25

Через два месяца Ганя снова летел в самолёте, снова улыбался, глядя на проплывающие внизу квадраты и прямоугольники, снова поздравлял сам себя, похрустывая длинными пальцами. Было с чем: его взяли учиться в джазовую школу в Берне, он подружился с самим Бабеем, у него началась новая жизнь, о которой он мог только мечтать. А кроме того, Ганнибал встретил Саломею — в Стокгольме, на музыкальном конкурсе. Он играл Листа, она — Чайковского. В первый раз они поцеловались при очень странных обстоятельствах.

В тот ненастный шведский вечер Саломее хотелось печёной картошки с маринованными лисичками, а Гане — тефтелей с брусникой. Морской ветер в тяжёлых ботинках бегал по крышам, вертел во все стороны петухов, кошек, кентавров и ангелов, они жалобно скрипели и просили чего-нибудь горячительного. В поисках подходящего заведения Ганя с Саломеей забрели в ту часть города, где люди в основном работали, а не жили, и улицы были безлюдны, окна черны. Казалось, что внутри этих домов — не скучные нотариальные конторы и зубоврачебные кабинеты с подвесными потолками и унылой мебелью, а полные шёпотов и призрачных теней старинные залы с зелёными канделябрами и плесенью на стенах.

Вдруг во мраке блеснул огонёк. Голодные Ганя и Саломея метнулись к нему, как мотыльки, которые летней ночью выползают из сырой травы и летят к керосинке главного инженера, когда тот после «Новостей» выходит во двор проследить, не сбились ли с курса звёзды над Сковородкой. Из открытой двери лился мягкий свет, перед крыльцом валялись какие-то сундуки, рамы, стулья, покрытые тряпками. Они зашли. Это была антикварная лавка. Среди груды пыльных предметов стоял письменный стол. Над ним с тихим скрипом качались электрики Петровы, колеблемые порывами ветра, влетавшего в дверь и распахнутое в темноту окошко. При ближайшем рассмотрении они оказались всего лишь старыми костюмами на вешалках, прицепленных к потолку. Пахло ветошью. За столом у яркой лампы сидел, уткнувшись в газету, старик, похожий на Макса фон Зюдова. Увидев Ганю и Саломею, он вскочил, заулыбался, засуетился: «У нас распродажа! Хозяин устроил распродажу, сегодня последний день! Всё недорого! Выбирайте! Спрашивайте!»

Лавка была большая — длинная анфилада комнат, — но она вмещала такое количество барахла, что пройти по ней, не задев какого-нибудь дряхлого калеку, грозящего повалить за собой целый ряд мутных зеркал, кособоких буфетов и колченогих стульев, было совершенно невозможно. Ганя вспомнил Квашнинский дом в Топорке. При всём желании они не найдут в этой помойке ни одного хоть сколько-нибудь ценного предмета!

Между тем Саломея вытащила откуда-то расписную тарелку и картину с маяком.

— Смотри, какой маяк! Хорошая картина.

— О, я бы купил маяк для Птицы.

— Купи!

— Вдруг дорогая?

— Поторгуйся!

— Да я не умею.

— Давай попробую. Сколько стоит эта картина?

— У вас хороший вкус! Сразу нашли самое лучшее! Подождите минутку, мне нужно посоветоваться с хозяином. — Взяв у Саломеи картину, старик подошёл к своему столу, обогнул его, открыл незаметную дверцу в стене, оклеенной пожелтевшими афишами, и скрылся в тёмной каморке. Послышались возглас, бубнёж, возглас. Через минуту он вышел с сияющим лицом. — Хозяин сказал, пятьсот!

Саломея молча смотрела на маяк. Над ним было серое небо. Море застыло под толстым слоем льда, который белел в сумерках. В маяке горел оранжевый огонёк. Там кто-то жил, кто-то спрятался от стужи и вьюги, кому-то было тепло и очень уютно.

— Давайте-ка я ещё спрошу у хозяина! — старик снова скрылся в каморке и тут же вышел. — Распродажа! Всё в полцены! Двести пятьдесят!

— Берём! — сказала Саломея.

Ганя заплатил за картину и тарелку. С тарелкой старик тоже ходил к хозяину. Хозяин запросил двадцать шведских крон.

Макс достал лист коричневой бумаги и принялся любовно упаковывать маяк с тарелкой. Он всё время улыбался, посмеивался, болтал, расспрашивал Ганю и Саломею, где они живут и чем занимаются. Узнав, что они музыканты, старик ещё больше оживился.

— А ведь у меня в подвале много музыкальных инструментов — и пианино, и скрипки, и гитары, и контрабас, чего только нет! Пойдём, пойдём, я вам сейчас всё покажу!

Он повёл ребят вглубь помещения, там в полу из мощных дубовых досок был люк. Фон Зюдов с трудом отвалил этот люк и подпёр его красивым кованым штырьком. Раздался щелчок, внизу загорелся свет. Ганнибал и Саломея увидели лестницу, ведущую в обширный подвал, действительно забитый музыкальными инструментами. Там был даже орган.

— Спускайтесь, спускайтесь, — понукал их старик, — можете на чём-нибудь поиграть, хозяин совершенно не против! А я пока поищу верёвочку. Ведь где-то была у меня верёвочка, куда же она подевалась? Целый моток — крепкая, длинная.

Они спустились в подвал. Там было тихо-тихо. Поблёскивали жёлтые трубы и валторны. Всё покрывал слой пыли. Саломея провела рукой по струнам гитары, они отозвались печальными звуками. Ганя нашёл шарманку, завёл её, она закашляла и сипло запела: «Птичка, милая птичка, я тебя ощиплю, я ощиплю тебе головку, я ощиплю тебе клювик». Ганя с детства знал эту песенку, её пели в школе на уроке французского, и она всегда поражала его своим идиотизмом.

Вдруг над их головами раздался грохот — люк захлопнулся. Свет погас. Они так испугались, что даже не закричали. Стояла гробовая тишина. Саломея достала мобильный телефон, чтобы позвонить в полицию, но сети не было. Отрезаны от всего мира! Она заплакала. Ганя крепко взял её за руку и сказал, что всё будет хорошо. Ещё он сказал, что её обидят не раньше, чем его порвут на куски. Это утешило девушку. Ганя, спотыкаясь, нащупал лестницу и полез наверх. Саломея светила ему телефоном. Он упёрся головой в люк, стал толкать руками, но люк не поддавался: похоже, его заклинило намертво.

В темноте послышались чьи-то тяжкие вздохи. Судя по всему, из дальнего угла вылез голодный вурдалак. Саломея взвизгнула, выронила телефон и забралась к Гане. Звуки прекратились. Телефон погас. Снова раздался хрип, потом всё смолкло.

— Это же шарманка. Саломея, не бойся, это просто шарманка!

Через плотно сбитые доски сочился едва заметный свет. Саломея, прижавшись к Ганиной ноге, тряслась от ужаса. Свой телефон Ганя, как назло, забыл в гостинице, посветить было нечем. И никто из них не курил.

— Дай-ка я спущусь! — Ганя спрыгнул и нашарил телефон. Включив его, убедился, что вурдалак уполз. Что же делать? Кричать Ганя не хотел — боялся ещё больше напугать Саломею. Да и какой смысл? Кто их услышит? Это же подвал старого дома, а не новостройки в Автово... Он взял тубу и подул в неё. Подвал заполнила волна густых звуков.

— Саломея, спускайся! Играй на трубе, нас должны услышать!

Старик фон Зюдов нашёл наконец верёвочку. Он тщательно привязал маленький свёрток к большому и затем со смешком и бормотанием стал сооружать хитроумную верёвочную ручку: чтобы нести было удобнее. Он прислушивался к доносившимся из подвала звукам и радовался, что молодёжь нашла себе развлечение. Часы — жестяные, деревянные, серебряные, с маятником, с кукушкой — в разное время пробили, прокуковали и прозвонили восемь. Пора было закрывать лавку. Звуки в подвале прекратились. Может быть, музыканты хотят купить какой-нибудь инструмент? Прекрасную старинную шарманку? Старик пошёл к ребятам. Люк был закрыт. В подвале тишина. Что они там делают?

— Эй! — позвал Макс. Опустившись на колени, он постучал в пол костяшками пальцев. — Шарманка — четыреста крон, но я могу посоветоваться с хозяином!

— Выпустите нас! — закричали Ганя с Саломеей. — Включите свет!

— А, люк опять захлопнулся! Сейчас-сейчас. Где-то тут был рычажок.

Старик нашёл какой-то ломик, просунул его в круглую ручку люка, упёр концом в пол и стал с кряхтением тянуть. Люк приоткрылся. В подвале было темно.

— А, свет опять выключился! Сейчас-сейчас. Это оно всякий раз одновременно.

Старик повернул ручку старого переключателя. Заглянув в подвал, он увидел заплаканную Саломею и Ганю, который со страхом смотрел на ломик в его руке.

Крепко прижимая к себе маяк, тарелку и Саломею, Ганя шёл по пустынным улицам, держа курс на дальние огни, сулившие ужин. Там, в подвале у старикашки, он поцеловал Саломею, чтобы она не боялась, — и не просто в щёку, а в губы. Сейчас ему очень хотелось ещё раз её поцеловать, что он и сделал, положив предварительно маяк на скамейку, около которой в темноте лежал на травке мёртвый заяц — скорая пожива двух ворон.

— Я боюсь!

— Не бойся, забудь об этой дурацкой истории.

— Я боюсь за старика: вдруг он полезет в подвал, а люк снова захлопнется? Он никогда не сможет его открыть.

— Брось, его вытащит хозяин!

— Нет никого хозяина.

— Как это нет? А кто в каморке?

— Никого, она же пустая!

На следующий день Саломея позвонила в полицию. Принимая участие в судьбе антикварного старичка, она думала о собственном дедушке. Уже много лет она жила с надеждой, что в случае чего рядом с ним тоже окажется кто-то сердобольный, кто не поленится позвонить в полицию, а то и вызвать карету скорой помощи с парой крепких санитаров.