Глава четвёртая

Следующей нашей кандидатурой был политик более высокого ранга, чем тот дед. Но мы подсадили ему симбионта не сразу – сперва изучили всю прессу, включая самую жёлтую, и подождали, чем наша авантюра кончится. Русские газеты писали про случай сочувственно: дедушка старенький, нервишки слабенькие, ему бы чем по трибунам скакать – дома сидеть, внуков нянчить, а противостояния двух культур и более крепкая психика не выдержит. Латышские газеты отчаянно искали руку Москвы и додумались до того, что деда обработал какой-то засланный гипнотизёр.

Если совсем честно – дед порядком надоел, националисты уже думали, как от него избавиться. Он был той самой палкой о двух концах: перед выборами он превосходно трындел про русскую угрозу и собирал для национально-озабоченных партий перепуганный электорат, после выборов он нёс ту же чушь – но тогда уже наступало время коммерции, а кому надо, чтобы возмущённая толпа шла бить российские витрины, в которых выставлены латтонские шпроты?

А вот другой наш избранник был малость поумнее – и потому вреда приносил гораздо больше.

Он по каменным трибунам не шлялся, и нам пришлось потрудиться, пока мы изучили его маршруты и график выступлений перед широкой публикой. Нам повезло – удалось подобраться к нему как раз накануне его выступления по поводу русских школ.

У нас троих о школе не самые лучшие воспоминания. Раздолбайство Деда, упрямство Мухи (он хлопнул дверью класса в шестнадцать с половиной, и больше его туда загнать не удавалось) и мой здоровый пофигизм – это всё само собой, но против нас были страшные тётки, замотанные и плохо знающие свой предмет. Каждый из нас мог клясться, что собственными руками положил бы под свою школу динамит, если бы только ему дали нужное количество. И все мы трое понимали, что если не будет русских школ – родители останутся без детей. То есть они их нарожают – но потом из этих детей сделают латтонцев, которые будут стыдиться своих русских предков. Таких мы тут уже видали!

А этот политик как раз и убеждал родителей, что лучшее будущее для детей – стать латтонцами. Красиво убеждал, со слезой в голосе.

С ним вообще получилось забавно. Когда он заговорил по-русски, все сперва решили, что это он к русским родителям обращается, тем более – на него телекамеры смотрят, красивый жест, однако! В зале сидели свои люди, они стали аплодировать. Но потом группа поддержки забеспокоилась – сколько ж можно по-русски шпарить? Кто-то из своих подошёл к нему, пошептал в ухо, в ответ наш избранник что-то шепнул опять же по-русски, и понемногу до всех дошло: и этот пал жертвой гипноза!

Мы об одном жалели – это не был прямой эфир. Он классно говорил, почище любого артиста!

Стали высматривать следующую жертву. Высмотрели – довольно вредную тётку, которая с пеной у рта защищала гибнущую латтонскую культуру. Мы что-то признаков гибели не замечали – в свою культуру Латтония вкладывала неплохие деньги. Но и самой культуры тоже не замечали – на дворе не начало девяностых, когда всем казалось, будто начнём ходить в латтонские театры, и народы, распри позабыв, в счастливую семью объединятся… или в единую? Или в великую?.. Пушкин? Гёте? В общем, народы не соединились, зато начались всякие безобразия.

Тётка рвалась к власти. Нетрудно представить, на что способна баба с куриными мозгами, получив власть. Мы опять стали следить за жертвой – сперва через Интернет, потом, как выразился Дед, в полевых условиях.

И тут мы совершили ошибку. То есть тогда это было ошибкой. Как выяснилось потом, пользы от неё оказалось больше, чем вреда.

Политику симбионта подсаживал Муха. У него самая неприметная внешность. Деда посылать – лучше сразу взять клоуна из цирка, на него все будут таращиться. Я тоже мало похож на здешнего патриота. А Муха – самое то. К тому же он как-то освоился с симбионтом – пока Наташка сидела с матерью, Муха делал за неё переводы. Времени на это уходило очень мало – деньги, впрочем, тоже были не ахти какие, но каждая крона имела значение. К тому же симбионт получал своё «равновесие» – сперва политик вещал по-русски, потом Муха бормотал по-латтонски.

Тётке симбионта подсаживал тоже Муха. Он же и выманивал.

А потом мы присмотрели одного тележурналиста, великого защитника национальных ценностей. Тут-то и вышел облом. Как мы потом догадались, какой-то ретивый патриот снимал на камеру и того политика, и ту тётку. Он и обнаружил, что рядом с этими людьми засветился один и тот же невысокий парень. Патриот оказался бдительным – побежал с доносом в полицию безопасности, которая как раз была обязана искать московского гипнотизёра. По крайней мере, вся латтонская пресса от неё этого требовала.

Хорошо, что я был рядом с Мухой. Так, на всякий случай. После той истории с Андреем мы вдруг осознали – друг дружку надо беречь. Когда Муху стали вязать какие-то крепкие ребятишки в простых курточках, я его отбил. Как? Ну, я же не только перед монитором сутками сижу. У нас, кладоискателей, бывают такие драки, особенно когда выходим в поле, что если ничего не уметь – найдут твоё скукоженное и протухшее тельце грибники осенью, и это ещё в лучшем случае.

Меня выручило то, что от меня не ждали агрессии. Эти ребятишки подставили мне спины.

А потом мы с Мухой кинулись наутёк. Было не до слов – нужно было запутать следы.

К счастью, с нами не случилось Деда. Он малость отяжелел. Или нам бы пришлось тащить его за руки – и всех троих бы загребли, или пришлось бы бросить его – это ещё хуже.

Мы неслись к знакомому проходному двору. Его изюминка в том, что всем известны два выхода, а Муха знает третий, совершенно неожиданный – через магазин. Туда выходит задняя дверь склада, и она обычно открыта, хотя вид у неё несокрушимый – железная, в облупившейся краске и толще танковой брони.

На подступах к этой двери мы и налетели на Тимофея. Он был с одним парнем из своей компании – его сперва звали Шпрот, потом Швед, потом ещё что-то придумали, но не прижилось.

– Сволочь… – выдохнул Муха. – Сдаст…

Ясно было, что Тимофей сообразил, куда нас понесло, и, сделав небольшой круг, перекрыл нам выход, чтобы местная безопасность взяла нас тёпленькими. И мы не могли рвануть на себя железную дверь – то есть могли, конечно, да только Тимофей со Шведом сразу бы бросились туда за нами.

– Придётся, – сказал я, имея в виду дверь.

Её и без спешки открыть за один миг не получится – тяжёлая, зараза, и заедает. Но другого пути для бегства у нас не было. Я встал лицом к Тимофею, а на лице изобразил месседж: вот только сунься! Муха вцепился в дверь, как обезумевший кот, когтями и стал её тянуть, чтобы получилась щель. А если щель – то можно уже ухватить поудобнее.

– Идиоты, – сказал Тимофей. – Держи, Гость.

У него был нож – ну, с таким ножом только на медведя ходить. В нашем деле штука полезная – не для драки, понятно, а если нужно что-то деревянное расковырять. Этот нож Тимофей протянул мне, как положено, рукоятью вперёд, я вогнал его в щель и отжал дверь настолько, чтобы ухватить руками. Она подалась. Муха вставил ногу.

Тогда я протянул нож Тимофею – тоже правильно, рукоятью вперёд.

– Мы с вами, – заявил Тимофей.

Всё это произошло меньше чем за минуту. Да какая минута – секунд двадцать, наверно.

Мы вчетвером оказались на складе – точнее, в узком проходе между пустыми ящиками. Если не обрушить их себе на голову, можно было попасть к двери, ведущей в коридор, а уже оттуда – в торговый зал.

– Туда, – Швед показал в совсем другую сторону.

Оказалось, они тут бывали и разнюхали выход на крышу какой-то пристройки. Окно, правда, было под самым потолком и узкое. Первым полез Муха, а потом он вытаскивал нас, как дедка – репку.

Пройдя по крыше пристройки, мы соскочили в каком-то совсем незнакомом дворе.

– Спасибо, – сказал я Тимофею по-латтонски.

– Не стоит, – ответил он по-русски. – Что вы такое сделали с этими… недоносками?..

– Ничего, – ответил Муха.

– А чего вас… гоняли?..

Тимофей вырос и заматерел уже в то время, когда латтонцу говорить по-русски уже считалось западло. Поэтому он не сразу подбирал нужные слова.

– Говори по-латтонски, мы прекрасно понимаем, – предложил я, почти без акцента.

– Не хочу, – ответил он по-русски. – И Швед не хочет. Мы будем по-русски.

– Ты действительно Тимофей? – спросил Муха.

В самом деле, похоже было, будто в тело нашего главного врага вселился ангел.

– Я Тимофей, – подтвердил он. – Мы видели – эти вас гоняли сюда нарочно. Эти знали, что два выхода. Там вас ждали. Мы вошли, нас пропустили.

– Мы поняли, – сказал я. – Спасибо. Как теперь отсюда выбираться?

– Выбираться потом. Сперва скажи, как это сделано. Чтобы эти говорили по-русски.

– Не знаю.

– Ваша работа.

– С чего ты взял? Мы что, гипнотизёры? – Я старался говорить как можно убедительнее. – Мы что, колдуны? Маги?

– Логика, – ответил Тимофей. – Просто логика.

Латтонцы, когда речь не идёт об их гибнущей культуре и возрождённом самосознании, люди довольно рассудительные. Вот и Тимофей (всё-таки по паспорту он был Райво) сопоставил простые факты.

Он со своими соратниками и вдохновителями был в парке, когда мы подсадили симбионта безумному деду. Он видел, как мы, уходя, снимали бантики из национальных ленточек. Это ему показалось странным. И он попытался рассуждать так: если у нас есть способ заставить самого оголтелого латтонца говорить по-русски, то мы одним старым хрычом не ограничимся. Про то, что на вражьем наречии заговорил политик, и про поиски московского гипнотизёра он узнал из Интернета. Тётку – вычислил и уже целенаправленно искал нас поблизости от неё. Естественно, нашёл и даже видел наши манёвры. Но он не был уверен – в самом деле, ситуация попахивала безумием. И вообще, если бы он подошёл к нам с вопросами, да ещё при Деде, кончилось бы тупым мордобоем.

На встречу тележурналиста с народом (это было что-то вроде выездного ток-шоу) Тимофей шёл целенаправленно. А когда за нами погнались – понял, что был прав.

– Это ты так рассуждаешь. А Швед? – спросил я. – Чего он молчит? Он тоже верит, что мы с Мухой – гипнотизёры?

– Тут не гипноз, – сказал Швед и тоже – по-русски.

– Ребята, объясните мне, пожалуйста, – попросил я. – Почему вы не хотите говорить с нами по-латтонски? Это что – в знак протеста против глупости вашего президента? Но мы-то тут при чём? С ним и говорите по-русски. Мы все трое выучили латтонский, вон Муха даже юридические тексты переводит.

Как легко и приятно говорить правду! Муха действительно переводил для Наташки совершенно кошмарные документы, которые не могли сами по себе возникнуть ни в мозгу латтонца, ни вообще в человеческом мозгу: это были дурные переводы с английского, которые какие-то чиновники выдавали за собственное творчество, обязательное для понимания русскими бизнесменами.

– Надо будет – и с этим поговорим по-русски, – пообещал Тимофей. – Мы больше не говорим по-латтонски. Если хочешь – будем по-английски.

Только тут до меня дошло, что у Тимофея к нам разговор.

– Я так понимаю, что у нас перемирие? – спросил я и перевёл неизвестное Тимофею слово на латтонский.

– Да, это самое.

– Слышишь, Муха? Твоё мнение?

– Перемирие – это хорошо, – согласился он. – Только ведь не от горячей любви к нам с Дедом! У них что-то случилось, а больше идти не к кому! Так что мы им теперь, Гость, заклятые друзья!

– Какие?..

Я объяснил Тимофею со Шведом про заклятых. А Муха, который не желал доверять латтонцам, вдруг перешедшим на русский, предложил место для встречи. Был у него на примете один кабачок, бармен которого славился умением прекращать споры и ставить точку в драках.

– Вы придёте вчетвером, мы – втроём, – так сказал Муха. – Мы проставляемся.

Объяснять это слово я отказался: сам брякнул – сам и переводи на латтонский.

– Пополам, – ответил Швед. – И это, как по-русски, про стрелку?

Стрелку мы забили на следующий день утром, пока в кабачке никто не пьёт и не дерётся. А утро у человека, сидящего ночью за компом, начинается не раньше двенадцати.

До этого времени нужно было сообщить дикую новость Деду, выслушать двухчасовой матерный монолог и убедить его, что встреча может оказаться полезной.

– Им от нас что-то нужно, – сказал, немного успокоившись, Дед. – Иначе они бы вас, орлов безмозглых, выручать не стали.

– Им нужен гипнотизёр, – ответил я. – Зачем – это они завтра скажут. Только вот что получится – мы им объясним, что гипнозом не балуемся, они нам не поверят, а дальше – нас трое, их четверо…

– Но всё равно встретиться надо. Даже если они нас выручили из таких вот шкурных соображений, – добавил Муха. – Знаешь, Дед, почему? Если мы не встретимся с ними и как-то их не успокоим, с них станется донести на нас в полицию безопасности. Они же латтонцы! Хочешь сказать – поумневшие латтонцы! Не верю, что латтонец, которому так закомпостировали мозги, поумнеет! Не верю, понимаешь?!

– Муха, не жужжи, – попросил Дед. – Нужно придумать такое объяснение, чтобы они поверили. Ну, скажем – сами охотимся на гипнотизёра…

– И по такому случаю ходим с бантиками? – спросил я. – Думай, Дедушка, думай. Муха прав – они нас могут заложить.

– Про симбионта им нельзя говорить ни в коем случае. Это же ценность, за которую могут и того… А ему всё равно, кто хозяин. Он и их научит своему заклинанию, – сказал Дед.

– Это точно, – согласился Муха. – Во влипли… Может, плюнуть на всё и уехать, пока нас не загребли?

– Куда ты поедешь… На границе – паспортный контроль. И ты уж поверь, что всех погранцов нашими портретами снабдили. Надо где-то затихариться. Что скажешь, Дед? – спросил я.

Дед, объявивший войну национал-идиотам, такого исхода не ждал и крепко задумался.

– Скажу вот что… Допустим, мы знаем про существование гипнотизёра, допустим… И пришли просто посмотреть – как это у него получится… Знаем из частной переписки. Приват – это свято! Ну, можем соврать, что это женщина…

– И мы должны были её подстраховать?.. – спросил Муха.

– Хм… Ну, это мы им выдадим, если совсем с ножом к горлу пристанут.

– Хорошо бы придумать приметы женщины, – подсказал я.

– Можно… Только надо им объяснить, что она умеет отводить глаза. Скажем, сделать так, что она всем кажется старой бабкой, а на самом деле – вроде Джей Ло в молодости.

Мы фыркнули – вот Дед и проболтался о своих эротических вкусах!

Потом мы обсудили внешность гипнотизёрши. Решили, что это должна быть сорокалетняя тётка с длинными тёмными волосами и в тёмных очках, как снимет очки – так гипноз и начинается. А для работы ей прямой контакт не нужен – она своим зловещим взглядом чуть ли не стенки прошибает, встанет метрах в двадцати от оратора – и он хоть по-японски заговорит!

– Нет, про японский ты, Муха, загнул, – опомнился я. – Это должен быть известный оратору язык! Иначе получится эта, как её…

– Глоссолалия, – вспомнил умное слово Дед.

И мы полезли в Интернет – искать инфу про глоссолалию.