Э. Э. Каммингс
Предисловие [ко второму изданию романа «Громадная камера» (1934)][353]
Не бойтесь!
— Но я ни разу не видел ни одной Вашей нарисованной картины и не читал ни одного написанного слова —
Ну и что?
Итак, Вам 38 лет?
Точно.
И только что закончили свой второй роман?
Так называемый.
Под названием e-i-m-i?
Да.
А как произносится?
«Эй» как в неопределенном артикле а, «ми» как в личном местоимении те: с ударением на те.
И что означает?
Есмь.
И как Есмь в сравнении с Громадной камерой?
Положительно.
Они ведь совсем не похожи, так?
Когда вышла Громадная камера, некоторые ожидали от нее военной книги; и были разочарованы. Когда вышла Эйми, некоторые ожидали новой Громадной камеры; и были разочарованы.
Но разве Громадная камера не связана с войной?
В ней используется война: с целью исследовать непостижимую громадность, столь неимоверно отдаленную, что она оказывается микроскопической.
Когда Вы писали эту книгу, Вы смотрели через войну на что-то очень большое и очень далекое?
Когда книга писалась, я наблюдал ничтожную долю чего-то невероятно более отдаленного, чем любое из солнц; чего-то более непредставимо огромного, чем громаднейшая из вселенных —
То есть?
Человеческий индивидуум.
Ага! А как насчет Есмь?
Кое-кто решил тогда, что Громадная камера — книга не просто о войне, а о классовой войне, и тут появилась Эйми — ага! сказали некоторые; вот еще одна грязная насмешка над капитализмом.
И были разочарованы.
Sic.
Вы думаете, те, кто разочаровался, действительно презирали капитализм?
Я чувствую, те, кто разочаровался, нереально презирали себя самих —
А Вы реально презирали Россию.
Россия, чувствовал я, — более смертоубийственна, чем война; когда презирают националисты, они презирают, просто убивая и калеча людей; когда презирают Интернационалисты, они презирают, категоризируя и классифицируя людей.
Короче, оба Ваши романа не оправдали ожиданий людей.
Эйми — опять же индивидуум; более сложный индивидуум, еще более громадная камера.
А автор ее — как Вы сами себя называете? живописец? поэт? драматург? сатирик? эссеист? романист?
Художник.
Но не успешный художник, в смысле популярности?
Не говорите глупостей.
При этом Вы, вероятно, считаете свое искусство жизненно важным и значимым —
Невероятно.
— Для мира?
Для меня самого.
А как насчет мира, г-н Каммингс?
Я живу во множестве их: какой Вы имеете в виду?
Я имею в виду повседневный будничный мир, в котором есть я, Вы, миллионы из миллионов мужчин и женщин.
И что?
Не приходило Вам в голову, что люди в этом так называемом нашем мире не интересуются искусством?
Da da.
Вам не жаль этого?!
С чего бы это.
Если бы люди больше интересовались искусством, Вы как художник были бы более широко востребованы —
Более широко?
Конечно.
Не более глубоко.
Глубоко?
Любовь, например, глубже лести.
А — но (раз уж Вы об этом) разве любовь не устарела слегка?
Смею сказать.
А разве Вы не должны быть ультрамодернистом?
Смею сказать.
А я смею сказать, Вы не смеете сказать точно, почему Вы считаете свое искусство жизненно важным —
Благодаря смею сказать моему искусству я способен стать самим собой.
Ну и ну! Не звучит ли это так, что те, кто не художники, не могут стать самими собой?
Разве это так звучит?
Что, как Вы думаете, происходит с теми, кто не художники? Кем, Вы думаете, становятся те, кто не художники?
Я чувствую, что они не становятся: у меня ощущение, что с ними ничто не происходит; мне кажется, из них выходит отрицание.
Отрицание?
Вы перефразировали это пару минут назад.
Как?
«Так называемый наш мир»
Трудиться с детской иллюзией, что экономические силы не существуют, а?
Я есмь трудящийся.
Ответьте на один вопрос: экономические силы существуют или нет?
Вы верите в призраков?
Я сказал, экономические силы.
И что?
Это надо же! Там, где невежество — блаженство… Послушайте, г-н Большая голова с маленькой буквы —
Вот черт!
— Боюсь, Вы никогда не испытывали голод.
А Вы не бойтесь.
Нью-Йорк, 1932