Глава двадцать первая

Танцевальный оркестр Джо Хенри регулярно выступал вечером по субботам в ресторане отеля «Европа» в Восточном Берлине. Он исполнял популярные джазовые пьесы и мелодии из музыкальных шоу для восточногерманской элиты и их жен. Джо, чье настоящее имя было Джозеф Хайнрид, ничего собой не представлял как ударник, так считал Валли; но он мог отбивать такт даже в пьяном виде и, кроме того, занимал пост в Союзе музыкантов, поэтому его нельзя было уволить.

В шесть вечера Джо подъехал к служебному входу отеля на старом черном автофургоне «фрамо V901» со своими бесценными барабанами в багажном отделении, плотно забитом подушками. Пока Джо сидел в баре и пил пиво, Валли выполнял свою работу: таскал барабаны из машины на сцену, вытаскивал их из кожаных чехлов и устанавливал инструменты так, как нравилось Джо. В их числе были бас-барабан с педалью, два тамтама, барабан со струнами, цилиндр, тарелки и колокольчики. Валли обращался с ними осторожно, как с яйцами: это были барабаны американской фирмы «Слингерленд», которые Джо выиграл в карты у американского солдата в 1940-х годах, и ничего подобного ему больше никогда не достать.

Получал Валли гроши, но по договоренности он и Каролин двадцать минут выступали в перерывах как «Близнецы Бобси», и, что важнее всего, они получили карточки Союза музыкантов, хотя Валли в его семнадцать лет это не полагалось.

Мод, английская бабушка Валли, закатилась смехом, когда он сказал ей название дуэта.

— Вы Флосси и Фредди или Берт и Нан? — спросила она. — Ну и насмешил ты меня, Валли.

Оказывается, «Близнецы Бобси» — это совсем не то же самое что «Братья Эверли». Когда-то выходила серия детских книг об идеальной семье Бобси, в которой были две пары красивых розовощеких близнецов. И все же Валли и Каролин решили не менять название.

Джо, конечно, был дурак, но Валли все равно учился у него. Оркестр Джо играл слишком громко, так что хочешь не хочешь, а услышишь, но не настолько громко, чтобы мешать людям разговаривать. Джо давал возможность каждому оркестранту вести главную партию в одном номере, и все музыканты были счастливы. Он всегда начинал с хорошо известной композиции и любил заканчивать, когда танцплощадка была забита людьми и им хотелось потанцевать еще.

Валли не знал, что ему уготовано судьбой, но он знал, чего хочет. Он собирался стать музыкантом, руководителем оркестра, популярного и известного, и он собирался исполнять рок-музыку. Может быть, коммунисты смягчат свое отношение к американской культуре и разрешат поп-группы. Может быть, коммунисты падут. А лучше всего, если бы ему удалось уехать в Америку.

Но все это в далеком будущем. Сейчас же его заветная мечта, чтобы «Близнецы Бобси» стали популярными, чтобы он и Каролин стали профессионалами и имели постоянную работу.

Музыканты Джо начали прибывать, когда Валли устраивал сцену, и играть они начали ровно в семь.

Коммунисты двойственно относились к джазу. Все американское вызывало у них подозрение, а нацисты запретили джаз, из-за чего он стал антинацистским. Потом они разрешили его, потому что он многим нравился. В оркестре Джо не было вокалиста, поэтому с песнями, в которых воспевались буржуазные ценности, такими как «Цилиндр, белый галстук и фрак» или «Одеваясь очень модно», проблемы не возникали.

Минутой позже появилась Каролин, и ее присутствие словно осветило закулисную убогость лучами свечи, окрасив в розовый цвет серые стены и изгнав тени из мрачных закоулков.

Первый раз в жизни у Валли появилось что-то, что значило так же много, как музыка. У него раньше были девушки, фактически они приходили без особых усилий с его стороны. И они обычно хотели от него секса, так что для Валли это не представлялось недостижимой мечтой, как для большинства его школьных товарищей. Но он никогда не испытывал к ним всеобъемлющей любви и страсти, как к Каролин. «Мы одинаково мыслим, мы даже иногда говорим одно и то же», — поведал он бабушке Мод, и она сказала: «Родственные души». Валли и Каролин могли говорить о сексе с легкостью, с какой они говорили о музыке, делясь друг с другом тем, что им нравилось и не нравилось, — хотя не нравилось ей совсем немногое.

Оркестр будет играть еще час. Валли и Каролин забрались назад в фургон Джо и легли. Там получилось что-то вроде будуара, тускло освещенного желтым светом фонарей на автостоянке; подушки Джо сошли за бархатный диван, а Каролин стала томной одалиской, распахнувшей одеяние, предлагая свое тело для поцелуев Валли.

Они пробовали заниматься сексом с презервативом, но это не понравилось никому из них. Иногда они отдавались друг другу без презерватива, и Валли выходил из нее в последний момент, но Каролин сказала, что это небезопасно. Сегодня они воспользовались руками.

— Секс с любимым человеком — это второе из того, что может быть приятнее всего на свете, — однажды сказала Мод Валли. Иногда бабушка могла говорить то, что не могла мать.

— Если это второе, то что первое? — спросил он.

— Видеть, когда счастливы твои дети.

— А я думал, ты скажешь: играть рэгтайм, — заметил Валли, и она рассмеялась.

Как всегда, Валли и Каролин перешли от секса к музыке без перерыва, словно это было одно целое. Валли научил Каролин новой песне. У него в спальне стоял радиоприемник, и он слушал американские станции, передававшие из Западного Берлина, поэтому он знал все популярные песенные новинки. Эта под названием «Если бы я имел "хаммер"» была хитом американского трио «Пит, Пол и Мери». У нее был захватывающий ритм, и Валли считал, что она понравится слушателям.

Каролин смущал текст, в котором встречались слова «справедливость» и «свобода».

— В Америке, — пояснил Валли, — Пита Сигера называют коммунистом за то, что он сочинил эту песню. Думаю, она раздражает головорезов повсюду.

— Как она пойдет нам на пользу? — спросила Каролин с безжалостным практицизмом.

— Здесь никто не поймет английские слова.

— Ну, хорошо, — неохотно согласилась она и добавила. — Мне нужно заканчивать с этим.

— Что ты имеешь в виду? — с удивлением воскликнул Валли

Она серьезно посмотрела на него. Она не стала рассказывать какую-то плохую новость, чтобы не испортить секс, понял Валли. У Каролин потрясающее самообладание.

— Моего отца допрашивали в Штази, — сообщила она.

Отец Каролин работал диспетчером на автобусной станции. Он не интересовался политикой и ничем не мог вызвать подозрение тайной полиции.

— Почему? — спросил Валли. — О чем они его спрашивали?

— О тебе, — ответила она.

— О черт!

— Они сказали ему, что ты идеологически неблагонадежен.

— Как звали человека, который его допрашивал? Ганс Гофман?

— Не знаю.

— Это точно он.

Если допрашивал не он, то наверняка приложил руку, подумал Валли.

— Они сказали, что отец потеряет работу, если я буду на людях петь с тобой.

— Ты не обязана делать то, что тебе говорят родители. Тебе уже девятнадцать лет.

— Но я все еще живу с ними. — Каролин окончила школу, но училась в профессионально-техническом колледже на счетовода. — Я не могу, чтобы из-за меня отца уволили с работы.

Валли страшно расстроился. Рушились все его надежды.

— Но… у нас хорошо получается. Мы нравимся людям.

— Я знаю. Мне очень жаль.

— Откуда в Штази вообще узнали, что ты поешь?

— Ты помнишь человека в кепке, который шел за нами в тот вечер, когда мы познакомились? Иногда он попадается мне на глаза.

— Ты думаешь, он все время следит за мной?

— Не все время, — сказала она, понизив голос. Люди всегда говорили тихо при упоминании Штази, даже если их никто не слышал. — Может быть, время от времени. Но я думаю, рано или поздно он заметил меня с тобой, а потом стал ходить за мной по пятам, узнал мое имя и адрес и так добрался до моего отца.

Валли не мог смириться с тем, что происходило.

— Мы уйдем на Запад, — так же негромко отозвался он.

Каролин была в отчаянии.

— Дай-то бог.

— Люди все время бегут туда.

Валли и Каролин часто говорили об этом. Те, кто решался на такой поступок, переплывали каналы, доставали фальшивые документы, прятались в кузовах грузовиков с товарами или просто перебегали границу. Иногда о них рассказывали по западногерманскому радио. Часто такие истории обрастали слухами.

— Все время кто-нибудь погибает, — сказала Каролин.

Каждый раз, думая о побеге, Валли терзался сомнениями: он боялся, что с Каролин произойдет какое-нибудь несчастье или того хуже. Пограничники стреляли на поражение. И внешний вид стены постоянно менялся — она становилась более и более непреодолимой. Сначала это был забор из колючей проволоки. Сейчас во многих местах она представляла собой двойной ряд бетонных плит; широкое пространство между ними освещалось прожекторами, по нему ходили пограничники с собаками; над стеной возвышались сторожевые башни. Там были даже противотанковые препятствия. Никто не пытался преодолеть стену на танке, хотя пограничники бежали часто.

— Моей сестре удалось совершить побег, — сказал Валли.

— Но ее муж остался калекой.

Ребекка и Бернд поженились и жили в Гамбурге. Оба преподавали в школе, хотя Бернд не вставал с кресла-каталки: он еще полностью не поправился после падения. Их письма Карле и Вернеру всегда приходили с задержкой из-за цензуры.

— Как бы то ни было, я не хочу жить здесь, — решительно проговорил он. — Что меня ждет в этой стране? Я всю жизнь буду петь песни, одобренные коммунистической партией, а ты будешь счетоводом, чтобы твой отец остался работать в автобусном парке. Уж лучше умереть.

— Коммунизм не может существовать вечно.

— Почему же? Он уже существует с 1917 года. А что, если у нас будут дети?

— Почему ты заговорил об этом? — резко спросила Каролин.

— Если мы останемся здесь, то не только обречем себя на жизнь в тюремных застенках. Будут страдать и наши дети.

— Ты хочешь иметь детей?

Валли не намеревался поднимать этот вопрос. Он не знал, хочет ли он детей. Прежде всего, ему нужно спасти свою жизнь

— Я не хочу иметь детей в Восточной Германии, — продолжал он. Раньше он не думал об этом, но сейчас заявил это с полной уверенностью.

Каролин со всей серьезностью отнеслась к его словам.

— Тогда нам, может быть, в самом деле перебраться туда, — сказала она. — Но как?

Валли проигрывал в голове много вариантов, но лучшим ему казался один.

— Ты видела контрольно-пропускной пункт у нашей школы?

— Никогда не обращала внимания.

— Через него в Западный Берлин проезжают грузовики с продовольствием: мясом, овощами, сыром и прочим.

Как объяснял отец Валли, правительство Восточной Германии не хотело кормить Западный Берлин, но ему нужны были деньги.

— И что?

Валли продумал план действий.

— На КПП установлены два шлагбаума: бревна толщиной примерно пятнадцать сантиметров. Перед первым — пограничник проверяет документы, потом поднимает его и пропускает грузовик вперед. Перед вторым шлагбаумом, что на выезде, на площадке досматривают груз в кузове.

— Да, я припоминаю.

Валли придал своему голосу больше уверенности:

— У меня такое впечатление, что водитель, у которого не все в порядке с документами или грузом, может с ходу проломить барьеры.

— Ой, Валли, это очень опасно.

— Чтобы вырваться отсюда, нет безопасного способа.

— У тебя нет грузовика.

— Мы украдем этот фургон.

После выступления Джо всегда сидел в баре, пока Валли чехлил инструменты и грузил их в фургон. К тому времени, когда Валли заканчивал, Джо уже более или менее напивался, и Валли отвозил его домой. У Валли не было водительских прав, но Джо не знал этого, и он никогда не был настолько трезв, чтобы обратить внимание на неумелое вождение своего подручного. Доставив Джо на его квартиру, Валли должен был перетащить инструменты в коридор и поставить фургон в гараж.

— Я мог бы взять его сегодня после выступления, — предложил он Каролин. — А завтра утром, как только КПП откроется, мы смоемся за кордон.

— Если я не приду домой, отец пойдет меня искать.

— Тогда возвращайся домой, ложись спать и встань рано. Я буду ждать тебя у школы. Джо до полудня не очухается. Когда он сообразит, что его фургона нет, мы будем гулять по Тиргартену.

Каролин поцеловала его.

— Мне страшно, но я люблю тебя, — прошептала она.

Валли услышал, что оркестр играет «Авалон», заключительный номер первого отделения, и понял, что они проговорили долго.

— Через пять минут наш выход, — сказал он. — Пойдем.

Оркестр ушел со сцены, и танцплощадка опустела. Меньше чем за минуту Валли установил микрофоны и небольшой усилитель для гитары. Посетители ресторана вернулись к своим напиткам и разговорам. На сцену вышли «Близнецы Бобси». Кто-то на них не обратил внимания, кто-то посмотрел с интересом: Валли и Каролин составляли привлекательную пару, и уже это всегда было хорошим началом.

Как обычно, они начали с песни «Еще один танец», которая сразу завладевала публикой, и она начинала смеяться. Потом они исполнили несколько народных песен, еще две — из репертуара «Братьев Эверли» и «Эй, Пола», хит американского дуэта вроде них под названием «Пол и Пола». У Валли был высокий голос, и он пел в лад с мотивом Каролин. Он освоил гитарный стиль, одновременно ритмичный и мелодичный.

Они закончили исполнением «Если бы я имел "хаммер"». Большинству посетителей этот шлягер понравился, и они хлопали в такт, но некоторые сидели с суровыми лицами, когда в припеве слышались слова «справедливость» и «свобода».

Они ушли со сцены под громкие аплодисменты. Голова Валли кружилась от осознания того, что он очаровал публику. Головокружение было сильнее, чем от выпивки. Он летал.

Проходя мимо них за кулисами, Джо пробурчал:

— Если ты еще хоть раз споешь эту песню, я тебя уволю.

Приподнятое настроение у Валли улетучилось. Он почувствовал себя так, словно ему дали пощечину. Взбешенный, он сказал Каролин:

— Все кончено. Я ухожу сегодня.

Они вернулись в фургон. Часто они занимались любовью второй раз, но сегодня они оба были в напряженном состоянии. Валли кипел от ярости.

— Когда ты сможешь встретиться со мной утром? — спросил он у Каролин.

Она немного подумала.

— Сейчас я пойду домой и скажу им, что мне нужно раньше лечь спать, потому что я должна встать рано утром, потому что у нас в колледже репетиция первомайского парада.

— Хорошо, — сказал он.

— Около семи я могла бы встретиться с тобой, не вызывая подозрения.

— Превосходно. В воскресенье утром в этот час на КПП не будет много машин.

— Тогда поцелуй меня еще.

Они целовались долго и крепко. Валли дотронулся до ее грудей, а потом отстранился от нее.

— В следующий раз, когда мы будем заниматься любовью, мы будем свободны, — произнес он.

Они выбрались из фургона.

— В семь часов, — повторил Валли.

Каролин помахала рукой и скрылась в ночи.

Остаток вечера Валли провел на волне надежды вперемежку с гневом. Его так и подмывало выказать презрение к Джо, в то же время он боялся, что по какой-то причине он не сможет угнать фургон. Если он и показал свои чувства, Джо не заметил этого, и к часу ночи Валли припарковался на улице рядом со своей школой. Он находился вне поля зрения с контрольно-пропускного пункта, скрытый за двумя углами, и это его устраивало: он не хотел, чтобы пограничники видели его и в чем-то заподозрили.

Он лежал с закрытыми глазами на подушках в задней части фургона, но заснуть не мог, из-за того что было холодно. Почти всю ночь он думал о своей семье. Его отец больше года раздражался на все и вся. Он уже не владел заводом по сборке телевизоров в Западном Берлине: он передал его Ребекке, чтобы восточногерманское правительство не могло отобрать предприятие у их семьи. Он все еще пытался руководить, хотя не мог бывать там. Он нанял для связи бухгалтера-датчанина. Как иностранец, Енох Андерсен мог пересекать границу между Западным и Восточным Берлином раз в неделю для встреч с отцом. Так бизнес не делается, и отец просто сходил с ума.

Валли думал, что и его мать не очень счастлива. По большей части она отдавала себя работе как старшая медсестра в крупной больнице. Она ненавидела коммунистов так же, как нацистов, но ничего с этим не могла поделать.

Бабушка Мод как всегда держалась стоически. Германия воевала с Россией столько, сколько она себя помнит, говорила она, и надеялась прожить достаточно долго, чтобы увидеть, кто победил. Она считала, что играть на гитаре — большое достижение, в отличие от родителей Валли, которые думали, что это пустая трата времени.

По ком Валли будет больше всего скучать — это Лили. Ей исполнилось четырнадцать лет, и она ему нравилась больше, чем когда они были детьми, а она — занудой.

Он старался не думать слишком много об опасностях, подстерегавших его. Он не хотел терять самообладание. Среди ночи, когда он почувствовал, что его решимость слабеет, он вспомнил слова Джо: «Если ты еще хоть раз споешь эту песню, я тебя уволю». Воспоминание подстегнуло гнев Валли. Если он останется в Восточной Германии, такие олухи, как Джо, всю жизнь ему будут говорить, что играть. Это не жизнь, а ад, это невозможно. Он должен убираться отсюда во что бы то ни стало. Ничего другого не остается.

Эта мысль придала ему мужества.

В шесть часов он выбрался из фургона и пошел искать, где можно выпить и съесть чего-нибудь горячего. Но везде все было закрыто, даже на вокзалах, и он вернулся к фургону более голодный, чем когда-либо. Тем не менее ходьба согрела его.

С рассветом холод рассеялся. Валли сел на водительское кресло и стал ждать, когда появится Каролин. Она найдет его без труда, поскольку знала фургон, и вообще никаких других машин, припаркованных у школы, не было.

Снова и снова он представлял мысленно, что будет делать. Он захватит пограничников врасплох. Пройдет несколько секунд, прежде чем они сообразят, что происходит. Потом, вероятно, они начнут стрелять.

Если повезет, к тому моменту Валли и Каролин оторвутся от них, и они будут стрелять в фургон сзади. Насколько это опасно? Валли не имел представления. В него еще никогда не стреляли.

И он никогда не видел, как стреляют из автомата. Он не знал, пробьют ли пули машину или нет. Он вспомнил отца, который говорил, что стрелять в кого-нибудь не так легко, как кажется в кино. Этим ограничивались знания Валли о стрельбе в людей

Он пережил тревожный момент, когда мимо проехала полицейская машина. Полицейский на месте пассажира вцепился в Валли пристальным взглядом. Если бы они спросили у него водительское удостоверение, то ему была бы крышка. Он ругал себя, что не остался в задней части фургона. Но они, не останавливаясь, поехали дальше.

Он предполагал, что полицейские могут убить его и Каролин, если что-то пойдет не так. Но сейчас впервые ему пришло в голову, что кто-то из них может быть застрелен, а другой останется в живых. Перспектива ужасная. Они часто говорили друг другу «Я тебя люблю», но Валли чувствовал это иначе. Любить кого-нибудь, как он сейчас понял, значит обладать чем-то настолько дорогим, что потерять его было бы невыносимо.

Но еще худшая возможность представилась ему в воображении: один из них может остаться калекой, как Бернд. Что будет чувствовать Валли, если Каролин будет парализована и если это случится по его вине? Тогда он покончит с собой.

Наконец стрелки на его часах показали семь. А посещали ли ее подобные мысли? — подумал он. Почти наверняка посещали. О чем еще ей думать ночью? Пришла бы она по безлюдной улице, села бы с ним рядом в фургоне и сказала бы ему спокойно, что она не хочет рисковать. Что бы он тогда сделал? Он не мог отступать и всю жизнь прожить за железным занавесом. Но мог бы он оставить ее и уйти один?

Он огорчился, когда время подошло к семи пятнадцати, а она не появилась.

К семи тридцати он начал волноваться, а к восьми пришел в отчаяние.

Что случилось?

Неужели отец Каролин выяснил, что в этот день не будет никакой репетиции первомайского парада в колледже? И зачем ему утруждать себя такой проверкой?

Может быть, Каролин заболела? Вчера вечером она прекрасно себя чувствовала.

Она передумала?

Возможно.

Она никогда не была уверена, как он, что нужно бежать. Она высказывала сомнения и предвидела трудности. Когда они говорили вчера вечером, он подозревал, что она против всей этой идеи, пока он не упомянул о воспитании их детей в Восточной Германии. Только тогда она согласилась с ним. Но сейчас она, видимо, передумала.

Он решил ждать до девяти часов.

И что потом? Уходить одному?

Голода он больше не испытывал. Внутри у него все так напряглось, что он не мог бы есть. Хотя ему хотелось пить. Он, наверное, отдал бы свою гитару за горячий кофе со сливками.

В восемь сорок пять он увидел стройную девушку с длинными светлыми волосами, идущую по улице к фургону, и сердце Валли забилось быстрее, но когда она подошла ближе, он разглядел, что у нее темные брови, маленький рот и неправильный прикус. Это была не Каролин.

В девять Каролин все еще не появлялась.

Уходить или остаться?

Если ты еще хоть раз споешь эту песню, я тебя уволю.

Валли завел мотор.

Он медленно тронулся с места и повернул за первый угол.

Ему нужно ехать быстро, чтобы проломить деревянное препятствие. В то же время, если он будет приближаться с большой скоростью, пограничники заподозрят неладное. Ему нужно сначала ехать с нормальной скоростью, притормозить немного, чтобы усыпить их бдительность, а потом нажать на газ.

К сожалению, эта машина плохо реагировала, когда жали на газ. У «фрамо» был трехцилиндровый двухтактный двигатель объемом 900 кубических сантиметров. Валли подумал, что ему нужно было бы загрузить в фургон барабаны, чтобы их вес придал больше инерции при ударе.

Он повернул за второй угол и увидел КПП прямо перед собой. Примерно в трехстах метрах впереди дорогу перегораживал шлагбаум, за которым находилась площадка длиной примерно 45 метров и караульное помещение. Второй деревянный барьер перегораживал выезд. Дальше дорога была открытой на расстоянии почти 30 метров, потом она сворачивала на обычную западноберлинскую улицу.

Западный Берлин, думал он; затем Западная Германия; затем Америка.

Перед ближайшим шлагбаумом ждал грузовик. Валли быстро остановил фургон. Если он встанет в очередь, у него будут проблемы, потому что он не сможет набрать скорость.

После того как грузовик проехал под открывшимся шлагбаумом, подъехала еще одна машина. Валли ждал. И тогда он увидел, что один пограничник смотрит в его сторону, и понял: его присутствие замечено. Для отвода глаз он вышел из фургона, обошел его и открыл заднюю дверцу. Оттуда он мог видеть через ветровое стекло. Как только вторая машина заехала на площадку, он вернулся на водительское место.

Он включил передачу и стал ждать. Еще не поздно повернуть назад. Он мог отвезти фургон в гараж Джо, оставить его там и пойти пешком домой. Единственной проблемой будет объяснять родителям, почему он не ночевал дома.

Пан или пропал.

Если он сейчас будет ждать, подъедет еще грузовик и перекроет ему дорогу. И тогда может подойти пограничник и спросить, какого черта он здесь стоит перед КПП, и тогда шанс будет потерян.

Если ты еще хоть раз споешь эту песню…

Он отпустил сцепление и двинулся вперед.

Он набрал скорость до 45 километров в час, а затем сбавил ее. Пограничник, стоящий у шлагбаума, наблюдал за ним. Он слегка нажал на тормоз. Пограничник отвернулся.

Валли до пола надавил на педаль акселератора.

Пограничник услышал, что рычание мотора изменилось, и обернулся, немного нахмурившись от удивления. Поскольку фургон набирал скорость, он махнул Валли, чтобы тот затормозил. Валли сильнее надавил на педаль, но без ощутимого результата. «Фрамо» лениво убыстрял движение, как слон. Валли видел, как меняется выражение лица пограничника от любопытства к неодобрению и тревоге. Затем его охватила паника. Хотя он не стоял на пути фургона, он сделал три шага назад и прижался спиной к стене.

Валли закричал во всю глотку, и это был то ли боевой клич, то ли вопль ужаса.

Фургон врезался в препятствие с грохотом деформируемого металла. От столкновения Валли бросило вперед на рулевое колесо, о которое он больно ударился грудной клеткой. Он не ожидал этого. Вдруг ему стало трудно сделать вдох. Но деревянная перекладина с треском, похожим на выстрел, сломалась, и фургон продолжил движение, лишь немного потеряв скорость от удара.

Валли включил первую скорость и нажал на газ. Два грузовика перед ним отъехали в сторону для досмотра, освободив дорогу к выезду. Люди на площадке — три пограничника и два водителя — оглянулись на шум. «Фрамо» набрал скорость.

Валли испытал прилив уверенности. У него получится! В этот момент пограничник, сохраняющий присутствие духа, опустился на колено и нацелил свой автомат.

Он находился в стороне от пути Валли к выезду. Валли мгновенно сообразил, что окажется у пограничника под прямой наводкой. Тогда его точно убьют.

Не задумываясь, он крутанул баранку и поехал прямо на пограничника.

Тот дал очередь из автомата. Посыпались осколки ветрового стекла, но, к удивлению Валли, ни одна пуля не задела его. Пограничник был почти перед самым бампером фургона. Валли пришел в ужас, что сейчас он задавит живого человека, и тогда он снова резко повернул рулевое колесо, чтобы избежать наезда. Но было уже поздно, фургон с отвратительным глухим стуком сбил пограничника. Валли закричал: «Нет!» Фургон качнулся, когда переднее колесо переехало человека. «О господи!» — завопил Валли. Он никогда не хотел причинять кому-нибудь боль или зло.

Когда фургон стал замедлять ход, Валли пришел в отчаяние. Он хотел выпрыгнуть и посмотреть, жив ли пограничник, и если жив, то помочь ему. В этот момент стрельба началась снова, и он понял, что его собираются убить. Он слышал, как пули сзади ударяют по металлическому кузову фургона.

Он надавил на педаль и снова повернул руль, пытаясь свернуть на прямую дорогу к выезду с площадки. Он потерял инерцию. Ему удалось подрулить к шлагбауму перед выездом. Он не знал, едет ли он достаточно быстро, чтобы шлагбаум переломился от удара. Он не стал переключать скорость, отчего мотор заревел.

Вдруг Валли почувствовал острую боль в ноге, словно кто-то всадил в нее нож. Он вскрикнул от неожиданности и боли. Нога перестала нажимать на педаль, и фургон замедлил ход. Через силу, крича от боли, он пытался давить на газ. Он чувствовал, как горячая кровь течет по икре в ботинок.

Фургон врезался во второй барьер. Снова Валли бросило вперед, и он грудной клеткой ударился о рулевое колесо; снова деревянная перекладина переломилась и отлетела; фургон покатился дальше и пересек забетонированный участок дороги.

Стрельба прекратилась. Валли увидел улицу с магазинами рекламой сигарет «Лаки страйк» и кока-колы, блестящие новые машины и, что важнее всего, небольшую группу удивленных солдат в американской форме. Он снял ногу с акселератора и попытался затормозить. Ему стало очень больно. Нога не слушалась, и он не мог надавить на тормоз. В отчаянии он направил фургон в столб.

Солдаты подбежали к фургону, и один из них открыл дверцу,

— Молодец, парень! У тебя получилось, — сказал он.

Да, получилось, подумал Валли. Я жив и свободен. Но без Каролин.

— Ничего себе скачка с препятствиями, — восхитился солдат. Он был не намного старше Валли.

Валли расслабился, и боль стала невыносимой.

— Мне больно ногу, — сумел проговорить он.

Солдат посмотрел вниз.

— Ого! Он истекает кровью. — Солдат повернулся и сказал кому-то позади себя. — Эй, вызывай «Скорую».

Валли отключился.

***

Рану от пули зашили, и Валли выписали из больницы на следующий день с синяками на ребрах и забинтованной голенью.

По сообщениям газет, пограничник, которого он переехал, умер.

Хромая, Валли пришел на предприятие Франка по сборке телевизоров и рассказал о себе бухгалтеру-датчанину Еноху Андерсену, который обещал сообщить Вернеру и Карле, что с их сыном все в порядке. Енох дал Валли западногерманских марок, и Валли получил комнату в Христианском союзе молодых людей (ХСМЛ).

Его ребра болели каждый раз, когда он ворочался в кровати, и он спал плохо.

На следующий день он достал свою гитару из фургона. Инструмент не пострадал при пересечении границы, в отличие от Валли. Но машину можно было списывать.

Валли подал прошение о предоставлении западногерманского паспорта, который выдавали перебежчикам автоматически.

Он был свободен. Он бежал от удушающего пуританизма коммунистического режима Вальтера Ульбрихта. Он мог играть и петь все, что ему захочется.

И он был несчастен.

Он страдал по Каролин. Он чувствовал себя так, словно потерял руку. Он думал о том, что скажет ей или спросит ее сегодня вечером или завтра, потом вдруг вспоминал, что не мог говорить с ней. И ужасное воспоминание действовало на него, как удар в живот. Если он видел красивую девушку на улице, он представлял, что он и Каролин могли бы делать в следующую субботу в фургоне Джо. Потом он сознавал, что больше не будет вечеров в фургоне, и ему становилось горестно. Он проходил мимо клубов, где он мог бы получить возможность выступать, и задумывался, а станет ли он вообще петь, если Каролин не будет рядом с ним.

Он разговаривал по телефону со своей сестрой Ребеккой, и она настаивала, чтобы он приехал в Гамбург и жил с ней и ее мужем, но он поблагодарил ее и отказался. Он не мог заставить себя уехать из Берлина, пока Каролин еще находилась на Востоке.

Мучительно скучая по ней, неделей позже он пошел со своей гитарой в фольклорный клуб «Миннезингер», где познакомился с ней два года назад. При входе висело объявление, что в понедельник клуб закрыт, но дверь была открыта, и он вошел.

Занимаясь подсчетами в гроссбухе, в баре сидел молодой ведущий программы и владелец клуба Дании Хаусман.

— Я помню тебя, — сказал он. — «Близнецы Бобси». Вы отлично пели. Почему вы ни разу не появились?

— Полицейские сломали мою гитару, — объяснил Валли.

— Но сейчас у тебя, как я вижу, другая.

Валли кивнул.

— Но я потерял Каролин.

— Что ж ты так? Она хорошенькая девчонка.

— Мы оба жили на Востоке. Она еще там, а я смылся.

— Как?

— На фургоне через заградительные барьеры.

— Так это был ты? Читал в газетах. Ловко получилось, что и говорить! Но почему ты не взял ее с собой?

— Мы договаривались, но она не пришла.

— Скверно. Выпить хочешь? — Дании зашел за стойку.

— Спасибо. Я хочу вернуться за ней, но теперь меня разыскивает полиция как подозреваемого в совершении убийства.

Дании налил два бокала пива.

— Коммунисты подняли большой шум вокруг этого дела. Они обвиняют тебя в насильственном преступлении.

Они также потребовали экстрадиции Валли. Правительство Западной Германии отказалось, заявив, что пограничник стрелял в гражданина Германии, который хотел проехать с одной улицы Берлина на другую, и ответственность за смерть лежит на неизбранном восточногерманском режиме, который незаконно лишил свободы свое население.

Разумом он не считал, что совершил проступок, но сердцем не мог смириться с мыслью, что убил человека.

— Если я перейду границу, они арестуют меня.

— Как пить дать.

— И все же я не знаю, почему Каролин не пришла.

— И ты не можешь вернуться, чтобы задать ей этот вопрос. Если только…

Валли навострил уши:

— Если только что?

Данни немного помолчал.

— Ничего.

Валли поставил свой бокал. Он не хотел упускать случая.

— Ну, давай, что если?

Дании задумчиво сказал:

— Из всех жителей Берлина я стал бы доверять только тому, кто убил восточногерманского пограничника.

Это просто сводило с ума.

— Что ты темнишь?

Данни все еще не решался.

— Так, слышал кое-что.

Если он только слышал кое-что, он не стал бы так скрытничать, подумал Валли.

— Что ты слышал?

— Можно вернуться, минуя КПП.

— Как?

— Не могу сказать.

Валли разозлился. Данни словно водил его за нос.

— Тогда какого хрена ты заговорил об этом?

— Остынь. Сказать я не могу, но отведу тебя к одному человеку.

— Когда?

Данни подумал немного и ответил вопросом на вопрос:

— Ты хочешь вернуться туда сегодня? А сейчас хочешь?

Валли испугался, но не колебался.

— Да. Но почему такая спешка?

— Чтобы ты не успел никому разболтать. Они не то чтобы профессионалы в обеспечении скрытности, но и не круглые дураки.

Он говорил об организованной группе. Это казалось многообещающим. Валли встал с барного стула.

— Можно я оставлю здесь свою гитару?

— Я уберу ее. — Дании взял инструмент в чехле и закрыл его в шкафу, где лежали другие инструменты и усилители. — Пойдем, — сказал он.

Клуб находился неподалеку от Курфюрстендамм. Дании запер дверь, и они пошли к ближайшей станции метро. Данни заметил, что Валли хромает.

— В газетах писали, что тебя ранили в ногу.

— Да. Болит ужасно.

— Думаю, тебе можно доверять. Тайный агент Штази не пойдет на то, чтобы простреливать себе ногу.

Валли не знал, то ли радоваться, то ли дрожать от страха. Неужели он сможет вернуться в Восточный Берлин — сегодня? Это казалось несбыточной надеждой. И в то же время он ужасно боялся. В Восточной Германии еще существовала смертная казнь. Если его поймают, ему, вероятно, отрубят голову на гильотине.

Валли и Данни поехали на метро через весь город. Валли вдруг пришло в голову, что это могла быть западня. У Штази наверняка есть агенты в Восточном Берлине, и владелец «Миннезингера» мог быть одним из них. Неужели они станут прилагать столько усилий, чтобы поймать Валли? Это такая морока, но, зная, какой мстительный Ганс Гофман, Валли допускал такую возможность.

В вагоне метро Валли исподволь наблюдал за Данни. Мог ли он быть агентом Штази? Трудно себе это представить. Данни лет двадцать пять, у него длинноватые волосы, причесанные вперед по последней моде. Носит ботинки без шнурков с заостренными носами. Его клуб пользуется успехом. Он чересчур беззастенчив, чтобы быть полицейским.

С другой стороны, на своем месте он идеально подходил, чтобы держать под наблюдением антикоммунистически настроенных молодых людей в Западном Берлине. Вероятно, большинство из них приходили в его клуб. Он должен знать почти каждого студенческого лидера в Западном Берлине. Интересовалась ли Штази, что делают такие молодые люди?

Конечно, интересовалась. Там были одержимые люди, как средневековые священники, охотившиеся на ведьм.

И все же Валли не мог упустить возможность еще раз поговорить с Каролин.

Он непременно будет начеку.

Солнце садилось, когда они вышли из метро в районе, который назывался Веддинг. Они пошли на юг, и Валли сразу сообразил, что они направляются к Бернауэр-штрассе, где бежала на Запад Ребекка.

Улица изменилась, как он увидел в затухающем дневном свете. На южной стороне вместо заграждения из колючей проволоки появилась бетонная стена; и здания на коммунистической стороне сносились. На свободной стороне, на которой находились Валли и Дании, улица казалась опустевшей. У магазинов на первом этаже в многоквартирных домах был заброшенный вид. Валли догадался, что никто не хотел жить так близко к стене, отвратительно для глаз и для сердца.

Данни провел его к тыльной стороне одного из зданий, и они вошли внутрь через черный ход заброшенного магазина. Видимо, раньше это был продуктовый магазин, потому что на стенах сохранилась эмалевая реклама консервированного лосося и кока-колы. А сейчас магазин и комнаты вокруг него были завалены кучами рыхлой земли, между ними оставался узкий проход. Валли пытался понять, что здесь происходит.

Данни открыл какую-то дверь и стал спускаться по бетонной лестнице, освещенной электрической лампой. Валли пошел за ним. Данни произнес фразу, которая могла служить паролем: «Идут подводники». Лестница вела в большой подвал, несомненно, служивший складом. Сейчас в полу была яма диаметром около метра, и над ней возвышался удивительно профессионально сделанный подъемник.

Они прорыли тоннель.

— Как долго он существует? — решил поинтересоваться Валли. Если бы его сестра знала о нем в прошлом году, она могла бы воспользоваться этим подземным ходом, и тогда бы Бернд не покалечился.

— Слишком давно, — ответил Данни. — Мы закончили его неделю назад.

— А. — Для Ребекки это было слишком поздно.

— Мы пользуемся им только в сумерках, — пояснил Данни. — В дневное время нас можно увидеть, а ночью нужно пользоваться фонарями, а так можно привлечь к себе внимание. И все же риск быть обнаруженными возрастает каждый раз, когда мы проводим людей.

По лестнице из дыры поднялся молодой человек в джинсах: вероятно, один из студентов-проходчиков. Он пристально посмотрел на Валли и спросил:

— Кто это, Данни?

— Я за него ручаюсь, Бекер, — ответил Данни. — Познакомился с ним еще до того, как построили стену.

— Что ему нужно? — продолжал допытываться Бекер враждебно и с подозрением.

— Перебраться на ту сторону.

— Он хочет уйти на Восток?

Валли объяснил:

— Я смылся оттуда на прошлой неделе, но мне нужно вернуться к моей девушке. Я не могу перейти через обычный КПП, потому что я убил пограничника, поэтому меня разыскивают за убийство.

— А, ты тот самый парень? — Бекер снова посмотрел на него. — Да, я узнаю тебя по фотографии в газете. — Его отношение изменилось. — Ты можешь идти, но у тебя мало времени. — Он посмотрел на часы. — Ровно через десять минут пойдут люди с Востока. В тоннеле двоим невозможно разминуться, и я не хочу, чтобы ты создал затор и задерживал движение оттуда.

Валли перепугался, но он не хотел терять шанс.

— Я пойду прямо сейчас, — сказал он, скрывая страх.

— Хорошо, иди.

Он пожал Данни руку.

— Спасибо тебе. Я вернусь за своей гитарой.

— Удачи тебе с твоей девушкой.

Валли стал спускаться по лестнице в колодец глубиной около трех метров. На самом дне был вход в тоннель высотой примерно метр, как сразу заметил Валли, аккуратно сделанный: пол выложен досками, подпорки на определенном расстоянии друг от друга. Валли встал на четвереньки и пополз.

Через несколько секунд он понял, что тоннель не освещен. Постепенно стало совсем темно. Инстинктивно ему стало страшно. Он знал, что настоящая опасность ждет впереди, на другом конце тоннеля, когда он вылезет в Восточной Германии, но животные инстинкты подсказывали, что нужно бояться сейчас, пока он ползет вперед, не видя ничего перед самым носом.

Чтобы отвлечься, он пытался представить себе расположение улиц наверху. Его путь пролегал под дорогой, затем под стеной, потом под снесенными наполовину домами на коммунистической стороне, но он не имел представления, куда дальше ведет тоннель и где он заканчивается.

От прилагаемых усилий становилось тяжело дышать; передвигаясь по доскам, он ссадил руки и колени; рана от пули в икре горела от боли; но ему оставалось только стиснуть зубы и ползти дальше.

Тоннель не мог быть бесконечным, он должен, так или иначе, кончиться. Валли нужно продолжать ползти. Чувство, что он потерялся в бесконечной темноте, — это детские страхи. Нужно держать себя в руках. Он может это. Каролин в конце тоннеля, не в буквальном смысле, но все равно мысль о ее очаровательной улыбке придавала ему силы бороться со страхом.

Впереди какое-то мерцание, или ему мерещится? Еще долго оно оставалось слишком слабым, чтобы убедиться в чем-то. Но наконец оно стало ярче, и через несколько секунд он выбрался на свет.

Над его головой поднимался ствол еще одного колодца. Валли стал подниматься по лестнице и оказался еще в одном подвале. Там находились три человека, они смотрели на него. Двое держали какие-то сумки — Валли догадался, что это беглецы. Третий, вероятно, один из студентов-подпольщиков, проговорил:

— Я тебя не знаю.

— Данни привел меня, — сказал он. — Я Валли Франк.

— Слишком многие знают об этом тоннеле, — чуть ли не выкрикнул встревоженный парень.

Конечно, подумал Валли, каждый, кто воспользовался этим тоннелем, стал посвященным в тайну. Понятно, почему Данни сказал, что опасность возрастает каждый раз, когда кто-то совершает переход. Будет ли он существовать, когда Валли захочет вернуться? Мысль, что его сцапают в Восточной Германии, чуть не заставила его повернуться и поползти обратно.

Молодой человек обратился к тем двоим с сумками:

— Идите.

Когда они скрылись в колодце, студент переключил внимание на Валли и показал на пролет каменных ступеней.

— Поднимайся и жди, — сказал он. — Когда путь будет свободен, Кристина откроет люк снаружи. И ты выйдешь. А там ты сам по себе.

— Спасибо.

Валли стал подниматься по ступеням, пока головой не уперся в железный люк в потолке. Как он догадался, когда-то через него что-то опускали. Он согнулся на верхних ступенях и заставил себя терпеливо ждать. К счастью, кто-то снаружи вел наблюдение, иначе, вылезая из люка, он мог кому-то попасться на глаза.

Через пару минут люк открылся. В сумеречном свете Валли увидел молодую женщину в сером платке на голове. Когда он выбрался наверх, два человека с сумками начали торопливо спускаться по ступеням. Молодая женщина по имени Кристина закрыла люк. Валли с удивлением заметил, что у нее за поясом был заткнут пистолет.

Валли огляделся. Он находился на небольшом дворе, огороженном стеной, позади нежилого многоквартирного дома. Кристина показала на деревянную дверь в стене.

— Иди туда, — сказала она.

— Спасибо.

— Исчезни, — буркнула она. — Быстро.

Им было не до вежливости.

Валли открыл дверь и вышел на улицу. Слева от него в нескольких метрах возвышалась стена. Он повернул направо и пошел.

Сначала он постоянно оглядывался, ожидая, что сейчас подкатит полицейская машина и заскрипит тормозами. Потом он постарался держать себя нормально и идти не торопясь по тротуару, как он обычно ходил. При всей своей усталости он еще хромал — нога очень болела.

Его первым импульсивным желанием было отправиться домой к Каролин. Но он не мог постучаться в ее дверь. Ее отец позовет полицию.

Этого момента он не учел.

Возможно, будет лучше встретить ее, когда она днем будет выходить из школы. Нет ничего подозрительного, когда парень ждет у колледжа свою девушку, и Валли часто это делал. Как-то нужно будет скрыть его лицо от ее одноклассников. Ему не терпелось увидеть ее, но будет безумием не принять меры предосторожности.

Что он будет делать, до того как встретится с ней?

Тоннель выходил на Штрелицер-штрассе, которая вела к центру старого города, где жила его семья. Он находился всего в нескольких кварталах от родительского дома. Он мог пойти домой.

Они даже обрадовались бы, увидев его.

Приближаясь к их улице, он опасался, не находится ли дом под наблюдением. Если это так, то он не мог идти туда. Он снова подумал о том, чтобы изменить внешность, но ничего нужного для этого у него не было под рукой: когда он в это утро выходил из своей комнаты в XCMЛ, то даже не мечтал, что вечером может вернуться в Восточный Берлин. В своем доме найдутся и шапки, и шарфы, и другие предметы одежды, но сначала нужно туда незаметно проникнуть.

К счастью, уже стемнело. Он шел по противоположной стороне от родительского дома, настороженно всматриваясь, нет ли поблизости шпиков Штази. Он не замечал праздно шатающихся типов, никто не сидел в припаркованном автомобиле, никто не стоял у окна. Тем не менее он прошел до конца улицы и обогнул квартал. Возвращаясь назад, он завернул в переулок, который вел к дворам позади дома. Он открыл калитку, пересек двор и подошел к кухонной двери. Времени было половина десятого, и отец еще не запер дом. Валли открыл дверь и вошел.

В кухне горел свет, но там никого не было. Они уже поужинали и поднялись в гостиную. Пройдя по коридору, Валли пошел наверх. Дверь в гостиную была открыта, и он шагнул через порог. Его мать, отец, сестра и бабушка смотрели телевизор.

— Привет всем, — сказал он.

Лили вскрикнула.

Бабушка Мод произнесла по-английски:

— Боже мой!

Карла побледнела, и ее руки взметнулись ко рту.

Вернер встал.

— Мальчик мой, — проговорил он. В два шага он пересек комнату и обнял Валли. — Мой мальчик, слава богу!

В сердце Валли плотина, сдерживающая чувства, прорвалась, и он заплакал.

Следующей его обняла мама — слезы у нее текли безудержно. Потом Лили, потом бабушка Мод. Валли вытирал слезы рукавом джинсовой рубашки, но они лились и лились. Он сам удивлялся чувствам, переполнявшим его. Он думал, что стал тверже духом в возрасте семнадцати лет, оказавшись один, оторван от семьи. Сейчас он понял, что до этого момента только сдерживал слезы.

Наконец они все успокоились и осушили слезы. Мама перевязала рану Валли, которая начала кровоточить, когда он полз в тоннеле. Потом она сварила кофе и принесла кекс, и Валли понял, что он очень голоден. Поев и выпив кофе, он рассказал, что с ним произошло. Потом, ответив на все их вопросы, он пошел спать.

* * *

На следующий день в половине четвертого он стоял, прислонившись к стене, через улицу напротив колледжа Каролин, в кепке и солнцезащитных очках. Он пришел рано — девушки выходили в четыре.

Солнце радостно сияло над Берлином. Город представлял собой смешение величественных старых зданий, нелепых современных сооружений из стекла и бетона и медленно исчезающих пустырей там, куда падали бомбы во время войны.

Сердце Валли переполняло чувство радостного ожидания. Через несколько минут он увидит лицо Каролин в обрамлении длинных ниспадающих светлых волос, сияющее лучезарной улыбкой. Он поцелует ее и почувствует мягкость ее пухлых губ. Может быть, они лягут вместе, прежде чем кончится ночь, и займутся любовью.

Его также снедало любопытство. Почему она не пришла в условленный час девять дней назад, чтобы вместе бежать на Запад? Он был почти уверен: случилось нечто такое, что нарушило их планы: ее отец догадался, что затевается, и запер ее в комнате, или еще какое-нибудь невезение. Вместе с тем его одолевал страх — несильный, но не такой, чтобы от него можно было отмахнуться, — что она передумала идти с ним. Он терялся в догадках о возможной причине. Любила ли она его еще? Люди меняются. В восточногерманской прессе его изобразили как бессердечного убийцу. Подействовало ли это на нее?

Скоро он узнает.

Его родители страшно расстроились из-за того, что произошло, но они не пытались заставить его изменить свои планы. Они не хотели, чтобы он уходил из дома, считая, что он слишком молод. Но они понимали, что сейчас он не мог оставаться на Востоке, иначе он окажется за решеткой. Они спрашивали, что он собирается делать на Западе — учиться или работать, и он сказал, что не может принять решение, пока не поговорит с Каролин. Они согласились, и впервые его отец не пытался говорить ему, что делать. Они общались с ним как со взрослым. Он добивался этого годами, но сейчас, когда это произошло, он чувствовал себя потерянным и испуганным.

Учащиеся начали выходить из колледжа.

Когда-то в этом здании находился банк, потом его помещения приспособили под классные комнаты. Учились там девушки, не достигшие двадцатилетнего возраста. Они обучались профессиям машинисток, секретарей, счетоводов и агентов по туризму. Они несли сумки, книги и папки. Одеты они все были по-весеннему в свитеры и юбки, ставшие немодными: предполагалось, что ученики секретаря должны одеваться скромно.

Наконец появилась Каролин. На ней была зеленая «двойка» — кардиган и джемпер; книги она несла в старом кожаном портфеле.

Она изменилась, подумал Валли; лицо немного округлилось. Не могла же она за неделю так сильно поправиться. Она шла с двумя девушками и разговаривала, но не смеялась, когда смеялись они. Если он заговорит с ней сейчас, те двое сразу обратят на него внимание. Это опасно: хотя он изменил свой внешний вид, они могли знать, что известный убийца и перебежчик Валли Франк был дружком Каролин, и заподозрить, что этот молодой человек в темных очках он и есть.

Вдруг его охватила паника: неужели его планы будут так легко расстроены сейчас, в последний момент, после всего, что он пережил? Но вот две подружки свернули влево и помахали на прощание. Каролин одна перешла улицу.

Когда она проходила мимо, Валли снял темные очки и сказал:

— Привет, дорогая.

Она взглянула на него, узнала, вскрикнула от неожиданности и остановилась. На ее лице он увидел изумление, испуг и что-то еще — не вину ли? И потом она побежала к нему, уронив портфель, и бросилась в его объятия. Они обнялись и поцеловались, и все тревоги его улетучились, и наступило блаженство. На первый вопрос он получил ответ: она все еще любила его.

Через минуту он заметил, что прохожие смотрят на них — одни улыбаясь, другие неодобрительно. Он надел свои очки.

— Пойдем, — сказал он. — Я не хочу, чтобы люди узнали меня.

Он поднял ее портфель. От колледжа они шли, держа друг друга за руку.

— Как ты вернулся? Это не рискованно? Что ты собираешься делать? Кто-нибудь знает, что ты здесь? — забрасывала она его вопросами.

— Нам нужно о многом поговорить, — прервал он ее. — Давай найдем какое-нибудь место, где нам никто не помешает.

На другой стороне улицы он увидел церковь. Может быть, она открыта для людей, ищущих духовное спокойствие.

Он повел Каролин к двери.

— Ты хромаешь, — заметила она.

— Пограничник стрелял и попал мне в ногу.

— Болит?

— Еще как.

Дверь церкви была не заперта, и они вошли.

Это была обычная протестантская церковь, тускло освещенная, с рядами жестких скамей. В дальнем конце женщина в головном платке стирала пыль с аналоя. Валли и Каролин сели в последнем ряду и заговорили тихим голосом.

— Я люблю тебя, — сказал Валли.

— Я тоже люблю тебя.

— Что произошло в воскресенье утром? Ты должна была встретиться со мной.

— Я испугалась, — призналась она.

Он ожидал услышать не этот ответ и поэтому не мог понять его.

— Я тоже боялся, но мы дали друг другу обещание.

— Я знаю.

Он видел, что ее мучает совесть, и в то же время чувствовал, что есть еще что-то. Ему не хотелось мучить ее, но он должен был знать правду.

— Я ужасно рисковал. Ты не должна была отступать, не сказав ни слова.

— Извини.

— Я бы так не поступил с тобой, — сказал он, а потом добавил: — Я очень люблю тебя.

Она вздрогнула, словно он ударил ее, но ответила она с горячностью:

— Я не трусиха.

— Если ты любишь меня, как ты могла подвести меня?

— Я готова отдать за тебя жизнь.

— Если бы это была правда, ты бы пошла со мной. Как ты можешь сейчас говорить такое?

— Потому что на карту поставлена не только моя жизнь.

— И моя тоже.

— И чья-то еще.

— Ради бога, чья? — озадаченно спросил он.

— Я говорю о жизни нашего ребенка.

— Что?

— У нас будет ребенок. Я беременна, Валли.

Он открыл рот. Он лишился дара речи. Его мир перевернулся в одно мгновение. Каролин была беременна. Ребенок входил в их жизни.

Его ребенок.

— О господи, — наконец произнес он.

— Я разрывалась на части, — с болью в голосе проговорила она. — Постарайся понять это. Я хотела пойти с тобой, но я не могла подвергать опасности ребенка. Я не могла сесть в фургон, зная, что ты решил действовать напролом. Я не боялась пострадать, но только не ребенок. Скажи, что ты понимаешь меня, — умоляла она.

— Кажется, понимаю, — сказал он.

— Спасибо.

Он взял ее руку.

— Хорошо, давай подумаем, что мы будем делать.

— Я знаю, что буду делать, — твердо заявила она. — Я уже люблю этого ребенка и не собираюсь избавляться от него.

Она жила с этим знанием уже несколько недель, догадался он, и она думала долго и много. Тем не менее он был поражен ее силой воли.

— Ты говоришь так, будто меня это не касается.

— Это мое тело, — резко сказала она. Уборщица оглянулась, и Каролин понизила голос, хотя продолжала говорить категорично. — Я не позволю никакому мужчине — тебе ли или моему отцу — диктовать, что мне делать с моим телом!

Валли догадался, что ее отец пытался уговорить ее сделать аборт.

— Я не твой отец, — отпарировал Валли. — Я не собираюсь говорить тебе, что делать, и я не хочу уговаривать тебя сделать аборт.

— Извини.

— Но это наш ребенок или только твой?

Она заплакала.

— Наш, — ответила она.

— Тогда будем ли мы обсуждать, что делать дальше — вместе?

Она сжала его руку.

— Ты такой взрослый. Хорошо, что ты будешь отцом. До того как тебе исполнится восемнадцать лет.

Это была потрясающая мысль. Он представил себе своего отца с короткой стрижкой и в жилете. Сейчас Валли предстоит исполнять ту же роль: человека, умеющего командовать, ответственного, надежной, способного обеспечить семью. Он был не готов к этому, что бы Каролин ни говорила.

Но он обязан делать это.

— Когда?

— В ноябре.

— Ты хочешь выйти замуж?

Она улыбнулась сквозь слезы.

— А ты хочешь жениться на мне?

— Больше всего на свете.

— Спасибо. — Она обняла его.

Уборщица кашлянула осуждающе. Разговоры разрешались, а телесный контакт нет.

— Ты ведь знаешь, я не могу остаться здесь, на Востоке, — напомнил Валли.

— Мог бы твой отец нанять адвоката? — спросила она. — Или оказать политическое давление? Правительство могло бы издать указ о помиловании, если объяснить все обстоятельства.

Семья Каролин не имела отношения к политике, а семья Валли имела, и он знал с полной уверенностью, что он никогда не будет помилован за убийство пограничника.

— Это невозможно, — сказал он. — Если я останусь здесь, меня казнят за убийство.

— Что же тебе делать?

— Я должен вернуться на Запад и жить там, пока коммунизм не рухнет, а я не предвижу такого на моем веку.

— Не рухнет.

— Ты должна идти со мной в Западный Берлин.

— Как?

— Тем же путем, каким я пришел. Кое-какие студенты прорыли тоннель под Бернауэр-штрассе. — Он посмотрел на часы. Время бежало. — Нам нужно быть там на закате.

Она ужаснулась.

— Сегодня?

— Да, сейчас.

— О боже!

— Ты хочешь, чтобы наш ребенок рос в свободной стране?

Борьба, происходившая внутри нее, отразилась на ее лице которое исказилось, как от боли.

— Я не хочу подвергаться ужасному риску.

— Я тоже. Но у нас нет выбора.

Она отвернулась и посмотрела на ряды скамей и усердную уборщицу, на табличку на стене, гласившую: «Я есть путь, истина и жизнь». Пользы от этого никакой, подумал Валли, но Каролин приняла решение.

— Тогда идем, — проговорила она и встала.

Они вышли из церкви. Валли взял направление на север. Каролин была подавлена, и он пытался развеселить ее.

— «Близнецы Бобси» ищут приключения, — сказал он. Она слегка улыбнулась.

Валли не покидала мысль, не следят ли за ними. Он был совершенно уверен, что никто не видел его, когда он утром выходил из дома родителей: он воспользовался черным ходом и на улице никто не увязался за ним. Но не привела ли Каролин за собой хвоста. Возможно, у колледжа ее дожидался другой человек, некий умелец быть незамеченным.

Валли оглядывался каждую минуту, чтобы убедиться, не попадется ли на глаза одна и та же личность. Никого подозрительного он не заметил, но умудрился перепугать Каролин.

— Что с тобой? — со страхом спросила она.

— Смотрю, нет ли хвоста?

— Ты имеешь в виду того человека в кепке?

— Может быть. Давай сядем в автобус.

Они проходили мимо остановки, и Валли потянул Каролин в конец очереди.

— Зачем это?

— Чтобы посмотреть, не сядет ли кто-нибудь, а потом не сойдет ли вместе с нами.

Уже начался час пик, и миллионы берлинцев, направляясь домой, набивались в автобусы и поезда. К тому времени, когда подошел автобус, несколько человек встали в очередь за Валли и Каролин. Сев в автобус, Валли стал внимательно присматриваться к ним. Это были женщина в плаще, миловидная девушка, мужчина в широких рабочих брюках, еще один мужчина в костюме и фетровой шляпе и два юноши.

Они проехали три остановки на восток и вышли. Женщина в плаще и мужчина в рабочих штанах сошли за ними. Валли взял направление на запад — назад, откуда они приехали, полагая, что тот, кто сделает этот нелогичный маневр, личность подозрительная.

Но никто за ними не последовал.

— За нами хвоста нет, — уверенно сказал он Каролин.

— Мне так страшно, — отозвалась она.

Солнце садилось. Им нужно было спешить. Они повернули на север, к району Веддинг. Валли снова оглянулся и заметил мужчину средних лет в коричневом холщовом пальто складского рабочего, но никого из тех, кого видел раньше.

— Все в порядке, — успокоил он Каролин.

— Увижу ли я свою семью? — спросила она.

— Пока нет, — ответил Валли. — Если они не переедут также.

— Отец никогда не уедет. Он любит свои автобусы.

— На Западе тоже есть автобусы.

— Ты не знаешь его.

Каролин была права, Валли не знал его. Он не имел ничего общего с умным, волевым Вернером. Отец Каролин не имел никаких политических или религиозных убеждений, и ему не было никакого дела до свободы слова. Если бы он жил в демократической стране, он, вероятно, никогда не ходил бы на выборы. Он любил свою работу, свою семью и свою пивную. Его любимая еда была хлеб. Коммунизм дал ему все, что ему требовалось. Он никогда не перебрался бы на Запад.

Наступили сумерки, когда Валли и Каролин добрались до Штрелицер-штрассе.

Каролин все больше нервничала, когда они шли по улице к тому месту, где она упиралась в стену.

Впереди Валли заметил молодую пару с ребенком. Он подумал, что они тоже хотят бежать. Да, так и есть: они открыли дверь во двор и скрылись.

Валли и Каролин подошли к тому же месту, и Валли сказал:

— Это здесь.

Каролин проговорила:

— Я хочу, чтобы мама была со мной, когда у меня будет ребенок.

— Мы почти у цели, — начал объяснять он. — За дверью двор с люком. Мы опустимся в колодец, а потом по тоннелю прямая дорога к свободе.

— Я не боюсь уходить, я боюсь рожать, — продолжала она о своем.

— Все будет отлично, — решил успокоить ее Валли. — Там у них большие больницы. Тебя будут окружать доктора и сестры.

— Я хочу к маме.

Через ее плечо Валли увидел, что на углу улицы, в нескольких сотнях метров, человек в коричневом холщовом пальто разговаривает с полицейским.

— Черт! — воскликнул он. — За нами все-таки следили. — Он посмотрел на дверь, потом на Каролин. — Сейчас или никогда, — сказал он. — У меня нет выбора. Я должен идти. Ты пойдешь со мной или нет?

Она плакала.

— Я хочу, но не могу, — сквозь слезы проговорила она.

Из-за угла на большой скорости выехала машина и остановилась у полицейского и шпика. Знакомая фигура выскочила из машины — высокий сутулый мужчина. Ганс Гофман. Он заговорил с человеком в коричневом пальто.

Валли сказал Каролин:

— Либо ты идешь со мной, либо быстро уходи отсюда. Сейчас здесь будет заварушка. Я люблю тебя. — Он пристально посмотрел на нее и скрылся за дверью.

Над люком стояла Кристина все еще в головном платке и с пистолетом за поясом. Увидев Валли, она открыла люк.

— Тебе сейчас может пригодиться пистолет, — предупредил ее Валли. — Сюда идет полиция.

Он бросил последний взгляд назад. Деревянная дверь в стене оставалась закрытой. Каролин не пошла за ним. Боль скрутила у него все внутри — это конец.

Он начал спускаться по ступеням.

В подвале молодая пара с ребенком стояла с одним из студентов.

— Скорее! — закричал Валли. — Сюда идет полиция.

Они стали спускаться по лестнице в колодец — сначала мать, за ней ребенок, потом отец. Ребенок продвигался медленно.

Кристина спустилась по ступеням и со стуком закрыла за собой металлический люк.

— Как полиция напала на наш след? — спросила она.

— За моей девушкой следили агенты Штази.

— Болван, ты подвел всех нас.

— Тогда я пойду последний, — сказал Валли.

Студент спустился в колодец, и Кристина последовалаза ним.

— Дай мне пистолет, — попросил Валли.

Она заколебалась.

— Если я буду позади тебя, ты не сможешь воспользоваться им, — пояснил Валли.

Она отдала ему пистолет. Валли взял его с величайшей осторожностью. Он выглядел точно так же, как пистолет, который достал отец из тайника на кухне в тот день, когда бежали Ребекка и Бернд.

Кристина заметила неуверенность Валли.

— Ты когда-нибудь стрелял из пистолета? — спросила она.

— Нет.

Она забрала его и перевела рычажок рядом с ударником.

— Сейчас он снят с предохранителя, — сказала она. — Все, что тебе нужно делать, — это прицелиться и нажать на курок.

Она снова поставила пистолет на предохранитель и отдала оружие Валли. Потом она начала спускаться по лестнице.

Валли услышал голоса и шум машины снаружи. Он не мог понять, что делает полиция, но было ясно, что он теряет время.

Теперь до него стало доходить, как все произошло. Ганс Гофман установил слежку за Каролин, рассчитывая, что Валли вернется за ней. Шпик видел, что она встретилась с парнем и ушла с ним. Кто-то решил не арестовывать их сразу, а проследить, не выведут ли они на группу заговорщиков. После того как они сошли с автобуса, филеры сменились, и за молодыми людьми увязался человек в коричневом пальто. В какой-то момент он понял, что они направляются к стене, и он нажал тревожную кнопку.

Сейчас полиция и Штази были снаружи, шныряя по задворкам заброшенных домов, пытаясь обнаружить, куда делись Валли и Каролин. В любую секунду они найдут люк.

С пистолетом в руке Валли стал спускаться в колодец за всеми остальными.

Ступив на землю с лестницы, он услышал скрип открываемого люка. Еще секунда-другая, и послышались грубые и восторженные выкрики, из чего можно было понять, что они нашли люк в полу.

Валли пришлось долго ждать перед входом в тоннель, пока Кристина не скроется в нем. Он юркнул за ней и остановился. Худощавого телосложения, он смог повернуться в узком проходе. Выглянув в колодец, он увидел тучного полицейского, становящегося на лестницу.

Ситуация создавалась безнадежная. Полиция была слишком близко. Все, что им оставалось сделать, это направить автоматы в тоннель и открыть огонь. Сам Валли будет убит первым, и, когда он упадет, пули пройдут над ним и сразят следующего в веренице людей и так далее — расправа будет кровавой. И он знал, что полицейские не будут церемониться: для тех, кто бежал, не существовало пощады, никакой. Это будет бойня.

Он должен не дать им войти в тоннель.

Но он не хотел никого убивать.

Встав на колено в начале тоннеля, он снял с предохранителя «вальтер». Затем он выставил пистолет из тоннеля, направил его вверх и нажал на курок.

Пистолет ударил его в руку. Выстрел раскатисто прогремел в закрытом пространстве. Кто-то сразу закричал с испуга, но не от боли, и Валли догадался, что он отпугнул их, не попав в кого-либо. Он выглянул из тоннеля и увидел, что полицейский поднимается по лестнице и вылезает из колодца.

Валли подождал. Он знал, что беглецы впереди него будут продвигаться медленно из-за ребенка. Он слышал, как полицейские решают, что делать дальше. Никто их них не хотел спускаться в колодец: это самоубийственно, сказал один из них. Но они не могли позволить людям уйти.

Для острастки Валли выстрелил еще раз. Он услышал хаотичное движение наверху, словно они отпрянули от колодца. Он подумал, что добился своей цели: они не решались спускаться. Валли развернулся, чтобы последовать за теми, кто ушел вперед.

И тут он услышал хорошо ему знакомый голос. Ганс Гофман выкрикнул:

— Нам нужны гранаты.

— Твою мать! — выругался Валли.

Он засунул пистолет за пояс и начал ползком двигаться по тоннелю. Ничего не оставалось, как отползти как можно дальше. И сразу он почувствовал перед собой ноги Кристины.

— Давай быстрее! — крикнул он. — Полицейские сейчас начнут бросать гранаты.

— Я не могу быстрее: передо мной мальчик! — ответила она.

Ему оставалось только ползти за ней. Они продвигались в полной темноте. Из подвала позади них не доносились никакие звуки. Обычные полицейские не вооружены гранатами, догадался он, но Ганс мог за две минуты взять их у пограничников, стоящих поблизости.

Валли ничего не видел, а только слышал тяжелое дыхание беглецов и шарканье их коленей подоскам. Ребенок заплакал. Вчера он отругал бы его за нытье, но сегодня он был будущим отцом, и ему стало жалко перепуганного парнишку.

Что полицейские будут делать с гранатами? Бросят ли одну в колодец, чтобы не подвергать себя опасности? Тогда она не причинит много вреда. Или один из них осмелится спуститься по лестнице и бросит гранату в тоннель? Тогда погибнут все, кто там находится.

Валли решил заставить полицейских отказаться от такой затеи. Он лег, перевернулся на спину, вынул пистолет из-за пояса и приподнялся на левый локоть. Ничего не видя, он направил пистолет в обратную сторону тоннеля и нажал на курок.

Все вскрикнули.

— Что такое? — спросила Кристина.

Валли убрал пистолет и снова начал ползти.

— Я только предупредил полицейских.

— Ради бога, в следующий раз предупреждай и нас тоже.

Он увидел свет впереди. На обратном пути тоннель показался короче. Послышались радостные возгласы людей, понявших, что они близки к выходу. Он почувствовал, что продвигается быстрее, подгоняя Кристину толчками в ее ноги.

Позади него прогремел взрыв.

Он почувствовал ударную волну, но не сильную, и сразу понял, что они бросили первую гранату в колодец. Он никогда не проявлял большого интереса к физике в школе, но догадался, что в такой обстановке почти вся сила взрыва уйдет вверх.

Однако он предвидел, что Ганс сделает дальше. Убедившись, что у входа в тоннель уже никого нет, он прикажет полицейскому спуститься по лестнице и бросить гранату в тоннель.

Впереди группа людей выбиралась в подвал бывшего магазина.

— Быстрей! — закричал Валли. — Быстро поднимайтесь по лестнице!

Кристина выбралась из тоннеля и стояла в колодце.

— Куда спешить, — улыбнулась она. — Мы на Западе и свободны.

— Гранаты! — не успокаивался Валли. — Скорее наверх.

Пара с ребенком поднималась по лестнице мучительно медленно. Студент и Кристина следовали за ними. Валли стоял у подножия лестницы, дрожа от нетерпения и страха. Он начал подниматься сразу за ней — его лицо находилось на одном уровне с ее коленями. Он вышел последним и увидел всех стоящими вокруг, они смеялись и обнимались.

— Ложитесь! Гранаты! — закричал он и бросился на пол.

Раздался чудовищный грохот, казалось, что ударная волна сотрясла подвал. Из тоннеля вылетела земля, словно выстрелила огромная пушка. Сверху посыпалась грязь и мелкие камни. Подъемник над колодцем рухнул вниз.

Потом в подвале все стихло, слышался только плач ребенка. Валли поднял голову и огляделся. Из носа малыша текла кровь, сам он не пострадал, и никто из всей их компании не был ранен. Валли посмотрел за край колодца и увидел, что тоннель обвалился.

Он неуверенно встал на ноги.

И все-таки он смог. Он был жив и свободен.

И один.

***

Ребекка потратила много отцовских денег на квартиру в Гамбурге. Она находилась на первом этаже роскошного старого купеческого дома. Все комнаты — даже ванная — были большие, так что Бернд мог свободно поворачивать на кресле-каталке. Она установила все известные приспособления, помогающие человеку, парализованному ниже пояса. К потолку и стенам были прикреплены веревки и ручки, держась за которые он мог самостоятельно мыться, одеваться, ложиться в кровать и вставать с нее. Он даже мог при желании готовить на кухне, хотя, как большинство мужчин, он не умел приготовить ничего более сложного, чем яичница.

Она решила — твердо решила, что она и Бернд будут жить нормальной жизнью, насколько это позволяла его инвалидность. Они будут наслаждаться супружеством, работой и свободой. Они будут вести деятельный, разнообразный и приносящий удовлетворение образ жизни. Все меньшее лишь принесет победу тиранам на другой стороне стены.

Состояние Бернда не изменилось с того времени, как он вышел из больницы. Доктора говорили, что может настать улучшение и он не должен терять надежду. Когда-нибудь, утверждали они, он сможет стать отцом. Так что Ребекка не должна прекращать попытки.

У нее было много причин чувствовать себя счастливой. Она снова преподавала — занималась тем, в чем преуспела, раскрывая молодым людям интеллектуальные богатства окружающего их мира. Она любила Бернда, который своей добротой и юмором превращал каждый день в удовольствие. Они могли читать, что им нравилось, думать, как им хотелось, говорить, что придет в голову, и не бояться доносчиков.

Ребекка поставила перед собой и долгосрочную цель. Ей очень хотелось когда-нибудь воссоединиться со своей семьей. Не со своей первоначальной семьей: воспоминания о ее биологических родителях были горестными, но далекими и смутными. Тем не менее Карла спасла ее от ада войны и одарила ее заботой и любовью, даже когда все они голодали, мерзли от холода и дрожали от страха. С годами дом в центре Берлина наполнился любящими Ребекку и любимыми ею людьми: малюткой Валли, затем ее новым отцом Вернером, потом крошкой Лили. Даже бабушка Мод, невероятно преисполненная достоинства старая английская леди, любила Ребекку и проявляла заботу о ней.

Она воссоединится с ними, когда вся Западная Германия воссоединится со всей Восточной Германией. Многие люди думали, что этот день никогда не наступит. Вероятно, они были правы. Но Карла и Вернер учили Ребекку, что, если ты хочешь перемен, ты должен принимать политические меры. «В моей семье апатия не в почете», — однажды сказала Ребекка Бернду. И они вступили в Свободную демократическую партию, которая была либеральной, хотя не такой социалистической, как Социал-демократическая партия Вилли Брандта. Ребекку выбрали секретарем местной организации, а Бернда — казначеем.

В Западной Германии можно было вступить в любую партию, кроме запрещенной коммунистической. Ребекка неодобрительно относилась к такому запрету. Она ненавидела коммунизм, но запрещать его — это то же самое, что делали коммунисты, а не демократы.

Ребекка и Бернд ездили на работу вместе каждый день. Они возвращались домой из школы, и Бернд накрывал на стол, пока Ребекка готовила ужин. В некоторые дни после ужина к Бернду приходил массажист. Поскольку Бернд не мог двигать ногами, их нужно было регулярно массировать, чтобы улучшить кровообращение и предотвратить или, по крайней мере, замедлить атрофию нервов и мышц. Ребекка убирала со стола, когда Бернд отправлялся в спальню с массажистом Хайнцем.

В этот вечер она села со стопкой ученических тетрадей и начала проверять их. Она дала задание ученикам написать воображаемую рекламу о достопримечательностях Москвы для туристов. Им нравились такая импровизация.

Через час Хайнц ушел, и Ребекка пошла в спальню.

Бернд лежал обнаженный на кровати. Его верхняя часть тела была сильно развита, потому что ему постоянно приходилось пользоваться руками, чтобы двигаться. Его ноги были похожи на ноги старика — тонкие и бледные.

Обычно после массажа он чувствовал себя хорошо физически и психически. Ребекка наклонилась над ним и поцеловала в губы долгим поцелуем.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Я так счастлива с тобой.

Она часто говорила это, потому что это была правда. И он нуждался в подтверждении этого: она знала, что иногда он удивлялся, как она могла любить калеку.

Ребекка некоторое время стояла и смотрела на него, потом стала снимать одежду. Ему это нравилось, как говорил он, хотя никогда не вызывало эрекцию. Она узнала, что у парализованных мужчин редко бывает психогенная эрекция, та, что вызывается зрительными образами и мыслями. Тем не менее он следил глазами с явным наслаждением, как она расстегнула бюстгальтер, сняла чулки и перешагнула через трусики.

— Ты великолепно смотришься, — проговорил он.

— Я вся твоя.

— Как мне повезло.

Она легла рядом с ним, и они томно ласкали друг друга. Секс с Берндом до и после несчастного случая всегда был с ласковыми поцелуями и нашептыванием нежностей, а не просто соитием. В этом отношении Бернд отличался от ее первого мужа. Ганс следовал установке: поцелуй, раздевание, эрекция, оргазм. Согласно философии Бернда, позволялось все что угодно и в любом порядке.

Через некоторое время она села на него верхом и делала телом такие движения, что он мог целовать ее груди и посасывать соски. Он обожал ее груди с самого начала и сейчас наслаждался ими с такой же страстью, как до несчастного случая; и это возбуждало ее больше, чем что-нибудь еще.

Когда она была готова, она спросила:

— Ты хочешь попробовать?

— Конечно, — ответил он. — Мы должны всегда пробовать.

Она сдвинулась назад, так что оказалась сидящей на его иссохших ногах, и склонилась над его членом. Она принялась стимулировать его рукой, отчего он стал немного больше, и у Бернда появилось то, что называется рефлексной эрекцией. Несколько мгновений член был достаточно тверд, чтобы войти в нее, но затем быстро обмяк.

— Ничего, не обращай внимания, — сказала она.

— Я не обращаю, — отозвался он, но она знала, что это неправда. Ему хотелось, чтобы у него был оргазм. Он также хотел детей.

Она легла рядом с ним, взяла его руки и положила на свое лоно. Он расположил свои пальцы так, как она учила его. Потом она прижала его руку своей рукой и стала ритмично двигать ею. Это, как всегда, сработало, и она испытала восхитительный оргазм.

Потом, лежа рядом с ним, она сказала:

— Спасибо.

— К твоим услугам.

— Не за это.

— Тогда за что?

— За то, что ты пришел со мной. За побег. Я никогда не смогу передать тебе, как я благодарна.

— Хорошо.

В дверь позвонили. Они в недоумении посмотрели друг на друга — они никого не ждали. Бернд сказал:

— Может быть, Хайнц что-нибудь забыл.

Ребекка немного огорчилась. Ее наслаждение было прервано. Она надела халат и с недовольным видом пошла к двери.

На пороге стоял Валли. Он осунулся, и от него пахло пивом. На нем были джинсы, кроссовки и грязная рубашка. В руках он держал одну только гитару.

— Привет, Ребекка, — проговорил он.

От ее недовольства не осталось и следа. Она широко улыбнулась.

— Валли! — воскликнула она. — Вот так сюрприз! Я так рада тебя видеть!

Она отступила назад, и он вошел в прихожую.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она.

— Я пришел к тебе жить, — ответил он.