Глава 1

1936 год Советский Союз встретил с новогодней елкой. За две недели до Нового года открылись елочные базары, в магазинах игрушек продавались елочные украшения, в трамваях, автобусах, на улицах и во дворах, в коммунальных квартирах и рабочих бараках, на фабриках, заводах, в школах и высших учебных заведениях, в правительственных учреждениях, в партийных и профсоюзных комитетах, редакциях газет и журналов, в военных городках и на пограничных заставах — везде и всюду только и разговоров, что о встрече нового года по-новому… или, лучше сказать, по-старому. Все остальное померкло перед этой новостью. Вид человека, несущего елку, вызывал улыбку почти у всех прохожих. Просто удивительно, как это вдруг такая вроде бы мелочь преобразила людей, сблизила их и сроднила. Люди вглядывались в портреты Сталина, развешенные где только можно, и в этом неулыбчивом лице тоже находили нечто новое и родное, а еще какую-то хитринку: мол, это еще не все, то ли еще будет.

Конечно, не всех радовало возвращение к старой русской традиции, не все улыбались при виде елки, вызывающе плывущей над уличной толпой, но таких было не так уж много, да и те старались не слишком-то выделяться на общем улыбчивом фоне.

Зинаида Ладушкина, — теперь, правда, уже не Ладушкина, а Огуренкова, — после дневной смены на заводе поехала в центр купить новогодние подарки свекру, свекрови и мужу, — подарки, которые будут положены под елку. На бывшем Невском проспекте — ныне улице 25-го Октября — в эти дни открылось несколько торговых точек, специально для продажи новогодних подарков: власти расстарались и поднакопили на складах всяческий ширпотреб, который в старые добрые времена женщины дарили мужчинам, мужчины — женщинам, родители — детям, дети — родителям. Поначалу в эти торговые точки было не протолкаться, однако товаров меньше не становилось, люди успокоились и очереди исчезли. Как выяснилось, те же самые вещи можно купить и в других местах. И даже на окраинах. Но люди по привычке тянулись в центр.

В деревне на Псковщине, где родилась Зинаида, никто никому подарков на Новый год отродясь не дарил, и для Зинаиды, как и для большинства ее подруг по бригаде, этот старорежимный городской обычай казался необычным и странным. Но он, неизвестно откуда появившись в предновогодние дни, увлек почти всех, и разговоры о том, кто кому и что подарит, не прекращались все последнее время. Правда, комсомольские активисты пытались как-то противостоять этому обычаю, проводили беседы о его буржуазной зловредности, но делали это не слишком убедительно, а потом и вообще умолкли: знать, была дана сверху соответствующая команда. После этого разговоры о встрече Нового года по-новому стали еще оживленнее.

Для Зинаиды задачка, что кому подарить, была не из легких. Она долго ходила от прилавка к прилавку, смотрела, что покупают другие, прислушивалась к разговорам образованных женщин и мужчин, которых легко можно отличить и по манере держаться, и аккуратной одежде, и по выговору, так что в конце концов решилась и купила мужу галстук, свекру — шерстяные носки, свекрови — кожаные перчатки.

Довольная, что ей все удалось сделать быстро и без особых затруднений, она шла по улице, заглядывая в нарядные витрины, и радовалась вместе со всеми блеску и буйству новогодних красок.

В витрине одного из магазинов была выставлена елка, украшенная стеклянными шарами, конфетами и орехами в золотистой фольге. Под елкой стоял шикарный дед Мороз в малиновой шубе и восхитительная Снегурочка в бело-голубой. Но самое поразительное — на елке вспыхивали и перемигивались разноцветными огоньками маленькие лампочки, которые в одном из цехов «Светланы» изготавливали по спецзаказу и будто бы для самолетных радиостанций. И вот, оказывается, эти лампочки сверкают теперь на елке — и это было самым удивительным, как бы знаменующим начало нового времени во вселенском масштабе и Зинаидину к этому времени причастность.

Зинаида с трудом оторвалась от зрелища нарядной елки и выбралась из толпы. У них дома елка тоже будет нарядная: у свекра со свекровью сохранились елочные игрушки еще с давних времен, а вчера Иван прикупил новых: самолетики и танки, кораблики и солдатики, шикарную звезду на макушку и несколько больших стеклянных шаров, которые тоже делались на «Светлане». А еще будет шампанское, выданное по талонам, и всякие деликатесы из новогодних наборов. Причем набор, полученный Зинаидой на своем заводе, по изысканности перещеголял учительские наборы всех Огуренковых: рабочий класс — это тебе не хухры-мухры, и Зинаида этим втайне гордилась невероятно.

Напротив Казанского собора Зинаиду окликнули. Она оглянулась — Василий Мануйлов. Стоит и улыбается во весь рот. Может, потому улыбается, что в эти предновогодние дни весь Ленинград светится радостными улыбками, и на их фоне попросту не замечаются хмурые физиономии, а может, потому, что встретил ее, Зинаиду. И она тоже улыбнулась Василию и пошла к нему на другую сторону улицы, тем более что ей все равно надо переходить.

Зинаида шла через улицу, смотрела на Василия и радовалась не только встрече с ним, но и тому спокойствию в душе, которое от этой нечаянной встречи ничуть не поколебалось. А ведь еще совсем недавно от одного вида Марии, такого довольного, будто она сотворила невесть что такое и стала знаменитой на весь Союз, — от одного этого вида на душе начинали скрести кошки, и собственная жизнь казалась уже прожитой, и прожитой впустую.

— А я смотрю, — говорил Василий, когда Зинаида еще только подходила к нему, будто оправдываясь перед ней, — смотрю: ты или не ты? Дай, думаю, окликну. Оказалось — ты. — И робко протянул Зинаиде руку.

Но она руку будто и не заметила, подошла к Василию вплотную, закинула обе свои руки ему за шею, приблизила к его лицу свое лицо и поцеловала в губы. И рассмеялась, увидев его смущение и растерянность.

— Это мое тебе поздравление с первенцем, — пояснила она не отрывая рук, поцеловала еще раз: — А это мое тебе поздравление с Новым годом. Будь счастлив, Васенька, и не болей. Очень тебя прошу. А то что же это такое! — воскликнула она. — Был такой здоровый мужик — и на тебе! — Отступила на шаг, заглядывая Василию в глаза, покачала царственной головой, точно удивляясь случившемуся. — Вот, раньше не целовала, а теперь имею право. Теперь Маня ревновать не станет: женщина я замужняя, тебя у нее не отобью.

— Как — замужняя? — изумился Василий, и даже глаза у него расширились и потемнели.

— А ты не знал? — в свою очередь удивилась Зинаида.

— Н-не-ет. И давно?

— Ой, да уже год с лишком!

— Го-од с ли-ишком? — Василий как открыл рот, так и стоял теперь с раскрытым ртом, недоверчиво глядя на Зинаиду. — Что ж на свадьбу-то не пригласила?

— Н-ну, Вась, — замялась Зинаида, вспомнив, как на ее приглашение Мария отнекалась нездоровьем Василия. А она, оказывается, не только умолчала о приглашении на свадьбу, но и о самом замужестве Зинаиды не сообщила. Объяснять Василию все эти обстоятельства Зинаида посчитала излишним: Васька — он мужик вспыльчивый, еще наговорит Маньке чего, или оплеух навешает — с него станется. Хотя… может, и не навешает: пришибленный он какой-то, совсем не похож на того Ваську, которого она впервые увидела четыре года назад, самоуверенного и будто бы пребывающего в заоблачных высях.

И Зинаида, рассмеявшись, сказала:

— А у нас свадьбы и не было. Мой муж — человек передовых взглядов, он считает, что свадьба есть пережиток буржуазного прошлого. Так-то вот, Васенька. — И тут же заторопилась: — Ну, пойду я. А то у меня свекровь ужас какая строгая, всякую минуту считает. Так что еще раз с Новым годом тебя, с новым счастьем. И Маню тоже. Как там она, справляется?

— Справляется. Да и парень спокойный, ест да спит, особых хлопот не доставляет.

— А как назвали?

— Виктором.

— Сам выбрал или Маня?

— Маня.

— Что ж, звучит неплохо: Виктор Васильевич. А если с греческого перевести на русский, то получается: Победитель царственный. Или что-то в этом роде.

Василий на эту ее похвалу лишь смущенно улыбнулся: из-за имени первенца ему пришлось с Марией поспорить изрядно. Спасло лишь то, что заранее договорились, кто кого называет. Поэтому Василий и уступил. А вообще-то Мария, как только забеременела, так ее будто подменили: стала такая несговорчивая, такая упрямая и своевольная, что только держись. Правда, все по мелочам, так что Василий редко препятствовал ее своеволию и упрямству, а лишь пожимал плечами, недоумевая, откуда что взялось в некогда застенчивой и смешливой девчонке.

Зинаида уже поворачивалась уходить, когда Василий спохватился:

— И тебя тоже с Новым годом, Зина! С новым счастьем! Ты-то как — ребеночком еще не обзавелась?

— Нет, Васенька, не обзавелась: учусь, нагоняю упущенное, — лишь слегка, отвечая, повернула голову к нему Зинаида, и Василий увидел горькую усмешку на ее полных губах и снисходительно сощуренные зеленоватые глаза. — Муж у меня ученый, родители его ученые, одна я дура неученая среди них, образованных. Неловко как-то, Васенька. — Хохотнула и пошла, величественная и недоступная.

Василий смотрел вслед Зинаиде, смотрел до тех пор, пока ее стройная, высокая фигура не затерялась в человеческом водовороте. Недоуменно покачав головой, он вздохнул и огляделся, точно вспоминая, зачем здесь стоит и куда должен идти, и пошел в ту же сторону, куда пошла Зинаида. Он тоже, как и она, как и все, наверное, сновавшие вокруг него люди, приехал на бывший Невский купить новогодний подарок, прошел все магазины, но так ничего и не выбрал: все казалось каким-то незначительным и никчемным, а встретив Зинаиду, забыл о подарке и теперь брел в сторону Невы, а в той стороне никаких магазинов нет. Эта нечаянная встреча тронула в его душе такое, что дремало там до поры до времени, и вот проснулось, заставило оглянуться вокруг себя и попытаться разглядеть, что и кто его окружает. И что же он увидел? Да, собственно, никого и ничего. Пусто. Так же пусто, как на льду, укрывшем своенравную Неву.

Василий брел по набережной, сквозь снежную пелену вглядываясь в смутные огни противоположного берега, и вспоминалась ему та давняя ночь, когда его во второй раз выгнали с рабфака, на душе стало так же смутно и холодно, как смутно и холодно было в этот час на самой Неве. Конечно, сын что-то изменил в его жизни, придал ей некую осмысленность, но мало Василию было и сына.

Зинаида вышла замуж, учится, они могли бы учиться вместе… он проморгал Зинаиду…

Василий вспомнил, что ее присутствие всегда тревожило его душу, но еще больше в ту пору тревожило душу воспоминание о Наталье Александровне. А потом образовалась пустота, и в эту пустоту вошла Мария. Да только Мария не заполнила пустоту целиком, и сын не заполнил тоже, много еще в душе его осталось пустого места. Для чего? Для кого? Эх, знать бы…

Но помимо пустоты существовал в его душе с некоторых пор еще какой-то изъян, как в чугунной отливке существует невидимая раковина, снижающая прочность детали. Этот изъян, никак не связанный с болезнью, мешал жить, мешал крепко стоять на ногах, а какой такой изъян, понять невозможно. Вот ведь беда какая: и жизнь заново не начнешь, и прошлое не исправишь, а так не хочется просто плыть по течению, не задумываясь над тем, куда тебя вынесет.