Эпилог

Лхаса, март 1939

Над бурыми, пустынными холмами еще не взошло солнце. Ночь едва перевалила за половину. На равнине, в окруженном стенами монастыре Сэра мерно бил колокол. Монахи поднимались в половине четвертого утра. Узкое окошко каменного затвора, на склоне горы, выходило на восток. Затвор стоял среди скал, почти сливаясь с камнями. К низкому входу вела незаметная тропинка. Большая, лохматая, черная собака, растянувшаяся поперек дороги, широко зевнула.

В окошке замерцал тусклый свет лампады. Во дворе затвора, около деревянной, расписанной охрой и киноварью, калитки, бил родник. Рядом стояло деревянное ведро. Босые, нежные ноги, прошлепали по стертым ступеням. Зашуршала нижняя ряса, грубой шерсти, раздался плеск воды. Верхняя ряса, желтая, с пурпурной накидкой, была сложена на уступе, у стены крохотной комнатки. Кроме лампады, подвешенной на крюк, и простого столика, здесь больше ничего не было. В маленькой миске осталось несколько ложек вареного, холодного риса.

Завтракали монахи после чтения сутр и медитации. В монастыре братья собирались в общем зале, но здесь она жила одна. Умывшись, она провела влажной ладонью по наголо выбритой голове. Девушка ловким, привычным движением, опустилась на колени.

Конец зимы она провела в женской обители Гару, к северу от города. Монахини читали сутры в устланном коврами, увешанном танками, зале. Она привыкла к шороху ряс, к монотонным, низким голосам, к блеску старой краски на деревянных статуях. Перед получением степени геше, знатока древних текстов, положено было три года прожить в затворе. Некоторые монахи удалялись в горные пещеры. Наставники разрешили ей разбить время затвора на несколько лет.

Оставался месяц, который она провела среди скал, в компании тхочи. Древняя порода, издавна, охраняла тибетские монастыри. Тхочи, воспитанная собака, редко нарушал ее уединение. За едой пес ходил к большому монастырю, спал за калиткой и лаял редко.

Она скучала по своему постоянному спутнику, маленькому апсо, с ухоженной шерстью, цвета темного меда. На тибетском языке, пса звали Ринченом, драгоценностью. Ринчен пришел с ней из женской обители, проделав двадцать миль пешком, по северной дороге. В затвор собаку брать было нельзя, Ринчена приютили братья из монастыря.

В шесть утра ее ждали во дворе, где начинались публичные дебаты. После обеда наставники удалялись на обсуждение, а к вечеру она должна была стать геше. В Бомбее Тесса объяснила Лауре, что в западном университете ее степень называлась бы докторатом. Потом она возвращалась в Лхасу.

В городе Тесса жила в семье местного врача, китайца. После монастырей, она всегда оставалась в Лхасе, на несколько недель. Тесса бесплатно принимала женщин и детей. Ей вообще было запрещено брать деньги у мирян. Это было частью монашеских обетов, но женщины не могли достичь полного посвящения, называться гелонгмой. Традиция давно пресеклась.

В шесть лет Тесса стала послушницей, рабджунг. Ее родители исполняли пять священных заповедей мирян, однако не стали спорить с девочкой. Покойный далай-лама вручил Тессе монашеские одежды и деревянную чашу, для подаяния.

В окошко затвора, на горизонте, она видела белые стены дворца Потала, где пребывал четырехлетний мальчик, воплощение прошлого далай-ламы. Ребенка, на исходе года, наконец-то, привезли из Китая в Лхасу. Тесса тогда еще не покинула Бомбей. Семья доктора рассказала ей о торжественной процессии, о закрытой повозке, где ехал малыш. Будущего далай-ламу, конечно, никто, кроме наставников, увидеть не мог.

Тесса любила прошлого далай-ламу. Он, всегда, находил время на встречу с девочкой. Родители часто привозили ее в Тибет. Отца, Томаса, здесь звали Тубтеном. Он лечил далай-ламу, ездил в отдаленные монастыри, принимал бедняков и крестьян. Мать, Норбу, ему помогала. Родители тоже встретились в Лхасе. Мать Тессы родилась на озере Лугуху, в народе мосо. Она пришла в Лхасу пешком, с намерением принести монашеские обеты, но встретила Томаса Вадию. Она обвенчалась в церкви, получив благословение далай-ламы.

Тесса вспоминала голос матери:

– В моем народе нет мужей и жен, милая. Люди ходят, друг к другу в гости, иногда всю жизнь, а иногда, расстаются после первой встречи. Разные судьбы бывают… – мать погладила ее по коротко стриженым, каштановым волосам. Тесса брила голову наголо только в Лхасе:

– Когда я твоего отца увидела, – Норбу рассмеялась, – то задумываться не стала. Праведную жизнь и в мире вести можно. Будда, с Иисусом в таком соглашаются… – у матери были светлые глаза. Отец Норбу был ученым, из Америки:

– Он в экспедиции участвовал, – улыбалась Норбу, – звал мою мать уехать, однако тяжело родные места покидать.

Тесса нашла дедушку по матери в энциклопедии. Он погиб на войне, когда Тессе исполнилось всего два года:

– Он и не знал, что у него в Китае ребенок остался, – вздохнула девушка. Мать и отец скончались в эпидемии чумы, в Маньчжурии. Тессе тогда исполнилось восемнадцать, и она только что приняла тридцать шесть обетов шраманеры, высшего монашеского звания для женщин.

Она поставила на кладбище англиканского собора святого Фомы камень в память родителей, рядом с могилами бабушки и дедушки. Тесса их не знала, они умерли до ее рождения. При жизни Джейн и Грегори особняк на Малабарском холме стал благотворительным госпиталем, для женщин и детей. Семья переехала в бывшую пристройку для слуг.

Едва научившись ходить и разговаривать, Тесса помогала родителям в палатах. Она играла с больными, в госпиталь привозили много сирот. Тесса знала, что стоит ей посмотреть на цветок, и он сразу распускается. Бабочки садились ей на руку, жуки ползли туда, куда она просила. Детям подобное нравилось. Отец рассказывал ей, что дедушка Грегори тоже умел утешать людей и снимать боль. Стоило Тессе взять за руку малыша, как ребенок прекращал плакать. В медицинском институте, в Бомбее, профессора хвалили ее за мягкое обращение с маленькими пациентами.

Она шептала отрывки из патимоккхи, буддийского монашеского кодекса. Тесса знала его наизусть, как и другие священные книги, на ступенях обучения геше:

– Если какой-либо монах, специально не утвержденный общиной для этой цели, поучает монахинь, такой поступок требует признания… – ей предстояло показать умение обращаться с текстами, перед наставниками, и монахами.

Она не знала, кто будет ее противниками в диспутах. Наставники создавали пары, пользуясь жребием. Тесса закончила повторять патимоккху. Девушка посидела, не двигаясь, глядя на серое, предутреннее небо. Колокол замолчал, монахи медитировали.

После Лхасы она возвращалась в Бомбей. Тессу ждал госпиталь, и защита диссертации в университете. Училась она у британских врачей, не признающих тибетских практик. Однако отец хорошо знал местные травы, умел обращаться с иглами, и научил Тессу китайской медицине.

Здесь ее звали Айя Тензин.

Глубоко выдохнув, Тесса принялась за еду. В Бомбее многие были вегетарианцами, ее отказ от животной пищи никого не удивлял. Ожидая самолета в Гонконг, кузина Лаура жила в хорошем отеле. По выходным Тесса, приходила к ней на завтрак. Девушка, весело, говорила:

– Овсянку мне можно есть, я голодной не останусь. И чай тоже… – в Тибете варили чай с маслом из молока яков и солью, но Тесса такого не пила.

Одевалась в парадную рясу, она подумала, что в Бомбее прочтет письма от семьи. Тесса, всегда, аккуратно отвечала тете Юджинии:

– Лаура в Лондон вернулась… – Тесса провела ладонями по лицу, надо было сосредоточиться, – у кузины Тони ребенок… – Тесса понимала, что у нее никогда не появится детей. Таков был путь монахини:

– У меня в госпитале малышей сто человек, – девушка вышла во двор, – и половина из них сироты… – она открыла калитку. Солнце вставало на востоке, стены дворца Потала золотились. Большой сокол, медленно парил над глинобитными крышами Лхасы.

Тхочи, неожиданно, зашевелился, подняв голову, Пес пронзительно, тоскливо завыл. Тесса прислушалась:

– Что случилось, милый? Все спокойно… – подобрав подол кэса, Тесса накинула на бритую голову темно-красную ткань. Тхочи подбежал к ней, попытавшись зарыться в складки рясы. Монастырские собаки считались бесстрашными, спокойными созданиями, защищающими хозяев до последнего. Тесса присела, обняв черную, густую шерсть: «Что случилось?».

Тхочи дрожал, прижимаясь к девушке, но потом успокоился.

– Молодец, – одобрительно сказала Тесса:

– Всего лишь тени, милый. Они появляются, на восходе, на закате. Тебе привиделось… – они с псом пошли вниз. Со склона холма, вся Лхаса была, как на ладони. Утро обещало стать солнечным, но прохладным. По западной дороге пылил какой-то грузовик. Тесса потрепала тхочи по голове: «Ты проголодался, я знаю».

В долине, у входа в монастырь, трепетали разноцветные флажки, стояли барабаны для молитв. Девушка, в сопровождении собаки, вошла в распахнутые, высокие ворота, и пропала из виду.

Под низкими, деревянными балками городского рынка раскачивались, разноцветные, шерстяные ковры. Краски переливались в свете горного, заходящего солнца. Здесь продавали ковры цвета индиго и киновари, темно-зеленые, коричневые, охряные, с простыми, древними рисунками священных символов, и сделанные в китайском стиле, с тиграми и драконами.

На прилавках громоздились медные амулеты, пахло пряностями. Торговцы кричали, зазывая покупателей. Мальчишки, с лотками, разносили маленькие, горячие пирожки, жареные в масле, из ячменной муки, с начинкой из мяса яков и овечьего сыра. Пирожки тоже окрашивали в яркие цвета. За рядами прилавков, на расчищенной, усыпанной песком площадке, на костре, дымился котел. Тибетцы, в темных халатах, сняв валяные шапки, присев на корточки, пили чай с маслом. Штурмбанфюрер Шефер обернулся:

– Здесь не деревня, дорогой Отто, где ты выживал на цампе и лепешках. В Лхасе можно купить даже парижские духи. Тем более, овощи… – он расхохотался:

– Поторгуемся. Мы Лхасу навещали, а ты здесь в первый раз… – Шефер, и Отто носили крепкие, грубые куртки, толстой шерсти, тяжелые ботинки. Лица покрывал медный, высокогорный загар. Отто нагнал экспедицию общества «Аненербе», когда они покинули столицу Тибета. Ученые занимались исследованиями в отдаленных районах. Шефер и другие товарищи провели в Лхасе две недели, а Отто еще никогда не заглядывал в столицу Тибета. Отсюда экспедиция отправлялась в Гьянгдзе, и Шигадзе, изучать развалины древних крепостей, и проводить, антропометрические исследования.

Отто занимался измерениями последние два месяца, когда экспедиция кочевала по тибетским деревням. Соединившись с другими учеными, он, первым делом, просмотрел записи Шефера. Они взяли из Берлина инструменты для определения расовой чистоты, но, к разочарованию Отто, никто из тибетцев, не обладал чертами истинного арийца.

Шефер считал, что поиски бесполезны. Арии давно ушли из Гималаев на север. Они достигли Германии и Скандинавии, образовав нордическую расу. Отто, все равно, не терял надежды. Работы было много, но все товарищи отличались хорошим здоровьем, отбор в экспедицию был строгим. Отто составлял гербарий, и занимался описанием местных племен. Охотиться им запретили. Шефер сказал, что ламы, с которыми он встречался по приезду в Лхасу, выдвинули такое условие.

– Надо уважать местные традиции, – развел руками штурмбанфюрер, – тем более, нас радушно принимают…

Принимали их, действительно, как дорогих гостей. Шефер объяснял, что в уединенной местности людей не испортила цивилизация:

– Жизнь в примитивных условиях, – руководитель поднимал палец, – накладывает отпечаток. Они, может быть, два раза в год видят караван торговцев. Конечно, они готовы отдать гостям даже собственных жен, – Шефер смеялся. Отто подозревал, что некоторые товарищи, на деревенских ночевках, выскальзывают из комнаты именно за подобным. Нравы здесь были простые, во многих местах, женщины имели по нескольку мужей. Отто ворочался, под шерстяным ковром:

– Нельзя, нельзя. Они не арийцы, нельзя предавать расу… – он улетел из Берлина после семейного Рождества. Герр Петер пришел в гости, с подарками. Он, вскользь, упомянул, что весной навестит Лондон, для окончательного перевода производства на немецкую землю. Вытянув длинные ноги, Максимилиан закурил:

– Очень хорошо. В преддверии войны рейху понадобятся бензин и сталь… – Отто знал, что старший брат провел две недели на полигоне Пенемюнде. Макс вернулся в неплохом настроении. В семье, они, разумеется, не говорили о заключенной 1103, но Отто решил, что, должно быть, еврейка согласилась работать на рейх.

В экспедиции имелся радиопередатчик. На прошлой неделе они слышали выступление фюрера, с балкона Пражского Града. Гитлер объявил о создании протектората Богемии и Моравии. Словакия оставалась независимым государством. Тамошнее правительство пошло на союз с нацистами. Как и предсказывал Макс, Вермахт, войдя в Чехию, не сделал ни единого выстрела.

Когда сеанс связи с Берлином закончился, Отто расхохотался:

– Дальше предстоят Польша и Франция, товарищи. Мы поставим на колени Британию… – кто-то заметил, что сложно вести войну с островом, находясь на континенте. Отто отмахнулся: «Доблестные летчики Люфтваффе позаботятся о том, чтобы от Лондона остались одни руины…»

С Шефером они, наедине, обсуждали план, вынашиваемый штурмбанфюрером.

Ламы, с удовольствием, принимали подарки с нацистскими символами. Регент Тибета, управляющий Лхасой от имени малолетнего будущего Далай-Ламы, намекнул, что местные жители не отказались бы от немецкого оружия. Тибетцы недолюбливали китайцев. Страна была зажата между огромными территориями, где плясали под дудку англичан. К югу лежала Индия, колония Британии. В материковом Китае, шла война с японцами. Страна находилась под влиянием запада, и видела в Америке, с Британией спасителей. По возвращении в Берлин Шефер хотел войти к рейхсфюреру Гиммлеру, с предложением послать в Тибет агентов СД.

– Через территорию Советского Союза, – сказал он Отто:

– С началом войны, британцы никого через Индию не пропустят. Они интернируют наших людей, как граждан враждебного государства. А с коммунистами, – Шефер задумался, – мы подпишем пакт о ненападении, перед вторжением в Польшу.

Подобные слухи ходили в Берлине. Посмотрев на карту, любой бы понял, что Сталин хочет получить Прибалтику, Западную Украину и восточные районы Польши.

Отто кивнул:

– Находясь здесь, агенты смогут вбить клин в сердце британских колоний. Особенно учитывая, что наши японские союзники, рано или поздно, повернут на юг, в Бирму.

Шефер и Отто составили подробный план операции.

Работа в горных районах, была важна для развития медицины в рейхе. Вермахт скоро мог оказаться на Кавказе, на пути к месторождениям Каспийского моря. Требовалось подготовить рекомендации по войне в условиях сурового климата. В рюкзаке Отто держал связку тетрадей, исписанных мелким, аккуратным почерком.

Тибетского языка они не знали, но на местных рынках торговцы отлично разбирались в языке жестов. Шефер подошел к прилавку:

– Лук, фасоль, тыква. Хозяин сварит суп, с домашней лапшой… – поверх рыжих головок лука, Отто увидел высокую, стройную фигуру в монашеской рясе. За два месяца в Тибете, он привык к одиноким людям, бредущим по обочинам деревенских дорог.

Однако это оказались не мужчины. Отто знал, что монахини всегда ходят по двое. Спутница высокой была пониже и круглее, они покупали цампу и рис. Торговец насыпал зерна медным ковшиком в мешок. Вдохнув аромат свежей зелени, Отто выбрал несколько пучков лука-порея:

– Можно сделать пельмени, на пару… – местная кухня была простой и сытной. Овощей в горах росло мало, Отто обходился лепешками и вареным рисом. С высоты своего роста, он увидел, что у подолов ряс монахинь крутится собачонка.

– Апсо, – Шефер ткнул пальцем в горку белой фасоли, – монастырская собака. Ты их не встречал, а я насмотрелся на подобных псов. Они за стенами живут, в отличие от собак, которые тебе нравятся… – они везли в Германию несколько щенков местного мастиффа. Породу называли тхочи.

Отто восхищался преданностью животных, но в Берлине, со вздохом подумал он, на вилле хватало и одной собаки.

– Апсо очень звонко лают, – Шефер рассчитывался за овощи, – предупреждают о незваных гостях… – вторая монахиня отошла к лотку с амулетами.

Высокая женщина повернулась в профиль. На бритую голову незнакомка набросила красную ткань. Отто замер:

– Не может быть. Идеальные черты лица, настоящая арийская стать. Она не тибетка, не китаянка. Здесь не встретишь высоких женщин. У нее прямые ноги, даже под рясой видно… – Отто насторожился. Сквозь гомон рынка до него донеслось тявканье собачонки и нежный голос неизвестной женщины.

Она говорила с торговцем на тибетском языке:

– Я никогда не слышал, чтобы здесь в монастырях европейцы жили… – у Отто вспотели ладони:

– Я был прав, исконные арийцы сохранились. Надо ее измерить, только, как к ней подойти… – женщина приняла мешок с рисом.

Отто поскреб в аккуратной, белокурой бороде. В деревнях они не брились, но, приехав в Лхасу, остановившись в гостевом доме, привели себя в порядок. Городок, хоть и был маленьким, с десятью тысячами лам, как весело говорил Шефер, но все, же они находились в столице Тибета.

– Я сейчас, – пробормотал Отто, – сейчас… – он достал из кармана куртки маленький, потрепанный блокнот, куда записывал слова.

– Таши делег… – на рынке пользоваться формальным приветствием было немного смешно, но перед ним стояла женщина.

Пробившись через толпу, Отто наткнулся на что-то рычащее, под ногами. Собачонка, с ухоженной шерстью цвета темного меда, злобно скалила зубы, упираясь лапами в земляной пол. Отто, было, хотел отпихнуть ее ногой. Монахиня легко взвалила на плечо мешок, к ней подошла спутница. Они направились к воротам, ведущим во двор рынка. Собачонка уцепилась за ботинок Отто, мужчина попытался ее стряхнуть.

Она обернулась, строго сказав:

– Ринчен, марай! Гонг данг… – женщина поклонилась в сторону Отто.

– Простите, – вспомнил он: «Собаке она велела: «Нельзя!». Она уходила, немного покачивая узкими бедрами. Собака ринулась за хозяйкой. Отто прошептал: «Не верю, не могу поверить…». Его толкали, со всех сторон. Отто не двигался с места, вспоминая большие, голубые глаза неизвестной монахини.

Особняк в Бомбее электрифицировали до войны. Кухню в госпитале оборудовали плитами, на Малабарский холм давно провели водопровод. В коттедже у Тессы стоял радиоприемник и проигрыватель. Показывая Лауре комнаты, доктор Вадия рассмеялась:

– Я не аскет, дорогая моя. Я не сплю на полу, укрываясь рясой… – в Бомбее Тесса носила хорошие костюмы, с шелковыми блузками, шляпки, и туфли на каблуке. Она научилась водить машину. Тесса ездила в деревни вокруг Бомбея, с врачами, из университетской клиники. Она сама садилась за руль больничного автобуса. Из Лхасы, она добиралась до Индии на грузовиках торговцев. Путь занимал две недели, за это время у нее отрастали волосы. В Бенгалию Тесса приезжала пусть и с короткой, но благопристойной прической. Из Калькутты до Бомбея с прошлого века ходили поезда. Говорили, что новая авиационная компания, Tata, собирается заняться не только перевозкой почты, но и пассажирскими рейсами.

– Кузина Элиза через Калькутту летела… – поставив на колени деревянную миску, Тесса месила тесто. Прием закончился, в крохотном дворике комнаты лежали куклы и мячи. Тесса привозила игрушки детям врача, и раздавала их маленьким пациентам. Закатное солнце освещало низкие, каменные стены. Ринчен, держа в лапах косточку, блаженно урчал:

– Я поем пельменей, дорогой, – Тесса накрыла миску холщовой салфеткой, – с грибами, тыквой и луком-пореем… – апсо приподнял голову. Тесса хмыкнула:

– Может быть, и тебе достанется. Хотя ты не вегетарианец… – семья доктора отдавала собаке остатки от обеда.

В Лхасе не было водопровода, электричества, или газа. Тесса носила воду из колодца и готовила на очаге. Огонь весело горел, на крюке покачивался медный котел. Взявшись за нож, Тесса подвинула к себе овощи. Девушка замочила сушеные грибы в каменной плошке. Она резала тыкву и лук-порей, думая о муже кузины Элизы.

Тесса знала все семейные новости. Лаура, по пути в Японию, привезла кузине фотографии:

– Но тогда они еще не развелись… – Тесса мешала начинку для пельменей длинными, ловкими пальцами врача, – впрочем, это не мое дело. Профессор Кардозо изучает чуму… – Тесса специализировалась не в эпидемиологии, а в женских и детских болезнях, однако она всегда читала научные журналы. От чумы умерли ее родители. В Индии тоже случались вспышки. Тесса, нахмурившись, раскатывала тесто:

– Я что-то слышала, здесь, в Тибете. Когда только приехала, когда еще не получила звания геше… – большой, рукописный диплом, на тибетском языке, украшенный яркими орнаментами, лежал в расшитом местными узорами, путевом мешке.

Тесса не брала в Тибет чемоданы и саквояжи. Багаж она оставляла в камере хранения, в Калькутте. Она переодевалась в коричневую, будничную рясу, складывая медицинский набор и немногие книги, в крепкий мешок. В Калькутте она садилась на поезд в Гувахати, столицу Ассама. На местном рынке собирались грузовики отправляющихся в Тибет торговцев.

Тесса привыкла к мерному покачиванию кузова, к тюкам с тканями и рисом. Она спала, накрывшись рясой, или повторяла священные тексты. Ринчен лежал рядом, свернувшись в клубочек.

Двести пятьдесят миль дороги они покрывали за две недели, с ночевками. Никакого шоссе здесь не существовало. Грузовики пылили по слежавшейся земле, среди скал. На стоянках Тесса принимала больных. Она брала в Тибет западные лекарства, хотя люди здесь больше доверяли ламам. У нее в мешке лежали травы, и китайский, лаковый футляр, с тонкими, стальными иглами, принадлежавший ее покойному отцу. Отца и мать в Тибете помнили, Айю Тензин, уважали. Пациенты приносили ей рис и ячменную муку, свежие, горячие лепешки. На рассвете, грузовик уезжал дальше на север, крестьяне махали вслед машине.

Занявшись пельменями, Тесса не удержалась, облизав палец. Начинка была вкусной, острой. Монахам полагалось избегать подобных блюд, однако Тесса привыкла к бомбейской еде. Она не представляла себе обеда без пряностей. В Тибет Тесса всегда привозила перец чили, и гарам масалу. Вода в котле бурлила. Рядом, на камне, стояла трехъярусная, медная конструкция для варки на пару. Тесса опустила ее в котел:

– От кого я это слышала? Не от хозяина моего здешнего, он в Китай не ездит. Была какая-то пациентка… – пельмени она сделала в форме полумесяца. Тесса вдыхала горячий пар.

Она вспомнила женщину, вдову. Тесса принимала ее по приезду. Она тогда провела в Лхасе всего два дня, ей надо было отправляться в монастырь. Тесса водила тлеющей, полынной сигарой над худой спиной женщины. Доктор Вадия хорошо говорила по-китайски. За обедом, в Бомбее, Тесса и Лаура, шутливо посчитали, что они, взятые вместе, знали, чуть ли ни два десятка языков:

– В Индии иначе невозможно, – Тесса принесла овощное карри, разлив кокосовое молоко, – у нас все такие. И в школе меня хорошо учили, – девушка хихикнула. Тесса заканчивала колледж Лоуренса, на севере, в предгорьях Гималаев, старейшую частную школу в Индии. Она знала и французский, и немецкий языки.

Открыв рот, Лаура подышала: «Никогда не привыкну». Тесса подсунула ей стакан с молоком: «Это помогает». Тесса ела из отдельной миски. Лаура подняла бровь: «Ты говорила, в карри только овощи».

– Только овощи, – Тесса вытерла губы салфеткой. Она лукаво улыбалась:

– Просто, если белый человек может, есть карри, то это не настоящее карри… – Лаура расхохоталась:

– Я тебя смуглее, дорогая моя. Тем более, я отлично загораю… – белая, нежная кожа Тессы даже на высокогорном плато, не становилась смуглой.

– Правильно… – Тесса складывала готовые пельмени в миску, – женщина была из Харбина. Она пришла сюда по обету, после смерти мужа. Муж ее умер в японском госпитале. Ей даже тело не отдали. Он лежал в городской больнице, его должны были прооперировать. Что-то простое, грыжа. Да, грыжа. Его зачем-то перевели в военный госпиталь, и он скончался, после операции. Ее принимал японец, полковник Исии. В кабинете сидел европейский врач… – китаянке все европейцы казались на одно лицо. Она только запомнила, что японец почтительно кланялся коллеге:

– Темноволосый, с голубыми глазами… – бросив косточку, Ринчен заинтересованно поглядел на пельмени, – кузен Давид сейчас в Китае… – тетя Юджиния написала Тессе, что Элиза, пока, живет в Мон-Сен-Мартене, но летом едет обратно в Маньчжурию:

– Ее брат до сих пор в Конго. Кажется, он решил остаться в джунглях. Он тоже монах, как и ты. Тете Терезе немного лучше, внучка придала ей сил… – Тесса положила перед собакой пельмень. Ринчен одобрительно гавкнул.

– Не может быть… – она сняла с очага чайник с горячим, жасминовым чаем, – женщина просто ошиблась. Кузен Давид врач, он приносил клятву… – Тесса обхватила пальцами глиняную чашку. К вечеру похолодало, девушка набросила капюшон на выбритую голову:

– В конце концов, вдова говорила, что ее мужа убили японцы. Китай воюет с Японией. Понятно, что в Харбине недолюбливают оккупантов. Человек умер после операции. Такое случается, к сожалению. Но зачем его забрали в госпиталь к военным? И что там делал Давид, если это был он… – Ринчен звонко залаял, сорвавшись с места. Тесса удивленно взглянула в сторону ворот: «Все знают, что я принимаю утром, и днем. Или кому-то стало плохо?».

Отто рассматривал искусные, резные орнаменты на деревянных створках. Проследить за девушкой оказалось просто. Ее спутница не была монахиней. К женщине бросились дети, игравшие во дворе низкого, простого дома. Поклонившись, взяв мешок с рисом, девушка нырнула, в сопровождении собаки, в боковую калитку.

На углу стояла мелочная лавка. На пальцах объяснившись с хозяином, Отто узнал, что в доме живет местный доктор, китаец, с тибетской женой и детьми. Девушку звали Айя Тензин. Тибетец вывел Отто на улицу. Указав на белые стены дворца Потала, он провел рукой по коротко стриженой голове, завертев пальцами, будто крутя молитвенный барабан.

Отто понимал, что девушка монахиня:

– Но такое противоестественно, – он купил на базаре коралловое ожерелье, – предназначение женщины в браке, в рождении детей. У нее окажутся идеальные мерки, я уверен… – в кармане куртки Отто лежали инструменты:

– Чистейший образец арийской расы, как и я. Наши дети попадут в учебники… – ночью, в гостевом доме, думая о девушке, он понимал, что почти излечился. Отто обрадовался:

– Остался последний шаг. Я сделаю его, и забуду о пороке. Его нет, и никогда не существовало… – он заперся в темной умывальной, тяжело, блаженно дыша. Он, правда, предполагал, что девушка не знает европейских языков, но такое не было препятствием. Отто и не собирался вести с ней долгие разговоры. Он хотел измерить ее параметры, и произвести, как думал Отто, процедуру излечения.

Собака отчаянно заливалась. Дверь скрипнула. Тесса, недоуменно, посмотрела на высокого, красивого, широкоплечего мужчину, с европейским лицом, в куртке грубой шерсти, с медным загаром, и короткой, белокурой бородой:

– Должно быть, ему сказали, что я врач… – Тесса оглянулась, – надо открыть ворота. Я не могу оставаться с мужчиной наедине, если это не вопрос жизни и смерти. Он не выглядит умирающим… – поклонившись, мужчина, неуверенно, сказал:

– Таши делег… Нгай минг Отто ин… Тхендрадг…

– Меня зовут Айя Тензин, – ответила девушка, на безукоризненном, немецком языке:

– Проходите, герр Отто. У меня горячие пельмени, с овощами… – она указала на маленький дворик. Отто стоял, открыв рот. Он, наконец, шагнул внутрь, слыша неприветливое рычание собаки.

Над равниной сгущалась вечерняя тьма. Лхаса переливалась редкими огоньками. Смутно белели стены дворца Потала. На площади, перед рынком поднимались вверх огни костров. Даже на склон горы, доносились заунывные звуки труб. В конце второго месяца года, по лунному, тибетскому календарю, ламы окружали города и деревни, чтобы выгнать злых духов. Отто видел процессию монахов с флагами, с поднятыми вверх на шестах танками, картинами на шелку. Они шли, к городу, распевая сутры. Она была сейчас где-то внизу, среди сотен людей, в рясах шафрановой желтизны, в темно-красных накидках.

Она сказала, что уезжает обратно в Индию, после исхода праздника. Отто сидел во дворе, держа на коленях миску с пельменями. Собачонка ворчала, оскалив клыки. Айя Тензин велела псу что-то, на тибетском языке. Апсо поднялся и ушел в комнату.

– Простите, – извинилась монахиня, – он сторожевая собака, древней породы. Они недоверчивы к чужим людям.

Отто не успел спросить, откуда она знает немецкий язык. Фон Рабе хотел сделать поинтересоваться таким после измерения. Он ел одной рукой, опустив вторую в карман куртки, ощупывая инструменты. Она упомянула, что живет в Индии, и занимается медициной. Она даже не удивилась его визиту. Фрейлейн только сказала: «Я слышала о вашей экспедиции». Голубые глаза девушки, на мгновение, похолодели, но Отто был уверен, что Айя Тензин не станет нарушать законов тибетского гостеприимства, и не попросит его уйти:

– Она монахиня, пока что… – Отто помнил, что в буддизме кротость и смирение считаются добродетелями, – она женщина, я мужчина. Она обязана мне подчиниться… – доев пельмени, допив чай, Отто достал футляр черной кожи. Он понял, что оказался неправ. Девушка, брезгливо посмотрела на металлическую линейку и циркуль. Отто попытался сказать, что он ученый, и просто хочет определить ее этнический тип: «Вы не похожи на коренных тибетцев…»

Айя Тензин, ледяным голосом, заметила:

– Думаю, не стоит обсуждать мое происхождение, герр Отто. Надеюсь, обед вам понравился. Всего хорошего, – поднявшись, она, со значением, посмотрела на ворота. Отто тоже встал. Девушка была высокой, изящной, белые щеки немного раскраснелись от пламени в очаге. Пахло золой и сухими травами.

Дверь в ее комнатку была приоткрыта. Отто увидел пристальные, недоверчивые глаза собачонки. Пес лежал на шерстяном ковре, устроив лапы на вышитой подушке, будто охраняя постель. Стройная, нежная шея девушки уходила вниз, под темную шерсть обыденной рясы. Отто заметил тень на выбритой голове, надо лбом. У нее начинали отрастать волосы.

– Вы меня не поняли, фрейлейн Тензин… – попытался сказать Отто.

– Сестра Тензин, – поправила его девушка:

– Отчего же? Думаю, что я вас правильно поняла. Вы ищете в Тибете истоки древней расы ариев, Шамбалу… – розовые губы усмехнулись:

– Наши наставники, герр Отто, чтобы познать путь нирваны, проводят жизнь в молитве, медитации, строгом затворе. Помните, что вы приехали на мирную землю. Ведите себя так, как принято здесь… – Тензин кивнула на футляр с инструментами:

– Будда учит, что человек судится по его поступкам, а не по тому, как он выглядит… – она помолчала:

– Все люди равны, герр Отто. В буддизме не существует расы, или национальности… – Отто не рассчитывал на лекцию, тем более, от женщины. Она стояла, надменно вскинув голову:

– Я читаю газеты, герр Отто, и знаю, что происходит в Германии. Не след превращать Тибет в подобие вашей несчастной, страдающей родины. Уходите, – она протянула тонкую руку к воротам. Собака, залаяв, выбежала во двор.

Оказавшись на улице, он посмотрел в сторону дворца Потала. На горизонте, черной точкой, парила какая-то птица. Отто выругался сквозь зубы:

– Гордячка. Она не знает, с кем имеет дело… – фрейлейн упомянула, что будет участвовать в процессии, а потом вернется в монастырь Сэра, и проведет в нем ночь.

– Вернее, в затворе, – поправила себя девушка, – я в нем жила, месяц, перед получением звания геше, знатока древних текстов. Я скоро уезжаю в Индию. Дома у меня нет времени для уединения, размышлений… – она не сказала, где живет в Индии, не говорила о семье, и вообще, понял Отто, была немногословна.

У хозяина гостевого дома, он узнал, где находится монастырь. Товарищи пошли на площадь перед рынком, посмотреть на костры и процессию с трубами. Отто сделал вид, что хочет поработать. Он пришел сюда до темноты. Отто легко нашел затвор. От монастыря, наверх, вела узкая тропинка. Увидев каменные стены, узкое окно, Отто, невольно, поежился:

– Она здесь провела месяц. Все такие люди не в себе. Священники, монахи… Будда проповедует смирение и кротость. Нет, подобного нам не нужно. Нам нужны языческие боги, купающиеся в крови, боги нордических предков… – Отто, с другими членами общества «Аненербе», участвовал в языческих обрядах, в замке СС Вевельсбург. В его залах проводились брачные церемонии, SS-Eheweihen:

– Макс и Генрих женятся, и я тоже. Эмма выйдет замуж за нашего товарища. Мы о ней позаботимся… – Отто хотел провести процедуру лечения и забыть о девушке. Понятно было, что она не согласится ехать в Германию. За обедом Отто, исподтишка, изучал ее лицо. Он помнил арийские параметры наизусть. Фрейлейн, на первый взгляд, им отвечала.

– Я хотел излечиться с той… – Отто взял бинокль, чтобы не пропустить появления монахов, – с той, бельгийкой… – вспомнив о фрейлейн де ла Марк, он подумал о профессоре Кардозо. Отто велел себе:

– Оставь. Такого больше никогда не случится. Ты излечишься, женишься на арийской девушке, появятся дети… – в кармане куртки Отто лежал флакон с дезинфицирующим средством. Отто не сомневался в девственности фрейлейн, однако, все равно, забрал лекарство из аптечки:

– Так лучше. Все должно быть чистым… – Отто, два раза в день, мылся ледяной водой. Он был брезглив.

Он смотрел на крыши Лхасы, думая о лебенсраум, жизненном пространстве арийской расы. Почти одновременно с ними, в Антарктиду, отправилась еще одна экспедиция «Аненербе». Капитан Альфред Ричер и товарищи искали на юге место, подходящее для поселения германцев. Отто надеялся, что в Антарктиде есть оазисы:

– Мы слышали, на сеансе связи с Берлином… – он поднес к глазам бинокль:

– Ричер успешно дошел до края льдов и высадился на них. В Антарктиде развеваются флаги рейха. Они назвали берег Новой Швабией… – Отто решил, что древних ариев надо искать не в Тибете.

– Они ушли, – сказал себе фон Рабе, – в просторы Арктики, в чистоту, в холод вечного льда. Я отправлюсь туда и встречу наших предков, высоких, белокурых, голубоглазых. Люди с кровью севера столетиями хранили нордический тип. С ней я просто излечусь. Все не займет и четверти часа. Мы завтра уезжаем в Гьянгдзе, она не знает, где меня искать, – Отто был врачом и знал процедуру. Он не видел никаких особенных трудностей.

Вчера ночью он, еще раз, представил себе фрейлейн, без рясы, и остался доволен. Все должно было пройти легко:

– Я буду осторожен, – напомнил себе Отто, – это медицинская необходимость. Она не станет моей женой. В браке, я, конечно, должен иметь много детей. У меня хорошая, арийская, кровь. Мы все обязаны обеспечить Германию солдатами. И я, и Макс, и Генрих, и Эмма… – Отто решил, что после аннексии Скандинавии, надо вернуться к плану, по которому местные женщины получали потомство с арийской кровью:

– В СС найдется много добровольцев, – Отто следил за дорогой, ведущей в город, – мы распространим наше влияние на северные страны. Они почти арийцы, надо им помочь… – фюрер учил, что территории на востоке будут опустошены и заселены немцами.

После победы, Отто хотел получить землю, и поселиться в деревне, с семьей. Он даже набросал в тетради план будущей усадьбы. Отто подготовил доклад о создании в бывшей Польше и России поселений, для колонистов из СС. Местное население предполагалось держать для черных работ, а в будущем, избавиться от него:

– Кое-кого мы оставим… – Отто уловил далекое пение сутр, – например, женщин, подходящих под арийские параметры. Они с радостью родят детей от немцев… – Отто рассчитывал на большое потомство:

– У рейхсминистра Геббельса пятеро детей. Нас трое братьев. У папы появится много внуков, внучек. Надо, чтобы Макс женился, ему тридцать лет в следующем году. Мне будет двадцать восемь, я тоже женюсь… – Отто положил в карман куртки пистолет и тяжелый кинжал, с рунами СС на рукояти:

– Оружие мне не понадобится, – успокоил себя Отто, – фрейлейн Тензин сделает все, что я скажу… – процессия шла обратно. Поцеловав череп на серебряном кольце, личном подарке рейхсфюрера Гиммлера, Отто спрятался за камнями. Он пристально смотрел на тропинку, ожидая услышать легкие шаги. Подняв голову, он заметил силуэт птицы, в ночном небе. Сокол хрипло закричал, пропадая в темноте, пронизанной огнями факелов.

Когда процессия вернулась в монастырь Сэра, Ринчен, наотрез отказался оставаться внутри. Пес рычал, упирался и мотал головой. Собака взялась зубами за край рясы Тессы, подталкивая девушку в сторону келий. Тесса присела:

– Милый, мы в мужской обители. Мне здесь нельзя ночевать. Я в затвор иду… – она кивнула в сторону распахнутых ворот.

Во дворе, на деревянных помостах, стелили ковры. Из кухонной пристройки братья выносили медные котлы с дымящимся тентуком, супом с овощами и лапшой, блюда с горячими лепешками из цампы, миски с пельменями и сладкими пирожками. На ужин пригласили мирян, участвовавших в процессии. Тессу, в затворе, ждал сваренный на воде рис. Усаженный деревьями двор наполняли люди. На стенах пылали факелы, пахло смолой. Ринчен тянул ее к монастырю:

– Останься, – попыталась сказать Тесса, – вам остатки отдадут, после ужина. Тебе здесь весело, ты не один… – в обители жило много апсо и маленьких, похожих на спаниелей, собак, спутников бродячих монахов. Подобных щенков нельзя было купить. Их разводили только ламы, даря мирянам. Темные глаза Ринчена были непроницаемы. Отпустив шерстяную ткань, собака нырнула под скамью. Тесса надвинула накидку пониже:

– Пора идти, скоро полночь. Завтра вечером я уезжаю… – она договорилась с торговым грузовиком. Айю Тензин возили бесплатно. В Тибете она вообще не тратила денег. Китайский доктор считал честью приютить у себя врача. Пациенты приносили ей цампу, рис, чай и овощи.

В Бомбее Тесса работала в госпитале на благотворительных началах. У нее остались средства, от родителей, и бабушки с дедушкой. В университетской клинике ей платили, однако деньги Тесса жертвовала на нужды сирот, в англиканском соборе святого Фомы, в индуистских храмах и католических церквях. Настоятель собора знал, что она приняла буддистские обеты. Священник посмеивался: «Господь, для всех один, мисс Вадия».

В госпитале Тесса лечила детей всех религий и каст. К ней приезжали неприкасаемые, а в прошлом году больницу навестил Махатма Ганди. Он обошел палаты, опираясь на посох. Ганди повернулся к доктору Вадии:

– Я знал ваших бабушку с дедушкой, – Ганди улыбался, – и родителей знал. Спасибо, – он поклонился, – что продолжаете их дело… – Тесса покраснела. Ей было двадцать четыре, а Ганди шел седьмой десяток, и его уважала вся Индия. На зеленой лужайке мерно журчал мраморный фонтан. Выздоравливающие дети перебрасывались мячом, на ступенях террасы лежали куклы.

– У вас все цветет, – ласково сказал Ганди, любуясь розами, жасмином и магнолиями, – впрочем, и у вашего деда сад был отличный, и у отца. И птиц вы привечаете… – в саду жили павлины. Тесса не любила клетки, попугаи порхали по деревьям. Утром и вечером дети кормили птиц.

– Они ко мне сами прилетают… – Тесса услышала голос Ганди:

– Когда-нибудь, вся Индия будет похожа на подобный сад, мисс Вадия. Но нам понадобится помощь… – на пути из Калькутты в Бомбей, Тесса останавливалась в Дели.

Она сказала Ганди, что не занимается политикой, а просто лечит женщин и детей. Ганди уехал, а Тессе пришло письмо, от председателя Индийского Национального Конгресса, Джавахарлала Неру. Тесса ответила, что не считает возможным присоединиться к партии, однако поддерживает стремление Индии к независимости, ненасильственным, как учил Ганди, путем. Она вспомнила смешок Неру, по телефону:

– Я не собираюсь уговаривать вас баллотироваться в парламент, мисс Вадия. Выступите перед нашими политиками, расскажете о своей работе… – Тесса согласилась. Она много говорила с Ганди об уничтожении кастовой системы:

– Мои родственники, в Америке, в прошлом веке, боролись за отмену рабства, – Тесса вздохнула, – правда, все равно, не обошлось без гражданской войны, без убийства Линкольна… – они сидели с Ганди в плетеных креслах, с лужайки слышался детский смех. Он протер очки полой белого дхоти:

– Мы работаем для будущего, мисс Вадия, когда Индия станет свободной страной, без насилия, без причинения вреда людям… – он поднял глаза:

– Поэтому нам важно, чтобы все знали о подобном… – он повел рукой в сторону госпиталя, – видели, что можно существовать в мире…

– Ахимса, – Тесса пошла к воротам монастыря, – запрещено причинять страдания живым существам… – она вспомнила надменное, красивое лицо давешнего немца. Девушка поморщилась:

– Бедная Германия. Страна болеет, и, боюсь, не излечится без войны, без пролития крови… – сзади раздался звонкий лай. Ринчен привел черного, огромного тхочи, старого знакомца Тессы. Девушке показалось, что апсо смотрит на нее с вызовом.

– Уговорил, – согласилась Тесса, – но в затворе тебе ночевать нельзя. Не замерзнешь, среди скал? – тхочи лизнул Ринчена куда-то за ухо:

– Приятеля, значит, нашел, – девушка усмехнулась, – с ним тебе тепло будет. Пойдем… – она кивнула на дорогу, уходящую к затвору.

Собаки, конечно, отстали. Апсо, с его короткими лапами, было тяжело карабкаться среди камней. Тхочи, воспитанный пес, не хотел обижать товарища, обгоняя его. Лхаса переливалась ночными, тусклыми огнями, монастырь освещался багровым пламенем факелов. Тесса услышала далекие звуки труб. Наверху что-то зашуршало, она вскинула голову. Черный силуэт сокола парил над равниной. Полюбовавшись птицей, Тесса свернула за уступ скалы. Затвор был рядом, в каких-то сорока футах, над ней возвышались каменные стены. Заскрипела калитка, Тесса, на ощупь, ступила в темный двор. Девушка ахнула, кто-то рванул ее за руку.

Она ощутила неприятный, медицинский запах. У Тессы не было, и не могло быть оружия. Она отбивалась, большая рука закрыла ей рот:

– Тихо! Молчи, и я тебя не убью… – пальцы, шарили под рясой, гладили ее ногу, ползли вверх. Тесса вцепилась зубами в его ладонь. Встряхнув девушку, бросив ее на утоптанную землю двора, он навалился сверху. Тесса задыхалась, слыша шепот:

– Молчи, молчи, иначе я тебе горло перережу… – Тесса ощутила холод клинка у шеи.

– Он сумасшедший, – бессильно подумала девушка, – я закричу, но меня никто не услышит. Нельзя рисковать жизнью, нельзя погибать… – она, невольно, зашарила рукой по земле. Тесса застонала от боли. Немец вывернул ей пальцы: «Тихо, я сказал!». По лицу потекли слезы:

– Можно сопротивляться, но нельзя чувствовать злобу. Но как? – она, все равно, попыталась, вырваться:

– Герр Отто, я прошу вас, не надо. Я понимаю ваши чувства, я сожалею о них. Мы можем поговорить, я вас выслушаю… – в голове зазвенело. Отто ударил ее по лицу, разбив нос. Тесса закрыла глаза:

– Пожалуйста. Пусть кто-нибудь появится. Бывают чудеса… – сверху раздался клекот. Ей, внезапно, стало легко дышать. Сокол, сложив крылья, стрелой ринулся вниз, на голову немца. Он закричал, отбиваясь, послышался лай. Тхочи ворвался во двор, оскалив клыки, набрасываясь на Отто:

– Пистолет… – Отто, в панике, размахивал руками, – надо застрелить проклятого пса. Она колдунья, она подослала птицу. Он мне клювом череп пробьет… – сокол вцепился когтями в его плечи. Потянувшись за оружием, Отто заорал. Тхочи схватил его зубами за руку:

– Итальянца собаки разорвали… – выскочив в ворота, Отто споткнулся о маленькую собачонку. Зубы вонзились ему в щиколотку. Оттолкнув апсо, Отто, не разбирая дороги, побежал вниз.

Тессу трясло, она плакала, обнимая собак. Ринчен устроился у нее на коленях, она уткнулась лицом в теплый мех. Тхочи сидел рядом. Лизнув Тессу в мокрую щеку, пес что-то проворчал. Девушка подняла голову. Сокол кружил над крышей затвора.

– Я не могу ненавидеть… -Тесса вытерла разбитый нос:

– Даже его не могу. Дедушка… – почему-то пришло ей в голову: «Я не могу мстить…»

– Не надо, – раздалось у нее в голове:

– Он понесет наказание… – Тесса, облегченно, выдохнула. В темных глазах тхочи отражались звезды. Собака замерла, будто прислушиваясь к чему-то. Тессе показалось, что тхочи кивнул. Девушка не удивилась. Она знала, что все живые существа говорят друг с другом:

Она вспомнила семейную легенду:

– Дедушка Грегори видел сокола, в Японии, во время землетрясения. Бабушку Марту казнить хотели, птица ее спасла, как меня… – Ринчен потянул Тессу в сторону затвора. Собаки улеглись на ступенях, она устроилась на каменном полу, накрывшись рясой. Через узкое окно Тесса слышала клекот сокола:

– Я не могу мстить… – повторила девушка, – не могу… – она задремала, повторяя: «Он понесет наказание». Во сне Тесса увидела темноволосую, маленькую девочку, стоявшую в цветнике. Белые розы распускались, девочка хлопала пухлыми ладошками: «Мама, мама…»

– Это я, – улыбнулась Тесса, – я, в детстве, в Бомбее… – она крепко заснула, не уловив шорох крыльев сокола. Тесса не слышала тихого, удаляющегося голоса: «Это не ты».