III
Ночь…
Секунды прядут нитки, минуты ткут суровый холст из пряжи секунд, часы отмеряют холст аршином суток. И так без конца, без передышки из века в век.
Михайла Михайлович мечется по кабинету — ищет решение и не находит.
Бумага ехидны страшная. Он окажется полностью в ее власти, и если будет неугодным — она его спровадит в богадельню для стариков, выживших из ума.
Секунды прядут нитки…
«Она меня убьет, убьет, если не подпишу паскудный документ. Не даст оглашать с амвона, сама убьет. Чужими руками. Помилуй мя, господи!»
Одна и та же молитва с полудня до ночи…
Мысли рвутся — текут и не текут. Как стоячая вода в озере. Позвонить разве Чевелеву? Можно ли? Нельзя! Тут такой позор!
Сердце разбухло — в груди не помещается: одышка. Тяжелый удался час. Какой там час!
В письменный стол вмонтированы три кнопки звонка. Красная пуговка — связь с полицейским, который когда-то дежурил в заведении Юскова. Полицию упразднили — полицейского не стало, а с милицией не успел снюхаться. Да и кто знает, какие теперь порядки в милиции Временного?
Синяя пуговка — звонок для горничных. Как и первый, бездействует. Еще с черной кнопкой — для Ионыча. Это в постоянном пользовании. Но звонить надо по секундомеру. Сперва длинный звонок — предупреждающий. Потом два коротких с интервалами в десять секунд после каждого звонка. Этот — пароль на сегодняшний день.
Михайла Михайлович погладил пуговки звонков, не нажимая, отнял руку. Звонить некому. Ионычу? Был Ионыч и нету. Хищница заглотнула вместе с лысиной и секундомером.
«Как же быть, господи?»
Не подписать бумагу ехидне — смерть будет. Какая? Неведомо. Но она уготована.
«В НАШЕМ ДОМЕ СКОРО БУДЕТ ПОКОЙНИК. ЭТОТ ПОКОЙНИК БУДЕШЬ ТЫ».
Сказано довольно точно, без маскировки, прямо в лоб. Так дает знать о себе сила и могущество. И фарс тоже. Но ехидна не манкирует фарсом. Она если бьет, то наповал. Так она разделала однажды самого Востротина, и тот чуть не сдох. А ведь от него же народила дочь! Нет, не фарс. Предупреждение.
Но если он подпишет паскудный документ, отдаст ехидне все свои миллионы и власть, то что же потом будет? Она его не потерпит в доме. Остается только одно: богадельня. Не сыновьям, не себе, а все ехидне. Комедия — и только!
На столе между бронзовым бюстом Николая Второго и настольными часами «Павел Буре» разбросаны письма сына Владимира. Давнишние — выкинуть надо.
«Эх, Володя, Володя! — покачал головою Михайла Михайлович, опираясь о решетку. — Лучше бы ты никогда не был подполковником, а был бы ты у моего плеча деловым человеком».
Чего нет — не сыщешь полицией…
Но что же молчит Николенька? Три депеши отбил с запросом, и хоть бы слово. Или революция там, в Петрограде, прикончила его?
Мрачно. Тяжело. И так крути, и эдак. В западне.