на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава XXXI

Глядя на Ленина, врачи не верили собственным глазам. Они готовы были поверить в чудо. Этот безнадежно больной, наполовину парализованный, впадающий в безумие человек внезапно поднялся, распрямил плечи, хитро и весело улыбнулся, как будто хотел сказать:

— Только мне известна тайна, которую я никому не доверю!

Почти с постели он пришел в зал Совета народных комиссаров.

Для этого было самое время!

Комиссары, кроме мечущегося по всем фронтам Троцкого и угрюмого, упрямого Сталина, потеряли головы.

Белые армии Колчака и Деникина одерживали победы над коммунистами. Все обещания Ленина, объявленные на весь мир, не сбывались.

Сначала росла надежда на постоянный мир и утверждение социализма в течение двух месяцев; не сбылось предсказание о победе революции в Германии. Пролетарское восстание, которое действительно вспыхнуло в Мюнхене и Берлине, провалилось. Любящие свою страну и культуру немцы, независимо от того, были ли это преданные Гогенцоллернам империалисты, либералы или руководимые Шейдеманном, Адольфом Гитлером и Носке социалисты, задушили коммунизм в зародыше. Спартаковцы были повержены, а взбешенная толпа рабочих, солдат и офицеров издевалась на улицах над Либкнехтом, Люксембург и Иогихесом, которых перевозили в тюрьму, где вожди коммунизма были убиты.

Германская республика перешла в лагерь самых опасных, идейно организованных врагов диктатуры пролетариата.

После нее сбросили большевистский гнет Венгрия, Чехия и балканские государства; в Италии коммунисты не осмелились даже объявить восстание, хотя в больших и малых городах уличная чернь, ослепленная размахом российской революции, весело выкрикивала:

— Viva Lenin! Viva il bolcevismo!

Ленин знал об этом уже во время своей болезни, читая газеты и советуясь с коллегами. Ему представили текущее положение дел еще раз сразу же после его прибытия в зал Совета комиссаров.

Все присутствующие смотрели на него с упреком, ожидая, затаив дыхание, что скажет диктатор. Он немного задумался. Поднял голову и, щуря глаза, сказал:

— Теперь мы сами должны установить коммунизм в Германии… Следует немедленно наладить дипломатические отношения с капиталистическими странами, выражая наше искреннее стремление к мирному с ними сосуществованию…

— Это измена идее!.. Компромисс!.. Смерть коммунизма! — крикнули Зиновьев и Каменев, стуча кулаками по столу. — Преступный оппортунизм!

— Формально мы должны жить с соседями в хороших отношениях, — спокойно продолжал Ленин, — нам от них нужны товары, которых у нас не хватает, деньги и специалисты для восстановления нашей уничтоженной промышленности. Мы впустим зарубежных капиталистов, чтобы они оживили торговлю и облегчили нашим экономическим и дипломатическим миссиям свободный доступ в свои страны, в которых мы будем распространять нашу агитацию. В то же время социалисты расцветок Циммервальда и Кинталя должны провести работу по разложению внутри этих государств. Российский пролетариат должен любой ценой закончить победой гражданскую войну и немного передохнуть. За это время мы усилим наши плацдармы в Польше, Германии, Чехии и начнем сначала…

— В Германии у нас нет никаких сил. Там все подавили империалисты и товарищи, соглашатели… — заметил Чичерин.

— Вы не даете мне закончить! — взорвался Ленин. — В Германии у нас есть огромная армия, состоящая из нескольких тысяч русских военнопленных. Они должны быть организованы и расположены вдоль линии Эльбы. Товарищи Буш и Корк писали мне об этом. Пленные ударят. Мы пойдем через Польшу. Молодое, слабое, разрушенное государство не сможет сопротивляться…

Дзержинский вздрогнул и вонзил в Ленина неподвижный взгляд.

Слово взял Троцкий. Он говорил насмешливым голосом:

— Такой план требует много золота… В нашей стране, товарищ председатель Совета народных комиссаров, стоят заводы, растет голод, эпидемии, недовольство! Пока что мы взбунтовавшиеся нищие…

Ленин посмотрел на него с презрением. Улыбнулся и твердо сказал:

— У нас есть бриллианты Романовых, неизведанные сокровища Эрмитажа и других музеев. Все продать!..

Он тихо рассмеялся.

— Фабрика государственных бумаг должна начать печатать зарубежную валюту! — хриплым голосом выкрикнул он. — По истечении двух месяцев у нас будет полмиллиона вооруженных людей на неприятельской территории. Мы должны помнить, что нас окружают недовольные, угнетенные, стосковавшиеся по миру народы. Начнем с Чехословакии и Польши, после них наступит черед Румынии и Югославии. После первых успехов к нам присоединится Италия. Сегодня я получил точные сведения, что, несмотря на поражение, немецкий пролетариат встанет под наши знамена. Долго ли после этого продержится Франция? Она падет, а за ней рухнет Англия! Для реализации этого плана у нас должно быть готово все, вплоть до последнего обрывка бумаги. Никто не выдержит нашего вооруженного натиска изнутри и снаружи!.. Мы не имеем права впадать в отчаяние и сомнения, товарищи! Долой панику! Нам необходимо немного отдохнуть, собраться с силами и — за работу!

Под воздействием кипучей энергии, спокойствия и неугасающей ни на мгновение ленинской веры началась новая работа.

Формировалась и обучалась огромная армия, печатались фальшивые фунты и доллары, на улицах столиц почти всего мира продавались бриллианты, жемчуг, золотые сервизы, принадлежавшие царской семье и русской церкви; за границу вывозились картины, скульптуры; торговали старыми иконами, музейными ценностями, книжными собраниями; из святынь выносились все ценности; все силы были брошены на свержение сибирского правительства, имевшего почти весь золотой запас страны.

Ленин думал обо всем.

Через невидимые щели сочилась его коммунистическая пропаганда и стекались деньги на мировую революцию; он созывал совещания профессионалов, планируя электрификацию страны и подведение к каждой деревенской хате электрического света; для приведения в действие динамо-машин он устанавливал воздушные моторы; строил самолеты; основывал новые университеты и школы для воспитания специалистов с пролетарской психологией; поддерживал фантастические проекты новых фабрик; принимал крестьянские делегации; собственноручно выписывал для крестьян разрешения о перевозе по железной дороге большего количества товаров и продуктов; лично проверял, как исполнялись и рассылались его приказы; он засыпал все газеты статьями; издавал книги и брошюры; выступал с агитационными речами, усыплявшими бдительность народа, облегчавшими его страдания и пробуждающими надежду.

Он весь кипел и горел; напрягал силы в бешеной, непостижимой спешке.

Конторы не успевали за ним. Комиссары, подгоняемые его личными звонками и потоком маленьких записок с новыми идеями, теряли головы и падали от истощения. Зато он все делал вовремя и требовал точности и систематичности в исполнении поручений. Его поглотила идея о научной организации труда и создании «лиги рационального использования времени». Комиссии ломали головы над этой задачей и ежедневно отчитывались диктатору о результатах своих исследований, не скрывая, что все опыты очень затруднены из-за господствующей в рабочих массах деморализации.

Ленин спешил.

Только он один знал о причине такой спешки.

У него случались моменты оцепенения и мучительного, ужасного безразличия. Тогда он чувствовал невыносимую тяжесть в голове и пронизывающий холод. Мысль с трудом двигалась в мозгу, как будто с усилием просачивалась через щель в камне.

Он понимал, что под его черепом происходят вещи удивительные и неизбежные.

У него не было сомнений, что это были опасные симптомы.

Только однажды, глядя на навестивших его доктора Крамера и Максима Горького, в присутствии Надежды Константиновны он сказал, заставляя себя улыбнуться:

— Попомните мои слова, что я умру парализованным!..

— Вам нужен продолжительный отдых, — заметил доктор.

— Я не могу терять ни секунды! — с нажимом возразил Ленин.

Это было правдой. Он обдумал новый запутанный политический план, который подготовил в деталях, а значит — надо было приступать к его реализации.

Его беспокоило одно явление, вызванное лозунгами, выдвинутыми им в октябре 1917 года.

Он торжественно объявил, что все входящие в состав бывшей Российской империи народы могут самостоятельно определить свое отношение к пролетарскому государству и даже оторваться от него целиком.

Вся Россия покрылась самостоятельными республиками. Это ослабляло страну и не позволяло Совету комиссаров требовать у отколовшихся частей продовольствия и людей для армии.

Ленин принялся разлагать эти мелкие образования, воспользовавшись господствующими в них идейными раздорами, присоединял к союзу федеральных республик, захватывал непокорные народы, ведя борьбу с Кавказом, казаками и Украиной, наконец он перечеркнул обещание первого декрета и сосредоточил «освобожденные» пролетариатом и захваченные некогда царем народы в руке Кремля.

Наполовину монгольская и наполовину славянская душа со всей силой и решительностью разразилась извечной российской тягой к экспансии, презрением к слабым народам, что соответствовало хищной природе нации. Он придушил ногой поверженных и сдавил им горло. Народы и племена стали рабами московского правительства, ужасавшего присланными агентами кровавой «чека» и карательными отрядами.

С той поры порабощенные вынуждены были разделить судьбу поработителей и вместе с ними идти к неизвестной цели, исчезавшей среди наступавших отовсюду грозных туч.

Захват богатой Украины и Кавказа придал сил боровшемуся с противоречиями Совету народных комиссаров. Красная армия победила страшнейшего врага — сибирское правительство. Это был грозный противник, приближавшийся к Перми и уже объявлявший день взятия Москвы. Он пал внезапно, в тот момент, когда командование громко мечтало о царе и Национальном собрании, чем и воспользовались бдительные предводители коммунизма, умело и хитро настраивая против них русское и монгольское население.

Богатая Сибирь значительно пополнила запасы хлеба, мяса, золота и людей.

Тогда Ленин собрал чрезвычайное заседание Совета и заявил:

— Теперь нам остался только один южный фронт. Но и он долго не продержится, потому что уже прогнил… Пора начинать войну с «капиталистическим интернационалом» — с Западом. Первый удар должен обрушиться на Польшу. По ее трупу мы пройдем в Германию и поднимем там восстание пролетариата. Когда у нас будет свое правительство в Берлине, Европе придет конец! Война с Польшей, товарищи! Председателем будущего польского коммунистического правительства я назначаю товарища Ворошилова, который подберет себе сотрудников по собственному усмотрению. Во главе армии в качестве политического руководителя после согласования с отсутствующим товарищем Троцким станет Каменев, имея при себе в качестве ответственных профессиональных командиров — Тухачевского, Сергеева, Буденного и Гай-хана. Военно-революционный комитет принимает план, разработанный товарищами Шапошниковым, Гиттисом, Корком и Куком. Наша железная пехота и героическая кавалерия должны утопить преступное правительство Пилсудского в крови разбитой польской армии! На Вильно — Минск — Варшаву — марш!

Комиссары были удивлены, столь решительным и воинственным тоном Ленин не выступал никогда. Громкие фразы он предпочитал оставить другим.

Однако делал он это совершенно сознательно.

В мозгу российского мужика и даже интеллигента жила непреодолимая жажда великой неделимой России. Польша, насилием и хитростью присоединенная к бывшей империи, давно превратилась в одну из западных провинций. Глашатаи идеи свободы народов не могли об этой «провинции» забыть. Повторное преступное попрание права Польши на свободу и независимость не вызвало бы возмущения российского народа. Ленину это было хорошо известно, и он ковал новые кандалы, намереваясь утопить Польшу в крови, запугать террором и присоединить к республике коммунистических советов.

Он ничем не рисковал. Нравственность диктатора стала нравственностью всего народа.

Комиссары расходились, обсуждая развитие предстоящих событий и нахваливая мудрый план своего вождя.

После совещания Ленин распорядился, чтобы к нему доставили царского генерала Брусилова.

— Товарищ генерал! — сказал, не здороваясь, диктатор. — Приказываю вам написать воззвание к народу о войне с Польшей и принять участие в финальной части штабных приготовлений. Если я замечу сомнения или предательство, вы в тот же день погибнете в застенках «чека»! У меня все.

Генерал-службист, еще недавно — любимец царя, покорно поклонился и вышел.

Ленин остался один. Он сел в кресло и закрыл глаза. В голове ощущалась тяжесть и непрерывно кипящая в ней работа неизвестных сил. Она напоминала жужжание роя пчел или никогда не прекращающееся движение в муравейнике.

Он тяжело дышал и сжимал пальцы, впивающиеся в кожу кресла.

Вдруг почувствовал на себе упрямый взгляд, пронзающий опущенные веки и проникающий в мозг.

Он посмотрел и вздрогнул.

Возле стола стоял Дзержинский. Его лицо ужасно дергалось, губы искривлялись, а бледные глаза буравили зрачки диктатора.

— Феликс Эдмундович… — шепнул Ленин.

Дзержинский сделал шаг вперед и быстрым хищным движением склонил голову.

— Я пришел… — прошипел он, — чтобы напомнить вам нашу первую беседу в Таврическом дворце в день восстания… Вы, товарищ, поклялись поставить меня во главе польского правительства…

— Я назначил Ворошилова, — ответил Ленин. — Это должен быть русский, потому что войну с Польшей будет вести Россия.

— Товарищ… — повысил голос Дзержинский, угрожающе вращая глазами, — товарищ, вы дали слово… Можете обманывать ваших темных мужиков, взбесившихся, буянящих и ленивых рабочих, но не меня!.. Я знаю, чего требую!.. Вы не понимаете, на что идете! Вы не знаете польский народ! Это не русские! Поляки сердцем любят каждую пядь земли, каждое дерево, каждый кирпич костела… Они могут ругаться и браться за грудки, но когда речь заходит о стране, горе тому смельчаку, который в нее вторгнется!.. Там только я смогу обмануть, обхитрить, усыпить бдительность и тревогу! Только я! За мою верную службу, за море пролитой крови, за окружающее мое имя презрение и ненависть я требую этого!

Он выпрямился, не спуская с Ленина глаз, тяжело дыша и зажимая рукой дергающееся лицо. Моментами оно сжималось настолько, что обнажались, словно в ужасном крике, зубы и десны, потом губы раздвигались и в страшной маске смеха сужались зрачки.

Ленин смотрел на него. В голове кружились ненужные, отовсюду врывающиеся осколки и обрывки мыслей:

— Расстрелял Елену… убил Дору… Ах, Апанасевич?!

Молчание длилось долго.

Дзержинский ударил кулаком по столу и прошептал:

— Требую! Слышишь ты, искуситель, захватчик татарский? Я выйду отсюда или с подписанным тобой документом, или затем, чтобы объявить о твоей смерти… Знай, что везде здесь мои люди… Если захочу, то прикажу убить всех в Кремле… Требую!

Он еще раз ударил кулаком стол и замолчал.

Ленин протянул руку к электрическому звонку.

— Не трудись… звонок не работает, — прошипел, насмешливо глядя на диктатора, Дзержинский. — Впрочем, сегодня везде в Кремле стоят мои люди…

Ленин внезапно рассмеялся. Его желтое лицо стало любезным и веселым.

— Мне нужна бумага! — воскликнул он. — Только бумага, ха-ха!

— У меня с собой написанный декрет, — заявил Дзержинский. — Подпишите его, товарищ…

Он положил перед ним отпечатанный на машинке лист бумаги.

Ленин пробежался по нему глазами и подписал.

— Хорошо вы это продумали, Феликс Эдмундович, — прошептал диктатор. — Игрок!

— В Москве, кроме вас, есть и другие, думающие о том-сем, — ответил Дзержинский, пряча документ. Он глубоко заглянул в прищуренные глаза Ленина и сказал:

— Но помните, если отмените декрет или станете охотиться на мою жизнь, — погибнете, Владимир Ильич!

Ленин ничего не ответил. Он погрузился в кресло и спокойно смотрел на дергающееся лицо Дзержинского, на его опухшие веки и безумные глаза. Он снова доброжелательно улыбнулся и спросил:

— Может, попьете чайку, Феликс Эдмундович? Сейчас придет Горький, будет объяснять, почему в нашем мужике столько жестокости… Ха-ха!

Дзержинский небрежно махнул рукой.

— Спасибо! — проворчал он. — Я не очень верю в ум этого вашего гения. Говорит он, что мужик жесток, потому пьет водку и читает «Жития святых»! Это хорошее объяснение для детей… Если бы водка и «Жития святых» имели такое влияние, то все человечество превратилось бы в банду разбойников. Тем временем это происходит только в России…

— Ну, что касается жестокости, то вы, хоть и не русский, кажется, обошли всех, — тихо смеясь и подмигивая, прошептал Ленин.

Дзержинский понял насмешку. По его лицу прошла судорога. Сжимая виски, он сказал:

— Я не торгуюсь… Но я не мог бы убить человека на улице… Мне для этого нужен подвал и дворик «чека», потому что в ней живет идея… страхом заставить людей проявлять наивысшее мужество…

— Гм… гм, — с откровенной издевкой пробормотал Ленин.

— Это мужество заключается в том, что люди забывают о себе, принося себя в жертву ради других… — закончил Дзержинский.

Ленин ничего не ответил. Подумал только: «Предатель, как Конрад Валленрод, или обыкновенный безумец, садист?»

Дзержинский вышел тихо, без шороха.

Ленин был зол, взбешен и ворчал себе под нос:

— Покушение, первое покушение на мою свободу! Никто никогда не осмелился это сделать, а этот безумец… Как поступить?

Он не видел выхода из неожиданной ситуации. Не вызывало сомнений, что Дзержинский готов был исполнить свои угрозы.

— Я не вправе рисковать жизнью своей и товарищей… Пускай время решит эту проблему… Когда Дзержинский будет в Польше, я против него что-нибудь придумаю… В любом случае в «чека», в это государство в государстве, он больше не вернется!

Настали тяжелые времена. Год сражений огромной России с маленькой, истощенной и разграбленной во время мировой войны Польшей.

Первые успехи опьянили Красную Армию.

Каменев, Ворошилов и Тухачевский уже точно вычислили день входа в Варшаву и доложили об этом в Москву.

Они неслись сломя голову, упоенные победами, пролитой кровью, смертными приговорами, издевательствами над офицерами и умными солдатами «шляхетской» Польши.

Польские генералы — Пилсудский, Халлер, Желиговский, Шептыцкий, Соснковский и Сикорский — умели подбирать людей. Появлялись молодые, способные, несгибаемые офицеры. Легионы, сражавшиеся недавно с армией царя, теперь с таким же задором бились с Красной армией, собиралась и сразу же вступала в бой добровольческая армия, возникали партизанские отряды, которыми командовали люди безумной отваги. Воззвания Пилсудского и Халлера зажгли сердца польской молодежи и женщин.

В рядах защитников сражались тысячи студентов, бывших еще почти детьми гимназистов, девушек и молодых женщин. Аристократ — рядом с крестьянином, ксендз — рядом с рабочим-социалистом. Одиннадцатилетний мальчишка — рядом с повстанцем 1863 года. Любовь к отчизне разгорелась в огромное пламя. Она была как буря, перед которой ничто не могло устоять.

Польский штаб перенес бои на Вислу. В момент, когда красные патрули уже входили в предместья Варшавы, армия дикого российского пролетариата была разгромлена. Она отступала в панике, теряя тысячи людей, артиллерию, разбегалась за границу и складывала оружие. Только недобитки добрались до России, в которой, так же, как и во время немецкого наступления после прерванных переговоров в Бресте, теперь видели спасение в поляках.

Еще одна карта Ленина была бита.

Собравшийся на заседание Совет народных комиссаров с нескрываемым скептицизмом смотрел на Ленина, спокойно, невозмутимо слушавшего объяснения Каменева и Тухачевского о ходе неудавшейся войны.

Когда они закончили, Ленин щелкнул пальцами и глухим голосом сказал:

— Мы проиграли! Ха! Сражаться без любви в сердце с теми, кто любит землю, народ, традиции, не легко, товарищи! Это нам наука на будущее. Мы должны привить армии и крестьянству любовь к коммунистической отчизне и сознание, обратное имеющемуся у поляков. Они считают своей обязанностью защиту Запада от экспансии Востока. Мы же должны чувствовать ответственность за распространение коммунизма от океана до океана!..

— Это какая-то очень запутанная софистика! — презрительно заметил Зиновьев, глядя на товарищей.

Ленин не обратил на него никакого внимания.

— Перед нами стоит задача — покончить с гражданской войной, — продолжал он. — Направить на Деникина и Врангеля все силы и навсегда подавить контрреволюцию! Взяв в свои руки безраздельную власть над всей Россией, мы начнем новую игру. Я думал, что дойдет до того, когда Красная армия сможет воевать не только «семеро на одного», но и с равными силами противника. Теперь я вижу, что вы не воспитали в ней духа сопротивления и необходимого для победы спокойствия. Вы должны это исправить! Мы начнем новую игру!

Он внезапно на мгновение замолчал. Но этого неуловимого мгновения хватило, чтобы мысль Ленина молниеносно обежала и опутала весь мир. Он увидел зарево над Индией, а шум и грохот битвы перекликался с отголосками бушующей над Гималаями бури. Миллионы желтых бойцов, словно ужасные волны, двигались на Запад. С юга в Европу врывались черные орды негров, оставлявшие за своей спиной пепелища и следы сражений.

— Мы начнем новую игру! — повторил Ленин, ударяя кулаком по столу. — Ее предвидел философ-мечтатель Владимир Соловьев. Мы поднимем Азию против Европы! Мы поднимем индусов, негров и арабов против Англии, Франции и Испании! Мы раздуем революцию цветных против белых людей. Мы встанем во главе этого движения и руками желтых, черных и коричневых товарищей свергнем старый мир! С востока мы должны черпать силы для нашего дела! Необходимо начать работу по созыву Азиатского конгресса! Мы объявим «священную войну» Англии, этой крепости капитализма и старого порядка. Миллиард угнетенных людей встанет в наши ряды!

Ленин опять, как всегда, сумел бросить ослепляющий лозунг, открыл широкие горизонты, вдохновил верой и надеждой.

Красная армия вскоре ураганом свалилась на фронт генерала Врангеля, разгромила его войска, заставила отступить за границы России; иностранцы в панике оставили Крым, Кавказ и Одессу; на Европу выплеснулась волна российских беженцев, которые были обречены на долгие, тяжкие скитания.

Над Россией развевалось красное знамя коммунизма, а его тень распространялась на западе до польской, латвийской и румынской границ, а на востоке — до Тихого океана.

В разных российских городах проходили конгрессы представителей азиатских народов. Хитрые комиссары подбрасывали им идею борьбы с Англией и Францией, чертили границы огромного государства с лозунгом: «Азия для азиатов» и нашептывали им:

— Мы поведем вас к великому завоеванию мира!

Здесь никто не говорил о коммунизме, об отмене частной собственности, о законе силы и борьбе с Богом.

Здесь звучали другие речи — хитрые, фальшивые, но зато действующие на воображение мечтающих о свободе рас, которых тяготило тяжелое бремя белых захватчиков, забывших о науке Иисуса из Назарета.

Комиссары, подогревая в цветных людях ненависть к Англии и отравляя их разум возможностью скорой мести, потирали руки и уже видели своим хищным воображением новые горы мяса, брошенного под пушки и пулеметы во имя ужасавшего Европу лозунга.

Наконец агитационная работа была закончена.

В Москве был созван конгресс третьего Интернационала, чтобы утвердить совместный план действий.

Заседания Интернационала проходили в большом тронном зале Кремля. Среди российских и западноевропейских делегатов виднелись тюрбаны индусов, чалмы афганцев, арабов и берберов, красные и черные фески турок и персов, шелковые шапочки китайцев и аннамитов, круглые головы японцев и блестящие, эбеновые лица негров из Соединенных Штатов, Судана и земли зулусов.

На тронном кресле с царским двуглавым орлом на спинке сидел огромный негр с бычьей шеей и широким, рассеченным линией белых зубов лицом.

Он председательствовал на собрании с высоты трона Рюриковичей, имея в качестве помощников в руководстве заседанием товарища Карахана и «индийского профессора» Майавлеви Мухамеда Барантуллу.

Конгресс единогласно принял постановление о «священной войне» против Англии. К этому решению присоединился посол жестокого Амануллаха, эмира Афганистана. Это имело огромное значение в глазах мусульман, так как ученые под влиянием «улема» намеревались признать эмира в качестве «магди» — «меча Аллаха» и вручить ему хранящееся в Мекке зеленое знамя кровавого Пророка.

Все шло согласно идее Ленина и находящихся под его влиянием комиссаров из политического бюро.

Восточных делегатов принимали сердечно и с размахом. Им, как и другим приезжающим в Москву, показывали вещи, демонстрирующие высокий уровень жизни в России. Это были: ткацкая фабрика, типография, образцовый рабочий дом, современная деревенская хата, школа, детский приют, читальня, которые были обустроены так, чтобы понравиться и сбить с толку наивных гостей, которые даже не подозревали, что остальные фабрики остаются закрытыми, что в одной комнате реквизированных квартир и дворцов гнездится по три рабочие семьи, что в деревне не изменилось ничего, кроме того, что пропали керосин, свечи, мыло и ткани для одежды, что школы, приюты и читальни не имеют средств даже на дрова, что они превратились в очаги разврата и болезней.

Ленин приглашал делегатов к себе и вел с ними беседы характерным, вызывающим симпатию и склоняющим к искренности способом.

Болтливые негры из Америки и Судана кричали, размахивая длинными обезьяньими руками, скалили могучие клыки и все как один обещали поднять восстание, чтобы уничтожить белых угнетателей.

Только зулус молчал и угрюмо посматривал на черных сородичей. Когда они немного успокоились, он презрительно проворчал:

— Мудрость говорит: «Благодари за каждый совет, но живи своим умом и рассчитывай на собственные силы». Не руки принесут нам свободу, даже если будут очень сильными. Только ум! Только ум принесет нам счастье…

Он замолк и отошел от разговаривающих с Лениным товарищей.

— Вы голосовали за войну с Англией? — спросил его комиссар Карахан.

— Да! — ответил зулус. — Но война бывает разной. Не только мечи звенят и повергают людей. Не только кулак влияет на разум…

Всегда сосредоточенные, бдительные и мнительные азиаты смотрели на суетившихся комиссаров невозмутимым взглядом черных, спрятанных за дымкой таинственности глаз. Они внимательно слушали и хранили молчание.

Японец Комура, выслушав зажигательную речь Ленина, пожал плечами и проворчал, втягивая воздух:

— Вы не можете руководить нами. Ваш народ невежественен, слаб духом и жесток. Мы знаем его по войне 1905 года. Мы, люди из Ниппон, поведем за собой Азию!..

Ленина не обрадовал также разговор с Ван-Ху-Коо, которого он пригласил на длинную беседу в свой кабинет.

Потирая руки и загадочно улыбаясь, китаец с полным уважения поклоном сказал:

— Мудрый господин, который не запрещаешь мне, недостойному, называть себя «товарищем», позволь высказать недоумение непросвещенного и убогого человека! Ты хочешь ликвидировать сто лет человеческого труда, который отделяет Россию от Запада?.. Это не удастся… Мы, китайцы, имеющие 500 лет отставания, должны достичь всего того, что подняло Европу над остальным миром. Мы хотим иметь капиталистическую экономику, демократию и парламент, но такой, в который попадут лучшие, самые честные и мудрые люди. Пускай там будут потомки цесаря, мандарины, банкиры, крестьяне, кули. Но это должны быть лучшие из лучших. Они должны работать не для себя, не для своих друзей, а для всего народа! Так мы думаем, уважаемый, мудрый товарищ, достойный господин!

Особенно обеспокоила Ленина беседа с индусом.

Это был образованный Ауробиндо Чендарвакар, высланный Махатмой Ганди. Кремль очень нуждался в индусах, потому что они первыми могли нанести удар Англии, вставшей на пути коммунизма. Он хотел обсудить с Чендарвакаром совместную акцию и немедленное выступление горцев северо-западных провинций.

Этого, однако, не произошло, потому что беседа прекратилась внезапно и фатально.

Выслушав объяснения коммунистической программы, индус воскликнул:

— Теперь мне понятно! Коммунизм является результатом материалистической цивилизации, и его сторонники в поклонении мертвой материи утратили контакт с реальной жизнью, превратившись в машину. Мы боимся ее! Колеса машины втянут нас в свои трансмиссии и зубья, пока не превратят в пассивные, безразличные, бездушные составляющие части этой самой машины. Она является делом темных сил и несет погибель! Обратитесь к духу и в нем ищите Бога! Бог есть любовь, творящая добрые дела. Вы сеете ненависть, которая оставляет после себя руины, трупы и месть… Мы относимся к вам хорошо, потому что вы, как и мы, боретесь с Англией… Но наши дороги — разные… Вам не предначертано стать нашими вождями… Почему вы должны быть нашими вождями? Кто призвал вас к этому?

Ленин должен был немедленно прекратить этот разговор, потому что в его кабинет входили делегаты: болгарский — Коларов, итальянский — Террацини, английский — Стюарт, американский — Амтер, южно-африканский — Стирнер, финляндский — Кууисинен, которых вводили Радек и Иоффе.

В тот же вечер диктатор вызвал к себе Чичерина, Карахана, Литвинова, Радека и долго с ними беседовал. Решено было потратить значительные суммы на подкуп делегатов, на отправку самых способных агитаторов в Индию и Китай, чтобы они боролись с предрассудками «диких чудовищ», уже отравленных ядом цивилизации загнивающего Запада.

— Обработка азиатов не будет делом простым… — вздохнул Карахан.

Как будто в ответ на это вошел секретарь и передал телеграмму.

— Товарищи, — прошипел Ленин, — афганский эмир, поднимающий восстание против Англии, был разбит на пути в Кабул. Махатма Ганди высказался против тактики воинствующего коммунизма и решил перейти к «пассивному сопротивлению». Безумец!

Товарищи молчали.

Ленин чувствовал, что вера в него улетучивается, как утренний туман от дуновения ветерка.

Он должен был бросить на стол новую карту, чтобы сейчас же увлечь воображение комиссаров, отвести их от окончательного разочарования.

Такой карты у него не было.

Его внезапно охватило ужасное безразличие. Он почувствовал желание отдохнуть, остаться в одиночестве и молчании. Холодно попрощавшись с товарищами, он пошел домой.

Лежа на диване и будучи страшно изможденным, он ни о чем не думал.

Кто-то постучал в дверь и вошел в комнату.

Это был дежурный охранник с телеграммой.

— Председателю Совета народных комиссаров конфиденциально! — доложил он.

Ленин разорвал конверт и взглянул на подпись.

Телеграфировал председатель Совета украинских комиссаров, докладывая, что мужики нескольких областей вырезали «бедняков», поубивали комиссаров, учителей-коммунистов и разграбили продовольственные склады.

— Я направил карательные отряды, чтобы заставить мужиков повиноваться и конфисковать у них пшеницу. Три деревни сровняли с землей, — закончил доклад высокий чиновник нового правительства.

Произошла ужаснейшая вещь. Совет народных комиссаров открыто выступил против крестьян. Привлекательность Кремля и личное обаяние Ленина испарились безвозвратно.

— Что делать? — прошептал Ленин. — Крестьянам не нужны ни западные, ни восточные товарищи! Им безразлична электрификация и коммунистический прогресс! Они требуют мира, нормального труда, хлеба, товаров… Этого я им дать не могу! Для этого надо было бы бросить крестьянству сто тысяч тракторов, запустить фабрики… Ха! Мистер Кинг… рассказывал о могучих машинах, но потом отошел от меня и даже не оглянулся! Мистер Кинг!..

Он осмотрелся. Возле дверей стоял по стойке смирно ожидающий приказов офицер.

Ленин вскочил и разъяренно крикнул:

— Уйди!

Офицер выскочил в испуге.

Ленин бегал по комнате и, прикладывая кулаки ко лбу, хрипло кричал:

— Дайте мне сто тысяч тракторов, оборудование для фабрик, трудолюбивых рабочих, профессиональных, гениальных инженеров, и я переверну мир!

Вошел сторож, который обычно топил печи и, смеясь в кулак, буркнул хриплым голосом:

— Сегодня вам будет холодно спать, товарищ! В Москву не доставили уголь… Людишки говорят, что где-то под Харьковом бастуют голодные железнодорожники и не пропускают поезда. Ха, впавший живот на разные дерзости может толкнуть человека. Холодно вам будет, товарищ, потому что мороз надвигается!

Ленин подошел и заглянул ему в глаза.

— Если не будешь топить, то не шатайся по дому… «товарищ»!

Он вытолкнул его и захлопнул дверь.

С улицы доносились угрюмые звуки и пылающие завистью и угрозой слова международного пролетарского гимна:

Презренны вы в своем богатстве,

Угля и стали короли!

Вы ваши троны, тунеядцы,

На наших спинах возвели.

Заводы, фабрики, палаты —

Все нашим создано трудом.

Пора! Мы требуем возврата

Того, что взято грабежом.

Ленин долго прислушивался; наконец выругался, заткнул уши пальцами и начал бегать по комнате, завывая:

— О-о-о! Мистер Кинг! Мистер Кинг!..


ЗАКОНЧИЛАСЬ ОЧЕРЕДНАЯ ВСТРЕЧА С НАРОДОМ | Ленин (перевод Писальник Анджей) | Глава XXXII