Глава 12. Ливингстон по имени Ч.

С утра, поднимая песок и пыль, по улицам гонял ветер. Синцов позавтракал и надумал идти в гости к Грошеву, но тот позвонил сам и сказал, что работать смысла и настроения нет, сегодня сделаем выходной.

Синцов обрадовался. Погода сменилась на не по-июльски прохладную, и от этого, как ни странно, образовалась лень. Шевелиться не хотелось, потому что движения вызывали волны мурашек. Хотелось сидеть.

Лень обнесла и бабушку, которая не стала готовить настоящий завтрак, а нагрела воды в чайнике и залила ею быструю лапшу, Синцову понравилось. Он сидел за столом в старой телогрейке, накручивал на вилку лапшины, ел и смотрел на ветер за окном. Ветер негромко останавливался о стекло, а потом стекал вниз пылью. Синцов отметил, что это похоже на мороз – мороз тоже всегда распределялся по окну ручейками, пыль как мороз, Синцову показалось это забавным. Точно, забавным, пыль ложится, как мороз, как мороз лезет за шиворот и скрипит на зубах.

А потом неожиданно приехал Грошев. Синцов подозревал, что он все-таки приедет, но сильно уверен не был, погода ведь. Но Грошев приехал.

Мотоцикл Боря приобрел глиняный цвет, сквозь него кое-где проступали зеленые пятна, песчаный хаки имени грядущего поражения.

– Погода странная, – сказал Синцов. – Пыльная буря какая-то. А?

– Погода… – Грошев постучал по стеклу, пыльная изморозь осыпалась снаружи. – Тут бывает такое, особенно в середине лета. Я же говорил – в верховьях леса хорошо подбрили, теперь песок несет. Обычно полдня такое безобразие держится, потом давление резко подскакивает, и небо очищается…

– Да, бабушка говорила про давление.

– Бабушка – лучший барометр, – согласно кивнул Грошев. – Что-то так тоскливо сделалось… Как у тебя со временем?

– Ага.

– Так я и думал. Это опять рядом.

– Почему в пыльную бурю? – поинтересовался Синцов.

– Самое удобное время – пыльная буря. Особенно… Одним словом, есть специфика. Интересное место, классическое и недалеко. Двигаем? Часа два от силы займет туда и обратно.

Про Царяпкину не сказал ничего, не упомянул, не вспомнил. И дома ему не сидится. Опять куда-то поедем, нет, отпуск классический получается, подумал Синцов.

– Куда в этот раз? Без медведей, надеюсь?

– Без, – заверил Грошев. – Хватит, в этом году и так перебор. На помойку едем.

Действительно, классика, утвердился Синцов. Какое русское народное детство без помойки, места, воспетого многочисленными писателями и кинематографистами? Синцов улыбнулся – вдруг понял, что он-то как раз на помойке пока не бывал ни разу в жизни, разве что только проездом.

– Мы встретились на помойке, – сказал Синцов. – Отличное начало для романтического романа.

– Тебя опередили, – посочувствовал Грошев. – Все в этом мире придумано до нас, бороться с этим бесполезно. Алые паруса, мистер Грей… Человечество ходит по кругу и упрямо наступает на грабли. Поехали?

Поехали.

Боря скрипел задними амортизаторами и поднимал за собой рыжую, красивую и очень летучую пыль, которая, поднявшись, не спешила опускаться обратно, продолжала висеть в воздухе, отчего казалось, что за Боренькой остается реверсивный след.

Помойка располагалась за городом, за мостом, направо и в лес метров двести. Вступление в помоечное царство ознаменовалось красивым мусорным богатырем, стоявшим справа от дороги и приглашавшим в чудесный мир вторсырья, впрочем, почти сразу за богатырем оказался шлагбаум.

Грошев остановил мотоцикл возле шлагбаума, Синцов отметил, что шлагбаум выполнен умело и надежно, сломать нелегко, и крашен, как полагается, в охранно-полосатый. Дальше пошли пешком.

Сразу за шлагбаумом начался запах. Вернее, вонь, составленная из гари, сладкого аромата тухлятины, из химического перегара и еще из чего-то тошнотворного, ранее Синцову не знакомого. Сама свалка, впрочем, выглядела не столь грандиозно, как представлялось Синцову, да, мусорные холмы присутствовали, но горы они не напоминали, к тому же между ними зеленели полосы сохранившегося леса. Дым не только ощущался, но уже и виделся, он висел над холмами, как облака над Альпами, спускался, как туман с гор.

Перед холмами, насколько Синцов понял, располагалась административная часть свалки. Старая квасная бочка, служившая источником воды. Несколько куч чермета, поросшая лебедой гора торфа. Под старой сосной автобус, похожий на батон с колесами. Рыжий, ржавый, колоритный, Синцов вспомнил рассказ «Вторжение 28», сборник фантастики «Пролегомены Грядущего». Там на Землю обратно вторглись марсиане, быстро все захватили и всех поработили, но нашлись люди, добрые повстанцы катакомбного типа, они затеяли резистенцию и мотались по лесам на вот таком же автобусе и партизанили под лозунгом «Терра юбер аллес».

– Пыльная буря вселяет тоску в сердца бедуинов и пепел в их очи, – сообщил Грошев. – Этим надо пользоваться.

Грошев огляделся, поднял пустую бутылку, швырнул ее на крышу, бутылка разбилась, с крыши сорвались лавинки песка.

– Ливингстон, выходи!

А как еще, подумал Синцов. Только так, человек, живущий на провинциальной помойке, может зваться только так. Иначе не Гривск, иначе не тру. Ливингстон Фемистокл Периклович.

– Он отчего Ливингстон? – спросил Синцов. – Чайка?

– Чайка? – не понял Грошев. – Может, конечно, и чайка, здесь без чаек никак, помойка как-никак. Но это из-за Африки. Он служил в Конго, ему там прострелили колено, но он пешком вышел к океану. Как путешественник Ливингстон. Хотя, конечно, врет. Он купается до октября.

– Что?

– Купается до октября, – повторил Грошев. – Зиму лежит в туберкулезном диспансере, там тепло и кормят. Весной здесь, на свалке. Лето – пора творческого рассвета.

– Он тут работает?

– Немного. Сторожем. Гарбидж-кипером.

– Что тут сторожить?

Грошев надул щеки, помотал головой.

– Это не на вывоз, а на ввоз. Ливингстон, выходи же!

Грошев кинул вторую бутылку.

– Только в пыльную бурю его можно застать на месте. И в дождь.

– А в остальное время? – спросил Синцов.

– В остальное время художник за работой – лазает по помойке.

– Зачем?

– Как зачем? В поисках артефактов былых эпох, он ведь по природе искатель, старик Ливингстон. Выходи!

Ливингстон не появлялся.

– Ну и ладно, – сказал Грошев. – Наше дело обозначиться, зайдем, поглядим.

Дверей в автобусе не было, их заменяла картонка, расписанная хохломой, загогулинами и золотистыми пучеглазыми жар-птицами, Грошев пнул картонку и вошел в автобус. Синцов за ним.

Он ожидал встретить большую концентрацию бомжеватости, но в автобусе оказалось довольно прилично. Даже аккуратно. Много железных ящиков с нарисованными номерами, буржуйка с чайником, гамак, кресло.

– Закрома, – пояснил Грошев. – Посмотрим, что интересного нарыл наш землерой… Я к нему давно уже заезжал, месяца полтора, а сейчас самый что ни на есть сезон, наверняка хабаром позапасся.

Телевизор, совсем не винтажный, как можно было ожидать, а обычная китайская плазма. Плеер. Антенна спутниковая, еще какая-то жизнь. Вымпелы, четыре штуки, ударникам социалистического труда.

Хозяина на месте не нашлось.

– Ну-ну, – сказал Грошев. – Подождем.

И стал пинать ближайший жестяной ящик, довольно громко так, внутри явно колебались округлые металлические предметы.

Синцов поглядел на кресло, убедился, что в нем чисто, уселся. Над креслом к салону была прибита полка, на полке несколько потрепанных книг прошлого вида, Синцов достал самую толстую и самую желтую.

Книжка была старая, Синцов перевернул обложку. Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы, романъ въ четырехъ частяхъ съ эпилогомъ», Том II, 1881 г. Закладка в виде рыбы вырезана из какого-то старинного наставления по уженью.

– Ого, – сказал Синцов. – Прижизненное издание, да?

– А, Достоевский, – покосился Грошев. – Да, почти прижизненное, хорошая книжка…

– И сколько такая? – Синцов бережно переложил книгу из одной руки в другую.

– Сколько… – Грошев поглядел на книжку. – Думаю, что Ливингстону хватило бы на небольшой, но аккуратный домик.

– А…

– Думаю, что если бы кто-нибудь об этом узнал, то Ливингстон на этом свете не задержался бы. А вообще материальные ценности для него не главное, он ведь стяжает царствие небесное.

– Он здесь верит в царствие небесное?

– А ты разве не веришь?

Синцов не успел ответить.

– Кстати, вот и он, слышишь?

Синцов услышал, приближался Ливингстон, и, судя по звуку, катил за собой тачку.

– Поступь судьбы, – пояснил Грошев. – Полезный человек, кстати. Весной притащил мне сетку неплохих чернильниц…

Про чернильницы Грошев не успел договорить, появился человек достаточного роста, лысый, с общим лицом, в джинсовом комбинезоне на голое тело, с ведром мусора в правой руке, с тяжелой мышеловкой в левой.

– Привет, мужики, – сказал Ливингстон. – Ветерок сегодня, а?

Ливингстон уронил мышеловку, стал хлопать себя по плечам, создавая вокруг себя пылевые завихрения.

Синцов подумал, что легенду про пересечение Африки на одном колене Грошев придумал сам.

– Ты чего это? – спросил Грошев. – Тут буря песочная, а ты все по барханам тычешься?

– Червей копал, – ответил Ливингстон.

– Червей?

– Ага.

Ливингстон бухнул на пол ведро с водой, протянул Синцову мышеловку. Синцов зачем-то взял. Она оказалась тяжелая и явно с историей.

Ливингстон взял с печки чайник и выплеснул в ведро спитую заварку.

– Зачем тебе черви?

Ливингстон улыбнулся с превосходством, точно в самом деле Ливингстон, немного сквайр.

– Черви сегодня актуальны, – Ливингстон кивнул на ведро. – Экстремалов в город понаехало, все наживки в магазине поразобрали. А я местечки знаю, червей накопал, опарышей надробил, вот еще, смотрите…

Ливингстон сунул руку в карман, достал плоскую коробку, с торжествующим видом встряхнул, открыл. В коробке лежали короткие толстые прутики, ничего выдающегося Синцов в них не увидел.

– Как?! – Ливингстон пошевелил бровями. – Хороши?!

– Да, – сказал Грошев. – Да, это да.

– Отличные… палочки, – согласился Синцов.

– Ручейники, – объяснил Ливингстон. – Один на «Лендровере» подъезжал, нахлыстовик, просил ручейников найти. Штуку за коробок, а?

– Это, конечно, победа, – согласился Грошев. – Я рад, что дела у тебя идут. А для меня что интересное найдется? Кроме червей?

– Мышеловка, – сказал Ливингстон. – Девятнадцатый век, сейчас таких не делают. Из дворца.

– Середина двадцатого, – возразил Грошев. – Послевоенная, думаю. Массовое производство, артель тамбовских инвалидов, скорее всего.

– Да, – не услышал Ливингстон. – Это тебе не Китай. Такой можно кошку поймать. Или суслика. Пружина, как на рессоре от «Волги», как новенькая, чуть палец не отрубила. А прутья? В мизинец!

Здесь Синцов с хозяином автобуса согласился, прутья солидные.

– Такой прут автогеном пилить, – вздохнул Ливингстон. – Конечно, не каждые понимают, сам знаешь, Чяп, времена сейчас порожняковые… А чувствительность?!

Ливингстон вдруг посмотрел на Синцова с просветлением и надеждой.

– Хорошая вещь, – зачем-то сказал Синцов. – Отличная…

И потряс мышеловкой.

– А я о чем? И гуманная, не то что эти современные гильотины. Поймал мышь – выпусти ее на свободу, как цивилизованный человек.

– Пятьдесят, – наконец согласился Грошев.

– Забирай, – махнул рукой Ливингстон. – Старому другу ничего не жалко. Даром отдал.

– Спасибо, – кивнул Грошев. – А еще чего есть? Поинтереснее?

– Да так… – уклончиво ответил Ливингстон. – Я сейчас зюйд-вест копаю, по плану все, а там небогато. Чай будете?

– Нет, мы уже пили, – торопливо отказался Синцов.

– Как знаете.

Ливингстон стал разбираться с чаем, налил в кружку воды и неожиданно стал греть ее паяльной лампой.

– Смотрите в восьмом ящике, – Ливингстон махнул рукой. – Там за последний месяц. Ничего интересного только, чермет.

Грошев стал смотреть в восьмом. Вынимал из него исключительно обломки, ну, еще немного пружин, цепей и шестеренок. Синцов смотрел, ждал.

– А это что? – Грошев достал жестяную коробочку. – Гвозди?

– Не знаю точно, – Ливингстон отхлебнул из кружки. – Похоже на сломанные ключи. Я слышал, некоторые ключи собирают.

Грошев открыл коробочку. Внутри действительно лежали ключи. Во всяком случае, они были похожи на ключи.

– Да, собирают… – Грошев закрыл коробочку. – Только ключисты много не дают за ключи, тут специфика.

Заинтересовало, подумал Синцов. Очень.

– Старинные ключи, – весомо намекнул Ливингстон. – Наверное, от лабазов…

– Да, наверное…

Грошев достал из ящика странный предмет, похожий на бронзовую летающую тарелку.

– Это ступка, – сказал Ливингстон, выпив чая. – Правда, без пестика…

– Это не ступка, – возразил Грошев. – Это гиря. Гиря из мерного набора. Ценится только в нем, сама по себе…

Грошев вернул гирю в ящик, вынул из него дверную ручку в виде слоновьей головы.

– За двести отдам, – тут же сказал Ливингстон.

Синцов наблюдал. Лично его заинтересовал таракан. Большой черный чугунный таракан, удивленно привставший на передних лапах и растопыривший усы. Таракан что-то напоминал, только Синцов никак не мог вспомнить, что именно. Таракана.

– Не, и даром не надо.

Синцов не удержался, таракана достал.

– А это за триста, – тут же сказал Ливингстон.

Ветер надул, в автобус проникла пыль и повисла в солнечных лучах, разделила салон прозрачными колышущимися перегородками.

Таракан Синцову нравился. Солидный такой, командно-административный, непонятно, зачем только. Интуиция подсказывала Синцову, что у таракана имеется некий функционал, однако какой именно, догадаться не получалось. Еще Синцов думал, что таракан понравится Люське. В нем, наверное, удобно держать планшет. Или чашку какао ставить. Или держать возле кровати на случай вторжения.

– Таракан сто пятьдесят, – вмешался Грошев.

– Только ради нашей дружбы.

Синцов достал деньги, Ливингстон жадно их выхватил.

– Я бы взял гирю, – задумчиво произнес Грошев. – Конечно, она не в комплекте, но…

– Гиря пятьсот, – тут же заявил держатель помойки.

– Не смеши.

– Пятьсот, – настаивал Ливингстон.

Они стали торговаться, а Синцов разглядывал теперь уже своего таракана. Таракан ему нравился. Антиквариат, настоящий антиквариат, тонкая работа, украшение любого интерьера. Может, сестре и не отдам, может, себе оставлю, достойная вещь. Синцов был доволен. А Царяпкина просто завидует. Наверняка они с Грошевым дружили, а потом она променяла Грошева на братьев Дятловых. А теперь Грош весь в белом, а Царяпкина с дятловцами пролетела. Вот и бесится. Все понятно.

– Ладно, пятьсот, – согласился наконец Грошев. – Хотя не стоит эта гиря пятьсот, куда я ее девать буду? Ну, пятьсот так пятьсот, хорошо. Бонусом ключи возьму.

– Да забирай.

Ливингстон взял деньги, Грошев взял гирю. Коробочку с ключами убрал в карман.

– Ладно, мы поедем, пожалуй, – сказал Грошев.

– Ага. Заезжайте еще, думаю, скоро хороший пласт пойдет, туда дома с Масловки свозили…

– Заедем, – пообещал Грошев.

– Заедем, – подтвердил Синцов.

К мотоциклу Грошев шагал подозрительно быстро, Синцов едва успевал. И ехали они тоже подозрительно быстро и другой дорогой, словно Грошев торопился. Или на самом деле торопился.

– Ну вот, – Грошев остановил мотоцикл после моста направо. – Не зря скатались.

– Да, таракан нормальный, – Синцов с удовольствием погладил таракана по спине. – Сеструхе подарю.

– Зачем?

– Не знаю. Винтажная штука, мне кажется. На столе красиво смотреться будет.

– Да… – Грошев кивнул. – Парадокс горшка.

– Что за парадокс горшка?

Грошев подбавил газу, мотор рявкнул на холостых.

– Правую свечу забрасывает, – печально вздохнул Грошев. – Парадокс горшка, это известная такая штука…

Грошев еще дернул газ.

– Ну вот представь – жил был ночной горшок в Париже шестнадцатого века. Даже не фарфоровый, глиняный, пусть с глиняными цветочками. Использовался по назначению тремя поколениями французов, потом ручка откололась, и его отправили на помойку…

Не нравился Грошеву звук двигателя, он соскочил с сиденья, стал прикладывать ладони к выпускным трубам, отчего двигатель начинал шептать.

– И вот через четыреста лет его продают с аукциона, счастливый владелец ставит его на почетное место в доме, а еще через два года сбывает в десять раз дороже, ну и понеслось. Время придает цену самым банальным вещам. А твой таракан – это упор для снятия ботинок.

Зря это он, подумал Синцов. Я бы думал, что это… Каслинское литье. А это упор.

Грошев заглушил двигатель, уселся за руль.

– Зачем ты тогда за него торговался? – глупо спросил Синцов.

– А я не за него торговался.

Грошев показал Синцову коробок.

– За ключи?

– Это не ключи. Это не ключи, это…

Грошев взял пальцами один ключ. Ржавый ключ, точно ржавый ключ, только и всего.

– Это копоушки, – сказал Грошев.

– В каком смысле?

– Приспособления для куртуазной гигиены. Вещь для благородных сословий. Похоже на ключ, или на маленькую ложечку, но это копоушка. То есть семь штук. Не знаю, каким образом Ливингстон их накопал, но это явно они.

Ковырялки для ушей. Инструмент куртуазной гигиены.

– И сколько… эти ушекопки стоят? – поинтересовался Синцов.

– Копоушки, – поправил Грошев. – Это копоушки. Штуки реально редкие, сколько стоят, не знаю пока…

– Зачем тогда нужны?

– Есть идея. У меня уже три штуки есть, если поискать, то еще пяток найду, думаю, тренд раскрутить получится.

– По копоушкам?

Грошев кивнул. Подышал на копоушку, хотел поковыряться в ухе, но передумал, вернул в коробочку.

– Да. Надо, конечно, материала поднабрать, штук пятнадцать-двадцать, – Грошев размышлял, перебирая пальцем копоушки. – Собрать коллекцию, отреставрировать, потом двигать. Сайт запустить, легенду придумать – типа, сама матушка Екатерина Великая любила почистить уши сим девайсом, что сам Вольтер в посылке с книгами прислал императрице несколько ажурных французских копоушек. Сам Суворов, переходя через Альпы, чистил уши серебряными копоушками. С тех пор в Швейцарии копоушку так и называют – «шпага Суворова»…

Грошев рассмеялся.

– Ты это серьезно?

– Вполне. Москва лопается от денег и мечтает о копоушках Вольтера и Суворова! Копоушка грядет, нет предела копоушке.

Грошев опять достал коробочку, достал одну копоушку, протянул Синцову.

– Бери. Не прогадаешь.

– Не, спасибо, – отказался Синцов. – Куда я с ней?

Синцову почему-то представился, но не Суворов, а отчего-то Барклай-де-Толли, сидящий перед камином и собирающийся опробовать в деле набор новеньких копоушек.

– Были еще такие специальные приборчики для уничтожения насекомых…

– Блохоловки, – вспомнил Синцов героическое фэнтези.

– Нет, блохоловки – это ерунда, ничего интересного. А вот клоподавки…

Грошев закатил глаза.

– Удивительные устройства, – вздохнул Грошев. – Шедевр технической мысли своего времени, изобретено в Швейцарии, кстати, в одной из самых известных часовых мастерских. Они и походили на часы, только маленькие, с горошину примерно.

Синцов издал сомневающийся звук.

– Сказку «Принцесса на горошине» помнишь? – тут же спросил Грошев. – Там как раз про это, ну, само собой, в преломлении. Принцессу бессовестно терзали клопы, и она никак не могла уснуть. И тут появился принц и предложил ей золотую клоподавку. Принцесса обрадовалась, сразу за него замуж выскочила, стали они жить долго и счастливо. А уже потом все Андерсен переврал, сам знаешь, наверно.

– Интересно.

– К сожалению, мне ни одна пока не попадалась. Конечно, их завозили из Европы, но широкого распространения клоподавки не получили ввиду своей технической сложности. А вот если бы найти…

Синцов отметил, что Грошев рассказал о клоподавках с какой-то печальной мечтательностью, точно ему грезился мир, в котором вельможные паны отдыхают на пространных докучных кушетках, слушают обязательные механические клавикорды, а над всем этим плывет чарующий хруст французской булки.

– Ладно, – вздохнул Грошев. – Поживем.

– А с тараканом что? – печально вздохнул Синцов. – По цене металла? В чермет сдавать?

– Да не, зачем? Сестра же не знает, что это упор для обуви. А ты ей не говори, скажи, что это таракан Чуковского.

– Чуковского?

Грошев кивнул.

– Скажи, что пионеры ему подарили в честь юбилея Айболита.

Хорошая идея, подумал Синцов. Вряд ли Люська знает про таракана Чуковского. А значит, этот таракан может вполне себе существовать.

– Кстати, поздравляю тебя, Костян.

– С чугунным тараканом?

– С ним тоже. Я тебя с червонцем поздравляю.

– Червонцем?

– Ага. С золотым. Думаю, на золотой червонец ты вполне наработал. Так что скоро подгоню. День-два, хочу выбрать получше.

– Ага, хорошо. А Царяпкина…

– Царяпкина-то тут при чем?

– Не знаю, у нее вчера нервы…

– Да не переживай ты так, – отмахнулся Грошев. – У нее сегодня отходняк после психоза. У нее всегда так бывает. Да брось думать, мало ли. Слушай, Кость, червонец – это хорошее начало. Мало кто начинает с червонца.

Золотой червонец. Настоящий. Тяжелый, как пуля.

Вернулись уже после обеда. Грошев пустился немедленно чистить копоушки, а Синцов пошел домой и устроился в кресле перед окном и смотрел, что происходит на улице в песчаную бурю. И думал, как будет жить с золотым червонцем. На глаза попался нетбук, Синцов подтянул его пальцами, воткнул модем и вышел в Сеть, но побродил недолго, отключился и стал снова смотреть на улицу. Интернет ему не понравился, он был далек и ненастоящ, и ничего, что случилось с Синцовым в последнее время, никак с Интернетом не сообщалось.

Пыль кончилась часов в пять. Стало темно-темно, наверное, как при затмении, а потом вдруг небо очистилось, показалось солнце, яркое, точно отполированное целым днем старательной пыли, и как-то сразу за пылью стал вечер. Синцов поднялся из кресла и отправился к Грошеву. Посмотреть на червонец, который уже определился в его голове.

Дверь в дом Грошевых была открыта и приперта кирпичом от ветра, как всегда, но сам дом выглядел как-то брошенно.

– Эй, – позвал Синцов. – Кто-нибудь есть?

Никто не ответил. Грошевых не было, ни Петра, ни отца его, ни тети Гали, они куда-то делись, растворились в ночи, явились вдруг холодные и пыльные песчаные призраки и унесли. И никто не зайдет, побоятся зайти, но не призраков побоятся, а Чяпа, его тут, кажется, все боятся.

– Дома кто есть? – снова спросил Синцов, но уже сильно вполголоса.

Дверь в мастерскую закрыта, Синцов дернул несколько раз за ручку, бесполезно, но там все равно никого не было, Синцов это почему-то знал – Грошева там нет.

Он прошел дальше по коридору, сунулся в зимний дом. Здесь дверь оказалась открыта, но внутри тоже никого не нашлось, в комнатах засыпала полумгла, где-то в глубине хлопала испуганная форточка.

В гости ушли, подумал Синцов. Тут люди вполне еще ходят друг к другу в гости, вот они собрались и ушли за линию петь песни, пить малиновую настойку, вспоминать былое. Грошев, наверное, тоже ушел, он серьезный человек, его наверняка любят в гости приглашать – посадить на видное место за столом, привести в пример своим бестолковым и бессмысленным детям. А я тогда что тут делаю?

Ветер ударил сильнее, форточка звякнула, хлопнула входная дверь, а за ней дверь, ведущая в коридор, стало темно. Часы только тикали в большой комнате, как подкрадывались, Синцов почувствовал себя окончательно неуютно и решил выбраться в коридор.

Домой идти, домой, дома бабушка, наверное, уже оттаяла от дневного холода и варит макароны. И печенье печет на меде и клюквенном соке, подумаешь, золото…

Он двинулся к выходу, уже почти ничего не различая в темноте, на всякий случай, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами, ориентируясь по свисту ветра в замочной скважине. Шагал мелкими детскими шажками, едва передвигая ноги.

Под потолком светлела полоска, не то чтобы яркий свет, но заметно, в палец. Синцов остановился.

Синцов встречал это в сотне фильмов, и обычно это происходило вначале. Герой, заглянувший в чужой дом, видит полоску света и, заинтересовавшись, к этой полоске приближается. Ему бы не открывать ненужную эту дверь, но он идет на поводу у любопытства и дверь открывает. И больше его никто никогда не видит, только в самом конце, когда маньяки или чудовища уже повержены, главный герой обнаруживает в логове извергов любимую зажигалку любопытца из первого эпизода.

На чердак вела лесенка, составленная из вбитых в бревна кованых скоб, Синцов приблизился к ней и обнаружил, что скобы блестят. Синцов подумал, что это от частого пользования. Что надо, пожалуй…

Нет, он был человеком не беззастенчиво любопытным, но пройти мимо полоски света не мог. В конце концов, он не зря пришел сюда, не зря тащился через ветер, он хотел поговорить с Грошевым. И да, ему было все-таки интересно, что делает Грошев наверху.

Синцов взялся за скобу и придумал оправдание – скажет, что увидел сверху свет и подумал, что пожар, все в порядке, пожар штука опасная.

Скобы были скользкие и холодные, Синцов лез осторожно, стараясь не шуметь, стараясь не сорваться. Восемь скоб, и он уперся затылком в фанерный люк. Он уже собрался было толкнуть его головой, но передумал и сначала проверил люк рукой. Руку не отрубили. Тогда Синцов поднялся еще на одну ступень и…

Звуки. Их было много, Синцов знал и помнил их, но не мог понять, откуда. Шуршание, перебиваемое электрическими всхлипами, точно Синцов оказался в кастрюле, которую чистили снаружи проволочной мочалкой. Далекие голоса, шепот и удивление, песни звезд, точно, песни звезд, беззаботный смех Бетельгейзе, равнодушие Веги, вкрадчивый шепот Алголя.

На последнюю ступень Синцов не поднялся. Не решился.

Там, на чердаке, была какая-то тайна, и Синцов подумал, что не каждую тайну стоит раскрывать. У Грошева тайна. А еще Грошев ищет жетон архангела Михаила, способный выполнить любое желание. Золотую рыбку ищет, владычицей морскою стать хочет. То есть владыкой, конечно. И сам всем володети.

Синцов зевнул. Он шагал домой, иногда поглядывая вверх, туда, где в небе беззаботно кружились прозрачные души кошек.