Глава пятнадцатая

На работе я теперь медленнее перемещаюсь по магазину, но толк от меня есть. Хотя велосипед временно исключен, водить я могу, и остается радоваться, что машина у меня – автомат. Пусть левая нога в гипсе – я давлю на педали правой. Я рвусь в бой. Весточек из клуба нет больше месяца, и меня раздирает от желания как можно скорее приступить к делу. Вот у Берта было самое взвешенное представление, чего он хочет достичь своими письмами, и, на мой взгляд, он двигался совершенно не в ту сторону. Слушая, что он распланировал для своей жены, я сравнивала это с письмами Джерри и сердилась, что затевает Берт ерунду. Значит, если у меня есть хоть какой-то шанс помочь клубу, Берт – первый в моем списке.

Я набираю номер Берта, тревожась, захочет ли принять меня команда, которой я, когда меня звали, наотрез отказала. Могла бы, походила бы нервно туда-сюда, да гипс мешает, сдерживает, как и в других обстоятельствах.

– Здравствуйте, Берт. Это Холли Кеннеди.

– Холли Кеннеди, – сипло дышит он в трубку.

– Из подкаста. Помните, я встречалась с вашей группой с месяц назад?

– P. S., я люблю тебя, Холли, – говорит он.

– Как ваши дела, Берт?

– Да так, – хрипит он. – В легких… инфекция… только что вернулся домой… уж на сколько выйдет.

– Сочувствую.

– Дома лучше…

– Вы написали свои письма?

– Да. Мы решили продолжать.

– Простите, что я вас подвела.

– Да не за что просить прощения. – И он кашляет, долго, трудно и так громко, что я убираю телефон от уха.

– Скажите, вы еще хотите, чтобы я вам помогла? – И понимаю, что жду ответа «да».

– Вы что, передумали?

– Просто пришла в себя.

– Ну-ну, не корите себя, – задыхается он.

– Я не смогла объясниться, когда мы встретились в доме у Джой. Я была вся на нервах, меня просто… обескуражило происходящее. Я прошу прощения за то, что не поддержала вас. Я словно ушла в оборону, и я сказала вам, что письма от Джерри не сделали меня счастливей. Это неправда. Так что, пожалуйста, разрешите мне реабилитироваться. Может быть, мне стоит просмотреть ваши письма и дать какой-то совет? Ведь я могу посмотреть на них глазами ваших родных.

– Отличная мысль, – сипит он.

Я перевожу дух и набираюсь уверенности.

– Письма Джерри были для меня особенными по многим причинам. Он добился того, чтобы между нами завязался разговор. Или, что важнее, продолжился. Даже после того, как он ушел, наши отношения длились. Мы были связаны на более глубоком уровне, чем воспоминания о прошлом. Мы создавали новые воспоминания – из того, что случилось после его смерти. В этом и есть магия. Может, вам это подойдет? Ваши письма к Рите – не только и не столько для развлечения. И это не проверка на то, как сильно она вас любит. Я уверена, что и вы не такую задачу себе ставите.

– Не такую.

– А Рита любит историю?

– Историю? Нет.

– А какой-нибудь из вопросов, который вы придумали, связан как-нибудь с вашими личными шутками… ну, или с общим прошлым?

Я жду.

– Нет.

– Хорошо. Значит, вот что надо сделать, если вы готовы принять мой совет. Задайте ей вопросы, понятные только вам обоим, ответы на которые знаете тоже только вы двое. Очень личные вопросы, которые что-то значат для Риты, вызывают особые воспоминания. И пусть они приведут ее в такое место, где воспоминание оживает. Отправьте Риту в путешествие, Берт, и пусть она чувствует, что вы рядом, что вы вместе.

Он молчит.

– Берт? – Я замираю. – Вы здесь?

В трубке хрип, будто у него удушье.

– Берт? – пугаюсь я.

Он хрипло хохочет.

– Да шучу я… шучу.

Черт бы побрал его чувство юмора!

– Похоже, Холли, мне придется начать заново.

– Берт, у меня сейчас работа, но на неделе я к вам заеду, и мы все спланируем, ладно?

Пауза.

– Нет, лучше сегодня… Время не ждет…

Как и обещала, после работы еду к Берту. Дверь отворяет сиделка, и я, куда же деваться, объясняю ей, почему на костылях и в гипсе. Потом я сижу на стуле в коридоре, пока в гостиной идет семейный сбор. Как и у нас дома, когда Джерри болел, тут гостиную тоже сделали спальней, чтобы Берту не приходилось ходить вверх-вниз по лестнице. Благодаря этому я могла быть с Джерри целый день, даже когда готовила пищу, которую он потом не ел, и он чувствовал большую связь с миром, чем спрятанный в спальне… Но Джерри предпочитал душ под лестницей на первом этаже. А ванная наверху. Пришлось установить лифт-кресло. Джерри его терпеть не мог, но еще больше ненавидел на меня опираться, так что пришлось ему проглотить свою гордость. В ванне он закрывал глаза и расслаблялся, а я мыла его губкой. Мыла, обнимала, вытирала, одевала. В эти моменты мы были близки, как никогда.

Дверь в гостиную закрыта, но я слышу голоса, особенно детские. Клуб «P. S. Я люблю тебя» – секрет, который раскроется только после смерти. Не знаю, что Берт рассказал обо мне дома, если вообще что-то рассказывал. Но идея книжного клуба – отличное прикрытие. Так что я прихватила с собой томик спортивных мемуаров – будто мы собираемся его обсуждать.

Внезапно хор юных голосов за дверью поет гимн «Преклони колени». Внуки хотят порадовать деда, поднять его дух. Наверное, не знают, что прощаются с ним, а родители их – знают. И Берт знает тоже. Наверно, смотрит на них по очереди, на одного за другим, и гадает, как сложится у них жизнь, кто кем станет. Он надеется на лучшее и печалится, что не увидит, какими они вырастут. Или, возможно, больше тревожится о своих детях, которые глядят на поющих с натянутыми улыбками и болью в сердце. И он чувствует эту боль, как они стараются держаться. Он знает, сколько трудностей им уже пришлось преодолеть в жизни, и тревожится, как они справятся с будущими. Потому что знает, какой у кого характер, и даже на смертном одре, когда у них болит душа за него, не может не волноваться о них. Он всегда будет их папой. И наверно, он думает о Рите, которая останется одна, когда он уйдет. Я сижу и представляю себе все это, а из-за двери несутся звонкие детские голоса.

Дверь распахивается. С криками «Пока, дедушка!», «Мы тебя любим, дедушка!» детвора вприпрыжку, щебеча, перетекает из комнаты в коридор. Потом выходят дети Берта и прочая родня, они улыбаются мне и у входной двери останавливаются обнять Риту. Жена Берта – маленькая женщина в розовых брючках-гольф и розовом свитере, на шее жемчуг, на губах – помада в тон наряду. Я встаю, когда она закрывает дверь за последним гостем.

– Простите, что пришлось подождать, – сердечно говорит она. – Боюсь, Берт не предупредил, что вы договорились о встрече. О боже, что с вами стряслось, бедняжка?

На первый взгляд она в отличие от меня ничуть не растрогана сценой, которую я только что наблюдала. Но я помню это чувство, когда ты просто обязана в любой комнате быть самой сильной, потому что без этого все сделается совершенно невыносимым. Накал эмоций, прощания навеки и разговоры о конце становятся нормой, и душа, сталкиваясь со всем этим, выстраивает вокруг себя мощную броню. Когда ты одна – это другое дело: можно упасть навзничь и отдаться слезам.

– Упала с велосипеда, – поясняю я. – Гипс уже скоро снимут.

– Он вас ждет. – Рита ведет меня в комнату. – Пойду поставлю чайник. Чаю или кофе?

– Спасибо, чаю.

Берт лежит на специальной кровати для лежачих больных. В носу кислородные трубки. Увидев меня, он рукой делает знак закрыть дверь и подзывает меня поближе. Я сажусь рядом.

– Привет, Берт.

Он показывает на трубки в носу и закатывает глаза. Энергия, которая била из него при нашей первой встрече в оранжерее Джой, иссякла. Но глаза живые и блестят в предвкушении нашего сговора.

– А вы выглядите похуже меня, – пыхтит он.

– Я поправлюсь. Осталось только четыре недели. Я принесла вам книгу, для нашего книжного клуба. – Подмигнув, кладу книгу на столик.

Берт хмыкает, потом заходится резким кашлем, который вытягивает из него жизнь. Я встаю и склоняюсь над ним, как будто это может помочь.

– Я представил Рите другую версию.

– О боже, уж и не знаю, хочу ли об этом слышать…

– Ноги, – говорит он, и я вижу, что он шевелит пальцами ног, с которых от тряского кашля сползло одеяло. Заскорузлые плоские ступни с длинными, жесткими, желтыми ногтями. Ни за какие сокровища мира не прикоснусь я к этим ногам.

– Ноги… массаж… терапия.

– Берт, – строго говорю я, – нам придется договориться о легенде поубедительнее.

Он снова хмыкает, очень довольный.

Я слышу, как позвякивает посуда на кухне, где Рита заваривает чай.

– Ну ладно, давайте-ка к делу. Вы подумали о новых вопросах?

– Под подушкой.

Я встаю, помогаю ему наклониться, достаю бумаги из-под целой горы подушек и подаю их ему.

– Еще в детстве мечтал спланировать ограбление.

– Да, вы явно хорошо подготовились.

– Так больше ж… нечего делать.

Он показывает мне карту, на которой к некоторым местам приклеены кругленькие цветные стикеры. К невероятному моему облегчению, они все в Дублине, но почерк у него такой неверный, что я едва что-нибудь могу разобрать.

– Неразборчиво. Придется вам это переписать, – говорит он, видя, как я мучительно силюсь понять, что где.

Дребезжание чашек на подносе приближается к двери. Я успеваю спрятать бумаги под своим плащом, лежащим на стуле, и распахиваю дверь перед Ритой.

– Вот и я! – весело объявляет она.

Мы вместе устанавливаем чайный столик на колесах поближе к Берту. Симпатичненький чайник, разномастные чашки с блюдцами, тарелка с печеньем.

– Не помешает это вашей работе? – беспокоится Рита.

– Если что, я его передвину, – ненавидя себя за вранье, говорю я, и она уходит.

Я уверена, она рада, что выдался час передышки. Помню, как это было со мной. Из глубин изнурительной реальности я смотрела телешоу про кулинарные соревнования, про разбор гардероба и садовые работы. В них поначалу все уныло, а в конце все хорошо и участники плачут от радости. И вместе с ними я в начале сюжета сопереживала их печалям, а в конце заодно с ними преисполнялась надежды.

Берт хмыкает. Он любит интриговать. Я – нет, но не знаю, как это обстояло с Джерри. Возможно, когда твоим телом по-хозяйски распоряжаются другие люди, приятно хоть что-то от них утаить.

Достаю бумаги из-под плаща, просматриваю.

– Берт, вы что, пишете стихи?

– Нет, лимерики. По стихам у нас Рита, а лимерики она презирает, – говорит он. Глаза у него озорные и лукавые.

– Берт, – тихо говорю я. – Одна из причин, почему письма Джерри так меня трогали, состояла в том, что он писал их сам, от руки. В них чувствовалось его присутствие, его мысли, его сердце. Думаю, лучше всего вам написать их самому.

– Да? – Он смотрит на меня, и невозможно представить, чтобы этот крупный, широкоплечий, с огромными руками дядька проиграл в какой-нибудь битве. – Но Рита терпеть не может мой почерк. Поздравительные открытки всегда сама подписывает. И вот у нее – почерк, это да. Так что нет, лучше вы напишите.

– Ладно. Или, может быть, напечатать? Так, чтобы это было не от меня.

Он пожимает плечами. Его не очень волнует, как письмо будет выглядеть, лишь бы оно было. Я делаю для себя пометку. Работая с людьми, надо принять в расчет: у каждого своя шкала ценностей. То, что важно для меня, для другого – не стоящий внимания пустяк. И наоборот, другой может считать важным то, от чего я бы отмахнулась. Решено: в письмах – никаких шаблонов. В расчет принимаются только желания авторов, а не мои.

– И еще нужна хорошая писчая бумага. У вас есть какая-нибудь?

Очевидно, нет.

– Тогда я куплю.

Он не прикоснулся ни к печенью, ни к чаю. Рядом стоит еще и тарелка с кусочками фруктов, тоже нетронутая.

Я смотрю на его пометки, на карту и ничего толком не вижу, но быстро соображаю. Немыслимо попросить его еще раз все это переписать. Он сделал все, что мог, и торопился, сколько хватало сил.

– Берт. Чтобы я ничего не напутала, когда буду переписывать, сделайте для меня еще одну вещь. – Достаю свой телефон, чтобы записать голос. – Прочитайте их вслух, ладно?

Он тянется к очкам, но дотянуться не может. Я подхожу к столику и подаю их.

Он смотрит на страничку, делает вдох, выдох. Тихо читает, переводя дух, а потом вдруг застревает, останавливается. Взгляд делается мутным. И вот он уже плачет, взахлеб, совсем как маленький. Я останавливаю запись и крепко держу его за руку. Но плачет он все сильнее. Тогда я обнимаю его, и Берт рыдает у меня на плече. Выплакавшись, закончив чтение, он совершенно измучен.

– Берт, – ласково говорю я. – Мне очень не хочется этого говорить, но есть ли у вас лосьон?

Сбитый с толку, он вытирает глаза.

– Надо ведь подкрепить нашу легенду, про массажистку. Ваши ноги после моего визита должны выглядеть счастливее прежнего.

Он снова хмыкает. И в один миг его печаль сменяется лукавым весельем.