Глава 9

Я не знала, как мне быть с Форбсом. По дороге в морг я думала о том, стоит ли мне говорить с Гилли о странном поведении Форбса. На что он надеялся, заставляя меня думать, будто полиция преследует его, или о том, что его считают главным подозреваемым в убийстве Ловенталя? Это нечто посерьезнее, чем причуды подростка, пытающегося привлечь к себе внимание. Я вспомнила его протест, высказанный Ричарду, ненужный и смутивший всех. Не добивается ли он того, чтобы его действительно заподозрили? Это похоже на мазохизм!

Было несколько минут двенадцатого, когда я приехала в морг. Когда я остановила машину, семья уже уходила и провожавший их Гилли прощался с ними на лестнице. Снова мне пришлось предложить Гилли подвезти его домой, и мы опять погрузили его велосипед в мой багажник. Я рассказала ему, что произошло в тюрьме, о пленке, которая ждет его дома, и о том, что ребята скоро будут на свободе.

— Все было затеяно со злым умыслом, Гилли. Они спровоцировали эту потасовку. Ребята попали в ловушку в коридоре… Это было ужасно.

— Простите, что я втянул вас в это.

— Вы знаете помощника шерифа по имени Таркингтон?

— Он механик, работает в магазине по продаже автомобилей «шевроле». Он из спецотряда О’Мэлли.

— Я ему не понравилась, — сказала я. — Между ним и миссис О’Мэлли что-то есть?

— Давайте рассмотрим всю ситуацию, — ответил Гилли. — Если, конечно, вы готовы посплетничать о Хиггинсе. Или предпочитаете ничего о нем не знать?

— Он ожидал, что я все узнаю, по сути он даже готовил меня к этому, и сказал мне, что судить я буду сама.

— Он самоуверен. Так вот, как все это началось. Миссис О’Мэлли, урожденная Энни Райан, была весьма сексуальной девицей. Ее мать и ее подруга, жена Хиггинса, ныне покойная, — ну, вы это сами знаете, — решили пораньше выдать девицу замуж, чтобы она не натворила чего-либо. Сам Хиггинс принял в этом живейшее участие, а когда жребий пал на молодого ветерана войны Джона Джозефа О’Мэлли, которому Стив Хиггинс оказал политическую поддержку, все были довольны, кроме Энни. Тогда Хиггинс, чувствуя, что дело может провалиться, взял все в свои руки, и скажу со свойственной мне прямотой, что подхватил он это вовремя и так умело, что все пошло на лад, и всех это устроило, даже капризную Энни. В пивных поговаривали, что когда Хиггинс решил, наконец, убрать свои руки с Энни, Джон Джозеф сам попросил его еще повременить. Но потом многое уже переменилось. На выборах прошлой осенью О Мэлли получил восемьдесят процентов голосов, да и Хиггинс, возможно, уже порастратил былую мужскую удаль и силу, и теперь ему достаточно одной любовницы.

— Может, вернемся к тому, что случилось в тюрьме?

— Что ж, я не удивлюсь, если в то время, когда кто-то из ребят надеется вытянуть козырную карту, в руках у Тарки все тузы.

— Мне как-то странно все это. Я считала полицейских законопослушными гражданами и настоящими профессионалами.

— Не вы одна, есть много старых леди, которые разделают ваше заблуждение, и на выборах истово голосуют за них.

— Жаль, я забыла свои старушечьи кеды, — печально сказала я.

— Не обижайтесь, Кейт. Но незнание не есть невинность.

— У меня такое чувство, будто меня использовали.

— Значит, нас уже двое, — сказал Гилли. — Давайте прослушаем, что записано на пленку, прежде чем они решат разобраться и со мной тоже.

Когда Гилли, подходя к дому, подал голос, Нора, прежде чем открыть нам дверь, отодвинула от нее стул.

— Ну, чего ты боишься? — пожурил ее Гилли.

— Злых духов, — ответила Нора и вернулась к кофейному столику, с разложенными на нем книгами. — Я плохо отличаю дурных людей от хороших.

Я прекрасно понимала, что она чувствует.

Понимал и Гилли.

— Между нами нет никакой разницы, только они по одну сторону, а мы по другую.

— И у них есть деньги, — добавила Нора. Гилли дошел за пленкой.

— От Йегера ничего не слышно?

— Нет. Отец сказал, что еще одна ночь в тюрьме им не повредит. Это даже лучше для них и их дела, если они невиновны.

— Их вот-вот выпустят, — сказал Гилли. — Будет очень странным, если они не появятся здесь. Нора, последнее собрание записано на пленку. Ты сможешь застенографировать его, а потом сделать расшифровку?

Гилли озвучил пленку, повторяя куски ее по просьбе Норы и называл имена ораторов, которых узнавал по голосам. Лишь только после того, как они обсудили Норину расшифровку, я наконец поняла, что происходит.

Нора и я занялись перепечаткой. Мне захотелось также записать все, что произошло в тюрьме.

— Печатайте, леди, печатайте, — подбадривал нас Гилли, готовя кофе.

Мы пили кофе и ждали, однако ребята так и не появились. Нора, отдохнув, прочла мои записи и вернулась к своей работе. Гилли помог мне разобрать некоторые места в расшифровке и уточнил смысл.

Закончив свой экземпляр, я передала его Гилли. Он только что дочитал мой отчет о том, что произошло в тюрьме.

— С таким, как Кенби, я не прочь познакомиться, — промолвила я.

— Этого я и опасался, — сказал Гилли, но он имел в виду запись на пленке. — Ни единого слова о мерах безопасности на шахтах, а это главная цель нашего движения.

— Кажется, они поменяли приоритеты, — заметила Нора.

— Это всегда случается с молодыми радикалами, — задумчиво произнес Гилли. — До тех пор, пока они не взорвут что-нибудь и не разберутся, что еще им осталось делать. Чем больше людей работает в шахтах, тем выше достаток у всех и тем больше угольной пыли в воздухе и ближе катастрофа. Но мы еще не готовы ко всему этому! И тем не менее я не хотел бы, чтобы сейчас в нашем Братстве произошел раскол.

Гилли попытался дозвониться кому-нибудь из тех, кого мы ждали, хотя было уже за полночь. Нора прокомментировала слово «дикий» в моих заметках о событиях в тюрьме, а потом добавила:

— Должна сказать, что доктор Форбс кажется мне последним, кто понимает то, что происходит.

— И как это по-вашему характеризует его, Нора?

— Я не мастер давать оценки таким личностям, как доктор Форбс. Да и найдется ли такой мастер? Но я хотела бы сказать… — кому это нужно?… Нет… На самом деле я хотела сказать, что каждого интересует только свое… и за это он готов драться.

Когда Гилли присоединился к нам после безуспешных звонков по телефону, он был расстроен.

— Никто ничего о них не слышал, — сказал он и проворчал под нос что-то об университетских олухах. — Я все равно уверен, что они придут сюда, — добавил он, но в его голосе было еще меньше убежденности, чем прежде.

Мы съели яичницу-болтунью и ждали, снова заварив кофе. Разговор шел о чем угодно, но не о главном. Я даже рассказала о своей случайной встрече в студгородке с двумя студентами с факультета общественных наук, которых ничуть не тронула чья-то смерть на физическом факультете.

— Вот так и живем, — сказала Нора. — Думать о других? О, эти времена уже прошли, разве что радикалов что-то еще волнует.

— А я по-прежнему влюблена в поколение, которому до всего есть дело, — сказала я.

— Таким был Папа, — промолвил Гилли. — Однако я все же не понимаю, почему он не позволил Йегеру провести собрание в кабинете. Возможно, он ему самому для чего-то понадобился.

— Вполне возможно, — сказала я. — Ведь он зачем-то пошел туда.

Мне все же придется, подумала я, рассказать О’Мэлли о том, что Ловенталь звонил Форбсу и просил его зайти к нему в университет. А вдруг это одна из невротических выдумок Форбса? Нельзя позволить, чтобы это стало и моей проблемой. Завтра же я еще раз попробую убедить Форбса самому все рассказать шерифу.

— Знаете, мы готовились к грандиозному спектаклю с участием старика, — промолвил Гилли, глаза его потеплели от воспоминаний. — Мы собирались поставить «Бурю» Шекспира и дать ему роль Просперо. Он ходил по деканату и говорил всем: «Я буду играть Шекспира, я пойду по стопам своего сына». Он участвовал во всем, кроме разве продажи билетов. А потом однажды вдруг сказал: «Гилли, все кончилось. Как могу я запомнить наизусть все эти слова?»

— Он был очень приятным человеком, — промолвила Нора.

— О, да. И он парень не промах.

— Однако… — непроизвольно вырвалось у меня.

Гилли понимающе кивнул.

— Кстати, Борк любит рассказывать об этом казусе, а если кто-то не находит в нем ничего такого, чему следует удивляться, тут же сообщает: «Только представьте себе, этот человек держит в своей памяти тысячи математических уравнений!» Борк чертовски впечатлителен.

— Мне нравится Борк, хотя я почти не знаю его, — сказала я.

— Он на то и поставлен здесь, чтобы всем нравиться. А вот на похоронах сегодня вечером его не было.

— Вы не дали бы за него и четвертака, не так ли, Гилли?

— Я не терплю третьесортных посредственностей в первоклассных учебных заведениях. Они как вяло текущая заразная болезнь, симптомы которой распознаются слишком поздно.

— Гилли, скажите, только без предвзятости, как Ловенталь относился к Форбсу?

Он широко улыбнулся.

— Я? Без предвзятости? — но он тут же посерьезнел. — Старик многое принимал как должное, особенно когда речь шла об уважении к нему. Ричард как-то рассказывал, что отец грозился убить его, если он подастся в науку. Как бы удачлив он ни был, ему этого всегда было мало. Но, думаю, старик уважал Форбса. Есть одна область, где Форбс был искренне верен себе — это наука. Она единственное, чему он отдается полностью, до конца.

— Я знаю. Для некоторых людей — это самая трудная задача их жизни. Вы никогда не предлагали актеру сыграть самого себя?

— Вот как? Вам он нравится, Кейт? — промолвил Гилли.

— Что-то в нем есть, — ответила я, оставив, однако, вопрос открытым. Потому, что сама не знала ответа.

Я посмотрела на циферблат. Было два часа.

— Подождите, когда передадут новости по радио, — предложил Гилли. — Боюсь, что только так мы что-нибудь узнаем. — Он был удручен.

Мы все втроем понесли свои тарелки в мойку на кухне. Нора по дороге обняла Гилли за плечи. Мне вдруг вспомнился могильный холодок губ Форбса, когда он меня поцеловал.

Потом мы уселись вокруг кухонного стола в ожидании, когда заговорит радио.

— Я почему-то почувствовал себя стариком, — промолвил Гилли.

— Старым и грязным? — спросила Нора.

— Нет, даже не это.

— А у меня такое ощущение, будто что-то произошло, о чем мы должны были бы знать, но почему-то не знаем, — промолвила я.

— А мне кажется, что наш дом — это ковчег и вокруг нас бушуют волны, — промолвила Нора.

— Мне же чудятся призраки старой таверны двадцатых годов, торгующей контрабандным виски. Снаружи нас бесшумно окружают таможенники, — фантазировал Гилли и включил наконец радио. Сигналы точного времени взорвали тишину. Гилли уменьшил звук, и передача новостей началась.

Мы молча переглянулись и еще ближе придвинулись к радиоприемнику.

Когда новости прервались и началась передача рекламы, я обратила внимание Гилли на то, что в некрологе, напечатанном в газете «Индепендент», отсутствовало упоминание о Лейпцигском университете, хотя оно было в той фотокопии некролога, которую дела мне Нора.

— Большая грязная игра! — выругался Гилли, а затем добавил: — Уверен, что Ричард ничего об этом не знает. А Форбс? Да, как с ним теперь?

Я посмотрела на него, но ничего не ответила.

Гилли, тихонько свистнув, привлек наше внимание к словам диктора:

— Кто сказал, что это «общепризнанная организация»? — возмутился Гилли, обращаясь к радиоприемнику.

Гилли выключил радиоприемник, но еще долго смотрел на него, как на своего врага.

— Какая опасная интрига! Какая наглость!

— И глупость, — добавила я.

Гилли продолжал разговаривать, обращаясь к приемнику.

— Захотелось стать мучениками? Поторопились, идиоты!

— Боюсь, что эту молодежь вам никогда не переубедить, — заключила я. — Впрочем мне пора восвояси.

Пес Барнаби сидел в ожидании у порога. Когда Гилли открыл дверь, пес проскользнул в нее мимо меня. Гилли на мгновение снова прикрыл дверь:

— Что вы скажете о вашем друге Форбсе в свете информации из Лейпцига?

Я только покачала головой. Увы, никаких комментариев.

— Он связан с ФБР?

Эта мысль не приходила мне в голову. Я не знала, какие догадки осенят меня в этот холодный предрассветный час.

— Он мог бы быть стать подходящим кандидатом в информаторы, — сказала я, — но сейчас не думаю, что он является таковым.

Гилли попытался улыбнуться.

— Жаль, что вы не в моей команде, Кейт. Такая лояльность, как ваша, просто бесценна.

Залаял Барнаби.

— Подождите, я только возьму фонарь, — сказал Гилли. — Проклятые еноты опять сбросили крышки с мусорных баков.

Когда Гилли вернулся, Барнаби затих. Я попрощалась с Норой и с ним и вышла во двор. Гилли свистнул, но Барнаби поблизости не было. Он навел луч фонаря на дорожку, в конце которой я оставила машину. Барнаби сидел в нескольких шагах от машины. Гилли снова свистнул, и тут собака, подняв голову, громко по-волчьи завыла, нарушив ночную тишину. Холодная дрожь проняла меня. Барнаби поднялся и пошел нам навстречу, словно ожидал награды за доброе дело.

Гилли откашлялся и небрежно, как ни в чем не бывало, сказал:

— Давайте оставим вашу машину на ночь у меня, Кейт. Я отвезу вас домой на машине Норы.