14

Из Санкт-Петербурга нагрянул Петр Карев, захватив с собой троих офицеров своего полка. Один из них, полковник, приехал вместе с женой и двумя ее незамужними подругами. Они собирались провести в усадьбе целый месяц, и атмосфера в доме тут же радикальным образом изменилась. Все стало точно так, — размышляла Флер, — как и в английском поместье, когда в нем полно гостей. С одним лишь различием. Здесь все делалось на широкую ногу, гораздо щедрее и роскошнее, а гости разговаривали и смеялись громче, чем ее соотечественники.

Людмила радовалась, что их полку прибыло. Присутствие четырех молодых офицеров-гвардейцев, причем троих неженатых, разбудило в ней самые сокровенные чувства и желания, она, напустив на себя томный вид, отчаянно флиртовала со всеми тремя, постоянно с ними хихикала. Флер было жалко Ричарда, который не привык делить с кем-нибудь общество Милочки, но теперь ему пришлось мириться с неожиданной конкуренцией. У него пробудился к ней далеко не братский интерес, и чем больше Милочка флиртовала с соперниками, тем больше он надувался и мрачнел.

В первый вечер их приезда Флер вернулась домой довольно рано, до того как прозвенел звонок к обеду. Войдя в восьмиугольную комнату, она увидела одного Петра. Он сидел возле фортепьяно, одной рукой наигрывая. Он был чернее тучи. Рождавшаяся из-под его пальцев мелодия, казалось, нерешительно и печально дрожала в теплом воздухе. Флер с минуту постояла, наблюдая за его занятием, но он вдруг почувствовал ее присутствие. Подняв на нее глаза, Петр улыбнулся. Милая улыбка делала его сейчас даже красивым.

— А, мисс Гамильтон! Пришли наконец! — Встав из-за инструмента, Карев-младший протянул к ней руки и поспешил навстречу через всю комнату. На какое-то мгновение Флер показалось, что этот взбалмошный молодой человек сейчас обнимет ее и поцелует. И если бы не условности, она не имела бы ничего против этого.

— Петр Николаевич, — сказала она по-русски, припоминая все, что успела выучить, — я так счастлива снова видеть вас.

— Я тоже, даже значительно больше того, что могу выразить на вашем чудовищно холодном английском языке! — рассмеялся он. — Например, о каких чувствах к вам можно говорить, если приходится называть вас мисс Гамильтон? Как это вам удается на английском? Неужели не существует ничего промежуточного между холодным официальным и фамильярным?

— Боюсь, что нет, — ответила Флер, — хотя можете попытаться назвать меня Флер Ранульфовна.

— Да будь я проклят! Ни за что! У меня ничего не получится даже после стакана водки — смею вас заверить, сегодня я произнесу тысячу тостов в честь ваших прекрасных глаз и сделаю это еще до наступления полуночи!

— Вы говорите чепуху.

— Да, зато очаровательную. Ну, признавайтесь — вам понравилось здесь, в Шварцентурме? Или же вас заела скука? — На лице его промелькнула тень, но он продолжал с притворной легкостью: — Конечно, Роза может составить прекрасную компанию, если даст себе такой труд. Но мой братец, который явно не в своем уме, мог для вас оказаться печальным испытанием. Но ничего, теперь приехал я, и вы можете считать, что ваши обязательства перед ним исчерпаны. Теперь я освобождаю вас от его повышенного внимания, чтобы вы могли как следует развлечься сами, без него.

Его слова немного озадачили Флер, она не знала, как отнестись к ним, но Петр сам пришел ей на помощь, продолжая в том же духе:

— Ну, а как поживает милая Людмила Ивановна? Ее родители велели мне передать ей кучу посланий, но я не стану этого делать, так как в них несомненно в который раз излагаются правила хорошего тона в обществе, а они могут ее только испортить.

— Она в прекрасном расположении духа, как, вероятно, вы сами могли убедиться после приезда сюда. Вы действительно нанесли визит Полоцким? Как мило с вашей стороны!

— Конечно, ничего не скажешь, — признался он откровенно. — Я даже заезжал к ним дважды, что ровно в два раза чаще, чем я посещаю любого из своих родственников за это время. Но я люблю Полоцких, это хорошие люди, на них можно положиться. С ними всегда так легко. Все их желания, все амбиции на виду, и они ничего не скрывают. — В голосе Карева-младшего послышались резкие нотки, что заставило ее вопросительно посмотреть на него. — Они сразу же сказали мне весьма немногословно, односложной фразой, что я не тот человек, который нужен их дочери. Она наследница большого состояния, а я хотя и выходец из хорошей семьи, но младший брат.

Флер смутили эти слова, и она с сожалением его разглядывала.

— Неужели они были настолько откровенны, или вы шутите?

Петр улыбнулся. Теперь улыбка у него была более искренняя.

— Нет, но я уважаю их за это. Нужно всегда знать, где находишься, в каком состоянии пребываешь.

Флер пыталась его утешить.

— Не думаю, что она для вас пара.

Он засмеялся, сжимая ее руки.

— Боже, как вы красивы, когда говорите такие слова. Нет, я не приударял за ней с серьезными намерениями, и мое сердце не разбито. Меня столько колотили, столько мяли за время моей всеми осуждаемой карьеры, что я стал бесчувственным к ударам и толчкам, как индийский каучук. А теперь нам нужно решить, как я буду к вам обращаться. Может быть, вы позволите называть вас просто Флер, без Ранульфовна?

Она вдруг смутилась, неожиданно обнаружив, что вот уже целых пять минут Петр держит ее за руки, но было поздно жеманничать.

— Будучи близкой подругой вашей сестры, — сказала она, — что я расцениваю как большую честь, мне кажется, такое обращение будет вполне в рамках приличий.

— Отлично! В таком случае вы для меня — просто Флер! — Он отдал ей воинскую честь. — Вы, самое лучшее создание, желаю вам процветания. Tloreat flora!^[5]

В эту минуту его излияния перебил неожиданный приход Карева-старшего. Увидав их, он замер на месте — лицо сделалось хмурым и исказилось болезненной гримасой. Флер тут же вся вспыхнула, чувствуя легкое раздражение. Пер, выпустив ее руки, с вызовом посмотрел на брата. Между ними ощущалась колкая враждебность, которую Флер никак не могла объяснить.

— А, премного вам рады, мой просвещенный старший брат, — Петр притворно поклонился.

— А, мой ничтожный младший брат, — ответил точно таким же насмешливым поклоном Карев. — Что же привело тебя сюда при полном параде еще до звонка к обеду? Не хотел ли ты найти здесь кого-нибудь другого, кроме слуг, которым ты уже порядочно надоел?

— Должен сказать, что за тобой прежде не замечалось любви к пунктуальности. Вероятно, это благотворное влияние мисс Гамильтон сказалось на тебе.

— Мисс Гамильтон? Но вы с ней несколько секунд назад были отнюдь не столь официальны, — резко заметил Карев-старший. Флер, поглядывая то на одного, то на другого, словно болельщик на теннисном корте, была озадачена.

— Я не уверен, позволила ли она тебе называть ее по имени, — спокойно ответил Петр. — Или, может быть, ты счел абсолютно ненужным даже спросить ее об этом?

— Но такого разговора даже не возникало, — быстро среагировала Флер. — Вы же знаете, как редко упоминают имя человека, если он присутствует рядом?

— Да, в самом деле, — сказал Петр. — Но ваш такт, мадемуазель, просто поражает. Это такая редкость.

— Такая же редкость, как сибирская орхидея. Вы получили какие-нибудь известия от отца за последнее время, мисс Гамильтон? — нарочито официально поинтересовался Карев.

Тем самым он давал Петру знак переменить тему разговора, и Флер была ему, за это благодарна. Но ведь Карев знал, что она пока не получила от отца ни одного письма, поэтому его вопрос смутил ее.

— Папа никогда не пишет, пока ему что-нибудь не понадобится, — неуверенно ответила она.

— Точно так, как ты, Сережа, — торопливо подхватил Петр. А всегда ли ваш отец получает то, что хочет, — мисс Гамильтон? Мой брат — всегда, во всяком случае до последнего времени.

— Что скажешь, Петя? Мисс Гамильтон прекрасно ездит на Кудлатке, ей удалось справиться с лошадью даже лучше, чем Розе. — Это было второе предупреждение, и на этот раз Петр все понял.

— Да, отличное животное, не правда ли? Бодрая, мягкая, словно голубок. Мне иногда кажется, что лошади мамлюков гораздо лучше карабахских скакунов. По крайней мере по своей сообразительности.

— Мне никогда не приходилось ездить на карабахском жеребце, — ответила Флер. — У нас в Англии таких лошадей просто нет. Зато у нас есть арабские скакуны. Вы их называете мамлюкскими, да?

Вначале вяло, но потом все больше воодушевляясь, они обсуждали достоинства лошадей, пока не прозвенел звонок к обеду.

С лестницы сошли все гости, и их компания распалась. Петр подошел к Людмиле — возможно, решив передать ей наказы от родителей. Карев, бросив последний серьезный взгляд на Флер и поклонившись, направился к двум незамужним молодым дамам.

Вскоре принесли закуски — целый набор блюд, состоявший из красной редиски, жареных сардин, сваренных вкрутую яиц куропатки, лежавших в гнездышках из шпината, черной икры и хлеба с маслом, с неизбежными бутылками охлажденной водки. Флер уже успела привыкнуть к такому изобилию и сразу могла отличить, кто из гостей равнодушен к еде, а кто ее просто обожает. Постепенно разговор стал общим. Флер беззаботно болтала с полковником и его женой, но мысли ее были далеко. Какова же причина такой враждебности между братьями? Или это лишь поверхностное впечатление? Маловероятно, принимая во внимание их взаимные упреки. Флер не удивилась бы, что причиной их колкости могла стать она сама. И все же такое предположение было лишено всякого смысла. Карев еще в Англии продемонстрировал ей, что она ему не нужна, и хотя его поведение по отношению к ней за последнее время говорило о какой-то привязанности с его стороны, если даже не о нежности, то все равно это отнюдь не свидетельствовало о его серьезных видах на нее. Что же касается Петра, то она никогда не давала ему никакого повода думать о ней иначе как о друге.

Наконец двустворчатые двери распахнулись, и Роза пригласила гостей в столовую. Перед их глазами предстало удивительное зрелище — залитый светом стол, мерцавшее серебро и искрившийся хрусталь, ярко-красные ливреи слуг, стоявших по одному за каждым стулом. Все гости вошли в комнату и расселись по своим местам. Мелькали обнаженные плечи дам, их локоны, сверкающие драгоценности, белоснежные сорочки и вышитые жилеты мужчин, ленты, звезды. Иногда Флер становилось ужасно приятно от того, что она находится в такой блестящей компании, среди этих уверенных в себе, модных, титулованных людей, каждый из которых наверняка мог бы уплатить раз в десять больше за ее дом в Гроув-парк вместе со всем ее приданым. Даже Ричард, который сидел в дальнем конце стола, этот наследник титула барона, владелец в Англии приличного состояния, здесь казался на их фоне никем. Поймав на себе взгляд Карева-старшего, она повернулась к нему. Он ей улыбнулся, и Флер снова почувствовала себя неотъемлемой частью этого роскошного общества. Она была здесь почетным гостем, и только это сейчас имело значение.

Обед был великолепен — каждое блюдо подавалось на стол отдельно, в русском стиле, что казалось Флер более цивилизованной манерой по сравнению с Англией. Ритуал начинался с борща — овощного супа со сметаной, который принято было есть с мясными пирожками. Потом принесли блины, очень вкусные тонкие оладьи, на них намазывали черную икру с маслом, которое, растаяв, покрывало золотистыми капельками зерна икры. На блюде лежала большая белорыбица с дольками лимона. Вареные куры под белым соусом с каперсами и трюфелями, моченый горошек и французские бобы, заливной язык, салат из овощей, жареная картошка, жареная дичь под сладким соусом из черники, а на десерт — сладкие пирожки, холодный фруктовый пудинг и густая масса, называемая здесь простоквашей. Флер еще никогда прежде не доводилось ее попробовать, но она нашла, что в Англии с ней не сравниться никакому крему.

Около дюжины сортов вин, главным образом французских и рейнских, стояли на столе. Но были и русские, из Ливади и Массандры, к тому же черри и портвейн, которые здесь называли английскими винами. Упоминание об этом привело к дискуссии о том, насколько могущество Англии на морях способствовало укреплению ее виноделия. Флер припомнила одну историю из учебника о том, как Англия получила остров Мадейру от испанцев за то, что направила свой флот для спасения членов королевской семьи от Наполеона.

Вдруг Петр позвал с дальнего конца стола старшего брата.

— Ну, если разговор зашел о кораблях, то что там, черт подери, происходит в Дарданеллах, Сережа, а? Я всегда вынужден обращаться к тебе, чтобы разобраться в политике.

— Ничего там не происходит, — торопливо ответил Карев. — Много шума из ничего.

— Неужели начнется война? — спросила одна из дам. — Я ничего не могу добиться от отца. А вы, Сергей Николаевич, особа, приближенная к императору, не расскажете ли нам?

— Война? — встрепенулась Флер. — Но с кем?

— С кем, с Англией, конечно! — ответила та же дама, сделав на Флер круглые глаза. — Ваша страна направила военную эскадру в проливы, разве вам это не известно?

— Да, и Франция тоже, — поддакнул кто-то. — Очевидно, они что-то там замышляют. Ведь ваша страна не посылает свои военные корабли просто так по всему миру, не так ли?

Гости оживились. Карев повысил голос.

— Никакой войны не будет, смею вас заверить. Это касается взаимоотношений между Россией и Турцией, и нам предстоит совместно уладить конфликт.

— Весь сыр-бор разгорелся из-за Святых мест и зашиты интересов православной церкви в Иерусалиме, не так ли? — поинтересовался Петр. — Но мне казалось, что эта проблема давно решена, что султан согласился предоставить православным христианам такие же права, как и католикам?

Карев, выпрямившись, положил на край стола руки.

— Все обстоит не так просто, Петя. Император хочет, чтобы султан гарантировал его древнее право представлять и оказывать защиту всем турецким подданным, исповедующим православие, а султан все тянет, не хочет подписать соответствующий документ. Может быть, поэтому нам придется прибегнуть к демонстрации силы, чтобы оказать на него давление. Вот и все.

— В таком случае, что там делают английская и французская эскадры? — спросил Ричард. — Они к вам не имеют никакого отношения, верно?

Карев нехотя повернулся к нему.

— Боюсь, ваше правительство решило, что император имеет виды на турецкие территории, если произойдет неизбежный разрыв дипломатических отношений с Турцией. Но ничего не может быть дальше от истины, смею заверить вас. Император требует только подтверждения своего права на защиту интересов православных христиан, независимости Дунайских княжеств и сохранения статуса Константинополя как свободного порта. Как только Англия с Францией поймут это, они отзовут свои эскадры. — Граф, оглядывая гостей за столом, улыбался. — Такое положение можно назвать дипломатическим недоразумением, к большому сожалению, но все это не настолько серьезно. Никакой войны не будет.

Наступила короткая тишина. Роза, встав со своего места, объявила:

— Кофе подадут в гостиную. Не перейти ли нам туда?

Загремев стульями, вся компания, словно напуганная стайка птиц, устремилась к дверям. Прерванная беседа возобновилась. В восьмиугольной комнате кофе подали в хрупких, как яичная скорлупа, маленьких чашечках с золотой каемочкой. Когда все гости расселись, Карев попросил Людмилу им что-нибудь спеть.

Она, не ломаясь, согласилась, и Ричард предложил ей аккомпанировать.

Когда они заняли свои места у фортепьяно, Карев устроился рядом с ними, возле французского окна, держа в руках чашку с кофе и не спуская внимательных глаз с Людмилы. Она, вероятно чувствуя на себе его пристальный взгляд, начала переигрывать, запела с большей экспрессией, чем это было нужно, делая прочувствованные движения руками, когда исполняла особенно печальный отрывок. Флер надеялась, что он сядет рядом с ней, как обычно делал это по вечерам. Почувствовав непрошеный приступ ревности, она вышла на террасу, чтобы успокоиться и образумить себя.

— Неужели эта меланхолическая песенка вас так растревожила? — услыхала она знакомый голос. — Или вы страдаете от несварения?

Флер улыбнулась, стараясь не выдать своих чувств. Петр, опершись о перила, заглянул ей в лицо. Во рту у него была маленькая сигара, и ее ароматный дымок поднимался кольцами вверх.

— О каком несварении вы толкуете, — удивилась она, — после такой восхитительной еды? Мне так жаль возвращаться в Англию, где обеды проходят совсем иначе, там блюда подают все сразу, и они успевают остыть до употребления. Одни из них либо переварены, либо пережарены, другие недоварены и недожарены, и все это из-за желания выставить на стол все сразу. Да, мне так будет не хватать там русской кухни, поверьте мне!

— В таком случае, не возвращайтесь, — посоветовал Петр. — Оставайтесь в России.

— Не говорите глупостей, как же я могу остаться? — рассмеялась Флер, подозревая, что он, как всегда, несет вздор. — Что я буду здесь делать?

— То же, что и в Англии, — выйдете замуж. — В его глазах появилось любопытство. — Ведь не все мужчины здесь такие, как мой старший брат.

Она вздрогнула от его слов. Они застали ее врасплох.

Отвернувшись от нее, он тихо произнес:

— Как любит Людмила рисоваться!

— Мне казалось, вы хотите на ней жениться, — проговорила Флер, чувствуя, что взволнована.

— Но при этом не любить ее — это вы хотите сказать?

Она нахмурилась.

— Не нужно меня провоцировать!

— Это мне удается лучше всего, — весело заметил он. Бросив на Флер задумчивый взгляд, он добавил: — А моему брату больше всего удается разбивать женские сердца.

— Но какое это имеет отношение ко мне? Неужели вы считаете, что и мое сердце им разбито?

— Однако, как похолодало! Я думал, будет теплый вечер. Нет, дорогая Флер, оно не разбито. Скорее всего лишь ранено. Я очень хорошо знаю своего брата. Я знаю, что он домогался вас, когда был в Лондоне. Об остальном легко догадаться.

— Кто вам сказал?.. — начала было она, чувствуя, как закипает в ней гнев.

Петр предупредительно поднял руки.

— Прошу меня не казнить. Я ничего дурного вам не желаю. Мы с вашим братом друзья, познакомившиеся за бутылкой. Не забывайте! В офицерской столовой все начинают откровенничать после второй бутылки.

— Так вам сказал мой брат? — сердито переспросила Флер.

— Я вам ничего не говорил. Вы сами сказали. Все они хороши, эти братья! Я наблюдал за поведением своего во всех гостиных. У него собственная, разработанная им самим техника обольщения. Но не стоит плохо думать о Сергее — просто он ничего не может поделать с собой, вот и все.

Флер закусила губу, борясь с охватившим ее волнением. Но на Петра нельзя долго сердиться, тем более тогда, когда ей хотелось услышать от него то, что так давно бередило ее душу.

— Мне кажется, все можно объяснить смертью его жены? Этой трагедией? — произнесла она, как можно небрежнее.

Петр пожал плечами.

— Не знаю. Он испортился давным-давно, еще до своего несчастного брака. Он с рождения относится ко всем с презрением, если хотите знать правду. Сергей вечно чем-то недоволен. Он всегда хочет быть самым лучшим, чтобы только его все любили, но даже если бы все люди на земле выстроились в очередь, чтобы припасть к его ногам, все равно и этого ему было бы мало.

— Ах, довольно преувеличивать! — воскликнула Флер, чувствуя себя неловко. Ей было трудно понять, насколько соответствуют действительности его лукавые поддразнивания.

Петр покачал головой.

— Но я знаю то, чего он сам не знает. Однажды мне об этом сказала мамочка. Это случилось до рождения Сергея, когда она еще носила его, во время отступления французской армии. Дело было холодной зимой, в глухой провинции — мамочка пыталась отыскать мою сводную сестру. Не Розу, другую, ребенка моего отца от первого брака. Ее насильно увез один французский офицер.

Флер не могла понять, куда он клонит.

— Она спасла ее?

Казалось, вопрос Флер сбил его с толку.

— Что вы сказали? Да нет, нет. Дело не в этом. Ведь мамочка рисковала жизнью своего ребенка, жизнью Сережи, и делала это ради другого ребенка, который даже не приходился ей родственником. Она клялась, что никогда ему об этом не говорила, но, кажется, брату все же удалось об этом как-то узнать. Может быть, ему сообщила это ее кровь, кто знает? Возможно, свое презрение ко всем вокруг он впитал вместе с материнским молоком. Он так и не простил ее за то, что она не отдала ему одному всю свою любовь, после этого в его глазах все женщины носят на себе отпечаток такого неслыханного преступления.

Флер, не отрывая от него взгляда, недоуменно пожала плечами. Она не могла переварить то, что ей рассказал Петр. Лицо у него в эту минуту было серьезным, судя по всему, он не шутил. Ей вдруг послышался голос Карева-старшего, когда он рассказывал ей о матери.

— Вы называете ее мамочкой, а он просто мама, — вдруг заметила она. — Мамочка — это гораздо теплее, правда?

— В этом человеке нет ни капли душевного тепла, — ответил Петр. Она хотела было ему возразить, но он опередил ее: — И не стоит заблуждаться на этот счет.

Флер не могла с ним согласиться, испытав на себе теплоту и доброту его сердца, равно как и причиненную боль. Посмотрев на него, она покачала головой. Скорее всего в нем говорила ревность — ревность и больше ничего!

— Нет, вы ошибаетесь. Я вам не верю.

Она повернулась и бросила взгляд в комнату через раскрытое французское окно. Карев теперь стоял опершись локтями на крышку фортепьяно, не спуская глаз с Людмилы, и на лице его было почти родительское восхищение.

— Ну вот, взгляните на него глазами Милочки. Если бы он был холодным, бессердечным человеком, мог бы он проявлять интерес к такому ребенку, как она. Что вы на это скажете?

Петр, поглядев в их сторону, рассмеялся. Это был деланный, невеселый смех.

— Ах, Флер, как вы заблуждаетесь. Мой брат проявляет такой интерес к Милочке потому, что собирается на ней жениться, а в данный момент он как раз изучает ее и вашего брата, чтобы выяснить, есть ли между ними что-то и что ему следует предпринять в таком случае. Не будьте столь легковерны! Поверьте мне. Я знаю, о ком говорю.

Его ревность, — подумала она, — на самом деле не имеет границ. Бросив на Петра взгляд, Флер направилась в гостиную.

Остальной вечер прошел для нее, словно в тумане, она с трудом понимала, когда к ней обращались. Одно дело — отвергнуть слова Петра, отнести их на счет ревности, другое — преодолеть вызванное ими отчаяние. Флер казалось, что она дышит отравленным воздухом. Ей хотелось, чтобы у нее поскорее разболелась голова, чтобы пораньше лечь спать, но она постоянно ощущала на себе внимательный взор Петра. Нет, она ни за что не подаст виду, что его жестокие слова разбередили ей душу. Она пила бренди, рассеянно болтала с гостями, смеялась невпопад над анекдотами и отправилась к себе в спальню только после того, как вся компания разошлась.

Флер не позволила себе расслабиться, пока благополучно не оказалась в кровати. Когда Катя вышла, она, совершенно не отдавая себе отчета, неожиданно расплакалась. Ее яростная эмоциональная буря скоро улеглась. Но у нее опухли глаза, и она еще долго продолжала всхлипывать. Вдруг кто-то поцарапал в ее дверь. Потом раздались знакомые шаги босоногой Милочки, за которой в комнату вбежали ее собачонки.

— Флерушка, ты не спишь?

Теперь она ничем не могла себе помочь. Милочка, улыбаясь, подошла и застыла в оцепенении.

— Да вы плачете? Что случилось? Скажите мне, что такое?

— Ничего, — попыталась скрыть причину Флер. — Просто я волнуюсь из-за отца.

Милочка, забравшись к ней в кровать, порывисто и неловко ее обняла и трогательно, с сестринской любовью начала приглаживать растрепанные волосы Флер.

— Боже, милая, дорогая Флер! Не нужно плакать, я уверена, что с ним ничего не случилось. Почему с ним непременно должно произойти несчастье? В таком случае мы бы сразу обо всем узнали. Наверное, вы скучаете по дому, да? Как у вас распухло лицо! Какая же я скотина, что не могу скрыть своего счастья, когда вам так грустно.

Флер взяла себя в руки.

— Чепуха, не будь глупышкой, — произнесла она, стараясь казаться беззаботной. — Почему бы тебе не быть счастливой? Просто я глупо веду себя, вот и все. Ну, что ты мне хотела сказать?

Но Милочка, вероятно, испытывала угрызения совести.

— Я таким ужасным образом вами все время пренебрегала — не знаю, что мамочка подумает об этом. Я проводила все свое время с Ричардом, дорогая моя, и совсем забыла о вас, несчастная Флер. Вы меня простите, Флерушка? Отныне я буду уделять каждую минуту своего времени только вам.

Теперь Флер рассмеялась.

— Не стоит, скоро тебе все это прискучит, и мне тоже. Ты мне очень нравишься, Милочка, но я совсем не желаю проводить каждую минуту своего времени с тобой.

— В самом деле? Ну тогда ладно. Но теперь я буду проводить с вами больше времени, а Ричард пусть сам себя развлекает. Потому что… — Она осеклась, принимая лукавый вид. — Хотите, расскажу вам один секрет?

— Если вам так хочется, — ответила Флер.

Милочка не заметила ее призыв к сдержанности.

— Помните, я говорила вам, что встретила мужчину, за которого не прочь выйти замуж? Вы заметили, как он на меня смотрел, когда я играла? Конечно, он ничего не может сделать до приезда папы. Как бы было хорошо, если бы все разрешилось на следующей неделе! Невыносимо так долго ждать. Подумать только — я стану графиней, папа будет этим просто потрясен!

Флер не была в этом уверена, но ей не хотелось разубеждать Милочку. Она просто спросила ее:

— Он тебе на самом деле нравится, любовь моя? Я наблюдаю за вами уже несколько недель, по-моему, ты себя чувствуешь несколько скованно с ним!

Милочка, нахмурившись, открыла был рот, чтобы возразить, но потом быстро закрыла его. Подумав, она заметила:

— Да, он иногда какой-то странный, словно статуя одного из богов, высеченная из гранита. Но он такой романтичный, Флер, такой красивый, я просто вся дрожу! — Лицо у нее просветлело. — К тому же я не была уверена, что он мне на самом деле нравится, потому что граф спокойно относился к ухаживаниям Ричарда, но когда он увидел, как отчаянно я флиртую с Жаковским, Пиловым и Петром Николаевичем, моя хитрость удалась! В нем взыграла такая ревность, что весь вечер он не спускал с меня глаз, словно ястреб с жертвы.

— Да, я видела, как он смотрел на вас, — с сомнением в голосе ответила Флер.

— Знаете, продолжайте наблюдать за ним, и увидите, как я его приручу! Нужно у мужчины вызвать ревность — это, знаете ли, все равно что подхлестнуть лошадь! Я теперь буду напропалую флиртовать со всеми офицерами каждый вечер, и на следующей неделе, когда приедет отец, он уже не сможет вытерпеть ни минуты! Граф просто обезумеет от меня и поговорит обо всем с папой, не дав возможности снять пальто в прихожей.

— Да, любовь моя, однако я удивляюсь…

— Да не беспокойтесь, я знаю, как его приструнить! Ох, Флер! Я так счастлива! А вы рады за меня? Потому что я так люблю вас и хочу, чтобы вы были моей близкой подругой — всегда, всегда! Ну, скажите, Флер, что согласны.

— Разумеется, я всегда буду вашим другом, — подтвердила Флер с горечью в сердце, зная наперед, что все это приведет лишь к ненужному разочарованию.

Несколько дней подряд Милочка вела свою кампанию, развлекая одних и ставя в затруднительное положение других. Флер не могла заметить ничего похожего на поведение влюбленного в отношении к ней Карева. Он все время был с ней серьезен, от Флер не скрылось, что девушка его просто забавляла. Так обычно смотрят на резвящегося щенка.

Петр больше ничего не говорил о замыслах старшего брата и вообще не затрагивал тему беседы, состоявшейся у него с Флер на террасе. Его отношение к английской гостье не изменилось, он умеренно, флиртовал и со всеми другими дамами, старался честно играть роль брата с Розой, развлекался, наблюдая, как ведет себя граф с Милочкой. Братья были подчеркнуто вежливы друг с другом, и Петру, судя по всему, с трудом удавалось сдерживаться, чтобы не поссориться с ним, напряженная атмосфера в доме ощущалась всеми.

Карев, казалось, относился к ней добрее обычного, хотя и уделял меньше времени, распределяя свое внимание в равной мере между всеми гостями. И все же Флер чувствовала свое особое положение и понимала, что граф проводил время с дамами, выполняя долг хозяина, а с ней — ради удовольствия. Чем больше они оставались вдвоем, тем сильнее Флер тянуло к нему и тем больше она любила его, хотя и не желала в этом себе признаваться. Все это превращало перспективу возвращения осенью в Англию в весьма неприятную, малопривлекательную необходимость.

Все замечания Петра о нем она теперь целиком и полностью отметала, относя их на счет его дикой ревности, о чем он, вероятно, уже сам сожалел. Она стала относиться к Петру серьезнее и сдержаннее, чтобы продемонстрировать ему свое недовольство. По его внешнему виду было ясно, что он близко к сердцу принимал выбранную ею тактику. Иногда Флер, резко повернувшись, сталкивалась с его печальным взглядом, который он поспешно отводил в сторону.

Ситуация плохо сказывалась на ее нервах, и она часто проводила беспокойные, почти бессонные ночи, ее то и дело терзали короткие страшные сны. Однажды утром Флер проснулась очень рано. Она совсем не отдохнула за ночь, голова болела, и ей никак не удавалось отделаться от какого-то гнетущего чувства. Так как в спальне не было звонка, она встала, сама оделась, причесалась, а потом спустилась вниз.

Как обычно, когда очень нужен слуга, поблизости никого не оказалось. В доме стояла тишина, гости еще спали, а слуги, вероятно, находились на своей половине. В гостиной было пусто и пыльно. Флер снова прошла по прихожей. Из одной комнаты вышла горничная. Заметив ее, она остановилась.

Флер спросила ее по-французски, кто из гостей уже встал и нельзя ли принести ей чая, но девушка посмотрела на нее с полным безразличием, свойственным выражению лица любой русской прислуги. Она не знала, поняла ли служанка ее слова, и снова попыталась ей все объяснить, но та, не проронив ни слова, махнула на дверь комнаты, из которой только что вышла, и удалилась. Пожав плечами, Флер заглянула туда и увидела Розу. Она сидела одна за самоваром.

— Как рано вы встали, — сказала она ровным голосом. — Самовар только что вскипел — не хотите ли чаю?

Роза была аккуратно одета, но без соблюдения своего обычного утреннего стиля. Волосы были собраны в тугой узел. Флер не знала, почему это произошло, возможно, потому что она встала так рано. Но от ее внимания не ускользнуло изнуренное лицо Розы.

Перехватив ее тревожный взгляд, она ей ласково улыбнулась.

— Сегодня ночью я плохо спала. Около пяти утра я решила отказаться от всяких попыток снова заснуть. Это один из трудных для меня дней. У меня такое случается не часто, но когда случается, то… — она осеклась, пожав плечами.

— Вас что-то беспокоит? — с сочувствием поинтересовалась Флер.

— Да, но я не хочу вас расстраивать. Не будем обращать на это внимания. Ни я, ни вы.

Налив Флер чашку чая, она передала ей ее.

— Вы тоже плохо спали? Что-то и, вас, очевидно, тревожит?

Флер показалось, что наконец наступил тот момент, когда можно ей довериться и спросить у нее кое-что, но она не знала, как к этому подступиться, тем более, что Роза из-за чего-то переживала. Словно понимая ее затруднение, Роза сказала:

— Не отказывайтесь от моей помощи, если только я смогу что-нибудь для вас сделать. Если я думаю о постороннем, то лучше себя чувствую весь день.

— Благодарю вас. Мне хотелось бы спросить… — Она замолчала, не зная, как продолжить.

Роза бросила на нее проницательный взгляд.

— Может быть, вас расстраивают мои братья? Я заметила между ними определенную натянутость. А вчера вечером Петя смотрел на вас, как кот на мышиную норку. Что он вам наговорил?

Флер, чувствуя, что краснеет, невольно ответила:

— Нет, ничего, ничего. Нет, он не…

Лицо Розы стало еще серьезнее.

— В таком случае, это Сергей?

Она не спускала с гостьи глаз. Флер, стараясь не выдать себя, закусив губу, потупила взор. Оказалось куда труднее признаваться в том, что она так долго прятала от посторонних глаз.

— Ах, Флер, — произнесла с сожалением Роза, — уж вы не влюбились ли часом в Сергея?

Поколебавшись несколько секунд, она утвердительно кивнула, а затем из глаз ее брызнули слезы. Роза с трудом поднявшись со своего места, подошла к ней и обняла. Флер уронила голову ей на плечо, и они вместе поплакали. У женщин слезы всегда наготове, горе каждой — это горе всех женщин мира.

— Успокойтесь, успокойтесь, — уговаривала ее Роза. — Лучше расскажите мне обо всем. Вероятно, все началось, когда он был в Англии? Да?

И Флер ей все рассказала. Роза тихо слушала ее, рассеянно теребя неловкими пальцами носовой платок. Она не отрывала глаз от плачущей Флер, которая сдерживала слезы все эти два года долгого молчания.

Как только Флер выговорилась, она остановилась и с надеждой посмотрела на Розу, словно ожидая от нее таких слов, которые поставят все не свои места. Роза сегодня выглядела постаревшей и совсем не была похожа на себя. Если бы она повязала голову простым крестьянским платком, то сошла бы за обычную русскую старушку, сидящую у себя в деревне на крыльце избы в ожидании прихода смерти.

— Дорогая моя, как мне жаль, — наконец произнесла она. — Я все время спрашивала себя, что же здесь происходит на самом деле. Я иногда замечала, как он смотрит на вас, иногда мне казалось, что он хочет вас предостеречь. Но вы казались такой беззаботной, такой счастливой в его обществе, словно вам не грозит никакая опасность. Хочу быть с вами до конца откровенной — судя по всему, он ведет себя по отношению к вам не совсем обычно, не так, как с другими женщинами, которых хочет пленить, — добавила она, — я никогда еще такого за ним не замечала.

Флер боролась с болезненной надеждой.

— Как вы думаете? Возможно ли, что он…

На такой вопрос Роза не хотела, да и не могла дать ответ.

— Что я могу сказать? — Она нахмурилась. — Мне кажется, ваше объяснение его поведения в Лондоне справедливо. Он позволил себе кое-какие поблажки, но, когда понял, что напрасно возбудил в вас какие-то ожидания, поспешил исправить положение и спасти вашу репутацию. Это ему трудно далось, я в этом не сомневаюсь, но он обошелся с вами гораздо добрее, чем с дамами нашего круга. Возможно, его сдерживало то, что он находился за границей. Не знаю. Здесь он часто кружил голову женщинам, а потом бросал их. У него нет сердца, когда дело касается слабого пола, и вы должны знать об этом.

Флер недоверчиво покачала головой. Услыхав такие суровые слова даже от Розы, она не поверила им. Почему ему быть таким? Он такой чувствительный, такой добрый. Может быть, все дело в его жене? Неужели он так сильно ее любил?

Роза о чем-то задумалась.

— Мне кажется, он действительно сильно любил ее вначале, по крайней мере, был сильно ею увлечен. Первая страсть, охватившая молодого мужчину. Знаете, в таком состоянии скорее бываешь влюблен в свою любовь, чем в предмет ее. Он привез ее как трофей, с тем лишь различием, что она не сопротивлялась и последовала за ним по собственной воле. Бедняжка Елизавета! Она обожала его, поверьте, но он сделал ее такой несчастной. Нелегко ей было состязаться с материнской любовью, моя мать была своенравной женщиной, а Лиза — добрая и мягкая, как растаявший сахар.

— Он говорил — я имею в виду Сергея, — что мать ее ненавидела за то, что она не родила ему сына.

— Неужели он такое говорил? Какая чепуха! Мать на самом деле не любила Лизу, но в этом было что-то необъяснимое, иррациональное, и она это понимала. Лиза приехала с Кавказа, а мать ненавидела все, связанное с теми краями. Она, конечно, делала все, чтобы скрыть свои чувства, но видеть, как она борется с собой, — это зрелище не для слабонервных…

— Почему же она?..

— Не знаю. Что-то ужасное произошло там, между ней и моим отчимом, она об этом никогда не говорила. Возможно, это из-за первой жены моего отчима, матери Сашки, которая была родом из тех мест. Страсти моей матери были мощные, не всегда поддавались объяснению, но весьма простые.

— Сергей говорил, что ваша мать больше других любила Сашку, что на него у нее не оставалось времени. Он очень страдал от этого.

— Тоже вздор, — тихо возразила Роза. — Прежде всего моя мать очень любила отчима, и он платил ей тем же. Это было всепоглощающее чувство, прекрасное со стороны, но оно никакого утешения не приносило нам. Детям любви, знаете ли, выпадает суровая доля. После отчима она любила Сережу.

Флер очень удивилась.

— Да, любила, — подтвердила Роза. — Она его просто обожала, он хотел, чтобы она уделяла все свое внимание только ему одному, но этого он, вполне естественно, добиться не смог. Что же касается Сашки… — Роза пожала плечами. — Мне кажется, она чувствовала какую-то вину перед ним и старалась ее загладить. Это тоже имело какое-то отношение к тому, что произошло на Кавказе, ей казалось, что она дурно поступила с Сашкой, и эта мысль ее постоянно преследовала. Когда он попал в беду, она винила во всем только себя. Но после того как предательство Александра убило моего отчима, можете себе вообразить, как это повлияло на нее? Не только потерять мужа, но потерять его из-за того, что она допустила по своей собственной вине!

Флер могла себе это представить. Вина, раскаяние — все это опустошающие, бурные чувства. Они настолько же могущественные, как и ревность. Да, Роза нарисовала ей удручающую картину своей домашней жизни.

— Мама постоянно испытывала угрызения совести. Но потом появилась Елизавета, и снова всплыли воспоминания прошлого. Несчастная Лиза. Я пыталась подружиться с ней, но она была таким бессловесным созданием, тихим и кротким, словно мышка. В последние годы жизни Лизы мне показалось, что Сережа ее вовсе не любил, за то, что она встала между ним и матерью — так он считал. С тех пор изменилось и его отношение к женщинам.

Флер покачала головой.

— Как вам, однако, удалось в подобной обстановке стать такой доброй и отзывчивой? Петр тоже вполне нормальный человек.

— Девочкам всегда легче, чем мальчишкам, — беззаботно ответила Роза, но Флер видела ее насквозь. Она понимала, что Роза лукавит, что ей пришлось несладко, но испытания лишь закалили ее характер. — Петр был значительно моложе нас, совсем еще мальчиком, когда началась эта смута. В шестнадцать лет он потерял мать. У нее все равно не хватало для него свободного времени, что, конечно, при такой матери могло пойти ему только на пользу. В любом случае, он не так прост, как кажется. Очень легко недооценивать Петю, особенно когда рядом находится Сергей.

Флер не разобрала в ее словах предостережения. Она все думала о Кареве-старшем.

— Вчера вечером Петр сообщил… он считает, что Сергей собирается жениться на Людмиле, — с трудом вымолвила она. — Вы с ним согласны?

Роза, подумав, пожала плечами.

— Не знаю. Могу только сказать, что такое предположение меня не удивляет.

— Но ведь она такая юная, такая глупенькая девочка!

Роза скривилась.

— Отец Милочки очень богат. Он один из самых богатых людей в Санкт-Петербурге. А этого нельзя сбрасывать со счетов.

Флер шокировали ее слова.

— Но ему не нужно жениться на деньгах. У него все это… — Она безнадежно развела руками.

— Он в больших долгах, почти на грани разорения. Я говорю вам об этом по секрету. Петя еще ничего не знает. Последние пять лет дела у него идут из рук вон плохо, и это его все больше беспокоит. Женитьба на богатой наследнице может исправить положение.

— Но он ведь не обманет Полоцких?

— Для чего ему это? Разве подобные браки не заключаются в вашей стране? В обмен на состояние — так обычно делаются такие дела.

Флер покачала головой.

— Но ведь речь идет о Милочке! Надеюсь, вы не захотите обманывать наивную девочку, не правда ли?

— Обмануть? Кто же ее обманывает? Я наблюдала за Сергеем, когда он проводил время в ее компании. Да он — образец приличий.

— Разумеется, но все равно она в него влюблена. Или по крайней мере так считает.

На лице Розы появилось скептическое выражение.

— У меня сложилось несколько иное представление. Под ее внешне фривольными манерами скрывается, на мой взгляд, весьма здравомыслящая молодая женщина. Если ей хочется стать графиней, то ей хорошо известно, каким способом можно добиться своего. Она узнала, на что способна, с того дня, как выучилась считать. — Роза заглянула в глаза Флер. — В любом случае, это не мое дело. И не ваше. Никто из нас не имеет права вмешиваться.

— Конечно!

— Даже если мы попытаемся, это ни к чему хорошему не приведет, — не щадя ее чувств, продолжала Роза. — Поверьте, я знаю, о чем говорю. — Она, накрыв ладонью руку Флер, пожала ее. — Единственный человек, который страдает в данной ситуации, это, несомненно, вы, дорогая, и я беспокоюсь за вас.

На глазах Флер навернулись слезы.

— Не нужно обо мне беспокоиться, умоляю вас. Теперь, когда я все поняла, я знаю, как мне поступить.

Роза, улыбнувшись, отняла руку.

— Очень хорошо. Я рада, дорогая моя, мне не хотелось бы утратить вашу дружбу.

Флер улыбнулась.

— Мне тоже этого не хочется. Я очень ценю ваше расположение ко мне. Вы — настоящий друг, у меня таких, как вы, прежде не было.

Ей было невдомек, какой колючей у нее вышла улыбка, а Роза тем временем позволила ей перевести беседу на другую тему, они заговорили о чае, о завтраке, о прогулках верхом и других безделицах, исцеляющих душу. Роза в своей долгой трудной жизни немало узнала об уязвленной гордости и понимала, как важно сохранить выдержку. Чисто английский стиль сокрытия своих глубоких чувств не был изобретен Флер, но она была готова продолжать эту нехитрую игру сама с собой.