ГЛАВА 12

Вот уже много дней Ольгу терзали противоречия, и она опасалась сделать какой-нибудь опрометчивый шаг. Как главный редактор уездной газеты, она была в курсе всех заводских дел, о результатах расследования, проведенного Штефаном Попэ, ей рассказал сам первый секретарь. Эти сведения находились в явном противоречии с тем, что внушали ей инструктор Мирою и секретарь Иордаке, а репортерские известия о все более частых конфликтах на заводе свидетельствовали о необходимости коренных перемен. Санда — настоящая подруга! — деликатно стараясь не упоминать имя Павла Космы, рассказывала ей об атмосфере, царившей на заводе. Она видела, что Ольга тяжело переживает разрыв с мужем, однако понимала, что Косма сильно оскорбил ее, и о необходимости помириться не заговаривала. «Как хорошо, что у меня есть такие преданные друзья!» — оттаивая, думала Ольга. Вот и сейчас, когда в поисках Штефана она позвонила ему домой, то с радостью услышала голос Санды:

— Укатил на ночь глядя в Бухарест. Ты разве не знала?

«Если первый секретарь поехал в Бухарест вместе со Штефаном, следовательно, будут обсуждать проблемы «Энергии», и в центре внимания опять будет Косма. Боже, хватило бы ему только ума! — с тревогой подумала Ольга. — Ведь такого натворил в последнее время»… Перед отъездом Догару поинтересовался, почему до сих пор не опубликованы результаты проводившейся на заводе анкеты. Когда Ольга сослалась на недостаточный объем материала, первый секретарь внимательно посмотрел на нее и твердо сказал: «А у меня впечатление, что и тех хорошо известных сведений, которые скопились у вас, хватит на целый десяток газетных номеров. Не хочу на тебя давить, товарищ Стайку, слишком уважаю твою честность и принципиальность, но было бы хорошо, если бы анкета появилась в газете еще до моего возвращения. С комментариями редакции или без. Давайте дадим слово рабочим, мастерам, инженерам — пусть выскажутся о ситуации, сложившейся на заводе, и о возможных путях ее исправления».

Догару проводил ее до дверей кабинета и вдруг тепло, с сочувствием сказал: «Знаю, тебе очень тяжело, Ольга. Ты, видно, как и я, из породы однолюбов. А однолюбы должны уметь противостоять любым трудностям, даже отчаянию». Она не нашлась что ответить, молча протянула руку. Он по-отечески погладил ее растрепавшиеся волосы и, будто они ни о чем другом не говорили, посоветовал: «А знаешь, сходи-ка ты сегодня к парикмахеру. Пусть все недоброжелатели лопнут от зависти». Ольга с большим трудом сдержалась, чтобы не уткнуться лицом в его широкую грудь и не разрыдаться. Почувствовал первый секретарь это или нет, но он легонько подтолкнул ее к порогу…

Вернувшись в редакцию, она обнаружила у себя на столе материалы анкеты. «Ну что ж, чему быть, того не миновать», — решила она и вот уже битых два часа изучала страничку за страничкой. «Да, откладывать больше нельзя. Бедный Павел, что его ожидает теперь? Делать нечего, я не имею права держать это под сукном. Но чего-то тут все же не хватает…» Конечно, факты были неумолимы. Каждый в отдельности; а все вместе… Не было в этой анкете цельности. Она посидела в раздумье, потом позвонила Штефану. Он уехал. Тогда она позвонила «домой». Ответила доамна Испас:

— Это ты, Оленька? Тебе нужен Дан? А он с раннего утра на заводе. Ищи его там. Хочешь, я сама позвоню?

Ольга поблагодарила. Пока набирала номер «белого дома», подумала: «Бедная доамна Испас. С какой радостью была бы я ей дочкой или племянницей, но она видит во мне только свою будущую невестку. Не может старушка понять, что мы с Даном просто друзья. Что поделаешь, если сердце мое плачет по другому? По тому, кто меня так гнусно растоптал. Я и ненавидеть его не могу, и забыть не могу».

Дан сразу согласился:

— Да, конечно! Как же не помочь нашей прессе? Сейчас могу выкроить часок. Жди меня в редакции. Но с условием: горячий крепкий кофе и сигареты.

Усевшись в кресло с чашкой обжигающего кофе, Дан испытующе посмотрел на Ольгу, пытаясь понять, что за беда у нее приключилась. Ольга, не говоря ни слова, протянула ему папку. Пока Дан читал, она отвечала на телефонные звонки, давала какие-то указания, просматривала принесенные заметки, без колебаний отправляя некоторые из них прямо в корзину. И когда он отложил последнюю страницу, в свою очередь посмотрела на него испытующе.

— По-моему, все изложено точно и объективно. Ты в чем-нибудь сомневаешься?

Ольга отрицательно покачала головой. Дан долго смотрел в окно, потом зашагал по кабинету, цепляясь за штабеля газетных подшивок. Остановившись рядом с ней, спросил:

— Скажи честно, Ольга, зачем ты меня позвала? Ты опытная журналистка и лучше меня знаешь, что надо делать. Совет мой — пустой звук. Есть тут, правда, еще один аспект, деликатный: ты любишь Павла и тебе больно собственными руками готовить ему удар. Ты должна прямо сказать об этом Догару… Но постой, он же в отъезде. Да, в самом деле, ситуация сложная, и не знаю, право, что тебе посоветовать. Может, позвонить в Бухарест, в отдел печати?

Ольга печально смотрела на него.

— Нет, Дан, ты ошибаешься. Хотя мне и вправду очень больно, я этого и не скрываю, с некоторого времени у меня такое ощущение, словно я лежу на операционном столе, а какие-то чудовища готовят меня к кошмарному эксперименту. Ты не можешь не знать, что означал для меня Павел. Я не могу без него, Дан. Со всем его упрямством, уживающимся с деликатностью и тонкостью, о которых ведомо лишь мне одной. Все вы видите в нем только выскочку и карьериста, но известно ли тебе, что Павел в действительности просто закомплексованный человек? Один из тех, что поднялись на гребне событий. Но там, на высоте, нужно поддерживать баланс, а для этого у него не хватает ни знаний, ни опыта. Он даже самому себе не признавался в этом, гордость не позволяла, но меня-то провести не мог: я слишком хорошо его знала.

— Скажи, пожалуйста, Ольга, ты боишься?

— А это на меня похоже?

— Да нет. Просто события — из ряда вон… Веришь не веришь, а у меня самого сердце словно в тисках. Но ты по-настоящему его любишь, Ольга?

— Да, очень люблю, — задумчиво ответила она. — Несмотря на то, что он мне сделал и что он творит на заводе, все равно люблю.

— В этом твоя проблема?

— Да нет, — улыбнулась Ольга, — не для исповеди и не для сочувствия я тебя позвала. Свой долг я выполню до конца. Чего бы это ни стоило мне, даже если после этого мы с Павлом навсегда станем врагами. Но я о другом хочу спросить: что ты думаешь об этих материалах?

— Я уже сказал.

— Но почему же тогда меня преследует мысль, что здесь чего-то недостает? И не могу понять — чего именно.

Дан нахмурился.

— Поясни, пожалуйста.

— Понимаешь, — с готовностью начала Ольга, — газета ведь не просто отчет о событиях и не информационный листок. Газета — это трибуна, где обсуждаются проблемы большой значимости. Мы обязаны встряхнуть людей! Одним словом, взрывчатого вещества в этой папке достаточно, а вот искры не хватает.

— Ну что я могу сказать. Если бы это была научная статья или исследование… Но кое-что я, кажется, начинаю понимать: тебе не хватает базовой идеи, направляющей мысли. В этом-то я смогу, пожалуй, помочь… Вот тебе мой совет: поговори с главным инженером.

Ольга на мгновение усомнилась:

— С Овидиу Настой? Тем, кто столько лет твердит: «Я не вмешиваюсь, я только исполнитель, я ничего не решаю!»? А впрочем, ведь это он помог вам тогда в деле с трансформаторами?

— Он самый. Вот уже много лет он воюет с Павлом, поддерживает ценные инициативы молодежи, техническое творчество. Только делает это иначе, чем делал Пэкурару. Знаешь, он ведь беспартийный, но у него ясный и острый ум, опыт, кроме того, он отличается исключительной честностью и сознательностью. С ним ты можешь говорить в открытую. Насколько мне известно, его не раз приглашали в уездный комитет, Штефан и даже первый секретарь часто советуются с ним. И с пользой для себя.

Она онемела от удивления, когда, разыскав по телефону главного инженера Овидиу Насту, услышала в ответ:

— Давненько я жду вашего звонка, товарищ Стайку!

— Так уж и давненько, товарищ главный инженер? — осторожно поинтересовалась она.

— Ну, если четыре месяца — это недавно, то я ошибаюсь.

Ольга быстро спросила:

— Вас Дан Испас предупредил?

— Испас? При чем здесь Испас? — в свою очередь удивился главный инженер. — Вы хотите сказать, Виктор Догару. Это он вчера сказал мне, что вы непременно будете меня разыскивать.

Комментарии, как говорится, были излишни. Она поразилась проницательности первого секретаря: «Мысли, что ли, читает на расстоянии? Но если бы не Дан, мне бы и в голову не пришло разыскивать Насту». Ольга собрала со стола бумаги, положила в папку и вызвала машину. По дороге на завод она еще раз проанализировала материалы анкеты и пришла к выводу, что в поисках «цементирующей основы» без главного инженера действительно не обойтись.

Наста сидел перед кучей диаграмм, табелей, графиков, процентных выкладок. Его удивительно живые, молодые глаза словно просвечивали собеседника насквозь. Он пригласил ее за большой стол, на котором были разложены его бумаги, и сказал своим неизменно спокойным голосом:

— Вот что, товарищ главный редактор, я человек мягкий, но это когда речь идет о людях. Если же затрагиваются интересы общественные, тут мне брат не брат и отец не отец.

Ольга обиженно вскинула глаза.

— К чему такое предисловие? Может, вы сомневаетесь в моей объективности?

— Нисколько не сомневаюсь! — с теплотой, даже сочувствием ответил Наста. — Но я человек старый, навидался всякого в своей долгой жизни и понимаю, как тебе сейчас тяжело. На этом поставим точку. Помни: все, что я тебе скажу, — это результат многих бессонных ночей, бесконечных подсчетов и проверок, советов с самыми лучшими людьми завода, очных ставок с собственной совестью, ибо — хочу, чтобы и ты знала, — в том, куда мы завели завод, есть доля и моей вины. Это все моя пассивность, привычка к безукоризненной исполнительской дисциплине. Я, видишь ли, человек старомодный. А у нас дело дошло до того, что начальство считает себя чуть ли не помазанником божьим, и никто ему не советчик и не судья.

— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду. Но сейчас хотела бы попросить вас о следующем: прочтите, пожалуйста, вот это, сделайте необходимые пометки, а потом обсудим. Скажу заранее: я ищу «общую идею», нечто такое, что могло бы не просто объединить разрозненные факты, а вскрыло бы причины явлений и помогло найти решение.

— Хорошо, изучу я твои материалы, но в свою очередь попрошу тебя изучить мои. Здесь фактов, наверное, поменьше, но зато хорошо просматривается интересующая тебя «общая идея».

Ольга разложила бумаги и удивилась: перед нею были отчеты о помесячном выполнении плана за последние полтора года. Почему-то в двух различных вариантах. Потом увидела графики доходов и расходов, тоже составленные в двух вариантах. Просмотрела копии валютных заказов и контрактов с внутренними поставщиками. Открыла блокнот, достала авторучку, начала сравнивать… и все поняла.

Наста отвлекся только один раз — попросил принести бутылку минеральной и два стакана. Налил воды Ольге и снова погрузился в чтение. Работал старик скрупулезно, что-то быстро записывал, делал пометки на полях. Работу завершил первым. Откинулся на спинку стула и стал смотреть, как Ольга, нахмурившись и стиснув зубы, пишет и пишет, не скрывая нарастающего гнева. «Боже милостивый, какие же красивые женщины рождаются на свет! А мы их превращаем в журналистов, следователей, юристов, мало того, ставим к станку, находим им самые нелепые занятия. А ведь попробуй скажи ей это, налетит как фурия, старым ретроградом назовет. Да, жаль, очень жаль! — думал Овидиу Наста с едва приметной улыбкой на губах. — А может, она ищет лазейку для своего мужа?» Но тут же, отогнав прочь сомнения, он поднялся и подошел к столу.

— У тебя еще много?

— Я уже закончила.

— Прежде чем выслушать твое мнение, я хотел бы сообщить, что эти данные в настоящий момент уже не секрет. Думаю, сейчас они на столе у министра.

Ольга побледнела. Однако тут же совладала с собой.

— Значит, они могут стать частью нашей подборки? Можно их приобщить к нашим материалам?

— И да, и нет. Это будет зависеть от того, как развернется обсуждение в Бухаресте.

— Об этом мы узнаем только через несколько дней, а публикация должна появиться как можно быстрее.

— Знаю, — спокойно ответил Наста. — Но в вашем материале должны говорить люди, а не документы. Каждый высказывает свои мнения и предложения. Или, может, я неверно понимаю, что такое социологический опрос?

— Наоборот, вы очень хорошо понимаете. В этой двойной бухгалтерии — ключ к пониманию проблемы. Ведь, судя по всему, все ниточки ведут к Павлу Косме. — Словно тень легла на ее лицо, руки не находили себе места.

— Не только, — сказал внимательно наблюдавший за нею Наста. — Если бы дело было только в Косме! Беда в том, что генеральный директор окружил себя шайкой бездарей, очковтирателей и махинаторов. И, насколько мне известно, эта компания действует не только на нашем заводе, их следы появились и в других местах. Вот почему проблема обрела такую остроту. Самые хорошие планы, идущие из центра, самые важные директивы, самые толковые указания останутся пустыми словами, если в первую очередь мы, руководители среднего звена: директора, главные инженеры, начальники цехов, мастера, — если мы сами не продумаем и не осмыслим их как свои собственные и не будем последовательно проводить их в жизнь, разумно учитывая местную специфику.

— Значит, в этом и есть искомая общая идея?

— По-моему, да. А теперь мое мнение о ваших материалах. Журналисты, безусловно, поработали не зря. В основном картина соответствует истине, но есть и ошибки. Поэтому я предлагаю…

Разговор затянулся. У Ольги кончился блокнот, и она попросила новый. Вдвоем они систематизировали ответы, договорились, что стержневой темой анкеты будет проблема новой специализации завода, решать которую необходимо по двум направлениям: укреплять материально-техническую базу путем создания собственного оригинального оборудования и развивать исследования в «белом доме».

Дед Панделе поднялся, едва стало светать. Походил по двору, подправил цветочные клумбы и занялся подготовкой к предстоящей зиме: сгребал в кучи опавшие листья, которых становилось все больше, поджигал их, и они подолгу тлели, окуривая сад едким голубоватым дымом. Работал он умело, каждое движение рассчитано — как-никак всю жизнь у станка, — но думы были далеко: Василе, отправляясь в Бухарест, обещал, что не будет больше молчать, что раскроет секрет «двойной бухгалтерии». «Только бы не струсил в последний момент, а то как увидит взъярившегося Косму, так язык у него сразу к нёбу прилипнет. Ну что за парень вырос! Ведь его, только попросит слова, срежут запросто: этого нет в повестке дня! И все… Не знаю, в чем я оплошал, но с той поры, как нет Тинки, ох как нелегко ладить с детьми. Другие они какие-то, совсем на нас непохожие…» — так размышлял старик, размахивая метлой.

Старший его сын, Иким, много лет назад подался в Хунедоару. Стал мастером-плавильщиком, обзавелся кучей детишек, ну и, конечно, забот выше головы. Пришлет к Новому году открытку, и на том спасибо. Второй сын, Андрей, взял в жены агрономшу и осел где-то на севере Молдовы. Лучшим фельдшером в округе слывет, и семья дружная, трое детей. Тоже вечно занят, редкая весточка от него доходит. Так уж, видно, на роду у Панделе написано — доживать век при последышах своих. Он-то все надеялся, что Василе станет в конце концов образцовым служащим, даже с его тайным сожительством с Мариетой Ласку смирился. Большие надежды возлагал он и на Ралуку. Смышленая, волевая, боевитая — вся в отца. Порою даже не в меру сурова. «Со временем это у нее пройдет, — успокаивал себя Панделе. — Такова уж нынче молодежь». Очень нравился ему Ликэ, привязался к парню всей душой и никак не мог смириться с тем, что Ралука дала ему отставку. Улыбка, которой Ликэ отвечал на любую обиду и каприз Ралуки, словно говорила: «Пусть я рыжий, пусть веснушчатый, пусть не умею танцевать, но от меня ты никуда не уйдешь».

Только дед собрался в дом — попить водицы из холодильника, — как появилась Ралука. Подбежала к нему и давай сыпать вопросы:

— Где Василе? Зачем поехал? Что он собирается делать? Кто его послал? А ты! До седых волос дожил и не можешь сына приструнить?

Дед Панделе взял ее за руку и потащил к дому. Налил себе кружку холодной воды, выпил одним махом, нацедил и дочке.

— На, остынь малость!

Но Ралука оттолкнула кружку, и вода выплеснулась на пол. Не говоря ни слова, Панделе сходил за тряпкой, вытер лужу. Делая вид, что не замечает дочку, прошел из сеней в дом. Ралука сбросила босоножки, шагнула вслед.

— Почему ты не отвечаешь?

Панделе смерил ее взглядом, сказал жестко:

— Я, видишь ли, давно вышел из комсомольского возраста и не состою у тебя под началом. Я твой отец, если ты еще не забыла, и мне самому давно уже пора задать тебе кой-какие вопросы.

В глазах девушки вспыхнули искры.

— А я не отцу вопросы задаю, а коммунисту, который, как мне известно, был всегда честен до мозга костей.

— И в чем же ты упрекаешь этого честного коммуниста?

— В том, что он принимает участие в недостойном заговоре с целью дискредитировать одного из самых талантливых, самых замечательных людей, каких только я знаю.

Панделе не спеша уселся в единственное кресло, стоявшее в комнате. Он не торопился: разговор трудный, а нервы у дочери на пределе.

— Догадываюсь, кто этот замечательный человек, я нашел его фотокарточку. Не думай, нет у меня привычки рыться в чужих вещах, я просто прибирался в доме. Ведь ты не успела научиться этому у своей матери. Она тоже была коммунисткой, еще со времен подполья, но никогда не стыдилась вести домашнее хозяйство… Ну, какой такой заговор?

— О нем уже все знают.

— Если все знают, это не заговор. А о чем они знают?

— О том, что в Бухаресте с директора голову снимут.

— Прошли те времена, когда головы снимали. А вот с должности — в самый раз! Когда Пэкурару покончил с собой, ты небось так не горевала, даже и подумать не хотела, кто его довел до смерти.

— Косма не имеет ничего общего с этим делом!

— «С этим делом»! — передразнил ее Панделе. — Ишь, выучилась. Нет, дочка, тут не «дело», а человеческая жизнь.

Он помолчал немного. Растерянный вид дочери тронул его.

— Ну что, Лукочка, что ты так терзаешься! Ума не приложу, как он только проник в твое сердечко! Послушай отцовского совета: посмотри повнимательней вокруг, с холодной головой, а то сердце у тебя горячее, совсем разум замутило.

— Я в советах не нуждаюсь. И в наставлениях тоже. Хватит тех, которые ты дал нашему Василе — чтобы он воткнул Косме нож в спину, стал орудием в руках этих ничтожных людей!

— Скажи пожалуйста, «ничтожные люди»! И кто же это такие?

Ралука задержала дыхание и разом выдохнула:

— Испас, Станчу, Сава, Кристя, Санда, Маня, Барбэлатэ, уж не говоря об Овидиу Насте! И всех их подговорил Штефан Попэ из уездного, комитета. И ты — дожил до седых волос честным человеком, а тоже к ним примкнул.

— Значит, все мы вот так с бухты-барахты решили навалиться на твоего бедного Косму? Да на что он нам?

— Это мелочная, подлая месть. И у каждого свои мотивы. Но в первую очередь мстишь ты! За то, что он выгнал тебя на пенсию. А этот Наста спит и видит кресло генерального директора, энергия и талант Павла Космы просто действуют ему на нервы. Что касается Испаса, Станчу и Савы, то они хотят избавиться от хозяйского глаза, чтобы у них было «государство в государстве». Санда действует по указке своего мужа, «уважаемого товарища» Штефана Попэ. Ликэ ненавидит директора, потому что я не скрываю своих чувств, недавно мы здорово из-за этого поругались. Вот так. Не будем продолжать список…

Жалость и возмущение смешались в душе Панделе в одну боль, которую он изо всех сил старался сдержать.

— И какой «правдолюбец» все это тебе поведал?

— Не думай, не какой-нибудь интриган, из тех, что шепчутся по углам. Сам секретарь парткома товарищ Василе Нягу. А Андрей Сфетку, председатель завкома, подтвердил.

— Опомнись, Ралука, с чьего голоса поешь? Встречались тебе в жизни более гнусные прихвостни, чем эти двое? Слыхала ты от них хоть раз что-нибудь новое, полезное для всех? Только и умеют, что твердить о дисциплине и порядке, себя в пример ставить. Мозги-то у них куриные, что велят, то они и кудахчут…

— А разве коммунисты и мы, комсомольцы, не должны соблюдать дисциплину?

Панделе посмотрел на нее с упреком.

— Говоришь со мной так, будто мы сидим на пленуме. Неужели ты не понимаешь, Ралука, слепое подчинение — это одно, а сознательная дисциплина — это совсем другое. И те люди, которых ты обвиняешь в заговоре против Космы, как раз показывают пример настоящей сознательности. Нам никто не сможет навязать под видом линии партии свою собственную, мы знаем курс нашей партии!

— Ты хочешь сказать, что Павел Косма отклонился от линии партии?

— Да, и не он один. Думаю, об этом большую дискуссию на заводе организуют, с полной гласностью.

— Я никогда не была трусом — училась у тебя. И свое мнение всегда высказывала открыто. А ты хочешь, чтобы я молчала сейчас, когда человека будут судить за глаза? Ведь все говорят о собрании…

Панделе подошел к дочери, положил ей руку на плечо, погладил волосы, выбившиеся из-под косынки.

— Ралукочка ты моя! Да кто же тебе все это вбил в голову? Ну, Нягу и Сфетку никогда умом похвалиться не могли, а на Павла Косму что-то не похоже.

— Косма? — удивилась Ралука. — Да он меня в упор не видит.

— Тем лучше. Знай, что я тоже приду на это собрание. Таить не стану, был я в уездном комитете. Только не у Иордаке. Как видишь, дочка, хоть и «дед» твой отец, а люди не торопятся записывать его в маразматики.

— Значит, ты с ними заодно?

Панделе вспылил:

— Вот что! На сегодня хватит. Кажется, я тебе все объяснил. Только запомни, если я с кем-нибудь заодно, то, значит, я так решил, и решил своей собственной головой — в отличие от твоего братца Василе, которого, как последнего простофилю, обвели вокруг пальца. Хорошо хоть под конец понял, что покрывал преступление, и теперь не опозорит мою старость, мое доброе имя.

— Это твое последнее слово?

— Да, доченька. Тебя обманули.

— Я уже вышла из того возраста, когда смотрят в рот своему отцу и считают его самым большим умником на свете. Я еще буду бороться! Потому что мне есть что сказать.

Панделе снял руку с ее плеча.

— Воля твоя, Ралука. Только пусть будет правдой то, что ты скажешь, проверенной правдой. Да, я учил тебя быть смелой, но видеть тебя оболваненной бессовестными людьми не хочу. И помни: что посеешь, то и пожнешь.

Она познакомилась с Космой через месяц после поступления на завод. Сколько всего пришлось ей тогда выслушать от бывших педагогов, друзей и родственников! Она молчала, особо назойливым отвечала вопросом на вопрос: «А что, вышло постановление о всеобщем высшем образовании? Рабочие стране больше не нужны?» Постепенно ее оставили в покое. Заводской коллектив пришелся ей по душе, многих она знала еще с детства — все они были друзья Панделе Думитреску. В намоточном цехе ее принял сам Маня — их сосед.

Генеральный директор ей сначала не понравился: несдержанный на слова, в ярости необузданный, с людьми резок и несправедлив. Однажды, когда Косма вихрем ворвался в цех и накинулся на старого мастера Доденчи, она не смогла сдержать возмущения и громко сказала: «Хоть бы к старикам имели уважение!» Косма остановился как вкопанный, повернулся к дерзкой девчонке, помедлил мгновение, потом растерянно спросил: «А это что за пигалица?» Однако, увидев, что начал собираться народ, набросился на инженера Станчу: «Ну и дисциплинка в цехе! Скоро дойдем до того, что младенцы будут учить родителей, как детей делать!..» И, не удостоив больше Ралуку взглядом, приказал собравшимся: «Работа стоит. Занимайтесь делом!»

День за днем проходили недели, недели складывались в месяцы. Встречая иногда Косму, Ралука ловила себя на мысли, что ей нравится его поистине неисчерпаемая энергия, страсть к работе, упорство, с каким он добивается поставленной цели. Но суровая жесткость, непомерная самоуверенность и безапелляционность вызывали у нее протест. Своего мнения она не скрывала и при первой же встрече с Ликэ Барбэлатэ, редактором заводской стенгазеты, заявила, что, на ее взгляд, Косма гроша ломаного не стоит. Услышав, как она разносит генерального директора, Ликэ весь просиял. Схватив девушку за плечи и встряхнув так, что у нее зубы клацнули, он воскликнул: «Первый раз в жизни встречаю такую умную и смелую девушку! Вот такой должна быть вся молодежь. Правильно, подумаешь — генеральный директор! Сегодня генеральный, а завтра — до свиданья. Начальство меняется, а люди остаются. За что же издеваться над ними? За то, что у них нет высшего образования? Но если на то пошло, он такой же инженер, как и многие другие». Дружба с Ликэ возникла именно на этой почве, она как бы питалась бестактностью Космы, который ни в грош не ставил мнение людей.

Однако не прошло и полугода, как в образе мыслей Ралуки произошел поворот. Это случилось в начале октября. Стояла прекрасная теплая осень. Молодежь на заводе была в возбуждении: все ждали встречи волейбольных команд «Энергии» и «Электропутере». Накануне, на тренировке, капитан «Энергии» подвернул, как назло, ногу, а лучший нападающий не смог выйти на площадку — у него в тот день умер отец. Тренер замену нашел, но слабую — двух малоподвижных, невысоких ребят. Комитет комсомола мобилизовал молодежь: заводских парней обязал привести на стадион своих подруг, а девушек — своих поклонников. Обновленную команду необходимо было поддержать. Ралука сидела рядом с Ликэ. Оба охрипли от криков, вдохновляя своих. Однако первая партия закончилась плачевно — 4 : 15. За спиной у них кто-то ругался последними словами: «Это называется игроки?! Смотреть противно… Нет, ты только посмотри, как он передвигается по площадке! У него что, гири на руках и ногах? Слабаки, мать вашу так… Позор! Какой позор!..» Ралука обернулась и увидела красное от гнева лицо Космы, тянувшего за рукав председателя завкома. «А ты какого черта смотришь! Не мог найти кого-нибудь получше? На нашей же площадке — и под орех разделывают! Как потом нос на улицу высунешь?» Вторую партию они продули со счетом 7 : 15. Ралука ждала, что генеральный директор вот-вот взорвется снова. В глубине души она была с ним согласна. Но за спиной было тихо. Зато на площадке появился новый игрок. Неистовый, азартный, с мгновенной реакцией. Передачи его были точны, завершающие удары — неотразимы. Это оказался Косма. Команда сразу заиграла слаженно, с настроением, что не замедлило сказаться на счете. Третью партию «Энергия» выиграла — 15 : 10, а четвертую — 15 : 11. Стадион ликовал. Ралука была по-настоящему счастлива. Но вдруг заметила, что Ликэ приумолк. У него был смущенный, даже какой-то виноватый вид. «Что с тобой? Ты похож на адмирала, у которого потопили весь флот». Но Ликэ продолжал молчать. Это не понравилось Ралуке. «Да скажи наконец, что произошло?» Ликэ, потупив глаза, громко спросил, стараясь перекрыть рев толпы: «А ты сама не видишь, что он делает?» — «Чем он тебе не нравится? Играет как бог. Или считаешь, что хитрит, жульничает?» — «Да не о том речь, — процедил сквозь зубы Ликэ. — Но это уже не волейбол. Разве ты не видишь, что вся команда начала играть на Косму? Никаких других комбинаций, никакой инициативы. Вся игра свелась к тому, чтобы вывести его на завершающий удар. Точно как на заводе: безликая масса, над которой высится генеральный директор». Ралука не ответила. Началась пятая партия, и, следя за игрой, она была вынуждена признать правоту Ликэ: вся команда лишь обслуживала Косму. «Ну и что из этого? — подумала вдруг она. — У других кишка тонка, вот он и взял игру на себя. Пусть коллективной игры не получилось, зато матч мы выиграем». Пятая партия проходила в упорной борьбе. Волейболисты «Электропутере» поняли нехитрую тактику «Энергии» и поставили Косме надежный блок. Когда Косма выходил к сетке, двое, а то и трое блокирующих вставали напротив. Павел попробовал было обманный маневр, но партнеры оказались слишком медлительными и не успевали за ним. При счете 10 : 12 в пользу «Электропутере» тренер «Энергии» взял минутный тайм-аут, во время которого Косма жестоко поскандалил с ним. С криком «Каков тренер, такова и команда!» Павел запустил в него мячом. Ликэ поднялся и демонстративно ушел. А игра окончательно расстроилась: игроки переругивались, обзывали друг друга, и матч закончился под свист трибун — «Энергия» проиграла со счетом 10 : 15. Через несколько дней из директорского фонда была выделена значительная сумма на спортивные нужды. Косма заявил категорически: «Надо немедленно улучшить всю спортивную работу. И чтоб были результаты, иначе не получите больше ни гроша».

После этого случая Ралука пересмотрела свое отношение к генеральному директору. Теперь ей казалось, что она была не совсем справедлива в своих оценках. «Да, он поразительно честолюбив, — думала она. — Очень самоуверен. Но ведь не без основания. Может быть, и не его это вина, что он столь нетерпим, может, косность и тупость тех, кто его окружает, заставляет его становиться таким. Некоторые упрекают его, что он не дает людям развернуться. А зачем век нянчиться с неудачниками, когда за дверью другие ждут? Может, не такой уж он и взбалмошный, знает, чего хочет и что надо делать. А от этого выигрывает весь завод, весь коллектив».

На том памятном собрании, где Даскэлу предложил реконструкцию завода, Ралука внимательно следила за дуэлью между генеральным директором и троицей Даскэлу — Пэкурару — Барбэлатэ. И признала правоту за Космой. После собрания Санда упрекнула Ралуку за то, что она ввязалась в дискуссию неподготовленной. Задетая за живое, Ралука резко возразила, что если кто там и был неподготовленным, так это товарищи из бюро, которых Косма просто-напросто высмеял. Санда с тревогой посмотрела на девушку. Против обыкновения она даже не пыталась объяснить ей смысл ошибки. Сказала только с горечью: «Не спеши, Ралука. Не очаровывайся этим человеком, которого интересует лишь собственная карьера. Не делай поспешных выводов. Ты права, мы выглядели жалко, подготовились из рук вон плохо. Но это еще не значит, что Косма прав. Не забывай, что ты должна выражать мнение всех комсомольцев завода».

Тем временем Ралука перешла в проектный отдел и старалась лучше познакомиться с новым коллективом. Дан Испас сразу заприметил способности новой чертежницы, помогал ей освоиться в «белом доме». Девушка внимательно ко всему присматривалась, отметила противоречия между коллективом и Антоном Димитриу, а чуть позже — и трения между Космой и Испасом. Заглянув как-то вечером в «белый дом», генеральный директор застал Ралуку за работой — она трудилась над чертежом мотора для сверхмощного экскаватора. Косма отчитал ее за то, что она в рабочее время занимается посторонними делами. Ралука не ответила ничего, но стоявший рядом Дан пришел на помощь, сказав, что она исполняет его прямое указание. Косма напустился на него, вел он себя при этом отвратительно, выражений не выбирал, не стесняясь присутствия девушки. Ралука стояла молча, отведя глаза в сторону, только руки немного дрожали. К ее собственному удивлению, она не выказала и тени возмущения.

Слишком поздно поняла она, что любит Косму. Поначалу смеялась сама над собой: «Только этого еще не хватало. Дурость какая-то! Совсем из ума выжила, очнись, он же первый тебя на смех подымет. В лучшем случае велит не отлынивать от работы». Появившиеся раздражительность и неуверенность в себе не на шутку ее испугали, но потом она успокоилась: мало ли кого она любит, все равно об этом никто никогда не узнает.

Однако, по мере того, как конфликт на заводе обострялся, Ралука все яснее понимала, что ей не удастся остаться в стороне. Когда интересовались ее мнением, Ралука готова была черное назвать белым и стояла до последнего, лишь бы как-то оправдать Косму. В ее грезах он являлся сказочным богатырем, способным противостоять любым ураганам, ей казалось, что Косме нравится бросаться в самый омут битвы, преодолевая сопротивление и добиваясь нелегкой победы. Со временем она пришла к выводу, что он не так безрассуден и заранее рассчитывает каждый свой шаг. Она видела все недостатки своего избранника. Ей было больно, что ему ничего не стоит оскорбить человека; наказывая, он не знал ни жалости, ни сострадания. Однажды на занятии семинара она услышала, как он сказал: «Врага надо оставлять только тогда, когда он повержен на землю и его труп остыл». Она ужаснулась: к чему же приведут такие убеждения? Однако потом подумала, что, пожалуй, и в этом он прав. «А как же иначе? Враг, кто бы он ни был, по доброй воле не уступит. Значит, это железный закон — бить его беспощадно и до конца, до полного уничтожения». Она серьезно поспорила в тот вечер с Ликэ, заявившим, что это варварская, бесчеловечная философия, которой можно оправдать любые преступления. Ралука, однако, твердо стояла на том, что такова логика классовой борьбы, кто этого не понимает, может в решающий момент заколебаться. Через несколько дней Ликэ пришел мириться и принес два билета на премьеру новой пьесы Эверака. Его беспокоило душевное состояние Ралуки. В театре он так увлекся спектаклем, что с трудом осознал смысл вопроса, который она уже несколько раз задавала: «Слушай, кто это рядом с Космой?» — «Где?» — очнулся Ликэ. «В ложе справа». Он повернул голову и увидел генерального директора, целиком захваченного пьесой, а рядом женщину необыкновенной красоты. «Это же его жена, Ольга Стайку, журналистка». Ралука побледнела и впилась в ложу взглядом. «Ну довольно, Лука, люди на нас смотрят. И пьеса такая интересная…» Но она уже ничего не слышала. Медленно поднялась и, как лунатик, побрела к выходу. Не отвечая на вопросы Ликэ, высвободила руку, когда он попытался поддержать ее за локоть. Бедный инженер был настолько растерян, что забыл про свою машину и взял такси.

Всю ночь она не сомкнула глаз. Пыталась рассуждать здраво, но не могла. «Ничего не скажешь, красива, эффектна, наверное, и талантлива. Куда тебе равняться…» В полночь она залилась горькими слезами и только под утро успокоилась. «Ну что ж, такой уж, видно, жребий выпал. Буду нести свой крест», — решила Ралука. Она встала с постели, навела, к немалому удивлению деда Панделе, порядок в доме и ушла на завод, даже не выпив кофе. И снова потянулись дни, недели, месяцы…

Но теперь ситуация изменилась. Под угрозой оказался сам Косма, его гордые планы на будущее. Когда, как не теперь, она может показать всю силу своей любви? Ралука очень хорошо понимала, сколь серьезное, решающее значение имело столкновение Космы с такими представительными людьми, как Наста, Испас, Кристя, Сава, Маня и собственный ее отец. Вольно или невольно пыталась она взвалить на них вину, но в душе своей не могла упрекнуть их в нечестности или лицемерии. Ее дерзость в разговоре с отцом была показной, на самом деле она просто не знала, как ей быть. Душа изболелась, и скрывать эту боль она уже не могла.

В пять утра Дан был у испытательного стенда. Он никого не просил приходить так рано, но, кроме проектировщиков, застал здесь Станчу, Барбэлатэ, Кристю, Маню, Василиу. Неважно, что они не были проектировщиками, для них проводившиеся здесь опыты стали делом чести. Это был решающий день во всех отношениях. Овидиу Наста названивал каждый час, дважды заглядывал сам. Вздыхал с сожалением: «Надо кому-то и план выполнять» — и возвращался в свой кабинет, но сердцем был здесь, с ними.

Работа нашлась для всех. Франчиск Надь испытывал моторы разного назначения, установленные на правой линии. Около него — маленькая, подвижная, как ртуть, Лидия Флореску с растрепанными волосами и в огромных очках, съезжавших на кончик курносого носика. Весь превратившись в зрение и слух, стоял Марин Кристя, рядом с ним — Василиу из токарного, а дальше — дед Панделе, с ходу влившийся в бригаду добровольцев. Все моторы были собраны почти целиком из универсальных деталей, сделанных в токарном цехе под руководством Иона Савы. На стендах стояла традиционная продукция завода — моторы для трамваев, троллейбусов, дизельэлектрических локомотивов. Параллельно с ними — моторы для нефтяной и химической промышленности. Третью линию составляли генераторные установки мощностью от 4 до 150 киловатт. На первый взгляд ничего необычного. Но опытный глаз не мог не заметить, что, несмотря на разную мощность, габариты моторов были почти одинаковы. По сути дела, здесь проверялась идея унификации в производстве электрических моторов. Надо было доказать, что старый принцип — каждому типу мотора свои соответствующие детали — изжил себя. Понадобились новые проектные разработки, многочисленные эксперименты. Было много неудач, и они, расстроенные и злые, часами искали ошибки и снова проверяли, а новые ошибки заставляли начинать все с самого начала. И вот настал долгожданный день «генеральной репетиции».

В другом конце зала находились новые преобразователи — семейство механизмов мощностью от 50 до 300 киловатт. Они тоже были собраны в основном из универсальных деталей и в отличие от своих традиционных предшественников имели «вертикальную» структуру — это давало возможность экономить медь и изоляционные материалы.

Внешне спокойный, Дан переходил от линии к линии, чутко прислушиваясь к шумам в каждом моторе. Со стороны казалось, что все они совершенно одинаковы, для него же они были как живые существа. Дан все чаще поднимал глаза к большим электронным часам, висевшим между окнами. «Прошло уже пять часов, как мы их запустили. Пока ни одного сбоя. Однако впереди еще семь часов».

В три часа спустился и Овидиу Наста.

— Что, уже девять часов гудят? Пока все хорошо. Дай постучу по дереву. Еще три часа, и мы победили.

Он обошел все моторы, остановился у преобразователей и вдруг, спохватившись, побежал прочь. Ему должен был звонить из Бухареста Ион Сава, чтобы узнать результаты испытаний и в свою очередь рассказать, чем закончилось обсуждение в столице. Наста позвонил в редакцию Ольге.

— Ну, как дела с анкетой?

— Порядок, осталось совсем немного. А как испытания?

— Тоже порядок.

Сава сунул голову под кран и пустил холодную воду. Стоял так несколько минут, забыв обо всем на свете. Только в висках с монотонностью метронома стучало: «Звонить Овидиу Насте! Звонить Овидиу Насте! Звонить Овидиу Насте!..» Немного остыв, он сбросил с себя одежду и залез под холодный душ. Закутавшись в простыню, прежде чем звонить, решил минутку передохнуть. Прилег и заснул — как провалился. А когда проснулся, никак не мог понять, который час. Темнота в комнате была полная. Он спустил ноги с кровати, долго шарил по стенам в поисках выключателя. Посмотрел на циферблат — три часа ночи. Сава даже присвистнул от удивления. Погасив свет, он снова растянулся в теплой постели, попробовал уснуть. Но сон не шел, перед глазами поплыли картины этого фантастического дня…

Они поехали в Бухарест на машине. По обыкновению Косма сидел рядом с шофером. Находившихся сзади он игнорировал, и никто так и не решился нарушить молчание. Василе Думитреску, как только выехали за город, заснул, прижимая к груди портфель с документами. А Ион принялся перебирать в памяти аргументы, с помощью которых Испас, Наста и он сам собирались защищать свою точку зрения. Пытался сообразить, какие контрдоводы может выставить Косма, слывший сильным и опасным полемистом. Ничего путного в голову не шло, за окном уныло тянулись выжженные солнцем поля. Он задремал. Проснулся уже в Бухаресте, когда шофер спросил:

— Куда дальше, товарищ директор?

— В гостиницу «Минерва». Говорят, это где-то на улице Аны Ипэтеску, недалеко от бывшего министерства здравоохранения…

Шофер задумался лишь на секунду и через несколько минут подвез их к солидному подъезду.

— Думаю, самое время разойтись по номерам, — объявил Косма. — Мне еще надо позвонить, а уже поздновато. Не забудьте, совещание завтра в девять. И не в главке, а в министерстве.

Они поднялись на четвертый этаж. Василе был просто очарован номером. В тех поездках с делегациями, в которых ему довелось участвовать, постоянно приходилось искать самые дешевые гостиницы, чтобы уложиться в положенные 45 леев. От ужина он отказался, пошел «подышать столичным воздухом». Сава стоял в своей комнате у широко раскрытого окна. Разглядывал бульвар, запруженный народом, нескончаемые потоки автомобилей, слушал пререкания парней, которые никак не могли решить, какую лучше песню спеть впятером под одну гитару. Ему стало скучно. Но тут взошла луна, в ее мягком голубоватом свете думалось так хорошо. Уснул Сава очень поздно.

Утром в восемь ноль-ноль все собрались за завтраком. Жевали без аппетита — всем в эту ночь было, видно, не до сна. Без десяти девять они поднимались по лестнице министерства, где, ко всеобщему изумлению, их ждал Лупашку из главка.

— А ты здесь чего? — с явным неудовольствием спросил его Косма.

— Да вот товарищ Оанча послал — встретить вас и проводить, — спокойно ответил тот.

— Это меня-то провожать? В моем министерстве?!

Лупашку не упустил случая сострить:

— Ах, извините, пожалуйста! Я еще не видел сегодняшних газет и ничего не знаю о вашем назначении.

Косма аж позеленел с досады, но промолчал.

Через широко распахнутую дверь Лупашку ввел их в зал совещаний. В первую минуту им показалось, что они попали не туда.

— Куда ты нас привел, Лупашку? — недовольно спросил Косма.

— Как — куда? В комиссию по согласованию отказов. Кроме наших экспертов, здесь присутствуют также представители тех организаций, которые не удовлетворены вашими отрицательными ответами на их заказы.

Косма молчал. И хотя Лупашку прятал глаза за дымчатыми стеклами очков, от Савы не укрылись прыгавшие в них озорные чертики.

Дверь открылась, и вошли двое. Первого все хорошо знали — это был начальник главка Димаке Оанча, второй — смуглый молодой человек с черными как смоль волосами, проницательными глазами и пухлым ртом. Он сказал приятным баритоном:

— Садитесь, пожалуйста. — Сам уселся во главе овального стола. Справа от него занял место Оанча. Левый стул был предложен Павлу Косме.

Сава расстроился: «Держится пока наш людоед! В президиум посадили. Какому богу служит этот Оанча? Неужели забыл все, что мы ему говорили и писали? Или такой хитрый дипломат?» Тем временем смуглый продолжал:

— Товарищ министр просит извинения. Он намеревался лично провести это совещание, которое носит, по существу, межведомственный характер, но его срочно вызвали на заседание Совета министров. Мне поручено заменить его. Я, правда, в этом министерстве недавно, переведен с партийной работы — сначала в провинции, потом в Центральном Комитете. Позвольте же представиться, Дезидериу Панаит. — Говорил он легко, свободно, с юмором, видно было, что привык выступать. Сава внимательно рассматривал первого заместителя министра. Тщательно напомаженные волосы, кокетливые баки, модный галстук и взгляд, слащавый и настороженный одновременно, не понравились ему. А Панаит уже перешел к существу дела: — Итак, перед нами множество обращений от министерств, ведомств и предприятий республиканского подчинения с просьбой утвердить отказы завода «Энергия» на проектирование и производство электрических моторов, нужных различным отраслям промышленности в новой пятилетке, от которой, как известно, нас отделяют лишь несколько месяцев. Главк разбирался в этом вопросе на месте. Как считаете, товарищи, может быть, мы послушаем сначала, что скажет генеральный директор Павел Косма, потом дадим слово руководителю главка товарищу Оанче, а в заключение, в случае надобности, устроим общую дискуссию?

Однако Оанча тут же возразил:

— Я не согласен. Считаю, что в первую очередь необходимо предоставить слово заказчикам, пусть выскажут свои претензии. А Павел Косма сразу сможет уточнить, каковы наши возможности. Это сэкономит время.

Уголки рта Дезидериу Панаита недовольно дрогнули, но он сказал доброжелательно:

— Это было лишь предложение. Мы примем тот порядок, который вы сочтете более удобным и эффективным.

Присутствующие бурно поддержали предложение Оанчи. Один за другим поднимались представители заказчиков и, ссылаясь на специфику запрашиваемых моторов, доказывали необходимость импорта. Сава, которому все это было хорошо известно, следил за Космой. Странно, куда делось привычное выражение «железного менеджера»? Весь какой-то желто-серый, темные мешки под глазами, будто всю ночь не спал. Пиджак помят, галстук сбился, даже седина на висках стала заметнее. Сава оглянулся в зеркало, занимавшее чуть ли не всю стену, придирчиво осмотрел себя. «Молодец, Ион! Так держать!» И подмигнул своему улыбающемуся отражению. Он ведь тоже не выспался — переживал последний разговор с Космой, когда категорически отказался сохранять нейтралитет и по-прежнему отмалчиваться. Сказал, что такое поведение недостойно его не только как коммуниста, но и как инженера. «На войне как на войне, — думал он. — Времени для передышек нет. Лишь бы язык у меня в нужный момент не отсох». Он был единственным здесь, кто оделся не по протоколу — без галстука, воротник рубашки выпущен поверх воротника модной спортивной куртки. Когда в зале стало жарко, он, не спрашивая ни у кого разрешения, скинул куртку и остался в рубашке с короткими рукавами. Панаит скорчил недовольную гримасу, но Оанча немедленно последовал примеру инженера.

— Так-то будет лучше! В такую духотищу без этих официальных доспехов и мысль свежее, и речь короче.

Через несколько минут только Панаит да несколько работников министерского аппарата остались при галстуках и в пиджаках. А выступления становились все острее и откровеннее. Суть их сводилась к одному: если нет возможности удовлетворить нужды промышленности собственными силами, значит, путь один — импорт. Косма одобрительно кивал. Впрочем, немало выступавших были его старыми знакомыми, с которыми он много лет сотрудничал. Явно опасаясь произнести хоть слово, он краешком глаза все время следил за реакцией Панаита. Еще больше он боялся Оанчи. Чувствовал, что тот раскрыл его игру и не упустит случая назвать вещи своими именами.

Представитель министерства горнодобывающей промышленности говорил о моторах, которые могли бы работать под водой; представитель транспортников доказывал, что они не могут остаться без моторов для автокранов, без специальных преобразователей для столичного метро, без асинхронных моторов для различных судов. Кто-то требовал усовершенствованные моторы для компрессоров. На общем фоне два выступления выделялись серьезностью и дружественным, спокойным тоном.

— Я представляю тут министерство металлургии. Кожа у металлургов задублена в жару пылающих печей, и на ухо мы туговаты из-за грохота, поэтому не привыкли говорить много. Сколько миллионов тонн чугуна и стали мы должны дать, вы знаете, сколько проката — тоже. Необходимость строительства карусельных станков для обработки деталей шестнадцатиметрового диаметра известна всем. Но для каждого такого станка необходим десяток специальных моторов. Кроме того, нам нужны моторы для технологических линий, для прокатных станов. Мы не просим ввозить их из-за рубежа, сделайте их сами! Но пора, товарищи, браться за дело со всей серьезностью.

Богатыря с багровым лицом и большими руками сменил представитель Генерального управления канала Дунай — Черное море. Еще довольно молодой человек, он безостановочно листал свой блокнот, ни разу не заглянув в него, хотя и сыпал цифрами, датами, сравнениями. Вывод его звучал категорично:

— Мы тоже не настаиваем на импортных закупках. Но возьмите же на себя ответственность за выпуск отечественных моторов и дайте их нам вовремя. Предлагаю подписать контракт прямо сегодня.

Последовало тягостное молчание. Потом раздался голос Оанчи:

— Я вижу немало заявок, в которых точно указывается, из какой страны можно импортировать, называется даже фирма и завод, которые производят и продают соответствующие моторы. Но я очень сомневаюсь, что вы, товарищи, достаточно хорошо изучили ассортимент нашей отечественной продукции. А ведь есть у нас и такие моторы, которые при определенном усовершенствовании могли бы с успехом служить выполнению интересующих вас задач.

— А можно хотя бы один-единственный пример? — с иронией спросил представитель транспортников.

— А как же! — улыбнулся Оанча. — Мы в своем главке голословия не любим. Вот, к примеру, здесь толкуют о преобразователях. А знаете ли вы, что на «Энергии» спроектирована новая модель по конструкции инженера Испаса? Мы с вами накануне рождения уже третьего поколения преобразователей мощностью от 50 до 300 киловатт. А вот вам совсем свежая новость: за изобретательность и смелость концепции, по которой преобразователь рассчитывается не традиционно по горизонтали, а по вертикали, этот наш первенец получил на ярмарке в Вене золотую медаль. Ну как? А я вот вижу здесь двенадцать заявок на импорт преобразователей из Франции. Еще нужны примеры?

Заместитель министра счел необходимым вмешаться:

— Теперь, по-моему, самое время послушать, что скажет «Энергия». Слово имеет товарищ генеральный директор Павел Косма.

Косма встал. Сава не смотрел не него — боялся долгого и путаного доклада, но он ошибся. Косма заявил о своем абсолютном согласии с теми, кто считает, что необходимо свести импорт до минимума. Для «Энергии», однако, это предполагает наличие двух основных условий. Первое: полное обновление материальной базы, прежде всего в токарном и намоточном цехах, оснащение их оборудованием на уровне мировой техники. Второе: серьезное укрепление кадрами коллектива конструкторов и проектировщиков. Другой возможности решить проблему он, как специалист и руководитель завода, не видит.

В этот момент дверь в глубине зала приоткрылась, и вошли два человека, на которых никто из присутствующих даже не обратил внимания. Но Ион Сава замер. Это были Виктор Догару и Штефан Попэ. Они скромно уселись с краю. «Вот она, помощь, которую обещал Овидиу Наста! — пронеслось у него в голове. — Теперь другое дело, будем драться не на жизнь, а на смерть». Но не успел он поднять руку, как Оанча своим неизменно спокойным голосом сказал:

— Знаешь, товарищ Косма, мы сейчас проверяли обоснованность заявок на импортное оборудование многих ваших заказчиков. Давайте теперь рассмотрим и вашу. Заявка на импорт оборудования и материалов основательна, аргументированна и подкреплена документацией производящих фирм с указанием цен и в долларах, и в инвалютных леях. Но я хотел бы узнать: внимательно ли вы у себя на заводе изучили то, что производится в стране, не слишком ли поспешно просите фондов на импорт?

Косма ответил невозмутимо:

— Подобного оборудования у нас либо вообще не существует, либо оно низкого качества. А изоляционные пластмассы? А медь? Да что там говорить… Вот все наши расчеты, можете их посмотреть.

Сава вскипел от возмущения. Он вскочил и с нескрываемой запальчивостью выразил свой протест:

— Я не могу согласиться с товарищем Космой. Считаю, что представлять так проблему не совсем… честно. Да, я не боюсь этого слова, именно нечестно. — Он увидел, что его слушают с явным интересом, и сразу остыл. Извинился, что не представился и не попросил, как положено, слова. — Я инженер Ион Сава, начальник токарного цеха на «Энергии». Но меня уполномочили коллеги из намоточного, инструментального и особенно из отдела проектировщиков высказаться и от их имени. По меньшей мере четыре пятых всего необходимого оборудования мы можем изготовлять на нашем заводе и с помощью других предприятий страны. Из отечественного сырья. В специально созданном цехе самооснащения. И, если нам позволят, мы это докажем. Часть оборудования уже спроектирована на «Энергии», и выпуск его займет меньше времени, чем заключение контрактов за рубежом и доставка.

Заместитель министра посмотрел на него с недоверием, жестом попросил сесть и сказал:

— Очень хорошо. Очень смело. Но кто гарантирует, что все это не порывы юности, за которые стране потом придется дорого расплачиваться?

Со своего места поднялся Виктор Догару. Твердым шагом подошел к столу и сказал, чеканя каждое слово:

— Я являюсь первым секретарем уездного комитета партии и заявляю во всеуслышание, что мы, уездный комитет, даем эту гарантию. Что касается проблемы конкретно, то вот перед вами наш новый секретарь по экономике инженер товарищ Штефан Попэ. Для начала он задаст несколько вопросов генеральному директору Павлу Косме.

Сава был готов расцеловать их обоих. Он вслушивался в спокойный голос, которым Штефан Попэ спрашивал Косму:

— Почему вы требуете партию станков из ФРГ, когда подобные производятся у нас в стране?

— Потому, что у них качество выше.

— Ошибаетесь. Существуют многочисленные подтверждения из-за рубежа, что качество арадских станков — на уровне мировых стандартов. Это относится и к строгальным станкам, которые выпускаются в Бая-Маре. Вы просите наборы инструментов из Швейцарии, а у нас точно такие же начали делать в Рышнове. Не стоит продолжать. Вношу предложение: дирекция «Энергии» должна забрать свои заявки, провести строгую проверку их целесообразности, соотнесясь с возможностями отечественной индустрии. И только то, что нам пока не под силу, я подчеркиваю — пока, мы попросим включить в импорт.

Сава заметил, как резко побледнел Косма. Казалось, он вот-вот потеряет сознание. Собрав все силы, он повернулся к Панаиту и что-то шепнул ему. Замминистра кивнул и поднялся, чтобы подвести итог.

…Теперь, перебирая в памяти все перипетии совещания, все выступления и замечания, при всей неприязни, которую вызывал у него замминистра, Сава не мог не согласиться, сколь хорошо аргументированы и обоснованы были выводы Дезидериу Панаита. Строго и веско прозвучало его замечание о недопустимости верхоглядства при составлении импортных заявок, что любая безответственность в этом деле будет строго наказываться. Он резко критиковал недостаточную информированность руководства «Энергии» и высказался за то, чтобы вернуть ей импортные заявки для более глубокого изучения.

— Но мы уже заказали кое-какое оборудование. Оно в пути! — воскликнул Косма.

— Ошибаетесь, — остановил его Оанча. — Мы аннулировали, причем со значительными потерями, тот кабальный контракт, который вы заключили в прошлом году.

Косма схватил бутылку с водой, поднес ее к стакану, и в наступившей тишине было слышно, как стекло зазвенело о стекло. Генеральный директор завода «Энергия» не мог больше совладать с нервами.

То, что произошло потом в кабинете первого заместителя министра, куда он пригласил гостей с «Энергии», было похоже на дурной сон. Панаит взял Косму за локоть, усадил в самое удобное кресло, достал из холодильника бутылку минеральной и, протягивая ему стакан, сказал:

— Дорогой мой Косма, я помню другие времена, когда ты приезжал в Бухарест и мы с тобою подолгу беседовали. Я всегда питал к тебе симпатию и уважение. Ты пользуешься огромным авторитетом. Но у товарищей скопилось столько замечаний, что это нас встревожило. Хорошо бы сейчас здесь, между нами, все обсудить и выяснить до конца. Надеюсь, ты понимаешь, о чем идет речь?

Косма прикусил почерневшие губы, враждебно ответил:

— И в мыслях не допускаю. Знаю я, как легко облить человека грязью и свести к нулю всю его работу.

Медленно подошел Догару, сел в кресло напротив Космы.

— А это тоже ложь, что вот уже больше года ты снабжаешь уездный комитет и министерство фальшивой информацией?

— Очередная гнусность, чего только мне не приписывают! Хорошо, что здесь присутствует главный бухгалтер со всей документацией.

Догару и Попэ переглянулись. Сава замер. Василе Думитреску сначала побледнел как полотно, потом покраснел, вопросительно глядя на Панаита. Замминистра сказал скучным голосом:

— Ну давай, милый, показывай свои бумаженции, надо быстрее покончить с этой историей, которая уже всем порядком надоела.

Догару внимательно взглянул на него. По-прежнему спокойным, но не обещавшим ничего хорошего голосом сказал:

— Не будем торопиться, товарищ Панаит. Несколько минут назад вы призывали всех к серьезному и глубокому анализу. Так давайте займемся таким анализом. — И он сделал знак Думитреску подойти поближе.

Саве показалось, что этот робкий, безликий человек вырос прямо на глазах. Поставив тяжелый портфель на стол, Василе открыл его и твердо сказал:

— Товарищ министр, у меня здесь два досье. Первое включает в себя информацию, которую мы ежемесячно посылаем в уездный комитет и в министерство. Второе я составлял лично для товарища Космы. Он запирал его в своем домашнем сейфе и не догадывался, что существуют копии. Одну я привез сюда, другую передал товарищу Штефану Попэ.

Косма молчал. Все взгляды были прикованы к его мертвенно-бледному лицу. Наконец он закрыл глаза, словно не мог больше видеть этот страшный стол и людей, собравшихся вокруг. Догару положил руку ему на колено:

— Нет, товарищ Косма, нас учили держать ответ до конца.

— Вы требуете от меня невозможного. Я хотел спасти людей, завод, план.

— Ложью? Вводя нас в заблуждение? Заставляя подчиненных топтать свое человеческое достоинство?

В этот момент Панаит набросился на Василе Думитреску:

— А почему же ты, знаток законов, не обратил внимание генерального директора на то, что он нарушает установленные нормы, что совершает серьезную ошибку? Или хотел кому-нибудь отомстить? Или… Скажи, с каких пор ты стал вести второе досье?

Василе качнулся, как от удара. Если бы стоявший рядом Штефан Попэ не поддержал его, он бы не устоял. Ответил, заикаясь:

— С каких пор? С того дня, когда дядюшка Пэкурару покончил с собой… — Василе повернулся к Косме и вдруг срывающимся от рыданий голосом закричал: — Посмотри на свои руки, изверг! Ты не видишь, что они все в крови?

Панаит с изумлением глянул на Оанчу, стоявшего безучастно и отрешенно, на Догару, не сводившего с Космы глаз, на Штефана Попэ и на Иона Саву. Потом воскликнул:

— Это еще что за театр? Прямо трагедия какая-то! У нас столько дел, а мы тут занимаемся какими-то нелепыми обвинениями. Если уж мы дойдем до того, что будем обвинять в убийстве генеральных директоров…

Догару тяжело поднялся со стула.

— И в самом деле, нет смысла больше задерживаться здесь. Проблемы импорта и новой специализации завода в общих чертах мы сегодня обсудили, они больше не выйдут из-под нашего контроля, теперь их будут рассматривать в главке и министерстве. А что касается того, о чем с такой болью говорил сейчас Василе Думитреску, то уж позвольте на эту тему высказаться нам, уездному комитету партии. И коллективу «Энергии».

Один за другим они покинули кабинет. Только Косма остался. Панаит, не глядя на него, раздраженно шагал из угла в угол.

Когда все спустились по лестнице в холл, Оанча взял под локоть Догару, и Сава услышал, как он сказал:

— А ты знаешь, я ведь ее нашел.

По тому, как просветлело лицо первого секретаря, Сава понял, что весть хорошая. После неприятной сцены в кабинете замминистра искренняя радость Догару казалась чем-то невероятным.

— Ну что, товарищи, — повернулся Догару к Саве и Думитреску, — возвращайтесь-ка вы в гостиницу, отдохните хорошенько от сегодняшней нервотрепки… А тебе, товарищ Попэ, пора в уездный комитет. Иордаке уже должны были сообщить о решении бюро. Пусть передает дела, но никуда не уезжает. Он еще понадобится. До моего возвращения ничем другим, кроме завода, не занимайся.

— А Косма?

— Он тоже возвращается. На следующем заседании решим вопрос и о нем. А я останусь здесь еще на день-два. Понадоблюсь — ищите меня у товарища Оанчи. Вот номер его телефона. Надеюсь, вы поставите меня в известность, чем кончились испытания.

Сава вздрогнул, соскочил с постели, подбежал к телефону.

— Муниципия? Соедините меня, пожалуйста, с заводом «Энергия». Да, да. Главного инженера Овидиу Насту. — Положил трубку на место и только тогда вспомнил, что еще ночь. Посмотрел на циферблат — без четверти пять. «Вот дубина! — ругнул он себя. — Человек давно дома отдыхает, а ты…»

Но телефон тут же затрезвонил, и послышался бодрый голос:

— Инженер Наста у телефона.

— Ради бога, как прошли испытания? Что-нибудь полетело?

Наста рассмеялся:

— Нет, дружочек. Мы вот тут все собрались и отмечаем праздник горячим кофе. Полная победа, Ион!