! Если Мэтт виновен, я арестую его и он будет наказан. Если он невиновен, я найду настоящего убийцу, чтобы снять подозрение с твоего отца, — клянусь, я это сделаю.

Его слова тронули Джинни. Она поняла, что если он поступал неправильно, то потому, что боялся разрушить их любовь. И ведь сама я, подумала Джинни, тоже поступила неразумно и опрометчиво. Она взглянула на него и прошептала:

— Верь мне, Стоун, мой отец невиновен.

— Я хотел бы, чтобы это было так. Третий отец становится между нами: я мучился, когда должен был покарать Чарльза Эвери, зная, что это причинит боль моей Анне. Я бежал от своего отца, который оказался и отцом моей Джоанны. Теперь между нами Мэтт. Если я вынужден буду арестовать его, это разрушит наше с тобой будущее, Джинни. Я не хочу этого! Пощади меня, женщина, почему ты всегда загоняешь меня в ловушку?

Она хотела броситься в его объятия и поцеловать его, но не все еще было сказано.

— А ведь, наверное, мой отец был в смятении и поэтому бежал и не подает о себе вестей. Подумай: кто-то убил его компаньона, пытался убить его самого… Он, может быть, понял, что даже ты подозреваешь его и охотишься за ним. Как же он мог отдаться в руки правосудия, если подозрения сгустились вокруг него, как тучи? Я боюсь, что он давно убит, и могилу его не разыскать.

— Не плачь, любимая, — протянул к ней руки Стоун, — я уверен, он жив. Мы разыщем его, узнаем правду, и все будет хорошо.

Джинни заглянула ему в глаза:

— Стоун, а если он не сможет доказать свою невиновность? Если настоящего убийцу никогда не найдут? Могут тогда арестовать и бросить в тюрьму моего отца, только по подозрению?

— Нет, Джинни. Но если найдут свидетельства его вины, поведут розыск. Что ты знаешь еще? О чем ты мне не сказала?

— Я знаю, что убийца — Фрэнк Кэннон, я уверена в этом.

Она рассказала Стоуну, как встревожился Фрэнк, узнав, что агент по особым заданиям снова в городе, как алчно он стремится завладеть серебряным рудником.

Стоун нежно погладил ее по пылающей от волнения щеке и мягко сказал:

— Мне кажется, что для Фрэнка не имело смысла убивать обоих, лишая себя источника информации.

— Может быть, его наемники не поняли инструкций и испортили ему дело, — возразила Джинни. — Может быть, когда они стреляли в окно и подожгли хижину, они не знали, что там находятся оба, Может быть, Фрэнк рассчитывал получить сведения от тебя или от меня… — И наконец она растерянно проговорила: — А может быть, это не был Фрэнк. Какой-нибудь вор, бандит… Но почему же тогда отец упоминал в письме о том, что подозревает Фрэнка?

— Их мулов и имущество не украли, — напомнил Стоун. — Так что застрелили их, конечно, из-за рудника. А вот загореться хижина могла от искры, возникшей при выстреле. А может быть, Мэтт, оставшийся в живых, поджег хижину, чтобы убийца счел его мертвым. Личности убитых определили по их имуществу: кто-то хотел, чтобы трупы нельзя было опознать.

— И ты думаешь, что этот «кто-то» — мой отец?

— Да, так мне кажется. Мы оба знаем, что он не был второй жертвой. Я понял это по времени сделанной им заявки — несколько дней спустя после убийства. Мэтт спасся, поехал в Денвер и зарегистрировал участок на твое имя, потом послал тебе письмо. Он писал тебе, что поехал искать вкладчиков, но где же он пропадает целый год, не приступая к разработке богатейшего месторождения в Штатах? Почему он не ищет защиты закона? Почему не обращается ко мне, своему новому компаньону?

— Не знаю, — уныло ответила Джинни. — Может быть, Клэй не упомянул ему о своем завещании. Я думаю, он опасался за свою жизнь. Послав карту, он велел мне ждать следующего письма, но не послал его. Может быть, оно пропало.

— Может быть. В Штатах часто нападают на почту. Но ты и Джоанна уехали из Англии в феврале — может быть, письмо пришло в Лондон после вашего отъезда.

— Нет, его переслали бы Бену. Мы оставили адрес перед отъездом и просили хозяйку пересылать корреспонденцию. Ведь я собиралась ехать с Джоанной на ранчо до того, как она заболела и умерла. После этого все пошло ужасно. Ты бы полюбил ее, Стоун. Она была чудесная, необыкновенная. Мне так ее недостает. И так печально, что она умерла совсем молодой, не встретилась и не примирилась с отцом… — Джинни заплакала, Стоун обнял ее и стал гладить ее волосы.

— Любимая, вот так же мне был дорог Клэй. Настоящего друга тяжело потерять… и трудно заменить. Скажи, — спросил он мягко, — что будет с нами обоими, если Мэтт виновен?

— Не волнуйся, он не виновен, — серьезно и убедительно сказала она.

«Как она верит в отца! — ревниво подумал Стоун. — А я не заслужил такой любви и доверия…»

Джинни поняла, что он подумал, и сказала тихо и ласково:

— Не волнуйся. Что бы ни случилось, мы будем вместе. Только прошу тебя, не арестовывай его сам. Пусть это будет другой кто-нибудь. Это ты сделай для меня, для нас обоих. А я верю тебе и люблю тебя.

У него перехватило дыхание:

— Что ты хочешь сказать?

— Что я выйду за тебя замуж. Мы уладим все здесь и вернемся в Техас.

— Когда?

Она улыбнулась его поспешности.

— Я же не знаю, сколько времени это займет. А ты как думаешь?

— Я тоже не знаю. Я уже долго веду расследование и ничего не добился. У меня есть мысль: зарегистрируем компанию на двое и мое имя, Мэтт узнает об этом и объявится.

— Хороший план, только мое имя не нужно включать. А то семья отца в Джорджии узнает, что он жив, а ведь он скрывается от Кленис. Кленис и ее муж жадные — они предъявят права на рудник. В общем, будет много осложнений.

— Хорошо, как скажешь.

— Спасибо. — Заржала лошадь Джинни, и девушка повернулась в ее сторону, но ничего тревожного не увидела. — Почему мы не заходим в хижину? Пора отдохнуть! — сказала она. — Я так устала…

— Отличная идея! — согласился Стоун. — У меня есть лассо, я зацеплю и спущу лестницу.

— Не надо! — Джинни поискала в кустах, нашла толстую веревку и протянула ее Стоуну. — Дерни! — Стоун повиновался, лестница упала и повисла в нескольких футах от земли.

— Отлично придумано! — Он подозвал свистом своего коня, и умное животное прискакало из леса.

— Отец придумал это, когда я в детстве залезала на высокие деревья, У меня были мальчишечьи ухватки, пока меня не отправили в пансион для молодых девиц в Англии.

Стоун расседлал лошадей, а Джинни собрала в одно место все сумки и пожитки и ступила на лестницу, которую придерживал Стоун. Поднявшись, она опустила веревку, Стоун привязал к ней вещи, Джинни поднимала их наверх. Потом он осторожно взобрался сам, пробуя каждую ступеньку — под его тяжестью лестница опасно поскрипывала. Он поднял за собой лестницу и сказал Джинни:

— Ну, теперь все в порядке. А за твоей лошадью Чуун присматривает, чтобы далеко не ушла.

— Какой он умный! — сказала Джинни, глядя сверху на гнедого красавца, красновато-коричневого, с легкой развевающейся гривой и широким, как веер, шелковистым хвостом.

— А что значит его имя на языке апачей?

— «Чуун» значит «друг» — он мой лучший друг, уже несколько лет.

— Красивый, умный и послушный друг.

— Такой же, как мой новый лучший друг: Вирджиния Энн Марстон. — Джинни улыбнулась и обняла его:

— И ты тоже — мой лучший «чуун».

Вдали загремел гром.

— Скоро разразится гроза, — сказал Стоун. — Надо войти в дом и закрыть двери и окна.

Джинни тоже предчувствовала, что стихия разбушуется, но думала, что произойдет это за закрытыми окнами и дверьми.

Стоун толкнул дверь и заглянул внутрь, держа палец на спусковом крючке пистолета.

— Все в порядке, заходи.

В хижине с закрытыми ставнями было полутемно. Джинни оглядела последнее жилище своего отца.

— Надо проветрить, — сказал Стоун, открывая ставни. Джинни в это время втаскивала в комнату вещи. Потом она снова оглядела прибежище Мэтта Марстона, богатого плантатора с юга, владельца усадьбы Зеленые Дубы. И он, и Вирджиния жили там в довольстве и роскоши. А в этой убогой хижине было темно и грязно, на крючках висела поношенная одежда, у стены стояли стоптанные сапоги. На пыльном столе лежала колода покерных карт, на полу комьями засохла грязь — ни свежих отпечатков пальцев, ни следов — все показывало, что долгое время здесь никого не было. Сердце Джинни сжалось тоской при виде убогого запустения мрачного жилища.

Она перевела взгляд на Стоуна и сказала:

— Он давно не жил здесь.

Тот кивнул:

— Да, любимая. Но все равно он, наверное, жив и скрывается где-нибудь еще.

Джинни вышла на каменное крыльцо под навесом на двух грубо сколоченных столбиках. Здесь на крюках висели инструменты старателя: на одних — кайлы и лопаты, на других — кастрюли и сковородки. Выше были крюки, очевидно, для сушки одежды и подвешивания охотничьей добычи. Теперь в воображении Джинни вдруг возникла живая картина жизни ее отца, изнеженного южного джентльмена, никогда не занимавшегося физическим трудом на открытом воздухе, с нежными руками и тщательно охраняемым от загара и морщин лицом. Она представила себе, каким он стал, какие разрушения нанесло ему время, испытания войны и тяжелая работа старателя. Все, что она увидела в выстроенной его руками хижине, говорило о том, что облик благополучного джентльмена-плантатора должен был измениться неузнаваемо. Отец, наверное, стал похож на грубых золотоискателей, которых Джинни видела на улицах Колорадо-Сити, — как и они, Мэтт Марстон жил вдали от цивилизации, тяжким и суровым трудом, в скудных и жестоких условиях. А до этого его преобразила война, плен и тюремное заключение — тяжелые испытания, которые вынес и Стоун. Эти испытания мужчины выносили вдалеке от своих семей, лишенные поддержки и нежности любящих сердец. Джинни охватило смятение. «Отец, что с тобой сталось?» — думала она. Конечно, Стоун прав… в письмах я не могла почувствовать этих перемен.

Слезы текли по ее щекам, и Стоун поторопился обнять ее и утешить, и она излила ему свое горе.

Он тоже думал о прошлом, вспоминая дни, проведенные с Мэттом и Клэем.

— Да, это случилось со всеми мужчинами с Юга, любимая. Война ожесточает, особенно побежденных. Она наносит удар гордости человека и его самоутверждению: или он закаляется, или ломается. Но Мэтт был добрый и хороший человек. Наверное, мои подозрения ошибочны. Я должен был судить о нем с ясной головой, а меня сбили с толку подозрения Клэя. Я должен понять, что произошло между ними, и я постараюсь выяснить это.

Побледневшая Джинни посмотрела на Стоуна:

— Да, у меня тоже в голове все помутилось, я не могу понять. А что, если Клэй остался в живых, а не отец? И он переслал мне письмо отца? Нет, ведь в письме упоминается о смерти Клэя…

Стоун насторожился:

— А письмо написано почерком твоего отца?

Джинни минуту подумала:

— Да, я почти уверена в этом. Но я могла и не всматриваться: ведь я и не думала, что письмо может быть написано кем-либо другим. Но если его написал Клэй, то зачем бы он послал карту?

— Если это Мэтт погиб в хижине, Клэй, наверное, захотел вызвать тебя, потому что ты стала его компаньоном. Он прочитал письмо и знал, что оно тебя встревожит и ты приедешь.

— О, мы запутались в наших предположениях. Наверное, надо остаться в этой хижине и ждать, кто появится. Я надеюсь, что отец вернется сюда.

— Да, ты права, женщина, я обойду дом, дорогая, проверю, нет ли какой-нибудь опасности. Вернусь быстро.

Джинни осталась на пороге. Она снова огляделась и, залюбовавшись деревьями, густо покрытыми листвой, и небольшим водопадом, устремляющимся со скалы, почувствовала признательность: какое чудесное место выбрал отец! И какое безопасное — кругом крутые откосы, можно выдержать осаду или длительную непогоду с запасом еды и дров — поленница была аккуратно сложена у стены. Она зашла за поленницу — там, между двух выступов скалы, хрустальная струйка водопада падала на каменный уступ и стекала дальше. Очевидно, этот уступ был местом для мытья и стирки, подумала Джинни и подставила руку под струю.

— Ох, ледяная! — пожаловалась она подошедшему Стоуну. — Я безумно хочу помыться, но надо разжечь огонь и подогреть воду.

Зубы Стоуна сверкнули в улыбке:

— А я так помоюсь. Я привык купаться в горных потоках. У тебя еще вода не закипит, а я уже буду чистенький. — Он обнял ее за талию и прижал к себе.

— Ты серьезно? — воскликнула она.

Он кивнул:

— Совершенно серьезно. — Потом отстегнул и положил на землю пистолеты, сбросил сапоги и одежду и ступил под сверкающую струю, затем отступил в сторону и, стоя спиной к Джинни, начал намыливаться.

— У-у! — воскликнула она. — Да как ты можешь? Меня даже от брызг и ветра дрожь пробирает.

Стоун усмехнулся, глядя на нее через плечо:

— А ты попробуй, не так уж и страшно, только сначала дух захватывает. Помойся-ка вместе со мной, тогда быстрее ужин сготовим.

Ужин, недоуменно подумала Джинни. Да как он может упоминать о еде?.. Она сама и не помнила об усталости и голоде, залюбовавшись стоящим перед ней великолепно сложенным обнаженным мужчиной. Его блестящая от воды, смуглая тугая кожа отливала старым золотом; сильное, гибкое тело было создано, чтобы ходить, бороться, любить женщину.

Ее взгляд ласкал его широкие плечи, мускулистую спину, стройную талию, крепкие ягодицы. Прилив желания нахлынул на нее, она сбросила одежду и кинулась к нему, под прозрачную струю. У нее захватило дыхание, на коже выступили пупырышки.

— Т-ты л-лгун… С-стоун… Вода как л-лед…

Он рассмеялся, позабавленный.

— Ничего, моя храбрая девчонка, сейчас я тебя разотру — жарко станет! — Откинув ее длинные волосы на свою левую руку, правой он стал тереть намыленным носовым платком ее шею, спину, руки, потом грудь. Джинни испытывала мучительное наслаждение, а он, смеясь, спрашивал: — Ну, как, понравилось, миссис Чепмен? Вы разрешите для практики называть вас этим именем?

— Пожалуйста, это очень приятно. И под этим душем тоже приятно. Я намочила волосы, так помой мне их сильнее уж я не замерзну.

— С удовольствием, — охотно согласился он и, следуя указаниям Джинни, дважды промыл и расчесал ее мягкие кудри.

— Какие у вас волшебные руки, сэр, — промурлыкала она. Я стала такая мягкая, словно расплавилась.

— Ах, так вам понравилось, миссис Чепмен? — сказал он, впившись в ее рот поцелуем. Их языки затанцевали, лаская друг друга. Ее скользкие влажные руки ласкали его лицо, а он продолжал водить намыленным платком по ее телу. — А вот так нравится? — спросил он, растирая ее талию и ягодицы. Джинни чувствовала, что ее кожа пылает под ледяной струей и ветром; от его ласкающих прикосновений у нее закружилась голова… вот-вот оторвется и улетит, словно воздушный шарик. Он оторвался от ее рта и приник к груди. Опустив глаза, она смотрела, как он обводит языком твердеющие соски. Ей не было стыдно, она ощущала, что их любовь прекрасна.

Его рот оторвался от ее груди и снова прильнул к ее губам, она страстно ответила ему. Его взгляд впивал ее лицо, а пальцы ласкали нежные щеки. Большим пальцем он раздвинул ее губы, почувствовав, что они дрожат. Джинни вся трепетала от любви и желания.

— Как ты прекрасна, Джинни, — прошептал он хрипло. — Ты понимаешь, что заполонила мою душу?

— А ты — мою, — отозвалась она, глядя в его черные глаза с длинными ресницами, лаская взглядом его смуглое лицо. Она нежно вылизывала его палец, и зов страсти отдавался в каждой клеточке его тела. Его дыхание участилось.

— Ты — первая женщина, которую я полюбил. Я не хотел этого признать, сопротивлялся любви. Но не мог изгнать тебя из своего сердца. Я страдал, не веря, что такая женщина, как ты, полюбила полукровку, бастарда. Я много раз терял тебя, Джинни, мне больно вспоминать об этом.

— Ты никогда не терял меня и не потеряешь, любовь моя, никогда. Ты — единственный мужчина, которого я полюбила и буду любить. Как я боялась, что ты не полюбишь меня, или полюбишь — и не захочешь в этом признаться. Я боялась, что твоя любовь существует только в моем воображении. Я хочу всегда быть с тобой, Стоун Чепмен.

— Когда я с тобой, Джинни, я словно безумный. Хочу касаться тебя, ласкать, целовать без конца. Хочу слышать твой смех, видеть твою улыбку, видеть тебя, что бы ты ни делала. Говорить с тобой, охранять тебя, дарить тебе счастье. Если бы я не был начеку, моя пылающая красавица, я сгорел бы в твоем огне.

— Значит, огонь поглотил бы огонь, любимый! Это ты поглотил меня, я вся в тебе, от макушки до пят.

— Мне самому странно, что я говорю о любви — это впервые в моей жизни. Я всегда старался держать свои чувства в узде, но тебе я хочу раскрыться целиком, до самого конца, — тебе, Джинни. Ты — самое замечательное, что я встретил в жизни, Джинни. Я не знал, что способен на такие чувства. Ты вызвала их к жизни, Джинни, и с тобой я могу разделить их. Ты отвлекала меня от всего, завладела мною: моими мыслями, временем, энергией. У меня теперь мозги набекрень, я думаю только о тебе. Я сожалею, что обманывал тебя в прошлом, Это не повторится.

Джинни почувствовала, что эта, впервые в жизни, полная откровенность и самоотдача повергают самого Стоуна в смятение, и она, как будто не замечая его волнения, шутливо возразила:

— Я бы предпочла не отвлекать тебя, а неудержимо привлекать.

— Вот как! — улыбнулся и Стоун, словно избавившись от непривычного напряжения, благодарный за ее уловку: — Так и есть, женщина, так и будет. Но отвлекать-то та отвлекаешь, и мне надо быть настороже. Не то ты справишься со мной легче, чем опытный ковбой с мустангом-жеребенком. У меня есть мое дело, и мне будет нужно и отвлекаться от тебя.

— Ну конечно! — весело согласилась она и, уткнувшись в его плечо, прошептала: — Я так люблю тебя и хочу тебя, Стоун…

Обвив руками его шею, она прильнула к его губам, и он поцеловал ее так, что у нее перехватило дыхание. Она чувствовала, что настал миг торжествующей любви, жаждала разделить его нежность и страсть. Она горела страстью, изумляясь, что желает ласкать его неистово, бесстыдно, словно куртизанка. Он застонал от желания и сжал ее в объятиях. Он осыпал поцелуями ее лицо, повторяя снова и снова, что любит ее. Его рука с намыленным платком скользнула вниз и раздвинула ее бедра, достигнув сокровенного местечка, скрывающего ее женскую сущность.

Джинни чувствовала себя как крепость, которая неистово желает сдаться победителю. Каждая клеточка ее тела призывала Стоуна, а сокровенная женская плоть словно пылала огнем.

— Ты сводишь меня с ума, Стоун. Я хочу тебя сейчас же, — простонала она.

Стоун торопливо смыл с их тел мыло, поднял ее на руки и понес в хижину. Он положил ее на узкую койку и лег на нее. Чувствуя неистовое желание, он боялся, что слишком быстро кончит, но Джинни простонала:

— Скорей, а то я умру от голода, я безумно хочу тебя.

Он повиновался, глубоко дыша, стараясь управлять собой, но Джинни так неистово рвалась к нему, что он уже не мог владеть собою. Остановившись на минуту, он прошептал хрипло:

— Подожди, любовь моя. Это только передышка.

— Не медли, Стоун. Я готова, больше чем готова… — прошептала она в ответ.

Он с новой силой ринулся в нее, как будто только и ждал этого призыва. Музыка любви зазвучала в ее теле, все громче и могущественнее, и наконец наступило крещендо.

Кровь Стоуна бурлила, стук в ушах раздавался, словно военный танец апачей, танец победы.

— Я люблю тебя, Джинни Марстон, — прошептал он.

Они нежно поцеловались и замерли, испытывая счастье и покой. Оба знали, что теперь они едины телом и духом и единое будущее лежит перед ними.

Стив снова поцеловал ее с такой нежностью, что она заплакала от счастья. От теперь принадлежал ей, союз их был нерушим.

Словно читая ее мысли, Стив сказал:

— Ты — моя, Джинни. Ничто нас не разлучит. И никаких тайн от тебя больше не будет. Никогда.

Они еще немного отдохнули, но тут у Джинни заурчало в желудке — время близилось к полудню, а они еще не завтракали.

Стоун засмеялся и сказал:

— Пойдем вместе готовить, ты заодно и волосы высушишь перед огнем, не то озябнешь с мокрой головой.

— Если озябну, я теперь знаю восхитительный способ согреться. — Она обольстительно улыбнулась.

— Готов служить вам, леди, вот только поем и отдохну.

— Это изумительно, — сказала Джинни, сытая и умиротворенная, отпивая из чашки горячий кофе.

— Да, согласен, неплохой образ жизни. Мы можем жить так на ранчо — я присмотрел место для нашего дома.

— А твой отец согласится?

— Счастлив будет! И матери ты по душе. Оба с нетерпением ждут от нас внуков.

Джинни радостно улыбнулась.

— Если мы будем так усердствовать, внуки появятся до свадьбы.

— Так это отлично! Давай сейчас же поженимся в Денвере! К чему тянуть?

Пульс Джинни забился учащенно.

— И ты готов бросить странствования по вольным просторам и жить в стенах дома с требовательной женой и крикливыми ребятишками?

— Это все весьма привлекательно для меня, женщина!

— Боже мой, как ты изменился, мой брыкливый проводник! Как ты раньше боялся дома и семьи! — Она сунула ему в рот кусочек хлеба. Стоун удержал ее пальцы и облизал их, черные глаза его блестели растроганно.

— Ты изменила меня, Джинни, спасибо за это. Ты выявила мое лучшее «я», о котором я и сам не знал, и заставила меня понять самого себя. Если б в марте мне кто-то сказал, что в июле я женюсь, я сказал бы этому парню, что он спятил.

— Я могу сказать о себе то же самое. Но Стив Карр полонил меня, а Стоун Чепмен связал по рукам и ногам.

— Мы созданы друг для друга, Джинни, — серьезно сказал Стоун.

— Да, моя любовь. И судьба так считала — все время сталкивала нас. На дороге, на ранчо, и вот теперь здесь.

— Удивительно. Мой Дух-Хранитель был добр ко мне в этом году.

— Ты должен мне все рассказать о народе твоей матери.

— Скоро они уйдут в прошлое, Джинни. Белые люди истребили их и зашали в резервации, где гибнут их тела и души.

— Я сожалею, Стоун; это очень печально для тебя и твоей матери.

— Это жизнь, Джинни: выживает сильнейший. Белых людей больше, оружие у них лучше, вот они всем и завладели в стране моих предков.

— И еще потому, что они алчные. Может быть, со временем все изменится.

Он покачал головой и сказал:

— Никогда.

— Кто знает? Вот мы с тобой изменились. Посмотри на меня: неженка-барышня, южная леди храбро одолевает пути Дикого Запада… благодаря знакомству с грубияном-проводником. Перемены возможны. Все возможно: мы оба — тому доказательство.

Стив улыбнулся и кивнул:

— Ты права, женщина.

Они еще поели в молчании, потом Джинни спросила:

— Ну, так что мы будем делать?

— Завтра отдохнем, в четверг поедем в Денвер. Я пошлю по телеграфу запрос отцу — не получил ли он письма от Мэтта. В ожидании его ответа мы поженимся и запустим в ход план разработки рудника. Начнем работу сами, а когда соберемся домой, вкладчиков найти будет нетрудно — здесь то и дело возникают компании, в этих краях много месторождений.

— Отлично. Но не будем забывать про Фрэнка. Надо держаться настороже. Если отец…

— Но мы же убедились, что отец давно не появлялся в этих краях. Все-таки я завтра порыскаю в округе и узнаю, кто тут обосновался и сделал заявку. Я скоро вернусь, женщина; запрись и не показывайся.

— А я без тебя отскребу эту грязную комнату, чтобы следующий день провести более приятным образом.

— Ты права, женщина. Ишь ты, я заарканил умную девчонку.

— Я приготовлю обед и сменю белье на кроватях. Жаль, что они приколочены к стене, не то бы мы их сдвинули — они слишком узкие.

— А вот это неумно. Куда же мы положим твоего отца? И что он скажет, увидев сдвинутые вместе кровати, — со смешком возразил Стоун и предложил: — Еду я приготовлю. Скоро нам придется закрыть ставни — гроза надвигается. Не подливай масла в лампу. Посидим в темноте, а там и спать пора. — Он снова усмехнулся и подмигнул ей.

Джинни была несказанно счастлива видеть его таким веселым и умиротворенным.

— Посидим, вот еще, — надув губки, возразила она. — По мне лучше лечь… или еще чем-нибудь заняться.

— Ну, женщина, — проворчал он, — не раскаляй меня как железо в огне… не то я поставлю на тебе свое тавро!

Джинни сдернула с себя плед и посмотрела на свое обнаженное тело:

— Да где ж ты найдешь на мне местечко без своего тавра? Каждый дюйм моего тела заклеймен буквами «С.Ч.» Если не веришь — проверяй, пожалуйста.

— Ты — такой соблазн, что надо мне поскорей приготовить еду, не то придется делать это завтра. За работу, женщина!

Оба рассмеялись, и каждый занялся своим делом.

Через полчаса налетела буря. Стоун закрыл ставни и запер дверь, убрал на крышу хижины веревку и лестницу.

— Давай лучше потушим лампу, — сказал Стоун, — не то на завтрашний вечер масла не хватит. Ты готова?

— Да, сэр, — застелила обе кровати чистым бельем. Вам которая — справа или слева?

— Начнем с той, на которой ты лежишь.

Джинни откинула с плеч плед, он упал к ее ногам.

— Сегодня — на этой, а завтра — на той!

Стоун улыбнулся, сбросил брюки и потушил лампу.

Джинни потягивалась, словно довольная кошечка. Ее разбудило скворчание сала на сковороде; в воздухе стоял запах свежесваренного кофе.

— Доброе утро! — сказала она своему будущему мужу, склонившемуся над плитой. Он сразу обернулся к ней:

— Не только доброе, но и прекрасное, хотя не такое прекрасное, как ты! Завтрак почти готов.

Буря отбушевала ночью, ставни и двери были открыты, в хижину вливался солнечный свет. За окном пели птицы, шумел водопад. В комнате потрескивали дрова в плите и шипело на сковороде сало.

— Почему ты не разбудил меня?

— Ты плохо спала в дороге, отсыпайся. Да еще днем у тебя была утомительная работа. Съешь горячий завтрак, и я за тебя спокоен — снова будешь в форме.

— Ты замечательный мужчина, Стоун Чепмен. Обычно представители твоего пола норовят вытащить женщину из постели, чтобы живей принималась за домашнюю работу. Спасибо, что ты не такой!

— Такие мужчины ведут себя глупо и эгоистично. Я ведь всегда сам готовил для себя. Ну, вставай же, госпожа соня!

Оба засмеялись; Джинни отбросила одеяло, встала, ополоснула в тазике лицо, стараясь не думать, что так же умывался здесь по утрам отец, и расчесала волосы.

— Чем я могу помочь? — спросила она Стива.

— Наливайте себе кофе и садитесь, мадам.

Стив наложил ей в тарелку жареной ветчины с соусом и бисквитов.

— М-м, — сказала Джинни, вдыхая запах еды и кофе, — сущий рай!

Стоун смотрел, как она съела все до последнего кусочка с таким выражением лица, будто ничего вкуснее в жизни не едала, и думал, как он счастлив сидеть рядом с ней, глядеть на нее, говорить с ней и делать то, что доставляет ей радость. А радость ей доставляло малейшее проявление доброты и чуткости с его стороны. Она была удивительной, необычной — он сознавал это, удивляясь, что избалованная, выросшая в богатом доме девушка так неприхотлива и ничуть не высокомерна.

Поэтому нам где угодно будет хорошо вдвоем, думал Стоун.

— Замечтался? — поддразнила Джинни.

— Да, от тебя заразился — сны наяву! — отшутился он.

Допив свой кофе, она спросила:

— О чем же ты все-таки думаешь?

— Строю планы на будущее, Джинни; знаешь, как я тебя люблю, как горжусь, что ты — моя? Я словно заново родился.

Покраснев от удовольствия, Джинни встала и обняла Стоуна; он притянул ее к себе на колени. Его пальцы блуждали по ее щеке; она прижалась головкой к его обнаженной груди и слушала стук его сердца. Вдруг она удивленно подняла голову:

— Ты побрился?

— Для того чтобы не колоть своей щетиной это нежное личико, — усмехнулся Стоун.

Она провела рукой по его подбородку и сказала:

— А мне бородка нравилась…

Они целовались, пока страсть не разгорелась с новой силой и не привела их на этот раз на левую койку.

Потом оба выкупались, оделись и поцеловались на прощание, хотя Джинни ждала Стоуна домой к концу дня.

— Не выходи из дома, женщина, и даже в окно не выглядывай, пока я не позову тебя. Я назову тебя по имени, больше никому не откликайся. Здесь бродят отчаянные бандиты и отпетые мошенники. Если кто-нибудь будет просить хлеба или уверять, что он ранен, болен, — даже не откликайся, не открывай! Понятно?

— Да, сэр. Будьте осторожны и возвращайтесь пораньше.

— Будет исполнено! — Он вскочил на гнедого и исчез за деревьями.

Джинни заперла дверь изнутри и осмотрелась в хижине. Огонь был потушен, чтобы дымок не выдал издали присутствия людей в хижине. Но вблизи ее присутствие выдаст лошадь… и ее могут украсть… Джинни на всякий случай зарядила ружье, но потом вспомнила наставления Стива: «Не открывай! Не показывайся! Не подавай голоса!»

«Повинуйся, женщина!» — сказала она себе.

Женщина! Вот в чем дело. Он недаром беспокоится за нее — она вспомнила алчные взгляды бандитов из шайки Барта… Да, Стоун прав: она должна затаиться, ничем не выдавая своего присутствия в хижине.

Он вернулся во второй половине дня. Она порывисто обняла и поцеловала его, как только он вошел.

— Как я рада, что ты вернулся!

— Ух ты, если меня так встречают после короткой отлучки, что же будет, если я на неделю уеду?

— А то будет, что я веник об твою спину обломаю, если на неделю вздумаешь уехать! — Она сердито ткнула его кулаком в живот. Стоун откинул голову и засмеялся.

— А ведь на ранчо мне придется на несколько месяцев от тебя уезжать. Слыхала про перегоны скота?

Джинни читала о них в ковбойских романах.

— А я с тобой буду ездить!

— Ну, как же, и бэби под мышкой! Нет, это ни к чему.

— Это хитрая уловка, чтобы сбежать на пару месяцев от жены.

Он поцеловал ее в кончик носа.

— Да не волнуйся, отец любит перегоны и будет заниматься ими, пока не состарится, а я буду управлять ранчо в его отсутствие.

— Ну, а еще какую хитрую уловку ты придумаешь, чтобы удирать от жены!

— Никакой! — победоносно ответил Стоун.

— Попробуй только. Чего доброго любовницу заведешь! Или мальчика.

— Что за разговоры! Где ты такого набралась, женщина?

— В Англии у многих мужчин есть любовницы и любовники. И в Америке — тоже.

— Но не у меня. Стоуну Чепмену нужна только женщина — ты, Джинни.

Она покраснела.

— Прости, что я глупая и ревнивая. Я так тебя люблю и с таким трудом тебя завоевала! Поэтому я так боюсь тебя потерять…

Он взял ее лицо в ладони и заглянул в глаза.

— Я всегда буду с тобой, женщина. Я люблю тебя. Да другим женщинам я и не нужен, такой упрямый и грубый. Что ты во мне нашла?

— Любая женщина сочтет за счастье быть твоей. Мне просто повезло, что ты этого не понимаешь. Если бы мне предложили выбирать между тобой и серебряным рудником, я бы выбрала тебя. Хочешь, я отдам его тебе?

Стоун знал, что она говорит искренне.

— Я не возьму его, он твой.

— Половина все равно твоя.

— Заявки на имя Клэя нет, она была сделана после его смерти на твое имя. Рудник принадлежит тебе, если Мэтт…

— Для меня не имеет значения, каким образом была сделана заявка. Клэй был компаньоном отца, и половина рудника принадлежала ему, а после его смерти, по завещанию, тебе.

— Но ты не представляешь, какое это богатство…

— Фрэнк говорил, что миллионы. Деньги — это замечательная вещь, Стоун, особенно когда ты беден. Но счастья они не дают. Моя семья была богата, и все разлетелось в пух и прах. Любовь и друзья — надежнее денег. Я хотела бы не иметь этого рудника, если это вернуло бы к жизни мою Джоанну и твоего Клэя.

— Я верю тебе, Джинни, мы будем жить и работать на ранчо, и у нас будет все, что нам нужно.

Она просияла.

— Мы можем помогать твоему племени, купим много земли, где им будет хорошо и просторно. Купим им еды, одежды, построим школу. Их не надо превращать в белых, навязывать им чужой образ жизни, но помочь им мы обязаны, не то этот недобрый мир поглотит их.

— Ты — чудо, женщина, — изумленно и восторженно воскликнул он, — всегда думаешь о других. Как во время путешествия в фургонах. Слабая, неопытная, ты заботилась обо всех своих подругах. Твой план — замечателен.

— Значит, надо его осуществить.

— А если твой отец жив? Ведь заявка принадлежит ему.

— Половина — тебе.

— А если Мэтт не признает завещания Клэя?

— Он не будет оспаривать твои права, если захочет сохранить дочь.

— Ты хочешь сделать это ради меня, ради моего народа?

— Да, Стоун. Когда мы поженимся, мы будем едины, и ты, а не отец, будешь для меня первым человеком в мире. Так и в Библии сказано. Жестоко и несправедливо принимать сторону своих родителей против мужа. Ведь я права?

— Да, моя бесценная любовь, ты права.

— Теперь расскажи мне, где ты ездил.

— Я ничего не разведал в округе. Никто не ведет разработок. Значит, после Клэя и Мэтта никто не обнаружил месторождения.

— Ну что ж. Как насчет ужина, чтобы подкрепить свои силы к ночи?

— Как раз то, что мне сейчас нужно: еда и ты, женщина.

В четверг утром Джинни и Стоун собрались ехать в Денвер. Они заперли ставни и двери, подняли лестницу. Стоун привязал седельные сумки, заметив:

— Всего семьдесят миль, продвигаться будем медленно. Горные проходы, крутые склоны — дорога трудная.

— Так что я не должна мечтать в пути? — лукаво спросила она.

— Но мы приедем в город к вечеру, отели в Денвере отличные, и постели там мягкие. Мы сможем наверстать то, что упустили в Виксбурге. Мы… — вдруг он замолчал и приложил палец к губам.

— Что случилось? — шепотом спросила Джинни.

— Кто-то ходит внизу.

Тревожно заржал Чуун, и они услышали мужской голос:

— Спускайтесь, мистер Чепмен, мисс Марстон. Не то мы возьмем вас в осаду или подожжем хижину. Пути к бегству нет, мы окружили этот дом. Сдавайтесь.

— Боже мой, Стоун! Это Фрэнк Кэннон… Он так быстро нагнал нас?! — прошептала Джинни.