Такое предположение не только неверно, но и опасно. Из истории Европы XIX века мы знаем, что великие державы в конце концов начинают силой защищать свои интересы. Причем каждая затевавшая войну страна полагала, что война будет короткой и укрепит ее стратегические позиции^[509]. Но невозможно строить подобные расчеты в современном глобализованном мире, напичканном ядерным оружием: «Война между великими державами станет катастрофой для всех ее участников, победителей не будет». Более того, «Китаю вовсе не свойствен тот военный империализм», который подвиг Германию бросить вызов Великобритании, наращивая свой флот, затем постараться унизить Россию в боснийском вопросе 1908 года и Францию в двух марокканских кризисах 1905-го и 1911 годов.

Клаузевица, главного стратега Запада, занимали подготовка и проведение решающего сражения. Китайский стратег Сунь Цзу был озабочен психологическим ослаблением противника. В достижении своих целей Китай действует путем тщательного изучения, терпения и рассмотрения мельчайших подробностей — и очень редко рискует пойти на открытое и решительное столкновение^[510].

К тому же Китай не Советский Союз. Советский Союз был наследником имперской традиции, приведшей к тому, что небольшой регион Москвы превратился в громадную империю от Центральной Европы до Владивостока: «А китайское государство остается в своих нынешних границах уже примерно две тысячи лет». Еще важнее то, что, подтверждая свои намерения сотрудничать, а не бросать военный вызов, Китай лишь отражает сложившуюся ситуацию, когда «даже при возросших показателях военный бюджет Китая составляет меньше 20% американского... и едва превосходит (или, может быть, даже не превосходит) военный бюджет Японии и... уж конечно, значительно меньше военных бюджетов Японии, Индии и России (соседей Китай), вместе взятых, не говоря уже о военной модернизации Тайваня, поддерживать которую США решили в 2001 году... Так что в ближайшем будущем Китай если и бросит вызов, то не военный, а политический и экономический»^[511].

Киссинджер считает «очень неразумным» использовать в отношении Китая политику военного сдерживания (подобную политике времен холодной войны), как предлагает Каплан. К тому же холодная война с Соединенными Штатами может действительно оказаться «катастрофической... для повышения жизненного уровня [китайцев], что, собственно, обеспечивает легитимность нынешнего правительства». Холодная война с Китаем не принесет никакой выгоды и Соединенным Штатам: «У нас поубавится сторонников в Азии. Азиатские страны будут и дальше торговать с Китаем. Что бы ни случилось, Китай не исчезнет». Так что в интересах Соединенных Штатов, сотрудничая с Китаем, поддерживать стабильность международной системы. Здесь, добавляет Киссинджер, важны психологические факторы. Китаю нужно быть осмотрительным в том, чтобы не вытеснять Америку из Азии, а также учитывать, какое значение придают американцы соблюдению прав человека... Америке нужно понимать, что покровительственный тон воспринимается Китаем как империалистический и что он не уместен в отношении страны, которая уже четыре тысячи лет непрерывно имеет независимую власть^[512].

Удивительно, но взгляды Киссинджера сопоставимы с китай-ской доктриной hepingjueqi (мирное наращивание мощи), Эта доктрина было впервые представлена в 2003 году на азиатском форуме в Боао — этом китайском варианте Давоса. В основу было положено проведенное по поручению Политбюро КПК историческое исследование того, как именно создавались великие державы и какие реакции вызвал этот процесс. Сама доктрина была предложена как прямое опровержение представления о «китайской угрозе» и как пропагандистское наступление в ответ на американскую стратегию окружения Китая кольцом военных баз и военных договоров в рамках обеспечения безопасности нескольких союзников. Центральное положение этой доктрины заключалось в том, что Китай может избежать (и избежит) того пути агрессии и экспансии, по которому обычно шли развивающиеся страны. По словам Чжэн Бицзяня (Zheng Bijian), одного из создателей и главного сторонника этой доктрины, «Китай не пойдет по тому пути, по какому пошла Германия в Первую мировую войну, по какому пошли Германия и Япония во Второй мировой войне, — то есть по пути изъятия ресурсов силой и обеспечения своей гегемонии в мире»^[513]. Как сформулировал один исследователь из финансируемой государством организации, «Китай намеревается расти и двигаться вперед, не разрушая установившегося порядка. Мы стараемся развиваться на благо наших соседей»^[514].

Со времени своего появления формула «мирный подъем» подвергается нападкам с разных сторон как внутри Коммунистической партии, так и вне ее. На одном полюсе находятся те, кто, следуя максиме Дэн Сяопина («Китай должен скрывать свою исключительность»), считает, что само слово подъем, пусть и мирный, предполагает наличие китайской угрозы. На другом полюсе находятся те, кто возражает против определения мирный, полагая, что в этом Соединенные Штаты и Тайвань увидят молчаливое согласие на ущемление Китая: «Между этими двумя полюсами затаилось политическое руководство»^[515]. Хотя от формулировки мирный подъем потихоньку отказались, заменив его словами развитие и мирное сосуществование, сама доктрина не исчезла и дала о себе знать, например, в провозглашении президентом Ху Цзиньтао (2004) принципа «четырех “нет”» («нет» всемирной гегемонии, «нет» применению силы, «нет» блокам, «нет» гонке вооружений) и «четырех “да” («да» укреплению доверия, «да» сокращению противоречий, «да» развитию сотрудничества и уклонению от конфронтации)^[516]. Китайские руководители не видят противоречия между доктриной «мирного развития» и своей решимостью развивать вооруженные силы. Развитие вооруженных сил представляется им неотделимым от общего развития страны, а также естественным ответом на унизительное поражение в Опиумных войнах середины XIX века, на грубое японское вторжение и оккупацию 1931-1945 годов. «Национальная политика обороны Китая — это самооборона», — заявил премьер Госсовета КНР Вэнь Цзя-бао (Wen Jiabao) в апреле 2005 года. «Последние сто лет Китай страдал от других. Сам Китай не послал ни единого солдата и не занял ни дюйма чужой территории»^[517].

Ху Цзиньтао вновь заявил о приверженности Китая «мирному развитию» во время своего посещения ООН в сентябре 2005 года, подчеркивая те трудности, которые возникают в борьбе за процветание страны с населением 1,3 млрд человек. Как сообщают американские официальные лица, эти трудности и весь созданный образ произвели большое впечатление на Буша^[518]. Тем не менее в развернутом заявлении администрации Буша по Китаю, сделанном вскоре после визита, заместитель госсекретаря Роберт Зеллик (Robert Zoellick) сказал, что Соединенные Штаты очень обеспокоены: «Неопределенность относительно того, как Китай использует свою возросшую силу, вынудит Соединенные Штаты, а также другие страны сократить отношения с Китаем... Многие страны надеются, что Китай будет неотступно следовать по пути “мирного подъема”, но ни одна не строит на этом своего будущего». Признавая, что «Китай не желает вступать в конфликт с Соединенными Штатами», он перечисляет критерии оценки поведения Китая. Среди прочего: раскрыть размеры расходов Китая на оборону, намерения и доктрину; шире открыть рынки, включая финансовые; проявить нетерпимость к «беззастенчивому воровству интеллектуальной собственности и изготовлению подделок»; обеспечить согласие Северной Кореи на прекращение разработки ядерного оружия, поддержать усилия, направленные на прекращение ядерных программ в Иране и пообещать больше денег на Афганистан и Ирак; остановить действия, направленные на завоевание «ведущего положения» в Азии путем заключения союзов с отдельными странами; ускорить политическое реформирование, проведя выборы на местном уровне, и «прекратить преследование журналистов, указывающих на эти нерешенные проблемы»^[519].

Многочисленность этих критериев в списке Зеллика — какие-то из них невозможно проверить, другие никогда не будут достигнуты — свидетельствует о том, что США обеспокоены, но не имеют продуманной программы действий. Отсутствие конкретной продуманной программы проявляется и в том, что правительство США посылает Китаю противоречивые сигналы. Во время своего визита в Китай в октябре 2005 года министр финансов Джон Сноу (John W. Snow), который неоднократно критиковал отказ Китая от более свободного, плавающего курса юаня, похвалил пятилетний план, только что принятый Компартией Китая, как «план, который не только принесет пользу Китаю, но и послужит на благо всего мира». В особенности он одобрял намеченную в этом плане цель сократить огромный разрыв между уровнем жизни горожан и сотен миллионов китайских крестьян, потому что, если уровень жизни крестьян хотя бы немного вырастет, они, возможно, станут покупать больше американских товаров, и дефицит в торговле Соединенных Штатов с Китаем сократится^[520].

Вскоре после отъезда Сноу в Пекин приехал сам Рамсфельд. Продолжая критиковать Китай за растущие расходы на оборону, он заключил со своими китайскими партнерами соглашение «совместными усилиями поднять на новый уровень китайско-американские военные связи, включая всеобъемлющие двусторонние отношения». Впрочем, говорят, что Рамсфельд, публично выступая с критикой китайского руководства, пытался продать Китаю американское оружие^[521].

Противоречивость посылаемых сигналов свидетельствует о трудностях, с которыми столкнулись США, когда поколебалась вера в военную мощь американцев в Ираке и Соединенные Штаты уже не могли держать под контролем или обращать себе на пользу китайский «мирный подъем». После провала в Ираке от американской политики требуется больше реализма. При этом Соединенным Штатам все труднее находить союзников для военного сдерживания Китая, как это предполагалось, например, стратегией новой холодной войны Каплана. Достаточно упомянуть события, связанные с Сингапуром, который Каплан называл лучшим союзником США по РАСОМ-коали-ции. Как объяснил декан Школы общественных отношений имени Ли Кван Ю в Сингапуре Кисоре Мабухани (Kishore Mahbuhani), присоединение Сингапура к РАСОМ не означает поддержки американской политики, направленной на дестабилизацию Китая. Напротив, как и многие другие в Восточной Азии, он считает, что прекращение коммунистического правления в Китае выпустит на волю опасные националистические силы, грозящие конфликтом всему региону^[522].

Неудивительно, что попытки США окружить Китай системой военных альянсов провалились. Да, военные и разведывательные связи США с Вьетнамом и Индией укрепились. Но еще больше укрепились связи этих двух стран с Китаем. Одновременно после многолетней вражды с Китаем и продолжительного союза с Соединенными Штатами Индонезия заключила союз стратегического партнерства с Пекином, что президент Ху Цзиньтао оценил как начало «новой эры» в отношениях двух стран. Улучшились и отношения с Южной Кореей. Во время своего визита в эту страну в ноябре 2005 года президент Буш был глубоко оскорблен заявлением Сеула о намерении вывести из Ирака треть своих войск, причем в то же самое время президента Ху Цзиньтао приветствовали в южнокорейском парламенте овациями стоя. Затем последовало заявление, что отношения Южной Кореи и Китая вступили в «лучший период за всю историю»^[523]. И только Япония еще больше укрепила свои военные связи с США. Впрочем, эти укрепившиеся связи изолируют не Китай, а Японию. Вкупе с бестактными ежегодными визитами премьер-министра Коидзуми в храм Ясукуни, который многие считают символом японского милитаризма, они стоили Японии столь желанного для нее места постоянного представителя в Совете Безопасности ООН, а также отмены (в декабре 2005 года) трехсторонней встречи с Китаем и Южной Кореей, ежегодно проводившейся в рамках встреч АСЕАН с 1999 года. Возможно, именно поэтому замену Коидзуми на посту премьер-министра Японии вновь избранным Синдзо Абэ (Shinzo Abe) приветствовали не только в азиатских столицах, но и в Японии, видя в этом событии начало новой эры сотрудничества Китая и Японии^[524].

Будучи полной противоположностью стратегии Каплана, соединение тактики приспособления китайской мощи и применения политико-экономических механизмов сдерживания (как предлагал Киссинджер), без сомнения, больше нравится реальным и потенциальным союзникам США, но хуже «продается» американскому электорату. Практически единогласное голосование против китайской заявки на покупку Unocal в палате представителей было всего лишь одним из многих свидетельств того, что в Конгрессе антикитайские настроения, не зависящие от партийности, сильнее, чем в администрации Буша^[525]. Синофобия вообще имеет давние традиции в американской массовой культуре. Но ее внезапное возрождение в начале XXI века было спровоцировано осознанием того, что Китай, а не Соединенные Штаты, больше выигрывает от проекта глобализации, который сами же Соединенные Штаты и продвигали в 1980-1990 годах. И ожидать, что дальнейшая экономическая интеграция в Азиатско-Тихоокеанском регионе обратит ситуацию в пользу Соединенных Штатов, — значит хотеть слишком многого от нынешней конкурентоспособности американской экономики. И хотя большинство членов Конгресса в такую возможность верит, мало кто соответствующим образом поступает, подрывая действенность стратегий, направленных на приспособление «мирного подъема» Китая.