Эпилог
Лондон, февраль 1611 года
Маленькие, ухоженные руки девушек порхали над верджинелом. Мелодия закончилась, и, Марфа, захлопав, сказала: «Очень, очень красиво. А как называется?»
— «Первоцвет», — улыбнулась Белла. «Она совсем новая, мистер Пирсон только на прошлой неделе ее со мной разучил, а Рэйчел подхватила».
Джованни, усмехнувшись, наклонился к Марфе: «Я смотрю, ты для внучки в наставники взяла органиста из собора Святого Павла?»
— Как раз Рождеством начали заниматься, — ответила та, и громко попросила: «Ну, а теперь — Анита и Тео».
Высокая, с чуть раскосыми глазами девочка уверенно взяла лютню, и, присев, расправив шелковое, темно-красное, с бронзовыми кружевами платье, сказала: «Мы вам сыграем японскую песню, это меня мама научила, — она прервалась и ласково посмотрела на Мияко-сан, что сидела с вышиванием в руках, — ее поют дети, зимой, когда хотят, чтобы пошел снег».
— Тео, — Анита кивнула, и младшая девочка, встряхнув белокурыми волосами, поудобнее усевшись на бархатном стульчике — заиграла вступление.
— Господи, — подумал Джованни, взглянув на смуглые пальцы дочери, что ловко перебирали струны, — уже и восемь лет им, и Пьетро в школе, — как время летит. И еще два внука у меня появилось, — он погладил темную, с заметной сединой, бороду и услышал ласковый голос Марфы: «Они быстро растут, да. Ты в Германию через Нижние Земли поедешь?»
— Да уж не премину, — отозвался Джованни. «Джон меня попросил Констанцу в Амстердам привезти, ну и на Авраама посмотрю, конечно».
— Красавец, — сказала Марфа нежно. «Тоже, как Колин — большой, крепкий мальчик. Кеннет-то счастлив, наверное?»
Джованни усмехнулся: «Они там игры устроили в честь того, что у главы клана сын родился, бревнами кидались, боролись, бегали. Ну, Александр и Пьетро, конечно, рады были — в шатрах ночевали, на земле, вместе со всеми».
Девочки закончили и Марфа с Мияко, похлопав, в один голос сказали: «А теперь спать!»
— Бабушка! — жалобно сказала Тео, уткнув голову в шелковые, пышные юбки Марфы. «Еще немножко, мы хотим с тетей Рэйчел и тетей Беллой в карты поиграть!»
Рэйчел отложила колоду, и, качнув рыжей, в чепце брюссельского кружева, головой, улыбнулась: «Майкл и Юджиния уже давно в постели, пора и вам, милые».
— Они дети, — Анита закатила темные глаза и, вздохнув, шепнула Тео: «Пойдем, еще в кроватях поболтаем».
— Завтра отец твой приедет, и дедушка Виллем, — весело сказала Марфа, целуя внучку в лоб.
«На лодке вас покатают, с Цезарем погуляете».
— Я их уложу, — Мияко улыбнулась, и чуть коснувшись плеча мужа, — взяв девочек за руки, — вышла из гостиной.
Марфа посмотрела на Джованни и проговорила: «Иди-ка ты тоже — отдыхай».
— Но бумаги, — запротестовал мужчина.
— Завтра, — уверила его Марфа. «Все гулять пойдут, а мы с тобой — сядем, поработаем. Иди, ты той неделей уезжаешь, совсем скоро».
Он внезапно поднес маленькую, нежную руку к губам и, поцеловав, сказал: «Ты, должно быть, на меня обижена была, там, во Флоренции».
— Была, — согласилась Марфа и улыбнулась: «Но недолго, я отходчивая. А потом я Виллема встретила, — и, — она подняла бровь, — уж прости, о тебе и думать забыла».
— Ну конечно, — смешливо пробормотал Джованни, и, поднявшись, сказал: «Девочки, спокойной ночи».
Марфа, проводив его глазами, потянулась, и, достав из лакового китайского шкафчика какое-то письмо, — углубилась в чтение.
— Пики козыри, — сказала Рэйчел, тасуя карты. «Юджиния сегодня так лепетала — целый день.
А Майкл молчит пока».
— Твой муж тоже молчал, лет до двух, а то и больше, — рассеянно отозвалась Марфа из кресла. «Несколько слов всего говорил. И Уильям тоже. А потом как начали — их уже и не остановить было. Так же и с Майклом будет, поверь мне».
Белла выложила свои карты и рассмеялась: «Юджиния на бедном Цезаре катается, а он — терпит. Еще и руку ему в пасть засовывает».
— Опять ты выиграла, — Рэйчел собрала колоду, и, зевнув, сказала: «Пойду и я спать, а то ведь наверняка — кто-то из них ночью есть захочет».
Марфа, привстав, поцеловала ее в щеку. Дождавшись, пока высокая, резная дверь закроется, повернувшись к внучке, женщина сказала: «Той неделей».
Белла взглянула на бронзовые, уложенные в пышную прическу, непокрытые волосы и вдруг спросила: «А что, если не получится?»
Бабушка присела напротив нее и хмыкнула, взяв карты: «И у меня, бывало, не получалось.
Но попробовать-то надо, а, то иначе потом — как жить? Вон, мать твоя, покойница, как в одиннадцать лет что решила — так того и добилась потом. А не добилась — тебя бы на свете не было». Марфа перетасовала колоду и добавила: «Давай, я тебя обыграю, тебе это сейчас не помешает».
Она подмигнула девушке и с облегчением увидела, что та — улыбается.
Дэниел спешился, и дед похлопал его по плечу: «Я лошадей отведу на конюшню, иди, вон Тео уже бежит».
— Папа! Папа! — услышал он звонкий голосок, и, подхватив девочку на руки, поцеловав холодную щечку, спросил: «А как моя малышка?»
— Хорошо, — Тео стала загибать пальчики. «Я научилась играть японскую песню, с Анитой, а с бабушкой мы сделали книжечку, ну, чтобы я писала, я тебе покажу, как у меня хорошо получается. Я уже слова умею писать, и читаю каждый день». Она прижалась к отцу, и, закинув ему руки на шею, тихо сказала: «Я так скучаю, папочка, так скучаю. А за Куэрво я ухаживаю, каждый день, он меня любит. А еще мы с мистрис Доусон вчера печенье испекли, я сама тесто месила. С имбирем и корицей. Попробуешь?», — она выдохнула и прижалась к отцу — сильно.
— Ну конечно, доченька, — Дэниел покачал ее подумал: «Ну как, как ее без матери оставлять?
Но ведь она помнит Эухению, мы с ней на кладбище ходим, и в церкви молимся за ее душу.
Как ей будет с кем-то другим, она же привыкла ко мне?»
— Пошли, — потормошила его девочка, — я тебе покажу, как Юджиния на Цезаре катается.
Девушки стояли на крыльце, в коротких шубках, и Дэниел, наклонившись, поцеловав Рэйчел и Беллу, весело сказал: «Кузены мои с каждым днем растут».
— Абака, — гордо проговорила Юджиния, — в маленьком, бархатном платьице, и меховой шапочке на рыжих кудрях. «Абака!»
Цезарь лизнул Дэниелу руку, и, посмотрев на девочку янтарными глазами, — покорно лег на каменные плиты. «Так!», — Юджиния бойко подошла к нему и устроилась на спине. «Уда! — позвала она, протягивая руку.
Майкл, — в таком же платьице, темноволосый, — опасливо посмотрел на пса аквамариновыми, большими глазами, и помотал головой.
Юджиния вздохнула и велела: «Ди!»
Белла придержала кузину за плечи и Цезарь, поднявшись, сделал несколько шагов.
— Пони им надо будет купить, — хмыкнула Марфа, помогая мужу расседлывать лошадей. «Уже года через два можно».
— Года через два, — хохотнул Виллем, убирая седла, обнимая жену, — у Питера еще двое родятся.
— Почему двое? — удивилась Марфа, подставляя ему губы.
— Когда Матиас тут был, с Марией, — муж нежно погладил ее пониже спины, — он Питеру сказал — мол, в следующий раз тоже двойня будет. Питер ему не поверил, конечно, а я, — рука Виллема медленно приподняла бархат платья, — я верю.
— Ты что делаешь? — поинтересовалась Марфа, глядя на двор — Анита и Тео, взяв двойняшек за руки, водили их по заснеженным дорожкам.
— Оправляю юбки, помялись, — невинно ответил адмирал. «А скажи мне, дорогая жена, как насчет ванны сегодня вечером — а то на верфях, сама понимаешь, не до этого, а у Марты двое детей, тоже в покое не посидишь».
— И твоя эссенция сандала еще осталась, — задумчиво сказал Марфа. «Ну конечно. Мы с вами, кстати, в Лондон вернемся, я и Белла, надо по лавкам пройтись, Джованни проводить с Констанцей. А потом нас заберете, как сюда поедете».
— В Макао, — сказал ей шепотом адмирал, — я ходил в одно интересное место, там отлично умели снимать усталость. Рассказать тебе, как?
Марфа чуть повернулась и блеснула зеленым глазом: «Думаю, я сама смогла бы их кое-чему поучить, там, в Макао. Вот сегодня вечером и увидишь. Покатаете с Дэниелом их на лодках? — Марфа кивнула на двор. «Мне с Джованни надо посидеть, поработать».
— Ревную, — задумчиво проговорил адмирал, и, поцеловав теплые, бронзовые волосы, — рассмеялся.
В опочивальне жарко горел камин. «Как хорошо, когда ты дома, папа, — сонно сказала Тео, сидя у него на коленях. «Я так люблю, когда ты меня спать укладываешь. А можно еще сказку?»
— Ну конечно, — Дэниел поцеловал мягкие кудряшки и начал, таинственным голосом: «Давным-давно, в одной далекой стране, злой король решил заточить маленькую девочку в подземелье…
Дочь внимательно слушала, а потом рассмеялась: «Это же о мисс Марии, дочери дедушки Мэтью, мне бабушка рассказывала. Но мне нравится, хорошая сказка, — она взяла большую руку отца, и, погладив пальцы, спросила: «Не больно тебе больше?»
— Нет, конечно, — улыбнулся Дэниел. «Рана же давно зажила, мышка. Пойдем, помолишься, и в постель?»
Тео кивнула, и, встав на коленки, сложив руки, быстро что-то пробормотав — нырнула под меховое одеяло. Дэниел присел на кровать, и, поцеловав ее в лоб, сказал: «Доброй ночи, доченька».
— Папа, — вдруг спросила Тео, глядя на него каштановыми глазами, — а у меня когда-нибудь будет еще мама? Ну, что бы печь печенье и обниматься.
Дэниел вздохнул, и, подоткнув одеяло, перекрестив девочку, ответил: «На все воля Божья, счастье мое. Спи спокойно, завтра с утра в церковь сходим, а потом на лошади со мной покатаешься, хочешь?»
— Ну конечно, — зевнула Тео, темные ресницы задрожали, и она, повернувшись на бок, — тихонько засопела.
Дэниел осторожно сел в кресло, и, протянув ноги к огню, достал из кармана камзола письмо.
— Дорогой кузен Дэниел, — читал он изящные, тонко выписанные буквы, — спасибо, что пишете о своих мальчиках, мне очень интересно. Я рада, что вам нравиться учительствовать. У нас с батюшкой все хорошо, говорят, правда, Дания будет воевать со Швецией — из-за проливов, но нас это не коснется, так что не волнуйтесь. Посылаю вам ноты для Тео, я ей написала народный танец, очень красивая мелодия, а вторая — это я сама сочинила, называется: «На берегу моря». Я преподаю музыку двум девочкам, и сама начала немного писать, как видите.
Батюшка посылает вам поклон, будьте здоровы, — вы и Тео, и, надеюсь, мы с вами еще увидимся.
Ваша кузина Мария».
Мужчина посмотрел на кровать, — Тео спокойно спала, и, повертев в руках письмо, поднявшись, положил его в шкатулку черного дерева, что стояла на каминной доске.
— Новый Свет, — подумал Дэниел, закинув руки за голову, глядя на огонь. «С Виргинской компанией я договорюсь, они и сами хотят там, в Джеймстауне, школу открывать. На землю и дом мне хватит. Но ведь я не хочу, не хочу оставаться один. И Тео мать нужна. Как это мне отец сказал: «Поверь, нет ничего хуже одиночества. Я-то знаю, я уже шесть лет один, и, наверное, до конца жизни так будет. Но я-то уже на пятый десяток перевалил, а ты — молод совсем. Так что не бойся».
Дэниел еще раз перекрестил дочь, и, спустившись вниз, постучал в кабинет Питера. Бабушка сидела за большим столом орехового дерева, окруженная торговыми книгами.
— В Лондон с вами поеду, — сказала она, подняв глаза, кусая перо, — хоть там и само все делается, а все равно — хозяйский глаз нужен. Ты что пришел?
Дэниел присел на край стола, и, встряхнув головой, сказал: «Я хочу сделать предложение Марии».
— Собрался, наконец, — проворчала Марфа, снимая очки. «Давно пора, вот только, — она задумалась, — отец твой весной в Африку уезжает, вместе со Стивеном. Ну, как вернется, все вместе в Копенгаген и отправимся, в сентябре, скажем, — темно-розовые, окруженные чуть заметными морщинками губы, улыбнулись».
— Вот только дедушка Мэтью, — замявшись, пробормотал мужчина, — я же, бабушка, вы знаете, ну с Виргинской компанией договариваться буду, насчет земли, там, в Джеймстауне. А дедушка Мэтью — пожилой человек…
— Мой брат, — отрезала Марфа, вставая, — со дочкой своей куда угодно поедет, хоть в Новый Свет, хоть в ту землю, что Виллем открыл. И вообще, — она задержалась на пороге, — ты за него не бойся, мальчик, он еще и в Джеймстауне вам пригодится, поверь мне.
Дэниел широко улыбнулся и спросил: «А вы куда, бабушка?»
— С мужем своим побыть, дорогой мой, — она подхватила шелковые юбки и Дэниел увидел изогнутый, высокий каблук атласных туфель.
— А если бы ты не терял времени, милый внук, — Марфа сладко улыбнулась, — мог бы и той зимой предложение сделать. А этой — уже бы дитя пестовали. А теперь жди, — она развела руками и мужчина, рассмеявшись, ответил: «Да уж я понял, бабушка. Ничего, — Дэниел помолчал, — потерплю, недолго осталось».
Марфа, вернувшись, поцеловала внука в щеку: «А за Тео ты не бойся, мы ее с собой в Копенгаген возьмем, и брата твоего младшего — тоже. Им там весело будет. Ты отцу напиши, и дедушке Мэтью».
— А если он не согласится? — озабоченно спросил Дэниел.
Марфа вздохнула, и, взявшись за ручку двери, ответила: «Согласится. Вот прямо сейчас садись, и пиши. И Марии тоже».
Дэниел кивнул, и, собрав торговые книги, взяв чистый лист бумаги, украшенный серебряным вензелем: «Торговый Дом «Клюге и Кроу. Anno Domini 1230”, окунув перо в чернильницу, решительно написал: «Дорогой дедушка Мэтью!»
В изящном, увешанном выцветшими шпалерами кабинете потрескивал камин. «Какая суровая зима, — сказал мужчина, стоявший у большого, выходящего на заснеженную лужайку, окна. «Впрочем, она тебе не помешала выйти в пролив и лично перехватить этот корабль».
Джон смешливо потер нос, и, наклонившись над большим столом, собрав бумаги в папку испанской кожи, протянул ее собеседнику: «Я, Ваше Величество, кажется, сейчас только и занимаюсь тем, что исправляю чужие ошибки. Вот — протоколы допросов леди Стюарт, то есть, простите, леди Сеймур, — Джон поднял бровь и добавил: «Все же лучше, когда внутренними и внешними делами занимаются одни и те же люди, Ваше Величество, это поможет нам в дальнейшем избежать таких, — мужчина поискал слово, — конфузов».
— Не справишься, — хмыкнул Яков, просматривая документы, поглаживая короткую, с проседью золотистую бородку. «Посмотри на себя, ты меня на десять лет младше, а уже вон — виски тоже седые».
— Справлюсь, — дерзко сказал Джон, взглянув на короля. «Отец мой — справлялся, и я тоже. По крайней мере, вот этого злосчастного брака леди Арабеллы я бы точно не допустил».
Яков вернул ему бумаги и раздраженно заметил: «Слава Богу, ты ее вовремя нагнал. Еще чего не хватало — позволять венчаться четвертой в линии наследования престола и шестому в той же линии. Да еще и на континент задумали бежать. А где сейчас Сеймур?
— В Остенде, — Джон наклонился и погрел руки над огнем. «Если хотите, Ваше Величество, я сейчас отправляю человека в Германию, ну, окончательно договариваться о браке принцессы Элизабет, он едет через Нижние Земли и может навестить Остенде. И лорда Сеймура, — мужчина холодно рассмеялся.
— Этот щенок пусть живет, — отмахнулся Яков. «Как это меня там убеждали они оба — это брак по любви, Ваше Величество. Она его на тринадцать лет старше, какая любовь! А что леди Арабелла, уже в Тауэре?
— Разумеется, — Джон разогнулся. «Прикажете ее отправить куда-нибудь подальше, в провинцию?»
Яков оправил пышный, кружевной воротник рубашки и помолчал, глядя на Джона. Тот увидел отблеск огня в карих глазах и кивнул: «Будет сделано, Ваше Величество. Останется там, где она сейчас, только я ее переведу в более, как это сказать, уединенные условия», — Джон рассмеялся.
— И пусть она сдохнет там, в каменном мешке, — сочно сказал Яков. «Никаких писем, никаких посетителей, и особо там ее не балуйте с едой, может, хоть похудеет, хотя, — верхняя губа поднялась, обнажив белые, сверкающие зубы, — ей больше своего мужа не увидеть, так что пусть умирает такой же толстухой, как жила.
— Разумеется, — Джон коротко поклонился.
— Пошли, — король потянулся, — я велел пажам принести мячи и ракетки, хоть в теннис поиграем. И ладно, — Яков рассмеялся, — бери на себя все, так и вправду, спокойней.
Джон привел в порядок рабочий стол, и, аккуратно разложив перья по ранжиру, ответил: «Вы останетесь довольны, а если нет — моя голова к вашим услугам».
— Я бы предпочел, — проворчал Яков, — чтобы твоя голова оставалась на плечах, впрочем, это уже как дело пойдет, сам знаешь.
Уже когда мужчины выходили из кабинета, Яков вдруг сказал: «Насчет твоей сестры».
— Да? — Джон поднял голову — король был много выше его. Яков положил тяжелую руку ему на плечо: «Сам понимаешь, я тебе доверяю. И леди Констанца пусть куда хочет, туда и ездит.
Только вот, — Яков усмехнулся, — мне бы, скажем так, не понравилось, если бы она предпочла Англии — другую страну.
— Ваше Величество, — Джон откашлялся, — моя сестра и не представляет себе жизни где-то еще.
— О, — Яков свистом позвал охотничьих собак, что дремали у двери, — это пока, дорогой мой герцог, это пока. Я был бы очень недоволен, если бы таланты твоей сестры стал использовать Мориц Оранский, или Мария Медичи, ну, да, впрочем, эта дура только и умеет, что в карты играть, тут можно не беспокоиться.
Король оглядел уходящий вдаль, блистающий паркетом коридор Уайтхолла и добавил: «Так что будь любезен, постарайся, чтобы леди Констанца возвращалась из своих путешествий, дорогой Джон».
Мужчина потрепал шелковистые уши гончей и, чуть улыбнувшись, сказал: «Это вопрос решенный, Ваше Величество».
В передней было пусто и Джон, оглянувшись, позвал: «Что, сундуки твои увезли уже?».
Констанца, в холщовом фартуке, выглянула из кухни и сказала: «С утра еще, а миссис Марта гонца прислала — они завтра с дядей Джованни приезжают».
— Ну и отлично, — Джон снял плащ, и, отстегнув шпагу, рассмеялся: «Думал, что не захочу есть, а с его величеством поиграл в теннис, потом пешком шел от Уайтхолла — и проголодался».
— Заячий паштет, устрицы и жареная камбала, — со значением сказала Констанца. «И в кладовой еще много всего, сейчас холодно, так, что тебе надолго хватит. Только руки помой».
— А когда все съем, — Джон поцеловал сестру в теплую щеку, — то сам встану к очагу или буду столоваться у миссис Марты. Хотя у них городской дом на зиму закрыт. Ну, на Биллинсгейт схожу, не пропаду, в общем».
Он прошел в умывальную, и, полив себе из серебряного кувшина, вдруг, тихо сказал: «И, правда, уже виски все седые. Тридцать пять всего лишь».
Мужчина вытер руки и замер, глядя на свое отражение в зеркале. «Надо жениться, — подумал он. «Может, его величество кого-нибудь посоветует. Отвезу ее в деревню и буду навещать —.
Питер же так делает. Ничего страшного. А наследник нужен, не пропадать же титулу. Ничего, что не по любви, — в конце концов, понятно, что по любви у меня не получается, и не получится».
Уже за столом, открывая бутылку вина, Джон нехотя сказал, глядя на сестру — та ела, не глядя, одной рукой, второй — записывая что-то в большой тетради: «Послушай…
— Угу, — пробормотала Констанца с набитым ртом, — нет, это ты послушай. Помнишь, я тебе говорила о карте Луны, что мы составляли? Так вот теперь, раз мы обнаружили пятна на солнце, мы можем сделать такую же карту нашего светила.
— А что, — невольно заинтересовался Джон, — на солнце тоже могут быть моря?
Сестра откинула рыжую прядь со лба и посмотрела на него — с жалостью. «А вроде умный человек, — заметила Констанца. «Солнце — это раскаленная звезда, ни одно вещество не может там находиться в жидком состоянии. Однако у меня есть предположение, что эти темные участки — области более низких температур. Я все это, разумеется, еще буду обсуждать с герром Фабрицусом в Нижних Землях, ну, я тебе о нем говорила. И синьору Галилею напишу, конечно».
— Хорошо, — терпеливо сказал Джон. «Послушай…»
— Шифры готовы, — Констанца оглядела стол и подвинула к себе блюдо с рыбой. «У тебя в кабинете, в шкапе, как обычно. Почту, которая будет мне приходить — пересылай сначала Мирьям, а потом — в наше посольство в Париже. У мистера Майкла я тоже заберу все, что надо, я помню. Ты что-то сказать хотел? — девушка вскинула темные глаза.
Джон налил себе вина и улыбнулся: «Я хотел сказать, что те инструменты акушерские, что ты для Мирьям заказала — готовы. Только ты уверена, что это хороший подарок на рождение ребенка?»
— Ну разумеется, — удивилась сестра. «Когда у меня родится ребенок, подари мне хороший телескоп, я буду только рада».
— Я там еще кое-что от себя добавил, — вздохнул Джон, накладывая ей рыбу, — подсвечники серебряные.
— Зачем ребенку подсвечники? — рассеянно спросила Констанца, листая какую-то книгу. «А, вот этот кусок, с которым я не согласна».
Джон откашлялся и громко сказал: «Его Величество хочет, чтобы ты работала в Англии».
— А я где работаю? — Констанца взяла перо: «Редкостная чушь, и сейчас я ее опровергну».
— Он волнуется, что ты можешь выйти замуж и остаться на континенте! — еще более громко проговорил мужчина.
Констанца поперхнулась, и, закашлявшись, отхлебнув вина, подняла бровь: «Я тебя много раз просила сказать его величеству, что я не верю в Бога, не буду венчаться и никогда не выйду замуж, так что ему бояться нечего».
— Думаю, он еще не готов услышать твои взгляды в их, так сказать, полноте, — заметил Джон, открывая устрицы, выжимая на них лимон.
Констанца отложила тетрадь и, взяв серебряную вилку, изящно наколов на нее устрицу, ответила: «Не моя вина, что у людей такие косные убеждения, дорогой брат».
Она прожевала и, рассмеявшись, добавила: «Не ешь весь паштет, сегодня будет отличная погода для наблюдений, принесешь мне в мастерскую».
Джон вдруг поинтересовался: «А как ты собираешься рожать ребенка без брака? Ну, ты же говорила…
— Как это делают тысячи женщин вокруг, — сладко улыбнулась Констанца, — принести тебе атлас Везалия, напомнить, как это происходит?
Она увидела глаза брата и добавила: «Шучу, шучу. Мне вполне хватает многочисленного потомства миссис Марты и девочек в школе. Кэтрин Гринелл, — ну я тебе о ней рассказывала, — отлично справляется с уравнениями, когда я вернусь, я начну заниматься с ней дробями».
— Не пугай меня так больше, — сердито заметил Джон, вытирая руки салфеткой.
— А вот тебе, — Констанца выпятила нежную губу и осмотрела его, — и вправду, — пора жениться, дорогой мой герцог Экзетер. Ну, — она поднялась и собрав свои заметки, подхватила книгу под мышку, — пойду громить этого болвана. Приятного аппетита.
Девушка похлопала по переплету тяжелого тома, и, улыбнувшись, — закрыла за собой дверь.
— Жениться, — хмыкнул Джон, принимаясь за жареную рыбу. «Не родилась еще, дорогая сестра, та женщина, что будет терпеть меня, и тот мужчина — что уживется с тобой. Вот так-то, — он оглянулся на дверь, и, пробормотав: «Так вкуснее», отложив вилку — засучил рукава рубашки.
В опочивальне было темно, только едва тлел огонь в камине, и за окном виднелись крупные, яркие звезды. Белла встряхнула отросшими по плечи волосами и, вздохнув, посмотрев на разложенную по кровати одежду — сняла платье.
— И все равно, — подумала она упрямо, завязывая шнурки у ворота рубашки, — все равно. Я должна ему это сказать. Даже если он надо мной посмеется. Только как ему потом в глаза смотреть? Бабушка говорила — мол, ничего страшного, все пройдет, но это, же так трудно.
Она застыла, натягивая сапоги, и зло проговорила, вслух: «Так ты трудностей боишься? Вот уж не думала».
Белла нахлобучила на голову, берет, и, взяв пистолет, накинув плащ, — спустилась вниз.
Бабушка, стоя, облокотившись на голову бога Ганеши, со свечой в руках просматривала какие-то документы. «Ну, всех и проводили, слава Богу, — сказала она, откладывая бумаги, разглядывая Беллу. «А что тебе за тетрадь Констанца дала?»
— Задачи математические, чтобы я решала — девушка чуть улыбнулась и Марфа строго проговорила: «Да не волнуйся ты так, я тебя постою, подожду».
— Не замерзнете? — обеспокоенно спросила Белла, подавая женщине толстый, шерстяной плащ.
Марфа хмыкнула и надвинула на лицо капюшон. «Ну, он дома должен быть — так что думаю, вы быстро обернетесь. Возьми, — она протянула внучке моток веревки. «Ставни кинжалом подденешь, а окно там легко открывается, вовнутрь».
Они вышли на крыльцо усадьбы и Белла ахнула: «Смотрите, луна, какая красивая!».
Бабушка заперла ворота и, вскинув голову, ответила: «И верно». В призрачном, белесом свете ее глаза казались мерцающими. «Как у рыси, — подумала Белла.
Большой, полный диск висел над крышами, было морозно, и Белла, обернувшись, увидела в темноте очертания шпиля Святой Елены. В Сити было тихо, только откуда-то издалека был слышен отзвук шагов, скрипели колеса припозднившейся кареты, и лаяла собака.
Остановившись перед домом, Белла оглянулась, — бабушка помахала ей рукой, и, — девушка улыбнулась, — перекрестила. Белла сняла перчатки, и, подышав на руки, завязав на веревке петлю, — легко метнула ее вверх, на трубу дымохода.
— А здесь холодней, — подумала она, неслышно раскрывая ставни, ныряя внутрь. «Ветер с Темзы, какой сильный, восточный».
Она запахнула окно и огляделась — в комнате было сумрачно, и прохладно, камин, видимо, разожгли только недавно. На стене висели пистолеты и шпаги, стол — большой, орехового дерева, был покрыт кипами аккуратно разложенных папок.
Белла опустилась в глубокое, обитое потрепанной кожей кресло перед камином и стала ждать.
Джон потянулся, и, закрыв бутылку вина серебряной пробкой, взяв подсвечник, сказал себе:
«Немного поработаю, и спать. Право слово, хоть изредка надо ложиться до полуночи».
Закрыв дверь столовой, поднимаясь наверх, он застыл — оттуда явственно тянуло холодком.
— Вот оно, значит, как, — едва слышно пробормотал мужчина, и, неслышно сбежав в переднюю, откинув крышку шкатулки, достал заряженный пистолет.
— Навряд ли лорд Сеймур лично явился из Остенде, чтобы мне отомстить, — подумал Джон.
«Значит, либо грабители, которые не знают, на кого нарвались, либо меня решил навестить кто-то с континента, посмотреть, что за документы я держу дома. Вот только кто, интересно?
Ну, сейчас и узнаем.
Он резко распахнул дверь и услышал знакомый, нежный голос: «Не надо стрелять, мистер Джон».
Высокая, стройная девушка в коротком плаще поднялась, и, наведя на него пистолет, сказала: «Добрый вечер».
Со стороны окна потянуло ветерком и Джон, спрятав оружие, как следует, закрыв ставни, чиркнул кресалом. Огоньки свечей чуть затрепетали, и он сердито спросил: «Ты что тут делаешь?»
— Я вас люблю, — сказала девушка, так и не опуская пистолета.
— А ну дай сюда, — Джон подошел к Белле, и потянул к себе оружие.
— Сейчас выстрелит, — пробормотала она.
— Не выстрелит, — усмехнулся мужчина. «Не такой я дурак, чтобы в кабинете заряженные пистолеты держать».
— Это мой, — дерзко ответила Белла, разглядывая его зелеными, большими глазами.
— Ты хоть знаешь, сколько мне лет? — он чуть усмехнулся, и Белла подумала: «Господи, вот я это и сказала. Как легко теперь, как легко. Пусть, он меня не любит, но я не могла, не могла иначе».
— Вам тридцать четыре осенью было, вы родились в Венеции, ваша мать — поэтесса, когда вам было два года, вас украли, а мой дедушка Мэтью убил вашего похитителя, и вернул вас родителям. Вам тогда было девять, — девушка выпалила все это на одном дыхании и опустила длинные ресницы.
— Я смотрю, тебе бабушка многое успела рассказать, — Джон указал ей на кресло. Белла покраснела, и, спрятав пистолет, — опустилась обратно.
— Ну, так вот, — он все еще стоял, прислонившись к спинке другого кресла — тоже высокого, обитого потрепанным бархатом. «Это у тебя, — Джон помедлил, — детское. Оно пройдет».
Зеленые, мерцающие, колдовские глаза разъяренно уставились на него. «Это уже не рысь, — вдруг усмехнулся про себя Джон, — это, пожалуй, пантера».
Она была вся высокая, гибкая, с молочной белизны, пылающими смущением щеками.
Темные локоны падали на прямые, укрытые плащом плечи, а один спускался на нежный лоб.
Белла сердито сдула его и сказала: «Я не ребенок, и я вас люблю».
— У меня много работы, — сухо сказал он. «Сейчас я отведу тебя домой, и сдам бабушке».
— Она в Дептфорде, у Марты, — ядовито сказала девушка.
— Ну, кому-нибудь сдам, — пробормотал Джон.
— Дома никого нет, — отмахнулась Белла, и, вдруг поднявшись, — встала совсем рядом.
— Я вам не нравлюсь? — спросила она, едва дыша, смотря куда-то в сторону. На нежной шее, рядом с золотым крестом висел медвежий клык.
— Дело не в этом, — Джон отвел от нее глаза. От нее пахло розами — почти незаметно, едва уловимо. Он откашлялся и сказал: «Во-первых, я тебя намного старше, а во-вторых, у меня такая работа, что лучше не заводить семью».
— Ну, у вашего отца была семья, — резонно заметила Белла. «И он был старше вашей матери больше, чем на двадцать лет. А мой отец — был на тридцать лет старше. И ничего».
— Но как я могу тебе нравиться? — растерянно сказал Джон. «Зачем я тебе?»
— А вот зачем, — Белла неловко приложилась губами к его щеке и тут же отпрянула. «Точно пантера», — подумал Джон. «Только юная очень». Щеки девушки запылали.
— Вот что, — ворчливо сказал Джон, — ты еще молода, и ничего не видела. Ты меньше года в Лондоне. Поживешь, осмотришься, встретишь кого-нибудь, кто тебе по душе придется…
По гладкой щеке скатилась прозрачная слеза, и Белла, вздернув голову, сказала: «Очень хорошо. Тогда прощайте».
Она повернулась, и, прошагав к двери, открыв ее, — вышла. Джон услышал шаги вниз по лестнице, и, потирая лицо руками, растерянно сказал: «Ну, значит, так тому и быть».
Джон посмотрел на огонь в камине, и вспомнил огромную, уходящую вверх, увешанную шпалерами опочивальню. Отец поправил меховое одеяло на коленях и сухо, дробно рассмеялся:
— Ну, дорогой мой — если женщина тебя не любит, то полюбить ее ты уже не заставишь. Так что подожди, случится и у тебя, как у меня, представляешь, — стоит этакое прелестное создание, двадцати шести лет, смотрит на меня оленьими глазами, и еле дыша, говорит: «Я вас люблю». А мне в ту пору уже к пятидесяти было, и красавцем я не был, уж поверь».
— И что ты сделал? — сын наклонился, и поворошил дрова.
— Развернулся и ушел, — старик поджал тонкие, бледные губы. «А, как только дверь за мной захлопнулась — понял, что сглупил. Ну, для приличия походил по улице немного, и вернулся.
А она рыдает, носом хлюпает, и говорит: «Если вы это из жалости, то лучше не надо, идите прочь».
— А дальше что было? — поинтересовался сын и тут же покраснел.
— Думаю, ты и сам знаешь, уже за двадцать тебе, не мальчик, — отец смешливо взглянул на него. «Так что, Джон — ты моих ошибок не повторяй. И тоже — пять лет я потерял, все, дурак, думал, — венчаться, или нет. Если ты женщину любишь, и она тебя тоже — незачем думать, надо делать».
— Надо делать, — тихо сказал Джон и, как был — без плаща, в одной рубашке, быстро сбежал вниз. Парадная дверь была открыта, и в лицо ему ударило холодным, ночным воздухом.
— Белла! — закричал он, увидев ее стройную спину, удаляющуюся к Бишопсгейту. «Белла, подожди, пожалуйста!»
Булыжники мостовой были скользкими от изморози. Он остановился рядом, и, отдышавшись, сказал: «Прости меня. Я был дурак. Иди сюда, я прошу тебя».
Прямые плечи дрогнули и она, не поворачиваясь, ответила: «Вы уже все сказали».
— Я сказал неправильно, — сжав зубы, отозвался Джон. «Прости меня. Я испугался, — мужчина чуть улыбнулся, — даже со мной такое бывает».
Он увидел, как ее длинные, красивые пальцы чуть дрожат, и, решительно поднес их к губам.
Ее рука была маленькой, но сильной, а от мягкого, нежного запястья пахло розами.
— Не надо бояться, — девушка откинула капюшон плаща и посмотрела на него — прямо. «Если вы хотите, я всегда буду с вами, и вам уже никогда не будет страшно».
Джон вспомнил глухое, лесное озеро, крик филина где-то в лесу, и белокурые волосы, что лежали у него на плече. «Эва так говорила, — подумал он с привычной болью. «Господи, ну за что мне опять такое счастье?»
— Прости меня, — глухо сказал мужчина. «Иди сюда, пожалуйста, Белла, — попросил он тихо.
«Иди ко мне».
Она было будто вся сделана из меда — сладкая, мягкая, и Джон вдруг заметил, как отчаянно быстро бьется тонкая жилка у нее на шее. Он прикоснулся губами к ней и подумал: «Как будто сердце ее целую».
— Господи, — прошептала девушка, — господи, как я вас люблю…
Они стояли на углу Бишопсгейта, обнявшись, не в силах оторваться друг от друга, и Джон, наконец, на мгновение, прервав поцелуй, сказал: «Завтра бабушка дома будет?»
Белла чуть вздрогнула, и посмотрев на высокий забор какой-то усадьбы неподалеку, ответила: «А? Да, дома, конечно».
— Ну, вот я и приду, — он приник губами к белой шее. «После завтрака и приду. А сейчас я тебя провожу домой».
— Прямо сейчас? — тяжело дыша, закрыв глаза, спросила Белла.
— Нет, — он почувствовал под плащом маленькую, высокую грудь, и целуя ее губы, еще раз — повторил: «Нет, Белла. Не сейчас».
— Так хорошо, — ее голос задрожал. «Так хорошо, мистер Джон…
— Не «мистер», — серьезно поправил ее мужчина. «Пожалуйста, счастье мое, моя Белла».
— Джон, — сказала она одним дыханием. «Джон, я не и думала, что так бывает. Тебе ведь холодно, — она посмотрела на его рубашку и расстегнула плащ. «Иди сюда».
Они шли, укрывшись одним плащом, по Бишопсгейту — долго, медленно, каждое мгновение, останавливаясь, и Марфа, чуть выглянув из-за ворот усадьбы Кроу, перекрестившись, шепнула себе под нос: «Ну вот, я же говорила — получится».
Женщина оставила парадную дверь дома открытой и поднялась наверх, в свою опочивальню.
Доведя Беллу до усадьбы, Джон вдруг, озабоченно, сказал: «Ты ворота не заперла, когда уходила, смотри».
— Торопилась, — едва слышно сказала ему Белла. «Я так торопилась тебе все сказать. Возьми плащ, — она обняла его, и услышала, как бьется сердце мужчины — глухо, часто, — а то замерзнешь, когда возвращаться будешь».
— Я завтра его верну, — пообещал Джон. «Жди меня».
— Я буду, — Белла в последний раз прижалась к его губам, ворота заскрипели, и мужчина, накинув плащ, посмотрев на низкую, большую, золотистую луну, что висела над крышами, вдруг улыбнулся: «Дочь Ворона. Ты был прав, папа — надо делать».
В опочивальне бабушки жарко горел камин. Марфа сидела с ногами в кресле, закутавшись в халат на меху, поднеся к губам наконечник кальяна.
Белла молча прошла в комнату и, сев на ковер, привалилась головой к коленям бабушки.
— Он завтра придет делать предложение, — наконец, сказала Белла. Девушка подняла голову и встретилась со спокойным взглядом зеленых глаз. «Бабушка, но как, же это будет?»
Марфа затянулась, и, выпустив пахнущий розами дым, ответила, положив руку на каштановые, густые локоны: «Не скажу, что легко, девочка моя. Ну да он сам тебе все расскажет, я не буду. Но ты справишься, на то, ты и дочь Ворона».
Белла нашла теплую ладонь, и, прижавшись к ней щекой, кивнула: «Да, справлюсь».
В большое, в мелком переплете, окно кухни били яркие, утренние лучи солнца. Белла, — в простом, темном шерстяном платье, в холщовом переднике, перевернула бекон на противне, что висел над очагом, и, напевая, сняла со второго очага — оловянный кофейник.
Пахло жареным хлебом и кофе, и Джон, остановившись на пороге, подумал: «Господи, какая она красивая. Только я должен, должен, все ей рассказать. Иначе нельзя. Только бы она поняла».
— Ты вчера парадную дверь не закрыла, — сказал он тихо, снимая плащ. «Ты прости, я не мог ждать так долго».
Медная лопатка упала на каменные плиты пола, и Белла, обернувшись, распахнув глаза, спросила: «Что случилось?».
Джон набросил ее плащ на высокую спинку стула и попросил: «Иди сюда».
Мужчина взял ее руки в свои, и, наклонившись, прижавшись к ним губами, шепнул: «Я тебе должен сказать кое-что. Надо было вчера, но…, - он не закончил и замолчал.
Белла поцеловала темные, с чуть заметной сединой волосы, и, оглянувшись, присев на край стола, тихо ответила: «Конечно, любимый».
Он поднял светло-голубые глаза и Белла подумала: «Какой бледный. Господи, что бы там ни было, я все пойму, все. Я ведь совсем, совсем не могу без него жить».
— Обними меня, — попросила девушка. «Обними, и рассказывай, пожалуйста, Джон».
Белла слушала тихо, почти не дыша, а потом сказала: «Мне так жаль, так жаль, любимый. А что ты о Мирьям говорил — я все понимаю. Я знаю, как это — когда одиноко, — девушка потерлась головой о его плечо. «Все хорошо, любовь моя, — она быстро поцеловала его, и Джон жалобно попросил: «Еще, пожалуйста».
— Сколько угодно, — выдохнула Белла и оказалась в его объятьях — вся, пахнущая теплом и свежестью, с засученными рукавами платья, легко, прерывисто дышащая.
— Из меня бы вышел неплохой кок, — вдруг усмехнулся Джон, прижавшись губами к ее уху.
— Ты помнишь? — удивилась девушка.
— Ну конечно, как мне такое забыть, — он счастливо рассмеялся. «Входит этакая девчонка, оглядывает меня с головы до ног, и ставит на место».
— А где это место? — она откинула голову назад и подставила ему белую, мягкую шею.
— Вот тут, — вдруг, серьезно ответил мужчина и опустился на колени. «Белла, любимая, я был бы так счастлив, если…
— Да, — она спрыгнула на пол. Наклонившись, целуя его, она ответила: «Да, конечно, Джон!»
Марфа, что стояла в дверях, вдохнула запах горелого бекона, и, тихо рассмеявшись, повернувшись, — распахнула настежь парадную дверь дома.
Сити просыпалось — скрипели телеги, что ехали на Биллинсгейт, переругивались возницы, с реки доносились крики лодочников, и Марфа, накинув короткую, соболью шубку, что лежала на сундуке — вышла во двор.
На заснеженной дорожке сидел большой, черный ворон.
Женщина усмехнулась, и, наклонив голову, сказала: «Да все хорошо. Лети, дорогой мой».
Птица покружила над крышей усадьбы Кроу, и, встав на крыло, — исчезла в сиянии морозного, алого рассвета.
Джон прошел по влажным доскам, что лежали посреди верфи, и, остановившись, подняв голову, присвистнул.
Николас Смолл перегнулся через пахнущий свежим деревом борт бота и, широко улыбаясь, сказал: «Руки не подаю, мы тут все в смоле. Но она готова, — мастер ласково погладил обшивку.
— Мы с Дэниелом ее сейчас приведем на тот берег и пришвартуем, а дальше уж — вы сами, — Николас почесал в русой бороде и вдруг подмигнул Джону: «Ну да ты не бойся, твоя невеста многих моряков, что я знаю, за пояс заткнет».
— Я вовсе не боюсь, — счастливо отозвался Джон, поднимаясь на стапеля, осматривая бот. «В пролив, конечно, на ней ходить нельзя, — задумчиво сказал мужчина, — да нам в пролив и не надо. Так, у берегов».
— Ну, — Николас наклонился над бортом, промазывая швы смолой, — у берегов она себя ведет отлично. Вы в Саутенд на медовый месяц?»
— На неделю, — хмыкнул Джон. «Работы много, и так — наверняка и туда какой-нибудь гонец доберется. Вы только название холстом закройте, завтра мы сами снимем».
— Ну конечно, — ответил Дэниел, проверявший снасти. «Нам, кстати, мальчики мои из школы помогали строить, а девочки — паруса шили. Ну, тут их и немного, парусов, вдвоем вы как раз управитесь. Внизу каюта с умывальной и камбуз».
Джон спустился по узкому, крутому трапу, и толкнув дверь каюты, встал на пороге. Высокая койка была застелена собольим одеялом, на полу лежал толстый, мягкий персидский ковер, в открытом рундуке поблескивали бутылки вина.
— Жалко, что Мирьям и Хосе не приедут, — подумал Джон, оглядывая небольшую, уютную умывальную. «Ну, да у них дитя еще маленькое совсем. А как это там Констанца написала? — он невольно усмехнулся.
— Поскольку в церковь я все равно не хожу, то, когда я вернусь, мы все вместе отправимся по Темзе — на свадебную прогулку. Пока я тут, в Амстердаме, сделаю Белле хорошую подзорную трубу и привезу подарки от мистера Майкла. Передавай ей мою любовь, и скажи, что я очень жду племянников — чтобы преподавать им математику, — Джон рассмеялся и, посмотревшись в простое, в дубовой раме, зеркало, сказал себе: «Ну, вот и все, дорогой мой. Тихая гавань».
— Ну, я рад, — сказал король, вытирая разгоряченный лоб шелковой салфеткой. «Хорошая семья, только скажи мне, почему они так упрямо не хотят титул? Моя тетка им предлагала, я — тоже, а они все отказываются. Были бы эсквайрами, земли бы получили».
Джон отдал пажу ракетку и задумчиво сказал: «Они — Кроу, ваше величество».
— Ты прав, — хмыкнул Яков, принимая серебряный бокал с холодным вином. Он выпил и вдруг усмехнулся: «Хорошо, что Ворон погиб до того, как я взошел на престол. Я бы его непременно повесил, не знаю, как моя тетка терпела все его выкрутасы».
— Терпела, — тихо сказал Джон. «И сыновья его тоже — их уже нет в живых, ну, да я говорил вам, Ваше Величество, о «Независимости», корабле Николаса Кроу, уже который год ничего не слышно».
— А ты молодец, — Яков потрепал его по плечу, — Ворон, наверняка после себя немаленькое наследство оставил, ну, да впрочем, ты у нас и сам — не беден. А ты что хочешь в подарок? — озабоченно спросил король. «Третий титул тебе, наверное, не нужен?»
— Не нужен, — согласился Джон, снимая пропотевшую рубашку.
— Маленький, но крепкий, — одобрительно сказал король. «Такие, как ты — лучше на поле боя, поворотливей и быстрее".
— Я, Ваше Величество, — ответил Джон, вытираясь, — посвятил свою жизнь тому, чтобы в моей стране воцарился мир. И, пока я жив, так оно и будет, обещаю вам. А в подарок, — он рассмеялся, и стал натягивать свежую рубашку, — дайте мне неделю отпуска.
— В Лондоне — утвердительно сказал Яков.
Джон только вскинул бровь.
— Не дальше сорока миль, — король вздернул голову и подождал, пока ему застегнут камзол, — чтобы гонец за один день успел обернуться.
Джон вздохнул, глядя на веселое, уже почти весеннее солнце за большими окнами теннисного зала.
— Так, — Марфа зашнуровала на внучке корсет, и, отступив на шаг, осмотрела ее, — мистрис Доусон, давайте диадему.
Экономка всхлипнула и бережно, едва касаясь, сняла с бархатной подушки, что лежала на комоде, играющую изумрудами и бриллиантами диадему.
Белла наклонила голову, — каштановые, распущенные волосы упали на прикрытые нежным, жемчужного цвета шелком, плечи и Марфа, полюбовавшись внучкой, шепнула: «Клык-то где?»
— В том карманчике, что к платью изнутри пришили, — так же тихо ответила Белла. «Потом надену». Шея девушки была украшена каскадом сверкающих изумрудов.
Мистрис Доусон вытерла глаза платком и вздохнула: «Родители твои, милая, смотрят сейчас с небес и радуются. Счастье, какое. Ну, я пойду, Рэйчел и Марту потороплю, дети с Дэниелом тебя внизу ждать будут».
Когда дверь закрылась, Белла посмотрела на крупный, цвета свежей травы камень у себя на пальце, и вдруг сказала: «Бабушка, я боюсь».
Марфа вздохнула и обняла внучку: «И совершенно незачем, ты тут, за углом, будешь жить, раз в деревню отказалась ехать, так что — прибежишь, если что».
— Отказалась, да, — тихо повторила Белла, оправляя шлейф из брюссельских кружев, что спускался вниз, на ковер.
— Я никуда не поеду, Джон, — сказала она упрямо, не поворачиваясь к нему, рассматривая из окна кабинета, как Рэйчел и Тео водят двойняшек по дорожке, что шла от ворот к дому. «Я хочу жить с тобой, здесь, в Лондоне».
— Милая, — он подошел и нежно поцеловал ее в ухо, — я рано ухожу и поздно возвращаюсь, бывает — ночую во дворце, бывает — езжу на континент. Тебе будет скучно одной. А там, в имении — полсотни слуг, которым все равно нечем заняться. Будешь ездить на охоту, читать…
Девушка помолчала и ответила: «Я скребла грязные миски на камбузе, стояла на марсе в шторм, и мыла палубу. Мне не нужны полсотни слуг, мне нужен ты, и больше — никто. Тем более, Констанца вернется к лету, будет веселее».
— Рэйчел живет в деревне, — Джон вздохнул и увидел, как маленький Майкл, раскрыв руки, уверенно и спокойно идет к матери. «На Питера как похож, — вдруг подумал мужчина.
— Рэйчел живет в деревне, потому что у нее дети, — отрезала Белла. «Как только…, - она вдруг покраснела, смешалась и замолчала. «Я не могу, — наконец, продолжила она, — не могу быть далеко от тебя, Джон. Сам знаешь, моя мать плавала с моим отцом, и я никогда, никогда не смогу иначе".
— Хорошо, — он прикоснулся губами к теплому виску. «Просто я не всегда буду рядом с тобой, сама понимаешь».
— Тогда я буду ждать, — просто ответила Белла. «Вот и все, и не о чем больше спорить».
Девушка, осторожно подобрав платье, села на огромную кровать, и грустно сказала: «Я не этого боюсь, бабушка».
Марфа устроилась рядом и положила голову внучки себе на плечо: «Ты, главное, помни, — шепнула женщина, — не надо молчать. Ты говори, один раз сказала, не побоялась и потом тоже — говори. А он хороший человек, взрослый, терпеливый, он поймет».
— Надо идти, — тихо проговорила Белла, комкая край шлейфа, поднимаясь. Она вдруг всхлипнула и прижалась к Марфе: «Бабушка, я вас так люблю, спасибо, спасибо вам!»
— Правнуков мне роди, — велела Марфа коротко, пройдя в умывальную, намочив шелковую салфетку. «И отцу своему — внуков, один у него есть уже, а надо — больше». Она вытерла лицо девушке и ласково сказала: «Пошли, милая. Адмирал уже в церкви, так что там увидимся».
— Какая тетя Белла красавица, — восторженно сказала Анита, задрав голову, следя за тем, как стройная, высокая, окутанная шелком девушка спускается вниз. Марта и Рэйчел подхватили двойняшек, и Тео велела кузенам: «Грегори, ты напротив Аниты бери шлейф, а ты, Томас — напротив меня».
— Давайте, — подогнала Марфа собравшихся и Белла, проводив глазами бронзовые, увенчанные бархатным беретом волосы, — неслышно вздохнула.
Дэниел поцеловал ее в лоб и весело сказал: «Ну вот, хоть теперь буду знать, как водят к алтарю, так что когда Тео замуж выходить будет — не оплошаю».
Белла рассмеялась, и, взяв брата под руку, оглянувшись, сказала: «Молодцы, главное — не споткнитесь».
Дети расхохотались, и Белла прошла в широко распахнутые, парадные двери усадьбы.
Джон открыл дверь дома и пропустил жену вперед. Белла увидела какой-то сундук, что стоял в передней и, недоуменно оглянувшись, спросила: «Что это?»
Он потянулся и провел губами по чуть открытой кружевным воротником шее. На ней была короткая шубка и платье пурпурного шелка, на каштановых волосах — берет. «А ты посмотри, — тихо сказал мужчина, зажигая свечу.
Белла наклонилась и ахнула: «Вся моя одежда мужская, и сапоги, и пистолеты, и шпага моя.
И квадрант Дэйвиса! А это что? — она вытащила какую-то карту и нахмурилась. «Темза и Северное море? Но зачем, Джон?»
— Увидишь, — тихо сказал он, вдыхая запах роз. «Вот завтра и увидишь, мой Вороненок.
Пойдем, — он поцеловал блистающую кольцами руку и смешливо подумал, вспоминая свадебный стол: «Как там папа говорил? Мы с ними — одна семья. Так и есть, да. Наши дети буду внуками миссис Марты и Ворона. Кто бы мог подумать. Отец и мама были бы счастливы, конечно».
Он вдруг поднял голову и сказал: «Летом я тебя повезу в Венецию, счастье мое. Надолго не обещаю, но месяц, наверное, удастся там провести. Будем сидеть на том балконе, где я учился ходить, и смотреть на собор Святого Марка».
Нежное запястье чуть задрожало, и Белла тихо сказала: «Джон, я…
— Я знаю, — он обнял ее, — сильно, ласково. «Я знаю, любовь моя. Я тут, я с тобой — не надо ничего бояться. Я тебе все расскажу».
— Только расскажешь? — невольно рассмеялась Белла.
Муж подумал и хмыкнул: «Ну, это уже — как тебе самой захочется».
— Мне бабушка говорила, — жарко покраснев, сказала Белла. «Так что я все знаю. Наверное».
— То бабушка, — ворчливо сказал Джон, поднимая ее на руки, — а то — муж. Впрочем, — он понес ее вверх по лестнице, — я с удовольствием погляжу — что ты там знаешь.
Джон перегнулся вниз и, порывшись в горке шелка, что лежала на полу, радостно сказал: «А, я знал, что тут еще и вторая бутылка есть! Давай бокал».
Белла томно потянулась, не сдвигая ног и, чуть покраснев, сказала: «Но я уже пила».
Муж поднял бровь: «А кто сказал, что нельзя еще? Это из запасов моего отца, еще прошлого века. Из подвалов короля Генриха, не того, которого убили прошлым годом, а предыдущего».
Девушка закрыла глаза, ощущая на языке вкус фруктов и еще чего-то — сладкого, неуловимого. «Ваниль!» — вздохнула она, вспомнив, как пахло иногда в кабинете дяди Питера.
— Можно? — он выпил и ласково поцеловал ее. «Как сладко, — подумала Белла, — слаще всего на свете».
— И вправду, ваниль — Джон улыбнулся и, окунув пальцы в жаркое, влажное, тихо спросил:
«Понравилось?»
Вместо ответа она допила вино и, прижавшись к нему всем телом, шепнула на ухо: «Хочу еще. Много раз хочу. Только сначала давай я».
— А что ты будешь делать? — поинтересовался Джон, целуя гладкое, будто шелк бедро, опять пробуя ее на вкус. «А? — он поднял голову и улыбнулся.
— Сейчас вот и узнаешь, — Белла отбросила бокал и скользнула вниз. «Можешь, — она вскинула мерцающие глаза, — продолжать мне рассказывать, пока я тут занята".
— Пантера, — застонал Джон. «Я-то расскажу, но ты не останавливайся, прошу тебя».
— Я вся внимание, — серьезно сказала жена. Он погладил мягкие, шелковистые, темные волосы и, улыбаясь, закинув руки за голову, подумал: «Дочь Ворона, любимая моя».
Потом она кричала, прижимая его голову к себе, и выдохнув, обессилено раскинув руки, спросила: «Но ведь это еще не все?»
— Вот так, — Джон поцеловал ее, — медленно, нежно, — просто обними меня, и все. И скажи, если будет больно, пожалуйста.
Белла кивнула, и, — Джон увидел, — испуганно прикусила губу.
— Все будет хорошо, — пообещал он, взяв ее лицо в ладони, — все будет хорошо, счастье мое, мой вороненок.
Белла подалась вперед, и, коротко застонав, почувствовала, как из ее глаз брызнули слезы.
«Все, — тихо сказал муж, — все, я очень, очень осторожно, милая моя».
Она ждала того же, что было совсем недавно, и, услышав его шепот: «Все в порядке?», отчаянно, закрыв глаза, помотала головой. «Не так, — сказала Белла, чуть не плача. «Почему не так, Джон?»
— Все еще будет, — пообещал муж, и Белла ждала, — пока, наконец, все не закончилось, и он, уронив ей голову на плечо, не сказал: «Прости, пожалуйста. Потом будет лучше, я обещаю».
— Это я виновата, — вдруг подумала Белла, — я же ничего не умею. Но ведь я его так люблю, почему, почему я ничего не чувствую?
— Было хорошо, — наконец, выдавила она, гладя его по голове, и внезапно, — всем телом, — покраснела.
Джон приподнялся на локте, и, поцеловав ее, серьезно сказал: «Нет. Но я сделаю все, чтобы стало так, как надо. А теперь, — он внезапно улыбнулся, — ложись, и я займусь тем, что тебе так нравится. Долго, — со значением добавил он.
— О да, — простонала девушка, опираясь на локти, разводя ноги в стороны. «Пожалуйста, я прошу тебя, еще, еще!»
— Счастье мое, — еще успел подумать Джон. «Сладкая, сладкая моя девочка».
Белла проснулась от запаха кофе и жареного бекона, и, открыв глаза, увидела перед собой серебряный поднос. Джон, уже одетый, сидел на постели. Наклонившись, поцеловав ее, он сказал: «Доброе утро, любовь моя. Ешь, пей, делай все, что надо. Сундук давешний я сюда принес, — он рассмеялся. «Будешь готова, — забери меня из кабинета».
— Из кабинета? — удивилась Белла.
— На рассвете привезли срочную почту, — он еще раз поцеловал ее поднялся. «Ты спала, я не хотел тебя будить».
— Так еще… — сказала девушка, глядя в окно опочивальни — крыши еле золотились под слабым, еле видным солнцем.
— Ночью, — усмехнулся муж, и, наклонившись, поцеловав ей руку, — вышел.
— Ночью, — грустно повторила Белла, наливая себе кофе, и, взглянув на закрывшуюся дверь — вздохнула.
— А зачем нам квадрант и карты? — спросила она, когда Джон, поставив на крыльцо потрепанную суму испанской кожи, запирал дверь.
— Увидишь, — он шлепнул ее пониже спины и поправив берет на свернутых в узел волосах, велел: «Пошли к реке».
Белла вышла на пристань, и, оглянувшись, спросила: «Нас лодка заберет?»
— Заберет, — согласился Джон, поворачивая ее за плечи, указывая на небольшой, стройный бот. «Вот эта. Твоя, дорогая моя герцогиня Экзетер. Это подарок».
Белла ахнула, и, сунув мужу квадрант, взбежала по трапу на палубу. «Отлично, просто отлично, — сказала она, поворачиваясь, и вдруг рассмеялась: «Иди сюда».
Джон вгляделся и чуть покраснел: «Клянусь, это они сами, я тут не при, чем. Ее Николас и твой брат строили».
Белла наклонила голову и полюбовалась изящной гравировкой на медной пластине, прикрученной к борту: «Белла Кроу. Джон Холланд. 21 февраля 1611 года. Fide et amor".
— В верности и любви, — тихо сказала девушка, и улыбнувшись, спросила: «А как ее зовут?»
— Так, как тебя, — просто ответил Джон, снимая холст с носа лодки. Белла увидела написанное золотом имя, и, обняв мужа, закинув руки ему на шею, лукаво спросила: «А кто капитан?»
— Вы, ваша светлость, — удивился Джон, сбрасывая плащ, закатывая рукава рубашки. «Я так, — простой матрос».
— Поднять якорь, отдать швартовы, поднять паруса, — велела Белла и, развернув карту Темзы, указывая на устье, спросила: «Сюда? В Саутенд?»
— Угу, — кивнул Джон, вытравливая якорную цепь.
— Детская прогулка, — хмыкнула Белла, следя за парусами, осторожно поворачивая румпель.
Лодка вышла на середину реки и девушка, ахнув, увидела перед собой огненный, пылающий рассвет. Дул мягкий, ровный ветер с запада, и бот, наклонившись, заскользил вниз по течению.
Белла посмотрела на чаек, что кружились над темно-синей водой, и спросила: «А что в Саутенде?»
Джон обнял ее сзади и поцеловал в пахнущую розами шею, почувствовав под пальцами медвежий клык. «Я там дом купил с причалом, — сказал он, и торопливо добавил:
«Небольшой. Это ближе, чем Грейт-Ярмут, можно чаще ездить. А потом оставим там «Беллу» и домой на лошадях вернемся».
— Я тебя люблю, — сказала девушка, взяв его руку, поднеся ее губам. Она поцеловала сильные пальцы, и, помолчав, сказала: «Правильно они написали — верность и любовь. Всегда, на всю жизнь, Джон».
— Конечно, — он ощутил ее тепло, услышал легкое, нежное дыхание, и шепнул: «Я тоже, счастье мое — люблю тебя».
Лодка шла на восток — в бескрайный, плоский простор устья, туда, где на горизонте вставало яркое, уже теплое солнце.