Глава двадцать вторая

Стоя у стойки бара в «Веселом Рампионе», Зоя пела и пела этому непрошибаемому деревянному столбу. Было далеко за полночь, медленно клонившаяся к горизонту луна за открытым окном осыпала блестками воды реки. Зал был до отказа набит музыкантами. Все были так взвинчены близким состязанием, что непременно вспыхнули и взорвались бы на месте, точно фейерверк, если бы не достаточное количество холодного пива. Голос Зои зачаровал всех, все пели вместе с ней, гремя оловянными кружками, если не было других инструментов. Но ее голос не тонул и в этом шуме. Она пела так, как требовал Кеннел, – чтоб раскололось даже ледяное сердце луны, очевидно, столь же неприступное, как и этот придворный бард, потягивавший вино в тени.

Это был бард герцога Уэверли, светловолосый, с холодным взглядом, ощетинившийся целым арсеналом инструментов – арфой, свирелью, флейтой и тамбуринами. Он единственный не был захвачен музыкой, хотя Зоя играла и пела именно для него, призвав на помощь все свое мастерство, чтобы заставить его моргнуть, улыбнуться, или хоть пальцем по столу постучать. Но он лишь равнодушно взирал на нее, время от времени поднося к губам бокал и поглядывая на луну, словно мог бы услышать ее музыку, плывущую в ночном небе, если бы только Зоя прекратила шуметь над ухом.

Наконец она оставила эту затею и, уступив черед другим, жадно припала к бокалу охлажденного вина, поставленному перед ней Чейзом. В отличие от уэверлийского барда, Чейз выглядел немного оглушенным.

– От твоих песен дрожь по спине, – сказал он. – Как будто покойников слушаешь. – Зоя, прищурившись, посмотрела на него, и он негромко рассмеялся, запустив пятерню в золотистые, точно подсолнух, кудри. – Ну, наверное, так пели в давние времена, до уличных фонарей и паровых трамваев, – он умолк, отвечая на ее нежный поцелуй. – А что, если ты победишь? Я же тогда тебя больше и не увижу.

– Что за мысли? – удивилась Зоя.

– Разве тебе это не приходило в голову?

– Не в этой жизни.

– Ты же будешь так занята придворными делами, что для меня и минутки не останется.

Секунду Зоя в сомнении смотрела на него, затем решительно покачала головой.

– Если бы да кабы… Давай не будем об этом думать. Оставим тревоги на потом.

Позже она снова запела, аккомпанируя себе на чьей-то арфе. Ничего особенного – простенькую, древнюю, как сама ночь, колыбельную, чтобы утихомирить толпу и склонить нескольких засидевшихся в трактире учеников отправиться куда следует – то есть спать. На этот раз никто не подпевал. Слушали, молча, неподвижно, со слипающимися глазами, словно вот-вот заснут, убаюканные колыбельной Зои, прямо на ногах. Но вот песня подошла к концу, и тишина пробудила всех ото сна. Безучастно глядя вокруг, протирая глаза, слушатели принялись собирать инструменты. Некоторые вывалились наружу, так и не сказав ни слова. Другие потянулись к стойке, за кружкой пива на посошок. Тогда бард из Уэверли вдруг тихонько заиграл на флейте, подражая колыбельной Зои. Звуки поплыли над толпой, флейта засверкала серебром, как лунные блики на воде. Оборвав мелодию незадолго до конца, он встал и сказал Зое через весь безмолвный зал:

– Будьте осторожны. Вы своим голосом разбудите камни, и тогда окажетесь в таком месте, куда совсем не ожидали попасть.

С кривой изумленной усмешкой он спрятал флейту в чехол на поясе и вышел, прежде чем Зоя сумела ответить.

Она отправилась спать вместе с Чейзом, а встала с рассветом, усталая и, с того самого момента, как открыла глаза, озабоченная семью различными вещами.

Первым делом следовало добраться домой, чтобы умыться и переодеться перед занятиями. Эта простая задача осложнилась, стоило Зое открыть дверь в башню. За кухонным столом над грудой книг сидели отец с Феланом. Кроме книг, на столе не было ничего, а на плите стоял только чайник, и тот холодный. Прервав разговор, оба взглянули на нее – рассеянно, но выжидающе, как будто она явилась по их повелению единственно для того, чтобы приготовить им завтрак.

В ответ Зоя смерила обоих раздраженным взглядом. Они даже не подумали о том, как она может быть измотана, и не смогли сами пожарить себе яичницу! Фелан выглядел не менее усталым, чем она, волосы его стояли дыбом от непрестанного почесывания в затылке, а взгляд был настолько отсутствующим, что о его заботах оставалось только гадать. Не менее странно выглядело и лицо отца. Уж не наградил ли один из них кого-нибудь ребенком?

Вооружившись остатками терпения, поскольку тоже была голодна, Зоя сняла с крюка сковороду.

– И вам доброго утра.

Фелан, наконец, встрепенулся.

– Прости.

– Доброе утро, девочка моя, – рассеянно сказал Бейли. – Фелан принес назад еще несколько счетных книг.

– И ты не предложил ему кофе? Ах, ты его даже не сварил. Нет, не волнуйся, я сделаю.

Услышав, как отец опустился обратно в кресло, Зоя беззвучно вздохнула, поставила на огонь чайник, чтобы сварить им кофе и приготовить себе чаю, и начала рыться на полках в поисках хлеба, яиц и фруктов. Разговор за ее спиной возобновился.

– Значит, ты закончил работу?

– Почти. Конец близок. Осталось только понять – вернее, отыскать одну вещь.

– Не могут ли тут помочь мои книги?

– Вряд ли. Я нашел это имя в других источниках – в частной переписке и придворных хрониках. Некий бард по имени Уэлькин. В приходо-расходных записях он не упоминается.

– Уэлькин… – задумчиво пробормотал отец Зои.

– Вам знакомо это имя?

– Пытаюсь припомнить. Расскажи о нем что-нибудь.

Мысли Зои вновь устремились к предстоящему состязанию. Оно было так близко, что даже руки, взбивавшие яйца в раскаленной сковороде, холодели от предвкушения. Кеннел вызвал ее во дворец для последних напутствий – возможно, затем, чтоб вдохновить выведать у Кельды, что тот намерен играть. Обычное дело: состязающиеся барды нередко пытались оставить противников без шансов, исполняя их песни первыми. Но Кельда только посмеется над этим и сыграет все, что угодно, в десять раз лучше любого другого. Его не смутить ничем – уж это-то Зоя давно поняла. Этому барду было по силам и сманить самоцветы с арфы Деклана, и безошибочно отыскать ту единственную верную ноту, что разбивает сердца и рвет струны.

– Зоя?

Ну вот, стоило только подумать о нем – и яичница чуть не сгорела! Сдвинув сковороду к краю плиты, Зоя отвернулась, чтобы нарезать хлеб, и обнаружила, что Фелан смотрит на нее, да так пристально, что под его взглядом сделалось не по себе. Она улыбнулась ему, но это его не обмануло.

– Ты не влюбилась? – без обиняков спросил он.

Отец резко встал, потянувшись за чашками, и ножки его кресла заскрежетали о каменный пол.

– Нет. Конечно, нет. У кого сейчас есть на это время? Нет, никаких влюбленностей – кроме Чейза. Просто занята по уши. Ты уже решил, что будешь играть в первый день? – Фелан посмотрел на нее так озадаченно, словно она спросила, что он собирается надеть на собственные похороны. – На состязании, – напомнила Зоя, изумленная тем, что он мог забыть о состязании хотя бы на миг.

– А-а, вот ты о чем…

– Но ты же не передумал?

– Да, я ведь обещал. Вот только…

– Ты тоже по уши занят – своей работой?

Намазывая хлеб маслом, Зоя еще раз взглянула на Фелана и удивилась внезапному румянцу на его щеках. Что бы ни заставило его покраснеть, это была не его нескончаемая статья. Она быстро отвернулась, потянулась к сковороде, но тут же махнула рукой, безнадежно глядя на спекшееся черно-желтое месиво.

– Ничего страшного, – мягко сказал Бейли.

– У меня никогда ничего не пригорало!

– Ничего, съедим.

– Сядь, – резко сказал Фелан. – Где тарелки, я и сам знаю. А то будешь мучить себя до тех пор, пока от тебя ничего не останется, кроме костей да звучащей в них музыки.

Благодарно улыбнувшись, Зоя опустилась в кресло и прикрыла глаза ладонями. Учуяв аромат чая, она приоткрыла глаз, обнаружила прямо перед собой чашку и чайник, подняла крышку и уставилась на чайные листья, медленно оседающие на дно. Фелан с отцом двигались за спиной, гремя вилками и хлопая дверцами буфета.

– Значит, упоминаний об Уэлькине в какое-нибудь другое время, кроме дней первого состязания, ты не нашел?

– Нет. До сих пор ищу. Судя по тому, что известно на данный момент, он, как и Найрн, исчез и с равнины, и из истории, хотя большинство очевидцев прочили его в победители.

– О ком вы говорите? – спросила Зоя, не отрывая глаз от чаинок.

– О таинственном незнакомце, явившемся на первое состязание бардов, – пояснил Фелан. – Происхождение неизвестно, при себе не имел ничего, кроме видавшей виды арфы, и к концу первого же дня вогнал в трепет всех придворных бардов. А к концу третьего дня сошелся с Найрном в финальном поединке за титул первого королевского барда только что созданного королевства Бельден. Один из них должен был победить.

Разом забыв о чайнике, Зоя вскинула голову.

– Первым королевским бардом стал Блассон Персер из Уэверли!

– Верно.

– Так что там произошло? Уэлькин… Имя – словно из сказки. Где ты его нашел? В фольклоре? В какой-нибудь «Балладе о Найрне и Уэлькине»?

– Нет.

– И они оба просто взяли да исчезли? Это подтверждено документами?

Фелан усмехнулся. Его лицо было бледно, как кость.

– Будет подтверждено.

Зоя сощурилась.

– Фелан, что ты скрываешь?

– А что скрываешь ты? – возразил он.

– Скажу, когда смогу, – поспешно, пока в ход не пошли слова вроде «волшебства», «тайны» и «заброшенной канализации», наверняка встревожившие бы благонравного отца, пообещала Зоя.

– Вот и я скажу, когда смогу, – кивнул Фелан, на миг задержав на ней взгляд серых, словно сталь, глаз.

Когда все покончили со злополучной яичницей, Зоя накинула поверх вчерашней одежды мантию и провела урок с учениками. После этого у нее наконец появилось время помыться и переодеться во что-нибудь более подходящее для визита к придворному барду короля. Пока трамвай вез ее вниз по склону и по дороге вдоль реки, она размышляла над работой Фелана. Согласно его изначальным намерениям написать ее как можно быстрее, без лишних хлопот, статья должна была выйти сухой, как пыль. Вместо этого она выпила из него всю кровь и подкинула ему такие секреты, которыми он не захотел поделиться даже с Зоей. Что ж, они квиты – у нее тоже есть от него секреты. И, судя по всему, ни он, ни она никак не могли разобраться в том, о чем упорно молчали. Таскать на плечах такой груз, когда силы нужны для состязания, и так нелегко, а необходимость скрывать все это от Кеннела была и вовсе не ко времени.

К счастью, Кеннел был так поглощен собственной одержимостью и честолюбивыми замыслами касательно Зои, что не заметил смятения в ее голове. Он совершенно поправился и, воспламененный внезапным видением смерти вкупе с образом сказочного злодея, им же самим созданным из Кельды, играл более искусно и зажигательно, чем когда-либо. Ах, как Зое хотелось, чтобы он передумал, чтоб велел всем, включая Кельду, отправляться по домам, и провел последние годы жизни в игре на арфе! В конце концов, на этом настаивал даже сам король! Но нет, Кеннел был непреклонен: Зоя должна занять его место, иначе королевство падет.

– Я подумал над тем, что тебе стоило бы сыграть на первом этапе состязания, – сказал он, когда они уединились в галерее для музыкантов.

– Но вы велели играть…

– Да, помню, но я ошибался. У меня для тебя есть превосходная баллада.

– Но…

– Тихо! – цыкнул он, опуская пальцы на струны. – Слушай.

Выбор песни для Зои снова напомнил Кеннелу собственный опыт участия в последнем состязании бардов. Он предупредил Зою об одном, дал несколько практических советов насчет другого, вспомнил украшенную за годы повторений множеством деталей не хуже настоящей баллады историю о двух не слишком искусных, зато очень напористых музыкантах и хитростях, учиненных ими друг против друга – о расщепленной свирели, о внезапно обвисшей коже барабана, о пропавшей с арфы струне…

Вспомнив все это, он вновь помрачнел и призвал ее остерегаться подобных трюков со стороны Кельды.

– Кельде нет нужды жульничать, – без обиняков ответила Зоя. – Все, что ему нужно – просто играть.

Ничуть не убежденный этим, Кеннел покачал головой: в его воображении Кельда был способен на все. И Зоя знала: так оно и есть, вот только истинных способностей Кельды Кеннел не мог бы представить себе и в самом мрачном расположении духа.

Наконец Кеннел отпустил ее. Спустившись с галереи вниз, она тут же наткнулась на поджидавшего ее Кельду.

Судя по искоркам веселья, плясавшим в его глазах, он слышал каждое слово.

– Последний урок? – беспечно, ничуть не заботясь о том, что его прекрасно слышно и за перилами галереи, спросил он.

Ни слова не говоря, вынуждая его следовать за ней туда, где их не смогут услышать, Зоя вышла из парадного зала. Оказавшись в тихом коридоре, она повернулась к Кельде.

– Не знаю, кто ты и что ты такое… – несмотря на все упражнения, голос дрожал. – Твоя сила удивительна и ужасна. От твоей музыки тает сердце. Да, я это знаю. Знаю и другое: когда мы выйдем друг против друга, вся ложь, за которой ты прячешься, исчезнет, останется только музыка и сила. Я постараюсь ответить всем, чем смогу. Возможно, в сравнении с таящимися в тебе карами и сокровищами это будет просто безделица – букетик полевых цветов, пара блестящих медяков… Но – будь что будет. И потому… Не нужно прятаться от меня под этой личиной. Это лишь еще одна ложь. Сделай одолжение, избавь меня от нее, прежде чем превратишься в то, чего я даже не смогу узнать.

Не дожидаясь ответа, она отвернулась и направилась к главному входу. И всю дорогу прислушивалась ко всему тому, о чем он промолчал.

Новая заря возвестила о себе лучом света и трубным пением горнов, призывавших бардов из гостиниц и усадеб, из школы, из замка, из палаток, со дна яликов, из-под трактирных столов, собраться под золотым оком летнего солнца, чтобы играть и петь, пока не останется только один, лучший, а прочие не замолчат.