Глава 7. Никогда

Декабрь. Носится по улицам ветер. Поселок кажется вымершим. Раньше Янка думала: как люди живут тут не в сезон? А сейчас понимает, что только не в сезон тут и можно жить… Отдохнувшее море – чистое, свежее, будто человек, который пришел после тяжелой работы и принял наконец душ. Пустынные улицы с редкими прохожими. Тишина. Янка маялась и металась, сердце ее будто утлую лодку носило по волнам.

Иногда ей казалось, что страшно глупо – любить взрослого мужчину, который относится к тебе как к ребенку. «Да? А чего он меня тогда все время фотографирует? И так смотрит?» Хотя как «так» – она сама не могла объяснить. Необыкновенный взгляд у Глеба. И Янка думала, что полжизни бы отдала, чтобы его взгляд разгадать.

Янка про эту свою любовь никому, кроме Майки, не рассказывала. Но Майка вон где, за тридевять земель, и когда они увидятся – неизвестно. Может, вообще никогда.

– Ни-ког-да, – сказала Янка сама себе, вдруг ощутив огромную, как чернота космоса, силу этого слова.

Стало страшно. Ну ладно Майка, они в любой момент могут списаться и созвониться, Майка может приехать в Крым летом или Янка – домой. А вот Рябинин? Даже если Янка все-таки поедет к бабушке Лене, ведь не факт, что они встретятся с Рябининым. К нему ведь не придешь, не скажешь: «Привет, я приехала!» И что же, они никогда-никогда не встретятся больше? И так и повиснет между ними то непонимание, та неловкость и обида? И Янке казалось, что никакой Глеб ей не нужен, только бы помириться с Сашкой!

Майка писала про Рябинина и других одноклассников, которые были с ним в одной компании, какие-то страшные вещи. Что каждый день они собираются в кладовке у Герки Ивлина, пьют там, травку курят и непонятно что еще делают, что с ними теперь все время ходят Суманеева и Самойлова, те еще звезды, что стали такими крутыми, на пьяной козе не подъедешь. Янка чувствовала, как закипают в ней злость и обида.

Она смотрела на Братца Кролика и понимала: из-за своей лжи Рябинину потеряла что-то очень важное, что словами не назовешь и вернуть уже нельзя. Но тут выходил из своей комнаты Глеб, улыбался ей, шутил, и то, что было когда-то с Рябининым, казалось глупым, ненужным, смешным. А потом Глеб уезжал по своим делам или погружался с головой в работу, а Янка опять оставалась одна с Братцем Кроликом.

Особенно трудно было отделаться от всяких таких размышлений на работе. Музыку крутить не на чем, приходилось слушать свои мысли, и Янке казалось, что никогда раньше она так много не думала.

Янка шла из интернет-кафе, а навстречу ей шел Ростик.

– Ты куда?

– Никуда, – буркнул он и прошел мимо. А на щеках – дорожки от слез.

Янка схватила его руку.

– Ты чего? Ты куда собрался?

– А чего он…

– Кто? Дед? Да ладно, чего ты?

Ростик дернул плечом, отвернулся.

– Пьяный, что ли? – догадалась Янка.

Дедушка работал технологом на коньячном заводе в Коктебеле. Он каждый день выпивал, но редко пьянел и только по пятницам, когда впереди были выходные и можно было отсыпаться до обеда, с работы приезжал уже шатаясь. И тогда он становился особенно ворчливым и придирчивым. Начинал вспоминать, как еще при Советском Союзе работал на массандровском винзаводе, как они перед проверкой, если случалось перевыполнение плана, сливали вино в море, и мальчишки околачивались у сливной трубы, горстями пытались поймать и выпить это вино, а охрана их гоняла. Плаксивым голосом рассказывал, что его отец был партизаном в Великую Отечественную, чуть не погиб от голода, а его потом ни за что ни про что в лагеря, там он и сгинул… При этом дед все время ныл, как было хорошо при советской власти! А самое противное, что начинал учить жить. Все, мол, сейчас не так. И молодежь дурная, и принципов никаких, книг не читают, музыку слушают идиотскую, пьют и курят с первого класса, детей рожают, не успев закончить школу, ну и так далее. Янка эти воспитательные беседы не выносила. По пятницам они с дедом обязательно ругались. Ей бы смолчать, как мама учит, что с пьяного возьмешь? Но чем-то его слова цепляли, она раздражалась, влезала в спор, и потом они не разговаривали до среды. Ну, а там и до новой пятницы недалеко.

– И куда ты? – усмехнулась Янка. Потому что правда смешно: куда им с Ростиком идти?

– Куда надо! – он вырвал руку и пошел.

А Янка пошла рядом, опять взяла брата за руку. Рука была холодная и непривычно большая. Когда же они последний раз за руку ходили? Янка уже и не помнила…

– Давай уедем от них, – предложил Ростик.

– Куда?

– К папе.

– К папе…

– Да! Я, знаешь, как мечтаю? Вот мы с тобой поедем… на поезде и будем в окошко смотреть! А за окошком – всякие города, деревни… Я буду шлагбаумы считать. А потом мы приедем, придем домой и скажем: «Вот и мы!»

Янка не ответила. Надо, конечно, объяснить Ростику, что квартира их стоит пустая, что папа живет теперь в другом доме, что у него другая семья… Хотя никто специально от Ростика ничего и не скрывал, но он просто не понимает еще, наверное…

– Думаешь, он будет нас ругать?

– Не знаю…

Папа писал ей на электронный ящик. Спрашивал, как дела, как учеба, как мама, бабушка с дедушкой… Сообщения были короткими и не вызывали желания ответить. А звонить он и вовсе перестал.

Родной город Янке снился. Часто. Улицы его. Дома. Раньше все казалось таким обычным, хотелось вырваться, уехать, сбежать от всех этих одинаковых кварталов, деревьев, домов, магазинов, где все всегда одно и то же, от всех этих людей, которые тоже – одни и те же из года в год. А теперь… Теперь Янке даже в снах хотелось прижаться к каждому дереву.

А папа не приснился еще ни разу. Янка даже не могла сказать, скучает она по нему или нет. Она скучала по той жизни, что была у нее до развода родителей и переезда, по их квартире, где они жили все вместе, по заведенному порядку, который теперь навсегда нарушен. А по самому папе как по человеку? Ну, вот как по Майке? Не будет она об этом думать! Вот еще! Не дождутся!

Вдоль улиц, облизывая заборы, стены домов, черепичные крыши, несся огромный ветер. Старый грецкий орех на углу улиц Партизан и Садовой скрипел от натуги. Ветки вдруг дернулись все вместе, будто хотели оторваться и броситься за ветром вдогонку. Он сметал остатки жухлых, бурых листьев, фантики и окурки, он несся к морю, он скучал среди этих тусклых холмов. Янка лежала в кровати, слушала, как скрипел всеми суставами скворечник, и думала, что за таким ветром обязательно должен прийти снег. По пятам. У них дома, там, обязательно бы выпал снег. Ветер принес бы его с собой на распахнутых крыльях, уложил у обочин, закружил по дорогам. Но здесь – совсем другое дело. Здесь снег – редкость. Иногда, конечно, выпадет ненадолго ночью, робкий такой, непрочный, будто и не взаправду, и к обеду все равно растает. Хотя дед говорит, что бывают и очень снежные зимы. Янка улыбнулась в темноту: в детстве ей казалось, будто здесь, у бабушки с дедом, вечное лето. Она по снегу скучала. По воздуху, настоянному на морозе. По звенящему холодному небу. По прогулкам с Майкой по городу, и чтобы замерзнуть так, что руки-ноги будет ломить, а потом прибежать домой, залезть под горячий душ – отогреваться. Ну а здесь замерзнуть можно только на ветру. Ветры здесь огромные. Как море.

«Тут Герка Ивлин ко мне подкатывал, спрашивал, как у тебя дела, может, какие фотки присылала, и чего ты „Вконтакте“ не выходишь уже сто лет… Я, Яныч, думаю, что „казачок-то засланный“, а? Как считаешь?»

«Чего?!»

«Ну ты темная! Классику надо смотреть! Советского кинематографа:)»

«Да знаю я, что это из „Неуловимых мстителей“, у Ростика же любимое кино в пять лет было, забыла, что ли? А при чем тут Ивлин?»

«Ну… подумай своей красивой головой, моя принцесса. Ивлин вряд ли для себя старается. А чей он у нас лучший друг?»

После таких Майкиных сообщений Янке совсем тоскливо становилось. Она давно запуталась, что чувствует к Рябинину и как в это чувство вписывается Глеб. Но то, что где-то там, далеко, за несколько тысяч километров, кому-то была нужна ее фотография… Да, это согревало.