Глава 14

К одиннадцати часам вечера того же четверга стало ясно, что Мур скажет им только то, что считает нужным сказать, и ничего больше. Поэтому он и отказался от права на присутствие адвоката во время допроса. Поэтому он и отмахивался от их предупреждений в духе «Миранда — Эскобедо»^[63] и рассказывал все, что они хотели знать о кокаине, найденном в его квартире, и о письме, которое он написал Салли Андерсон в августе. Он понимал, что на наркотиках его взяли с поличным, однако питал надежду, что ему удастся отмазаться от убийств. Они хотели доказать его вину в четырех — а может, пяти, если он убил и Джудит Квадрадо, — тяжких преступлениях. Он же надеялся на обвинение в преступлении класса А-1, за обладание четырьмя или более унциями наркотического вещества, что наказывалось в лучшем случае сроком от пятнадцати до двадцати пяти лет, в худшем — пожизненным заключением. С хорошим адвокатом он мог опустить степень преступления до класса А-2, получить минимальный срок в три года и выйти через два. Что касалось Брата Антония, тут он ссылался на самозащиту в надежде избежать наказания вовсе. Ему прочили по крайней мере несколько сроков подряд за четыре убийства, он же надеялся в ближайшем обозримом будущем выйти на свободу. Таким образом, они несколько расходились в своих интересах и устремлениях.

— Что ж, послушаем вас еще раз, — сказал Карелла.

— Сколько можно рассказывать одно и то же? — устало произнес Мур. — Пожалуй, мне все-таки стоило попросить адвоката.

— Вы по-прежнему вправе это сделать, — сказал Карелла для записи, чтобы было ясно, что Мур выкладывает всю эту информацию по собственной доброй воле.

Они сидели в комнате для допросов. На столе, между Муром и четырьмя детективами, стрекотал магнитофон. Карелла сидел напротив Мура и видел за его спиной зеркальное окно. Мур сидел спиной к зеркалу. В комнате наблюдения за окном никого не было.

— Зачем мне адвокат? Я признал кокаин. Вы нашли у меня кокаин, вы меня взяли с ним.

— Два кило, — сказал Мейер.

— Меньше, — сказал Мур.

— Но вы купили в Майами восемь килограммов. Письмо, которое вы написали…

— Не надо было мне писать то письмо, — сказал Мур.

— Но вы написали.

— Сглупил, — сказал Мур.

— И совершили убийство, — сказал Клинг.

— Я убил человека, который ворвался в мою квартиру с револьвером, — уже в который раз повторил Мур. — Мы боролись, я выхватил у него оружие и выстрелил. Самооборона.

— Этот же револьвер использовался в трех других убийствах, — сказал Браун.

— Я ничего ни о каких других убийствах не знаю. В любом случае это не было убийство, это была самооборона.

— Кажется, вы изучаете медицину? — сказал Клинг.

— И что?

— Откуда такие познания в законах?

— Просто я знаю разницу между хладнокровным убийством и самообороной.

— Салли Андерсон вы убили тоже при самообороне? — спросил Карелла.

— Я не убивал Салли.

— Или Пако Лопеса?

— Я не знаю никого по имени Пако Лопес.

— А по имени Марвин Эдельман?

— Никогда не слышал.

— А откуда у вас бриллианты, которые мы нашли в вашей кухне?

— Я купил их на деньги, которые получил от продажи шести килограммов кокаина.

— У кого купили?

— Какая разница? Закон запрещает людям покупать бриллианты?

— Только если люди потом убивают того, у кого они их купили.

— Я купил их у торговца, имени которого не знаю.

— Анонимный торговец алмазами, да? — сказал Мейер.

— Проездом из Амстердама, — кивнул Мур.

— Как вы на него вышли?

— Он сам связался со мной. Прослышал, что у меня имеются наличные деньги.

— Сколько наличных? — спросил Карелла.

— Я купил восемь кило за четыреста тысяч.

— Очень дешево, — заметил Браун.

— Я говорил вам, человек сделал мне одолжение.

— Тот человек из Майами.

— Да.

— Как его зовут?

— Я не обязан этого говорить. Он сделал мне одолжение, зачем мне навлекать на него беду?

— Потому что вы спасли жизнь его сына, верно? — сказал Мейер.

— Верно. Мальчик задыхался. Я сделал прием Геймлиха. Его отец сказал, что хочет меня отблагодарить.

— Так вот как вы попали в наркобизнес, да? — сказал Браун.

— Да, так.

— Откуда у вас четыреста тысяч?

— От моей матери. Из денег, которые ей оставил отец.

— И она хранила четыреста тысяч под матрасом, да?

— Нет. Часть из них была в денежных фондах, остальное — в ценных бумагах. Она получала около тринадцати процентов. Я обещал ей сделать пятнадцать процентов.

— Вы вернули ей деньги?

— За месяц, все до цента.

— Плюс проценты?

— Да, из расчета пятнадцати процентов годовых.

— Вы вернули… сколько это получается, Арти?

— Пятнадцать процентов с четырехсот тысяч?

— В месяц.

— Пять тысяч долларов, — сказал Мур.

— Значит, вы вернули ей четыреста пять тысяч? — спросил Карелла.

— Да.

— Когда?

— В конце сентября. Я отдал ей деньги вскоре после премьеры «Шпика».

— Столько времени потребовалось, чтобы распродать эти восемь кило?

— Только шесть кило.

— Сколько вы получили за продажу шести?

— Я развел их, получилось двенадцать килограммов. Я получил по шестьдесят тысяч за кило.

— Сколько это получается, Арти? — спросил Карелла.

— Семьсот двадцать тысяч долларов, — сказал Мур.

— И вы вернули матери четыреста пять.

— Да.

— И у вас осталось…

— Триста пятнадцать.

— Триста из которых вы уплатили Эдельману за бриллианты.

— Я не знаю никого по имени Эдельман, — сказал Мур.

— Но за бриллианты вы отдали именно столько, не так ли?

— Примерно.

— Голландцу, что был тут проездом, да?

— Да.

— И сколько можно купить на такие деньги?

— Примерно двадцать пять каратов. Я получил скидку, потому что покупал за наличные.

— Сколько камней вы купили?

— Тридцать шесть. Большинство из них по четверти и половине карата. Несколько камней по одному карату. Различных размеров и огранки — американской, европейской… Вы их видели.

— Как раз достаточно, чтобы уместилось в лоток для льда, верно?

— Я придумал это уже потом.

— Это первое место, куда заглянет грабитель, — сказал Мейер.

— Я ничего о грабителях не знаю.

— Почему вы выбрали бриллианты?

— Хорошая инвестиция. За последние тридцать лет, прежде чем показатели снизились, бриллианты выросли в цене более чем на тысячу процентов. Я полагал, они должны снова начать расти.

— Вы просто предприимчивый молодой бизнесмен, верно? — сказал Браун.

Мур промолчал.

— Где вы продали эти шесть кило?

— Я не обязан вам этого говорить.

— Почему вы оставили у себя два килограмма?

— Салли решила, что мы могли бы получить за них больше, продавая по граммам.

— Как Пако Лопес.

— Я не знаю никакого Пако Лопеса. Салли говорила, что это может занять какое-то время, но в долгосрочной перспективе мы получим с этих двух кило дополнительно тысяч пятьдесят. Продавая грамм-дилерам по унциям…

— Еще один предприимчивый молодой бизнесмен, — сказал Браун.

— Бизнесвумен, — сказал Мейер.

— Коммерсант, — сказал Клинг.

— И почему вы решили убить этих людей? — спросил Карелла как бы невзначай.

— Я никого не убивал, кроме человека, который ворвался в мою квартиру, — сказал Мур. — А это была самооборона. Человек пришел с револьвером, мы боролись, я отобрал револьвер и выстрелил в него. Он пытался меня ограбить.

— Он знал, что у вас осталось два кило кокаина, да?

— Не знаю, что он знал. И потом, осталось меньше двух кило. Мы понемногу брали из них с тех пор, как я вернулся из Майами.

— И продавали здесь и там по всему городу.

— Этим занималась Салли.

— Делала доставки по воскресеньям, так?

— Да.

— Именно это и означали инициалы «Д. К.», не так ли? Не «Деликатесы Коэна». «Доставка кокаина».

— Да, доставка.

— Пако Лопес вывел ее на других грамм-дилеров, которых она…

— Я не знаю никого по имени Пако Лопес.

— Почему вы убили его первым?

— Я не знаю, о ком вы говорите.

— Почему вы убили Салли?

— Я этого не делал.

— И Эдельмана.

— Я не знаю никакого Эдельмана. Вы меня взяли на наркотиках, так обвиняйте в хранении наркотиков. Я убил вооруженного злоумышленника в порядке самообороны. Не пойму, в чем вы можете обвинить меня еще…

— В убийстве, — сказал Карелла.

— Если самооборона — это убийство, отлично. Но ни один присяжный в здравом уме…

— Вы эксперт и по системе присяжных, да? — сказал Мейер.

— Я ни в чем не эксперт, — сказал Мур. — Мне повезло сделать хорошие инвестиции, и я этим воспользовался.

— А потом решили защитить свои инвестиции, убив…

— Я убил только одного человека — того, кто ворвался в мою квартиру с оружием.

— Он знал, что в квартире есть бриллианты?

— Я не знаю, что он знал.

— Просто случайно к вам попал, да?

— В этом городе такое не редкость.

— Не знал, что у вас есть наркотики, не знал о бриллиантах.

— Я никогда в жизни его раньше не видел, откуда мне знать, какие у него были мотивы? Он ворвался с оружием. Мы боролись…

— Да, забрали револьвер и выстрелили в него.

— Да.

— Тот мужик был здоровый, как медведь гризли. Как вы отобрали у него револьвер?

— Я умею за себя постоять, — сказал Мур.

— Даже слишком хорошо, — сказал Карелла и вздохнул. Он посмотрел на часы на стене. Было без десяти минут двенадцать. — Ладно, давайте еще раз.

С пистолетом в бюстгальтере она чувствовала себя глупо.

Пистолет был «льяма» двадцать второго калибра, шестизарядный и, как она надеялась, достаточно смертоносный. Длиной в четыре и три четверти дюйма, он был достаточно мал, чтобы уютно, хоть и не слишком удобно, поместиться между грудей. Пистолет весил всего тринадцать с половиной унций, но ей казалось, что все тринадцать с половиной фунтов. Кроме того, металл был очень холодным — она оставила три пуговицы на халате расстегнутыми, на случай, если понадобится быстро достать «льяму», и ветер, прямиком с Северного полюса, задувал под черный плащ и в распахнутый ворот. Ее груди замерзли, а соски затвердели — но это, возможно, потому, что ей было смертельно страшно.

Эйлин не нравился план операции, она им сразу так и заявила. И после того, как они прошли весь маршрут, она повторила свои возражения. На то, чтобы пройти от начала до конца по извилистой дорожке, которая пересекала парк по диагонали, ушло восемь минут. Она шла чуть быстрее обычного, как должна идти женщина по безлюдной местности в полночь. Она ратовала за классическое прикрытие, когда один из полицейских идет впереди нее, а другой сзади, на достаточно безопасном расстоянии.

Ее прикрывали два старожила из участка Чайна-тауна, оба детективы первого класса. Абрахамс («Зови меня просто Морри», — сказал он еще в участке, когда они обсуждали стратегию) утверждал, что, если кто-нибудь будет идти впереди нее, это отпугнет насильника в том случае, если тот появится спереди. Маккенн («Я Микки», — представился он) утверждал, что, если парень появится сзади, он заметит идущего за ней человека и смоется. Эйлин соглашалась с тем, что они говорили, и все же их план ей не нравился. Они хотели расположиться по одному на обоих концах пути, на противоположных сторонах парка. Если насильник появится, когда она будет на полпути через парк — как в трех последних случаях, — она окажется в четырех минутах от каждого из них. Ну, может, в трех минутах, если они примчатся галопом.

— Если у меня возникнут проблемы, — сказала Эйлин, — вы не успеете прийти мне на помощь. Почему не спрятаться где-нибудь под деревьями в центре парка? Там, где он нападал последние три раза. Спрячьтесь за кустами, и нас не будут разделять четыре минуты.

— Три минуты, — поправил Абрахамс.

— Три последних раза он нападал в центре парка, — повторила она.

— А если он в этот раз будет проверять территорию? — сказал Маккенн.

— И увидит двух парней, прячущихся за кустами? — сказал Абрахамс.

— Он смоется, — сказал Маккенн.

— У тебя в сумке будет передатчик, — сказал Абрахамс.

— Сильно мне поможет ваш передатчик, если преступник решит ткнуть мне в глаз ножом для колки льда, — сказала Эйлин.

— У передатчика голосовое активирование, — сказал Маккенн.

— Потрясающе, — сказала Эйлин. — И это поможет вам бежать быстрее? Даже если я буду вопить как сирена, вы все равно с конца парка не добежите до меня раньше, чем через три минуты. А за эти три минуты я могу войти в городскую статистику.

Абрахамс засмеялся.

— Ничего смешного, — сказала Эйлин. — Мы говорим о моей безопасности.

— Нравится мне эта девчонка, — смеясь, сказал Абрахамс.

— Передатчик ловит шепот с восьми метров, — сказал Маккенн.

— Ну и что? — сказала Эйлин. — Вам все равно потребуется три минуты, чтобы до меня добраться. Морри, может, ты пойдешь приманкой? Или ты, Микки? Наденете мой халатик и шапочку. А я посижу на краю парка, послушаю радио. Как вам?

— Мне правда нравится эта девчонка, — смеясь, повторил Абрахамс.

— А что ты предлагаешь? — спросил ее Маккенн.

— Я уже говорила. Под деревьями. Вы спрячетесь под деревьями в центре парка.

— Бессмысленно. Парень прочешет парк, увидит нас и поймет, что мы в засаде. С таким же успехом можно просто забыть обо всей операции.

— И пусть дальше насилует медсестер, — сказал Абрахамс.

Оба посмотрели на нее выжидающе.

Вот к чему в конце концов все в итоге сводилось. Нужно было показать им, что ты не хуже их, доказать, что готова рисковать так же, как и они рисковали бы в аналогичных обстоятельствах, доказать, что и у тебя есть яйца.

— Хорошо, — со вздохом сказала Эйлин.

— Серьги лучше снять, — сказал Маккенн.

— Я не сниму эти серьги, — сказала она.

— Медсестры не носят серег. Я никогда не видел медсестру в сережках. Он их заметит.

— Я их не сниму, — твердо сказала она.

«Вот так, — думала Эйлин, шагая по парку, — пусть я без яиц, зато в моих счастливых сережках, и с пистолетом в бюстгальтере, и с еще одним в сумочке, рядом с голосовым передатчиком, который улавливает шепот с восьми метров, как сказал Маккенн, который, должно быть, уже находится в двух с половиной минутах отсюда, на юго-восточном углу парка, тогда как Абрахамс — в трех с половиной минутах, на северо-западном углу».

Если преступник сегодня нападет, размышляла Эйлин, то сделает это здесь, на полпути через парк, подальше от уличных фонарей. По обеим сторонам дорожки шли ели, сосны, заснеженные кусты. Он выпрыгнет из-за деревьев, утащит меня с дорожки, как поступал с другими. Здесь он нападал последние три раза, здесь должен напасть сейчас. Его описания были противоречивы, как всегда бывает в таких преступлениях, как изнасилование. Одна из жертв говорила, что он черный, другая — что белый. Девушка, которую он ослепил, с рыданиями рассказала следователю, что преступник маленький, приземистый и сильный как горилла. Другие две медсестры утверждали, что он очень высокий, стройный, с мускулатурой тяжелоатлета.

Они по-разному описывали его одежду: деловой костюм, черная кожаная куртка с синими джинсами, спортивный костюм. Одна из медсестер полагала, что ему около сорока пяти, другая считала, что максимум двадцать пять, третья вовсе не имела никакого мнения о его возрасте. Первая медсестра сказала, что насильник — блондин. Вторая сказала, что на нем была кепка, вроде бейсбольной. Та, которую он ослепил… Ладонь Эйлин на рукояти револьвера в сумочке начала потеть.

Странно, у нее всегда потеют руки, когда она оказывается в трудном положении. Интересно, потеют ли руки у Маккенна, который был сейчас в трех минутах позади нее, или у Абрахамса, который был на таком же расстоянии от нее на другом конце парка. И еще интересно, слышен ли в их передатчиках стук ее каблуков по асфальту. Дорожка была расчищена от снега, но иногда встречались островки льда, и сейчас она обошла один из них и вгляделась во тьму. Глаза уже привыкли к темноте, и ей показалось, что под деревьями что-то движется. Она чуть было не замерла в испуге… впрочем, нельзя, хорошая приманка продолжит беспечно шагать, хорошая приманка позволит насильнику сделать ход, хорошая приманка… Ей показалось, что впереди раздался какой-то шум.

Ее пальцы сжались на рукояти револьвера.

Там кто-то насвистывает?

Беспокойно вглядываясь во тьму, Эйлин продолжала идти. Она уже миновала середину пути — Маккенн теперь был немногим больше, чем в трех с половиной минутах позади нее, а Абрахамс в двух с половиной минутах впереди, все равно слишком далеко, — когда увидела мальчика на скейтборде. Насвистывая, тот быстро катил ей навстречу, выписывая на дорожке изящные дуги. Не старше тринадцати или четырнадцати лет, без шапки, в синей лыжной парке и джинсах, ноги в кроссовках мастерски направляли скейтборд. Полночный свистун, уперев руки в боки, легко балансировал, наслаждаясь темнотой и тишиной пустого парка. Он приближался, по-прежнему насвистывая. Эйлин улыбнулась, и ее рука расслабилась на рукояти револьвера.

А потом вдруг он свернул к ней, присел, сместив вес на одну сторону доски, скейтборд выскользнул из-под него, полетел в Эйлин и больно ударил ее по ногам. Она потянула револьвер из сумки, но в ту же секунду мальчишка ударил ее по лицу. Револьвер выстрелил, оставаясь по-прежнему в сумке, проделав дыру, через которую вылетели кусочки кожи, сигареты, жевательная резинка и бумажные салфетки — но не передатчик, надеялась она, Иисусе, только не передатчик!

В следующие тридцать секунд — не могло пройти больше времени — ее палец рефлекторно сдавил спусковой крючок, и снова выстрел разбил тишину ночи. Их дыхание судорожно вырывалось изо ртов, смешиваясь, улетая по ветру; мальчишка ударил ее по груди, и ей вспомнились слова из руководства по психологическому взаимодействию: «в случае опасности быть жестоко избитым или убитым…», револьвер выстрелил в третий раз, парень ударил ее кулаком по губам — ребенок, всего лишь ребенок… Она ощутила во рту привкус крови, почувствовала, что слабеет, а он схватил ее за правую руку, вывернул ее за спину, заставляя опуститься на колени…

— Брось его! — дергая за руку, прошипел он. — Брось!

Ее пальцы разжались, револьвер с грохотом упал на асфальт.

Эйлин попыталась подняться, когда он встал к ней лицом, однако он толкнул ее обратно, да так сильно, что у нее перехватило дыхание. Парнишка попытался ее обхватить, и тогда она пнула его обутой в жесткий ботинок левой ногой, полы белого халата взметнулись, черный каблук ударил по бедру — но низко, слишком низко. Она спрашивала себя, сколько прошло секунд и где застряли Маккенн и Абрахамс, ведь говорила им, что план не хорош, говорила… Он начал бить ее по лицу. Сев на нее верхом, обеими руками он наносил пощечины, почему-то более болезненные, чем удары кулаком. Крупные мозолистые руки били по щекам и челюсти, снова и снова, голова Эйлин моталась от каждой пощечины, он навалился ей на грудь, вжимая в ее грудь… пистолет. Она вспомнила о пистолете в бюстгальтере.

Эйлин пыталась вывернуться, не вышло — руки были прижаты к земле его коленями, она попыталась повернуть голову, чтобы избежать очередной пощечины, и по-идиотски отметила, что белая шапочка медсестры так и лежит там, где упала.

Пощечины вдруг прекратились.

Был только мрак и звук его дыхания, вырывавшийся короткими, рваными всплесками. Руки насильника потянулись к отвороту халата. Схватились за ткань, дернули — отлетели пуговицы, — он потянулся к ее груди и снова замер. Он увидел пистолет, он не мог не увидеть пистолет. Его молчание пугало сильнее, чем до этого ярость. Один пистолет мог означать, что умная девушка знает: городские парки опасны. Второй пистолет, спрятанный в бюстгальтер, мог означать только одно. Эта девушка — коп.

Он переместил вес чуть вбок, и Эйлин поняла: он что-то ищет в кармане своих брюк. Она поняла: ищет оружие… «Он хочет ослепить меня!»

Страх обратился в лед. Холодный, ясный и твердый.

Она поняла, что не может рассчитывать на конницу или морскую пехоту, которые придут ей на помощь. Здесь, в этот момент, не было никого, кроме испуганной Эйлин, и никто не позаботится о маленькой Эйлин, кроме нее самой. Она воспользовалась тем, что вес насильника сместился влево, когда его рука полезла в правый карман — на долю секунды, но этого хватило, чтобы, приподняв левое плечо, оттолкнуться всем телом от земли и, добавляя свой вес и импульс, продолжить движение, которое начал он сам. Они перекатились, словно были настоящими любовниками, и он опрокинулся навзничь.

Его правая рука была все еще в кармане, когда Эйлин вскочила на ноги. Он быстро перевернулся, правая рука вылетела из кармана, и в ней, открываясь, щелкнул нож. В ту же секунду Эйлин выхватила из бюстгальтера «льяму». Он увидел пистолет в ее руке и, возможно, увидел ее взгляд, хотя луны не было. Ей нравилось думать потом, что произошедшее дальше не имело ничего общего со звуками торопливых шагов с севера и юга — ничего общего с приближением Абрахамса и Маккенна.

Он отбросил нож в сторону.

Сначала он попросил:

— Не бейте меня.

Потом попросил:

— Не выдавайте меня.

— Ты в порядке? — спросил Абрахамс.

Эйлин кивнула. Она никак не могла отдышаться. Рука, держащая пистолет, еще дрожала.

— Я бы убила его, — прошептала она.

— Что? — сказал Абрахамс.

— Совсем мальчик, — прошептала она.

— Надо вызвать «Скорую», — сказал Маккенн. — По-моему, она…

— Я в порядке! — яростно выпалила Эйлин, и оба подозрительно уставились на нее. — Я в порядке, — повторила она уже спокойнее и вдруг ощутила слабость и головокружение, и взмолилась про себя: «Только не отключись на глазах у двух ветеранов Чайна-тауна, только не отключись!» — и стояла там, глубоко дыша, пока тошнота и головокружение не прошли, и тогда она слабо улыбнулась и с иронией произнесла: — Что же вас так задержало?

Они провозились с Муром почти до четверти второго, и Клинг приехал домой только в два часа ночи. От Мура они получили, по сути, то, что и ожидали получить: то, в чем он сам пожелал сознаться. Примерно через восемь часов Карелла и Мейер отвезут Мура в суд, где клерк составит краткий документ, в котором будут перечислены обвинения. Этот так называемый «желтый лист» передадут судье на заседании, назначенном на то же утро, и он навсегда станет частью биографии Мура. Пока же оставалось только ждать, когда заработают жернова мельницы правосудия.

Клинг устал до предела, но первое, что он сделал, войдя в квартиру, это набрал номер Эйлин. Ему никто не ответил.

Он прослушал двенадцать длинных гудков, повесил трубку, набрал номер снова, медленно и осторожно, и выслушал еще десяток длинных гудков. Трубку никто не брал. Он раскрыл телефонную книгу полиции на букве «Р» и нашел номер Фрэнка Райли, копа, с которым он вместе учился в академии полиции и который теперь служил детективом второго класса в отделении Чайна-тауна. Он набрал номер участка, представился дежурному сержанту, а потом спросил, нет ли у них какой-либо информации об операции в парке Уорт-Мемориал, проводившейся той ночью. Дежурный сержант ничего об операции не знал и переключил его на отдел детективов, где Клинг побеседовал с усталым полицейским из ночной смены. Тот слышал, что все прошло, как планировалось, однако подробностей не знал. Клинг спросил его, все ли в порядке с детективом Берк, и полицейский ответил, что в отделении полиции Чайна-тауна нет служащего с таким именем.

Клинг размышлял, что предпринять дальше, когда раздался стук в дверь. Он пошел открывать.

— Кто там? — спросил он.

— Я, — ответила она. Ее голос звучал очень устало и тихо.

Он снял цепочку, отодвинул засов и открыл дверь. В коридоре стояла Эйлин в темно-синем бушлате, синих джинсах и черных ботинках. Ее длинные рыжие волосы свисали по обеим сторонам лица. В тусклом свете прихожей он видел, что ее бледное лицо покрыто синяками, а губы распухли.

— Можно войти? — спросила она.

— Входи, — сказал он. — Ты как?

— Устала.

Он запер за ней дверь и навесил цепочку. Когда он повернулся, Эйлин сидела на краешке кровати.

— Как все прошло?

— Мы его взяли. Совсем мальчишка, четырнадцать лет. — Она помолчала. — Я чуть его не убила.

Их глаза встретились.

— Ты не будешь очень возражать против того, чтобы заняться со мной любовью? — спросила она.