III

Стефано в новом двубортном костюме стоял, прислонившись к бело-красному полосатому шлагбауму. Увидев Мару, он бросил окурок и пошел ей навстречу.

— Простите, я, кажется, опоздала, — сказала Мара.

— О, пустяки!

— По правде говоря, я не хотела приходить.

— Почему? — удивился Стефано.

— Потому что это нехорошо. У меня есть жених... и вы тоже переписываетесь с девушкой...

— Ну, ладно, идемте, не будем же мы здесь говорить об этом, — сказал Стефано и приподнял шлагбаум, чтобы она могла пройти.

Платаны вдоль дороги стояли еще голые, как и тутовые деревья в поле перед виноградниками. Да и сами виноградники тоже были голые, и через них, словно •сквозь прозрачный экран, ясно было видно поле, а за ним другое, и еще, и еще, до самой тополевой рощи. На земле нежно зеленели едва появившиеся всходы пшеницы. Но однообразную пустоту пейзажа кое-где уже нарушали белые и розовые облачка.

Мара показала на них своему спутнику.

— Вон розовые — это персики, а белым цветет миндаль и яблони.

— Я в этом ничего не понимаю, — признался Стефано.

Теперь, когда Мара нарушила молчание, он счел своим долгом возобновить беседу.

— Почему вы мне так сказали?

— А разве надо объяснять? Вы и сами понимаете — нехорошо все это.

Стефано промолчал, потом сказал:

— Почему раньше вы не видели в этом ничего плохого, а сейчас вдруг... так говорите?

— Ну потому что раньше... я как-то не задумывалась. А еще вот вчера пришло письмо от моего жениха.

— А! Вот оно что, — сказал Стефано и добавил: — Должно быть, ваш жених узнал обо мне... и стал вас упрекать?

— Ничего он не может знать о том, что я делаю, мой жених. Знаете, где он? Во Франции.

— Во Франции? — удивился Стефано.

— Да, во Франции. Девять месяцев я ничего о нем не слыхала. А вот вчера наконец-то пришло письмо.

— Он там по службе? — спросил Стефано.

Мара не ответила. Она шла, опустив голову. Ей очень хотелось рассказать обо всем Стефано, как рассказывал он ей о себе. Наконец она решилась. Больше они не встретятся, но сейчас она расскажет ему обо всем. Слишком долго ей некому было излить душу.

— Слушайте, вы согласны, что нам не надо больше видеться?

— Если это вам действительно так неприятно...

— Не то что мне неприятно, а просто не надо этого. Значит, мы видимся с вами последний раз. Хорошо?

— Хорошо, — покорно ответил Стефано.

— Теперь мне легче будет рассказать вам... Присядем где-нибудь.

— Давайте здесь, на мостике.

Они уселись на парапете, и Мара начала свой рассказ.

— Мой жених сейчас во Франции, потому что ему пришлось скрыться. Его искали карабинеры. Только не подумайте чего плохого, тут дело политическое. Не помню, говорила я вам или нет, одним словом, мой жених был партизаном. Из-за этого мы с ним и познакомились. Он воевал в одном отряде с моим братом, а когда кончилась война, приехал познакомиться с нашей семьей. Так вот, в прошлом году он поселился в одном городе, неподалеку от Флоренции: он там вместе с несколькими товарищами организовал кооператив. Вот там-то все это и случилось... из-за чего ему пришлось уехать.

Стефано слушал внимательно, однако из скромности старался не задавать вопросов.

— В один прекрасный день он вдруг приезжает в Монтегуиди и начинает мне все рассказывать, (указывается, священник не пустил их в церковь, потому что у них на шее были красные платки. Парням не столько самим хотелось пойти к мессе, сколько составить компанию девушке... невесте одного из них. Подошел сержант... — Тут Мара почувствовала, что ей трудно продолжать, но желание излить душу оказалось сильнее. — Ребята стали объяснять ему, что священник не имеет права не пускать их в церковь, а сержант, конечно, за священника. Началась ссора. Под конец сержант вытащил револьвер и застрелил парня, который был с невестой.

— Как? — воскликнул Стефано.

— Вот так! Выстрелил и убил Умберто... Тогда другой парень тоже вытащил револьвер и убил сержанта. По-моему, это было справедливо. Сержант не имел права убивать человека.

— Значит, сержанта убил не ваш жених.

— Да, сержанта убил другой. Иван... подождите, это еще не все. На выстрел прибежал сын сержанта, узнать, что случилось. И тогда Бубе, мой жених... — Мара сделала над собой усилие и продолжала: — Вы понимаете, в таких случаях ничего не стоит потерять голову... У него на глазах убили друга... Одним словом, он погнался за сыном сержанта. — Она почувствовала, что должна рассказать все, ничего не утаивая. — Тот забежал в дом, Бубе за ним. На верхней площадке Бубе выстрелил и убил его. Представляете, какой ужас? Сразу трое убитых. Я никого не оправдываю, парни тоже могли сдержаться, и ничего бы не было, но главный виновник, конечно, сержант. Он и священник. Как вы думаете?

— Да, конечно... А что было потом?

— Мой жених пробыл там целый день. Они одели убитого товарища и устроили гражданскую панихиду в Народном доме. А когда вечером прибыл отряд карабинеров, Бубе пришлось скрыться, вернее, его заставили скрыться. Потому что сам он хотел явиться в полицейский участок. Ведь он не чувствовал себя виновным... им поневоле пришлось, не они же были зачинщиками. А партийный комитет приказал ему скрыться. Сперва Бубе приехал ко мне в Монтегуиди, потом я его проводила в Вольтерру. А уже оттуда Бубе уехал во Францию. И за все эго время он не мог мне ни строчки написать. Только вчера, я уже говорила, пришло одно письмо. Пишет, что чувствует себя хорошо, надеется скоро вернуться... Да мне это все говорят — скоро, наверно, объявят амнистию. А пока он на чужбине, а я... знаете, как мне одиноко? Не с кем слова сказать... Потому что, помимо всего прочего, такие вещи надо держать в секрете.

Стефано закурил, несколько раз затянулся, наконец сказал:

— Я сразу понял, что с вами что-то неладно. Вы не по годам серьезная, это тоже заметно. Я еще тогда подумал: эта девушка что-то таит в душе. Даже хотел спросить, что с вами, да все не решался.

— Видите, я ни капельки не счастливее вас.

— Да. Может, поэтому нас и потянуло друг к другу. Мы, наверно, невольно почувствовали, что у нас похожие судьбы.

— Может, и так, — согласилась Мара.

— Что ж тогда плохого, если мы встречаемся? По крайней мере поддержим друг друга, вы — меня, я — вас.

— Нет, Стефано, — она впервые назвала его по имени. — Мы уже решили, что видимся в последний раз.

— Пусть так, — сказал Стефано, — но если уж мы действительно не увидимся больше, позвольте мне тоже сказать вам кое-что. — Он встал и подошел к ней ближе. — Мара, я очень жалею, что не встретил вас раньше.

Девушка опустила глаза и стала смотреть в землю.

— Когда раньше?

— Когда вы были свободны. — И добавил: — Мара, ответьте мне только на один вопрос: если бы ваше сердце было свободно, мог бы я вам понравиться? — Она кивнула головой. — Нет, ответьте мне, глядя прямо в глаза. — Мара машинально подняла глаза и сказала:

— Да.

— Спасибо, Мара. Это слабое утешение, но все равно мне приятно думать, что, если бы мы познакомились при других обстоятельствах, вы тоже смогли бы меня полюбить. Потому что я сразу полюбил вас.

Мара отвела взгляд от смуглого, взволнованного лица Стефано и стала смотреть на дорогу и на скалистый обрыв, по другую сторону потока. Теперь, спустя много месяцев, она снова почувствовала томительную сладость любовного признания. Сейчас она была благодарна Стефано за его слова.

Сколько прошло времени? Погас над обрывом желтый кует дрока. Мара поняла, что наступает вечер.

— Пойдемте, — сказала она, не глядя на него.

Назад они возвращались медленно. Только очутившись в Поджибонси, среди ярких огней, темных массивов домов, и услышав, отдаленный шум, доносившийся из Луна-парка, они осмелились снова посмотреть друг другу в лицо. Словно сговорившись, они беседовали о посторонних вещах. Но когда подошло время уходить, Стефано спросил:

— Вы правда не хотите, чтобы мы виделись?

— Стефано, постарайтесь меня понять...

— Да, я понимаю вас, Мара, — и он крепко пожал ей руку.

Она не сказала ему больше ни слова.

Так, даже не попрощавшись, они расстались.

В апреле Мара получила еще одно письмо от Бубе. На сей раз его привез отец: он приехал в воскресенье и пробыл с дочерью до вечера.

Письмо дочти слово в слово повторяло предыдущее, но в нем был намек на предстоящие выборы и на амнистию, которая должна быть объявлена сразу после них.

— Когда у нас выборы?

— Второго июня, — ответил отец. — Мы наверняка победим. Уже по первым выборам, в местные органы, видно, что народ с нами.

Он больше чем когда-либо был захвачен политической деятельностью. Мара спросила у него о матери. Мать чувствовала себя неважно, все время мучилась от какой-то болезни, но от какой именно, отец не знал.

Они пошли погулять по обсаженной деревьями дороге. Окрестности имели уже совсем другой вид. Шпалеры винограда превратились в живую изгородь, отделявшую друг от друга длинные узкие полосы засеянной земли, которую покрывала сочная зелень хлебов.

Отец шел, держа руки в карманах, и насвистывал. У него в петличке виднелся значок коммунистической партии, а рядом маленькая голубая ленточка, окаймленная черным кантом с бронзовой звездочкой посредине. Мара спросила его, что это такое.

— Значок, который дают отцу погибшего партизана, награжденного бронзовой медалью. — И отец снова принялся насвистывать.

Они подошли к мостику. Здесь поток суживался, протекая между высокими берегами. От нечего делать Мара вскарабкалась наверх, нарвать цветов. Отец ждал ее на дороге и курил.

Они вернулись в Поджибонси перед самым отходом поезда и прошли в зал ожидания — большую, тускло освещенную комнату.

— Ты поедешь из Колле домой? — спросила Мара.

— Нет, слишком поздно, зачем тащиться туда на ночь глядя? Пока не налажено регулярное сообщение, прямо беда.

Наконец прибыл поезд.

Остаток вечера Мара провела, гуляя по центральной улице. Когда она накрывала на стол, хозяйский сын спросил:

— Отдали Маре письмо?

— Ах, да! — воскликнула его сестра. — Мара, тебе письмо, я совсем забыла!

Адрес был напечатан на машинке. Мара узнала синий шрифт и поспешно сунула письмо в карман передника.

Она распечатала его, когда легла в постель. В нем лежал всего лишь один листок папиросной бумаги, на котором было напечатано стихотворение:

Мара,

смелая Мара,

молча несущая горе,

если б мы встретились раньше,

тебе бы я отдал сердце,

жаркий его огонь.

Но ты невеста другого,

я признаньем тебя не встревожу,

я с мечтой попрощаюсь молча,

Мара моя, прощай!

Под ним не было даже подписи, и Мара, ожидавшая настоящего письма, почувствовала себя разочарованной. Она перечитала письмо Бубе, оно тоже ничего не говорило ее душе. «Неужели так и пройдет моя молодость, без любви?» Месяц тому назад Маре исполнилось семнадцать, ей казалось, что лучшая часть ее жизни уже позади.

В следующее воскресенье за ней зашла Инесса. Она больше не встречалась с Марио и с обычной откровенностью объяснила подруге причину разрыва. Марио стал слишком настойчив, не довольствовался одними поцелуями, а ничего другого она ему не позволяла.

— Не думай, будто я такая уж недотрога. Но Марио, знаешь, какой тип! Сразу начнет хвастать перед приятелями: мол, я от нее добился всего, чего хотел.

Девушки пошли в кино. Инессе было скучно, и она сказала:

— Вот видишь, плохо без парня.

Гуляя по главной улице, они заметили Стефано. Он шел по другой стороне и не видел их. Инесса окликнула его, а Мара не стала ей мешать.

Здороваясь с Марой, Стефано очень растерялся. К счастью, с Марой была Инесса. Она сказала, что они ходили в кино, что она помирает со скуки, и спросила, не видел ли он Марио.

— Не видел, ответил Стефано. — В будние дни я работаю и никого не вижу, а по воскресеньям обычно езжу домой.

— Если ты его увидишь, передай от моего имени, что он порядочная свинья и уж теперь я ему не прощу. Да, но вам, должно быть, хочется побыть наедине? Привет! — сказала она, подмигнув Маре.

Некоторое время Стефано и Мара стояли молча.

— Значит... вы помирились с невестой?

— Нет, почему? — удивился Стефано.

— Но раз вы каждое воскресенье ездите домой...

— Езжу, потому что иначе не знаю, куда себя девать.

— И я тоже не знаю, куда себя девать по воскресеньям, — призналась Мара.

— Вы сами не захотели, чтобы мы встречались, — упрекнул ее Стефано.

Мара ничего не ответила. Потом, помолчав, спросила:

— Своей невесте вы тоже писали стихи?

— Нет, ей я не писал... она бы не поняла. Знаете, единственное, что меня привлекало в моей невесте, это внешность. А так у нас с ней ничего общего не было. А вот с вами, Мара, совсем другое дело. Я сразу почувствовал — у нас души прямо как близнецы.

— А внешность моя... вам тоже нравится?

Стефано подумал, прежде чем ответить.

— Внешность — зеркало души, — сказал он наконец. — Ведь не бывает так, чтобы душа — сама по себе, а внешность — сама по себе. Моя невеста красива, но вульгарна, а у вас одухотворенная красота. Ваш взгляд, выражение лица, ваши движения полны грации. Я прямо как зачарованный, когда смотрю на вас. Не будьте такой жестокой, не отнимайте у меня единственную радость видеть вас, слышать ваш голос...

Мару ошеломило его красноречие, но она уже не испытывала такого волнения, как в первый раз, когда Стефано в простых словах сказал ей о своей любви. И все же она почувствовала, что больше не может обходиться без него, и, расставаясь, пообещала встретиться с ним в следующее воскресенье.

Так они снова стали видеться. Каждый раз Мара шла на свидание полная надежд, и каждый раз поведение Стефано оставляло ее разочарованной. Стефано много говорил о политике, но не так, как ее отец. Он говорил, что стал коммунистом, когда был солдатом, — после того как прочитал роман «Звезды смотрят вниз». Он дал его Маре, но девушка, привыкшая читать лишь иллюстрированные журналы, ничего не поняла и через два-три дня бросила книгу.

Стефано все говорил и говорил, а потом подолгу молчал, думая неизвестно о чем. И если длинные разговоры надоедали Маре, то большие паузы пугали ее. Однако вечером, возвратившись домой, она подолгу смотрела на ярко освещенные огромные окна фабрики, хотя знала, что это вовсе не стекольный завод.

В мае отец приехал за ней и отвез домой. Матери должны были делать операцию язвы желудка.

Операция прошла удачно, но мать поправлялась медленно. Мара и отец питались в доме секретаря комитета, девушка и спала там, а отцу приходилось ночевать у себя в рабочей комнате. Виничо остался в Монтегуиди у тетки.

Избирательная кампания была в полном разгаре. Отцу не всегда даже удавалось заглянуть в больницу. Каждый вечер устраивались митинги, и Мара, проходя мимо, нередко останавливалась послушать оратора. Если говорил коммунист или социалист, на площади собиралось много народу. На выступления христианских демократов никто не ходил. А когда в один из последних вечеров рискнул выступить перед публикой монархист, ему даже не дали говорить.

Неожиданно стало известно, что объявлена амнистия. Мара узнала об этом от одной женщины, ее муж сидел за спекуляцию продуктами. Чтобы поскорее узнать все подробности, Мара пошла в комитет, но отец поехал по избирательному округу и секретарь тоже. Ей удалось поговорить с отцом только на следующее утро.

— Ну и амнистия, просто чудо, а не амнистия! — раздраженно говорил отец. — Все фашисты на волю выйдут, все до одного, а с ними и те, кто разбогател за счет голодного люда.

— А Бубе?

— Бубе — партизан, а эта амнистия не для партизан.

— Значит, Бубе никогда уже не сможет вернуться? — в отчаянии воскликнула Мара.

— Вернется, вернется. Можешь не сомневаться, вернется. Вот возьмем власть...

— Значит, если вы победите на выборах, Бубе сможет вернуться?

— При чем тут выборы? Где это видано, чтобы коммунизм побеждал при помощи избирательного бюллетеня? Коммунизм побеждает только после революции. Если бы мы все воображали, что можно взять власть при помощи выборов, разве произошел бы раскол в Ливорно? В то время я был мальчишкой, но прекрасно помню, что говорили наши руководители. Они говорили, что власть можно завоевать только одним путем — революцией, а не избирательными бюллетенями.

Наступил день выборов, потом ждали результатов голосования, а когда узнали о победе республики, началось праздничное шествие. Мара смотрела на него из окна больницы. Мать тоже встала с постели взглянуть на него. Потом было официальное провозглашение республики и вечером на площади собралась громадная толпа: пришли крестьяне со всей округи. Оркестр исполнил «Гимн Мамели» и «Гимн Гарибальди». Мара, захваченная общим порывом, хлопала в ладоши и пела. Отец снова был веселым, говорил, что о случае в Сан-Донато давно уже забыли и Бубе свободно может вернуться.

Как раз в тот день пришло письмо. Бубе тоже надеялся, что скоро сможет вернуться. И Мара внушила себе, что так оно и есть — Бубе скоро вернется и они смогут пожениться.

Но эта перспектива уже не радовала ее так, как прежде. Здесь, в Колле, и потом, когда мать вышла из больницы и они вернулись домой, Мара удивлялась тому, что думает о Стефано гораздо чаще, чем в свое время думала о Бубе. О Бубе она теперь вообще не думала, кроме тех случаев, когда отец или кто-нибудь другой вспоминал о нем. А Стефано, напротив, постоянно присутствовал в ее мыслях. Даже, пожалуй, не столько он сам, сколько вечера и воскресенья, проведенные вместе в Поджибонси. Хорошее это было время. Она вздыхала, вспоминая аллею вдоль железной дороги, обсаженную деревьями, кинотеатр, Луна-парк, главную улицу в ночные часы и громадные, залитые светом окна фабрики.

Она не смогла известить Стефано о своем отъезде и теперь подумывала, не послать ли ему письмо. Конечно, если бы она знала адрес, она бы так и сделала. Правда, можно было передать письмо через Инессу, но ей не хотелось посвящать в это дело подругу. Та могла подумать, будто у нее со Стефано бог знает какие отношения. На самом же деле между ними ничего не было. Он даже ни разу не прикоснулся к ней. Были только разговоры, его взволнованное признание в любви и слова о том, как он жалеет, что не встретил ее раньше. Теперь, когда Мара не сомневалась в возвращении Бубе, она тоже жалела, что не встретила Стефано раньше.

Мать поправлялась, медленно правда, но поправлялась. Последнее время хозяйство целиком лежало на Маре. Она делала все по дому и работала на огороде. Здесь, в Монтегуиди, работы было, пожалуй, больше, чем в Поджибонси. А если и выдавалась свободная минута, Мара не знала, куда себя девать.

Местные новости больше ее не интересовали. Встречая Лилиану под руку с Мауро (три месяца назад они обручились), Мара не только не испытывала досады, но искренне жалела парня, который очутился в лапах у этой ведьмы.

— Кастеллуччи! — окликнул однажды Мару почтальон.

Мара побежала, взяла письмо. Оно было адресовано ей. По почерку она поняла, что письмо не от Бубе. Что, если от Стефано? У нее забилось сердце. Оказалось, что письмо вовсе не от Стефано, а от хозяйки из Поджибонси. Она сообщала, что вынуждена была взять на ее место другую женщину, но Мара, если захочет, может вернуться в любой момент.

Неожиданно пришла повестка от судьи в Колле. Мара отправилась туда вместе с отцом. Судья сказал, что ему поручили допросить ее от имени суда присяжных Флоренции, ведущего следствие по делу Ивана Баллерини и Артуро Каппеллини. Ее спросили, подтверждает ли она свои свидетельские показания, данные полиции. Она подтвердила, и ее отпустили.

Во всем этом деле Мара ничего, не поняла, но отец забеспокоился. Он позвонил в Вольтерру, и Лидори сообщил, что в Милане арестовали Ивана Баллерини и теперь во Флоренции ведется следствие... Значит, амнистия не аннулировала случая в Сан-Донато. А между тем фашистские преступники, осужденные на тридцать лет, выпущены на свободу! В течение нескольких дней отец возмущался всем этим, и Мара опять пребывала в неизвестности. Теперь она снова думала о Бубе о себе, о своей горькой участи. Ей было семнадцать с половиной лет, и ее молодость проходила напрасно. Мара сетовала на судьбу, связавшую ее с человеком, которого она, может быть, никогда больше не увидит.

Однажды утром Мару позвали. Голос был знакомый, но она не сразу смогла вспомнить, кому он принадлежит. Оказалось, это была Инесса. Они крепко обнялись.

— Какими судьбами?

— Я уехала из Поджибонси насовсем, — ответила Инесса.

Она ушла от своей хозяйки и не собиралась искать другое место, так как скоро должна была выйти замуж. Потом Мара спросила ее о Марио, но это был только предлог, чтобы завести разговор о Стефано.

Инесса нахмурилась.

— Ты ничего не разболтала?

— О чем я могла разболтать?

— Ты не рассказывала, что видела меня в Поджибонси с парнем?

— Да нет, что ты! Никому я ничего не говорила.

— Хотела бы я знать, кто это натрепался.

И она рассказала, что слух дошел до жениха, а тот устроил ей страшную сцену.

— Конечно, я все отрицала, даже поклялась ему. Ведь если приподнять от земли один каблук, клятва недействительна.

— Тебя там никто из наших не видел?

— Из наших... нет... Правда, однажды вечером, как раз когда мы гуляли с Марио, нам навстречу попался Карлино, знаешь, маклер из Вольтерры?

— Ну так ясно, это его работа. Мерзкий тип, такой мерзкий, ты даже не представляешь. Я на своем опыте убедилась.

Видя, что Инесса и не думает говорить о Стефано, Мара решила сама спросить о нем.

— Да, я его видела, даже разговаривала с ним. Он спрашивал о тебе.

— Ты ему объяснила, почему мне вдруг пришлось уехать?

— Конечно, объяснила. Слушай, Мара, теперь, когда все уже позади, ты можешь сказать мне правду? Что у тебя было со Стефано?

— Ничего.

— Брось. Ну, признайся.

— Да ничего, ей-богу. Он, правда, признался мне в любви, но даже пальцем до меня не дотронулся.

— А ты?

— Я тоже сказала ему... что он мне нравится.

— Ну, Мара, я тебя не понимаю! Если он тебе нравится, чего же ты ждешь?

— Я же обручена.

— Глупости! Твоего жениха и в Италии-то нет. Поди ищи, где он там. А ты отнимаешь у себя даже такое маленькое удовольствие, как пройтись с парнем. Сама ведь говоришь, Стефано тебе нравится. Возьми да пошли к черту своего жениха и крути с этим.

— Не могу.

— Да почему?

— Инесса, моему жениху пришлось скрыться за границу из-за одного политического дела. Когда-нибудь я тебе все расскажу. Только уговор — никому ни слова. Представляешь, в каком он там состоянии? Один, на чужбине... У него сейчас одно утешение, что я его жду. Как же можно его обмануть? Представь себе, вдруг он вернется и узнает, что я помолвлена или, еще хуже, вышла замуж за другого? Каково ему будет?

— Кого ты в конце концов любишь, жениха или Стефано?

— Не знаю, — печально ответила Мара. — Да и разве можно сравнивать? Одного я не вижу больше года, а другой здесь, под боком, и я с ним все время виделась.

Инесса покачала головой.

— Слишком ты мрачно на все смотришь. Если тебе нравится Стефано, почему тебе с ним не встречаться? А когда появится твой знаменитый жених, у тебя всегда будет время выбрать. Я, например, всю жизнь мечтала, чтобы за мной ухаживали сразу двое.

— Разве у тебя так не бывало? — сказала Мара с улыбкой. — Взять хотя бы твоего жениха и Марио.

— Знаю я, как он за мной ухаживал, этот Марио! Хотел поразвлечься, и больше ничего. Когда мы в последний раз виделись, я такую глупость сделала!.. Согласилась пойти с ним в лес... Посмотрела бы ты, какая у нас там борьба была. Он мне юбку порвал, трусики... А своего все-таки не добился.

— А Стефано, наоборот, всегда такой почтительный.

— Потому что он любит тебя по-настоящему, а не так, как этот Марио, — с грустью сказала Инесса.

Мара получила еще два письма от Бубе. Они пришли почти одновременно. На этот раз письма были не такими бодрыми, скорее наоборот. Во втором письме он даже писал, что теперь уже не надеется вернуться в Италию. «Придется тебе ко мне приехать. Хочу разузнать, как это сделать. Я уже говорил с товарищами...»

Нет, только не это. Она ни за что не согласится ехать во Францию. Если он действительно не сможет вернуться в Италию, значит...

Когда мать окончательно поправилась, Мара написала хозяйке о своем решении вернуться в Поджибонси.