Заключение

Остается еще несколько немаловажных вещей, которые следует рассказать о библиотекарше блока 31 и о Фреди Хирше.

В основу повествования легли реальные события, объединенные в роман цементом художественного вымысла. Настоящее имя библиотекарши блока 31, чья жизнь вдохновила автора на создание этих страниц, было — в девичестве — Дита Полахова, а образ преподавателя Ота Келлера в романе навеян тем человеком, кто стал ее мужем, преподавателем Ота Краусом.

Беглое упоминание в «Ночной библиотеке» Альберто Мангеля о том, что в концлагере действовала микроскопическая библиотека, стало зацепкой для начала журналистского расследования, которое и привело к созданию этой книги.

Наверняка найдутся те, кто не разделит восхищения тем фактом, что были некие люди, рисковавшие жизнью ради того, чтобы в Аушвице-Биркенау продолжали действовать тайная школа и подпольная библиотека. Найдутся те, кто подумает, что это проявление никому не нужного мужества в лагере смерти, где есть другие, гораздо более неотложные заботы: книги не излечивают больных и не могут быть использованы как оружие против палачей, они не наполнят желудок и не утолят жажду. Все это верно: не культура необходима для выживания человека, всего лишь хлеб и вода. Это правда: если есть хлеб, чтобы есть, и вода, чтобы пить, человек выживет, но только на хлебе и воде все человечество умрет. Если человек не реагирует на красоту, если не использует фантазию, закрывая глаза, если он не способен задавать вопросы и нащупывать границы собственного незнания, то он — мужчина или женщина, но не личность; он ничем не отличается от лосося, зебры или овцебыка.

В интернете обнаруживаются тонны информации об Аушвице, но вся она говорит только о самом месте. Если ты хочешь, чтобы место заговорило с тобой, тебе придется поехать туда и пробыть там до тех пор, пока не услышишь того, о чем оно должно тебе рассказать. С целью найти хоть какое-то свидетельство существования семейного лагеря или след, который мог бы привести к такому свидетельству, я поехал в Аушвиц. Нужны были не только разного рода статистические данные и даты — мне потребовалось ощутить импульсы этого проклятого места.

Я прилетел в Краков, а оттуда поехал на поезде в Освенцим. Ничто в этом небольшом и мирном городке не наводит на мысль о том кошмаре, который творился в его окрестностях. Все в нем так безмятежно, что к дверям концлагеря можно доехать на городском автобусе.

Аушвиц I располагает паркингом для экскурсионных автобусов и входом на территорию музейного вида. Когда-то эти строения были казармами польских вооруженных сил, и приятного вида прямоугольные здания из кирпича, разделенные широкими мощеными проспектами, по которым прыгают пташки, с первого взгляда совсем не воспринимаются как символы террора. Есть здесь и несколько павильонов, в которые можно зайти. Один из них оборудован как океанариум: идешь по темному коридору, а по обеим сторонам расположены огромные подсвеченные аквариумы. То, что они содержат, это рваная обувь — горы, тысячи пар обуви. И две тонны человеческих волос, образующих сумрачное море. И отстегнутые протезы, похожие на сломанные игрушки. И тысячи разбитых очков, почти все — круглые, как у профессора Моргенштерна.

В Аушвице II-Биркенау, в трех километрах отсюда, был сооружен семейный лагерь ВIIb. До сих пор сохранилась фантасмагорическая наблюдательная вышка у входа в лагерь с тоннелем в ее основании: начиная с 1944 года поезд мог прямиком въезжать на территорию лагеря. Оригинальные бараки после войны сгорели. Теперь несколько бараков восстановлены, и в них можно войти: не более чем конюшни. Даже будучи чистыми и хорошо проветренными, они темные и мрачные. За первой линией бараков, которые относились к карантинному лагерю, открывается обширный пустырь, где раньше располагались остальные лагеря. Чтобы увидеть то место, где располагался в свое время лагерь ВПЬ, нужно отклониться от обычного экскурсионного маршрута, который предполагает посещение только копий бараков первой линии, и обойти весь периметр. Нужно остаться одному. Гулять в одиночку по Аушвицу-Биркенау означает подставлять грудь под пронизывающе холодный ветер, который доносит отзвуки голосов тех, кто остался здесь навсегда, кто теперь — земля под твоими ногами. От ВIIЬ остались только металлические входные ворота и безбрежная пустошь, где растут лишь чахлые кустики. Остались только камни, ветер и тишина. Место умиротворенное или — космическое. Зависит от того, что знают глаза, которые на него смотрят.

Из этой поездки я привез с собой множество вопросов и практически ни одного ответа, только некие впечатления о том, что такое Холокост, которые ни одна историческая книга не смогла мне дать, и — по чистой случайности — экземпляр очень важной книги: «Je те suis evade d’Auschwitz»^[30]. перевод на французский язык воспоминаний Рудольфа Розенберга («I Cannot Forgive»^[31], который попался мне в руки в книжном магазине «Музея Шоа» в Кракове.

Была и еще одна книга, чрезвычайно меня интересовавшая, поиски которой я начал же сразу по возвращении. Это был роман некоего Ота Б. Крауса под названием «Разрисованная стена», и его действие разворачивалось в семейном лагере. На некой интернет- странице^[32] имеется информация об этой книге и о возможности получить ее на условиях предварительной оплаты. Но страница оказалась не слишком профессионально сделанной, и осуществить оплату картой Visa было невозможно, однако был дан контактный адрес. Я по этому адресу написал, спрашивая о технической возможности купить книгу, о том, куда и как нужно перевести оплату. В ответ я получил электронное письмо — из тех, что неопровержимо доказывают, что жизнь — это перекресток дорог. В ответном письме, очень вежливом, мне сообщали, что деньги можно перевести через Western Union. В адресе для перевода значился город Нетания (Израиль), а подписано оно было так: Д. Краус.

Настолько деликатно, насколько это было возможно, я поинтересовался, является ли автор письма Дитой Краус, той самой девочкой, которая находилась в заключении в семейном лагере Аушвица-Биркенау. Это была она. Библиотекарша блока 31 была жива и переписывалась со мной по электронной почте! Жизнь никогда не перестает удивлять, но иногда она просто шокирует.

Дита уже не была столь юна, ей было за восемьдесят, но она по-прежнему оставалась таким же неравнодушным человеком и борцом, что и раньше. Теперь она боролась за то, чтобы книги ее мужа не оказались забыты.

Начиная с этого момента мы стали переписываться. Ее чрезвычайная любезность позволяла нам понимать друг друга, несмотря на мой далеко не блестящий английский. Наконец мы договорились о личной встрече в Праге, где она каждый год проводит несколько недель. Кроме того, она меня свозила на экскурсию в гетто Терезина.

Оказалось, что эта женщина вовсе не принадлежит к типу «старушка — божий одуванчик». Дита — это настоящий смерч, расточающий любезность: она тотчас же нашла мне жилье неподалеку от собственной квартиры и все организовала. Когда я приехал в отель «Триска», она уже была там и ждала меня, устроившись в холле на диване. Она оказалась точно такой, какой я ее себе и представлял: худая, нервная, энергичная, серьезная и в то же время улыбчивая — в общем, в высшей степени очаровательная.

Жизнь ее не была легкой ни во время войны, ни после нее. Они с Ота были очень близки до самой его смерти в 2000 году. У них было два сына и дочка; девочка умерла в возрасте восемнадцати лет после продолжительной болезни. Но она не сломалась под жестокими ударами судьбы: этого никогда не было в ее прошлом и никогда не будет в будущем.

Удивительно, как только человек, на долю которого выпало столько страданий, способен не разучиться улыбаться. «Это единственное, что мне остается», — говорит она мне. Но ей остается гораздо большее: ее энергия, ее достоинство борца против всего и всех. Все то, что делает ее восьмидесятилетней дамой с несгибаемой осанкой и искрометным взглядом. Она противится тому, чтобы мы взяли такси, и я не решаюсь выступить против ее стремления к экономии, свойственного тем, кому пришлось пережить трудные времена. Мы едем на метро, в вагоне поезда она стоит. Есть свободные места, но она не садится. Нет никого, кто мог бы сломить такую женщину. Весь Третий Рейх не смог этого добиться.

Неутомимая, или утомленная, но никогда не сдающаяся, она просит меня немного помочь ей, потому что намеревается привезти пятьдесят экземпляров «Разрисованной стены» в магазин сувениров Терезина, поскольку предыдущая партия уже разошлась. Мы даже не берем такси, она уговаривает меня ехать на автобусе. И вот мы проделываем ровно тот же путь, которым прошла она сама семьдесят лет назад, только сейчас она тянет за собой чемодан, набитый книгами. У меня были опасения, что на нее, возможно, произведет чрезмерное впечатление это путешествие во времени, но женщина она сильная. В данный момент ее главная забота — доставить книги в книжный магазин гетто.

Терезин является моим глазам в виде мирных рядов квадратных в плане зданий, перемежаемых зелеными группами деревьев, весь затопленный ярким майским солнцем. Дита не только оставляет в магазине книги, но и, применив свои обычные бойцовские качества, добывает мне бесплатный входной билет для посещения постоянной экспозиции музея.

Этот день оказался полон очень эмоциональных моментов. Среди картин, выполненных заключенными гетто, есть и та, которую написала Дита, — сумрачный пейзаж в темных тонах, на котором город предстает далеко не таким светящимся, как тот, по которому мы идем. Есть там и комната с именами детей, которые прошли через Терезин. Дита пробегает глазами имена и улыбается, вспоминая некоторых из них. Почти все уже ушли из жизни.

На несколько мониторов выведены воспоминания выживших, повествующие об их жизни в Терезине. И вот на одном из четырех экранов появляется преклонных лет мужчина с низким голосом: это Ота Краус, ее муж. Он говорит по-чешски, и, хотя субтитрами дается перевод на английский, я не очень концентрируюсь на содержании — так меня загипнотизировал его голос. В нем столько высокого чувства, что не послушать его невозможно. Дита слушает молча. Лицо ее серьезно, но не видно ни слезинки. Мы выходим, и она говорит, что теперь мы пойдем туда, где она жила. Эта железная женщина. Или такой кажется. Я спрашиваю, не слишком ли тяжело это для нее. «Да, так и есть», — отвечает она, но, не останавливаясь, продолжает идти вперед в очень неплохом темпе. Мне никогда прежде не встречалась женщина такого исключительного мужества, проявляемого на всех фронтах жизни.

Прежний блок, где она жила во время пребывания в гетто, теперь являет собой совершенно безобидный многоквартирный дом. Она поднимает глаза к окнам третьего этажа. Говорит мне, что ее кузен, плотник по профессии, сделал для нее полочку. Рассказывает и о многом другом, пока мы идем дальше, к еще одному зданию, где для музея одно помещение сохраняется в том виде, который оно имело во время войны: квартира, заставленная многоэтажными нарами. Наводящее тоску место, слишком тесное для такого количества коек. Есть там и фаянсовая лоханка, которая служила общей ночной вазой.

— Представляешь себе запах? — спрашивает она.

Нет, не представляю.

Входим в еще одно помещение, где сидит смотрительница, а на стенах развешаны картины и постеры военных лет. В зале звучит опера в исполнении Виктора Ульмана, знаменитого пианиста и композитора, который стал одним из самых активных деятелей культуры, пропагандирующих музей Терезина. Дита останавливается посреди пустого зала, в котором скучает работница музея, и мягко подхватывает оперную партию. Ее голос — это голос детей Терезина, который зазвучал этим утром для очень ограниченной, но от этого не менее пораженной публики. Нечего и говорить, что смотрительница не решается даже пикнуть, чтобы прервать пение. Еще одно из тех мгновений, когда время идет вспять и Дита снова становится Дитинкой, которая исполняет арию из оперы «Брундибар»^[33] в своих шерстяных чулочках и со своим мечтательным взором.

На обратном пути из Терезина в Прагу Дита решительно требует у водителя автобуса, чтобы он открыл люк в крыше машины, иначе пассажирам грозит смерть от удушья в салоне, не оснащенном нормальными окошками. Так как водитель не обращает на это требование никакого внимания, она сама пытается подергать за ручку, потом подключаюсь я. Вдвоем мы справляемся.

Именно когда мы ехали в автобусе, в нашем разговоре возникла тема, уже несколько месяцев занимавшая мои мысли: что произошло вечером 8 марта, когда Фреди Хирш отправился раздумывать над предложением Сопротивления возглавить восстание в лагере перед лицом неизбежного истребления в газовых камерах всего сентябрьского транспорта. Почему покончил с собой, приняв чрезмерную дозу «Люминала», такой уравновешенный человек, как Фреди Хирш?

Дита глядит мне в глаза — и в ее взоре открывается целый мир. И я начинаю понимать. Читаю в ее глазах то, что уже прочел на страницах книги, написанной Ота, но что я принял за художественный вымысел или же авторскую гипотезу. Разве «Разрисованная стена» — не беллетристика? Или книга была заявлена как таковая только для того, чтобы замаскировать некоторые вещи, которые, будучи поставлены Ота в другой контекст, могли бы повлечь за собой серьезные проблемы для автора?

Дита предупредила меня о конфиденциальности того, что мне расскажет, поскольку полагала, что эти сведения могут быть чреваты большими неприятностями лично для нее.

По этой причине вместо того, чтобы передать ее рассказ, я воспроизведу здесь то, что написал Ота Б. Краус и опубликовал в своем романе «Разрисованная стена», посвященном семейному лагерю. Одним из немногих персонажей этой книги, кто фигурирует под своим настоящим именем, является инструктор блока 31, Фреди Хирш. Вот что сказано в романе о том ключевом моменте, когда уже после перевода сентябрьского транспорта в карантинный лагерь Сопротивление обращается к Хиршу с просьбой возглавить восстание, а тот просит немного времени, чтобы все обдумать:

Через час Хирш встал с койки и пошел к одному из врачей.

— Я принял решение, — сказал он. — Как только стемнеет, я отдам приказ. Но мне нужна таблетка, чтобы немного успокоить нервы.

Мятеж против немцев — безумие, подумал доктор; верная смерть для всех: для уже обреченного транспорта, для узников семейного лагеря и даже для персонала госпиталя, обозначенного в списке Менгеле и затребованного им назад. Этот парень сошел с ума, он явно не в своем уме, и, если его не остановить, еврейские врачи погибнут вместе со всеми остальными узниками.

— Пожалуй, дам я тебе успокоительное, — сказал ему врач и повернулся к фармацевту.

В лекарствах они всегда были ограничены, но небольшой запас успокоительных у них имелся. Фармацевт протянул доктору бутылочку со снотворным. Доктор перевернул его и быстро прикрыл рукой. В кружке у него оставался холодный чай, в который он высыпал все таблетки и тщательно размешал. Получилась мутная жидкость.

В Уголовном кодексе имеется формулировка, в точности описывающая то, что произошло с Фреди Хиршем в мартовский вечер 1944 года. Порой за художественным вымыслом романа скрыто нечто, что никаким другим способом описать невозможно.

Есть и другие свидетельства, все больше подрывающие доверие к версии самоубийства, которую можно видеть в официальной информации об этом человеке. Михаэль Хонай, один из оставшихся в живых узников семейного лагеря, служивший посыльным медицинского штата, ставит под сомнение свидетельство Розенберга о случившемся 8 марта 1944 года, о чем можно прочесть в его книге воспоминаний: «Не was given an overdose of Luminalets when he asked for a pill because of a headache» («Ему дали слишком высокую дозу “Люминала”, когда он обратился с просьбой о лекарстве от головной боли»).

Пусть эта книга также послужит привлечению внимания к фигуре Фреди Хирша, оправданию его доброго имени и восстановлению его образа, несколько запятнанного ложной идеей о том, что этот человек добровольно ушел из жизни. Из-за этой идеи в течение долгих лет под сомнение ставилась его храбрость в тот решительный момент. Фреди Хирш не покончил с собой. Он бы никогда не оставил на произвол судьбы своих детей. Он был капитаном и пошел бы ко дну вместе со своим кораблем. И вспоминать о нем должно как о человеке и борце беспримерного мужества.

И, без всякого сомнения, эта книга — дань уважения Дите, у которой я столь многому научился.

Наша библиотекарша блока 31 по-прежнему живет в Нетании и раз в год на несколько дней приезжает в Прагу, в свою маленькую квартирку. И будет продолжать делать это, пока ей позволяет здоровье. Эта женщина до сих пор отличается любопытством, даром предвидения, любезностью и мужеством, причем эти ее качества превосходят все вообразимые пределы. До настоящего момента в героев я не верил, но теперь я знаю, что они есть: Дита — одна из них.