на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Остров Панкратьева

– На острове Панкратьева, это север Новой Земли, с еще самых первых гарнизонов, с 1954–1956 годов, остались дизельные электростанции, остались кислородки, осталось еще что-то, и мы поехали это все демонтировать и забрать на основную базу.

Была у меня команда, 30 бойцов, четыре палатки, одна моя, одна для бойцов, одна столовка и одна – мы свой дизелек взяли, ну чем-то же надо кормиться с точки зрения энергоснабжения. И задача была – демонтировать эти старые дизельные, загрузить на баржи и доставить сюда. Всё это довольно хлопотное дело, у нас ушло месяца два, наверное, не меньше.

Остров Панкратьева – это особая статья. Это самый север Новой Земли, это птичий базар. Мы были в июне – невозможно себе представить, сколько там птиц. Там скал не видно, птицы везде. Птицы в это время линяют. А что такое, когда птица линяет? Они сбрасывают перо вообще и ходят голые. А потом начинает перо расти. Пока оно растет, оно свернуто в трубочку и вылезает как у ежа иголки. Тогда они ходят лохматые. А потом перо распускается, и они становятся нормальными.

На сухпайке, который мы с собой взяли, сильно же не продержишься, а тут птичий базар рядом. Назначил я повара, был у меня один из бойцов, на ГТСку, повар выбрал 30 гусей голых – их и ощипывать не надо – и в машину. А есть их нельзя, как выяснилось, ни гусей, ни уток, ничего, что на севере живет. Они же кормятся только рыбой, она еще и тухлая рыба, так вот запах тухлой рыбы – это запах этой дичи.

Я, кстати, и медвежатину белую там пробовал, меня угощали, точно с таким же эффектом, абсолютно с таким же. Нерпу вообще есть нельзя, из нерпы едят только печень. Говорят, что она очень полезная, северные народы вроде бы все витамины получают именно из этой печени, они ее много едят, много бьют. А остальное что в ней? Жир они используют освещать яранги. Жир в нерпе жидкий, его топить не надо. Они его в плошку наливают, фитиль зажгли – и отапливает, и горит, и все на свете. И шкуры, идут 100 % в дело. Это и юрты, и одежда из нерпы, всё уходит.

Худо-бедно, но кормились. А потом я смотрю, у меня бойцы каждый день ходят так хорошо поддатые, причем не один-два, а разные все время. Ну я же вертолетом летел, отбирал все с собой – просто ничего взять не могли, я весь груз перешерстил. Я знал, что такая ситуация может быть, что с собой чего-то возьмут. Учинил шмон до нижнего белья – нету и поставить некуда, видно же. Бродил я, бродил, а бойцы ходят, то один, то второй. Ну не то, что пьяные, но видно все же.

Значит, захожу я как-то в нашу электростанцию, стоит этот насос, он же электростанция, ЖЭС-8, были такие. А в этом насосе такой поршень ходит, и цилиндр охлаждающий. Обычный двигатель цилиндровый. А температура в этом цилиндре довольно приличная, высокая. Стоит насос на деревянном настиле, я наступил на настил – обломалась доска. Смотрю – пусто под ней. Не должно ж быть, в тундре ж сидим, на скале, но все равно не должно быть. Я ковырь-ковырь, подлажу, наблюдаю картину: от этого цилиндра внизу приварен кранчик, открытый кранчик, и стоит чайник, и туда капает. Пошел по следу дальше, а что ж капает. Привезли, сволочи, вместо двух бочек солярки две бочки браги, вместо топлива. Заливают брагу в этот цилиндр, она возгоняется и капает. Я их построил, говорю: мужики, вот слово даю, никого не накажу, никаким макаром, кто придумал, скажите? Это ж мысль надо иметь было. Так и не сознались, но это было гениальное решение. Вот такое случилось.

А к моим 30 мне дали четыре автоматчика для охраны. Я спрашиваю: мужики, вы от кого охранять собрались? На этот остров не загонишь никого. На фиг они мне нужны, мне ж еще за ними смотреть, кормить.

– Не, нам положено.

Ну, положено, ладно. Захожу как-то в свою палатку, смотрю – сидит автоматчик у меня в палатке, чего никогда не было. Сидит, весь белый, челюсть отвисла, трясется, и вонища жуткая. Я к нему – ты что тут делаешь? Говорить не может.

Выхожу из палатки, смотрю – следы. А там осталась старая избушка, махонькая, ну, не знаю, метра два с половиной высотой. И когда ветер, он наметает снег, и сравнивает постройки с общей территорией, не видно даже. Я на ГТСке как-то на двухэтажный дом в Норильске так заехал на крышу, пока в трубу не уперся – не понял, что на доме. А под домом, как правило, задувает-выдувает снег, и яма образуется, ну это везде так.

И я понимаю, что произошло. Автоматчик выходит из палатки, идет по этому снегу охранять. А такой морозец, снег хрумкает, а бойцы сбоку смотрят. Под палаткой внизу сидит белый медведь. Услышал, что кто-то хрумкает, ему это стало интересно, он выходит. И вот этот автоматчик подходит к концу сугроба сверху, а медведь внизу из сугроба, и они оба с любопытством смотрят, кто пришел. В результате автоматчик, понятно, полные штаны, и медведь убежал, тоже с желтой дорожкой за собой. Парень кстати, стал заикаться, я его с трудом отправил на базу. Вот так у них состоялась дружеская встреча человека с животным.

Ну и финал этого дела – демонтировали мы эти дизели, четыре их было. Прислали самоходную баржу 20-тонную, мы дизели загрузили в баржу, закрепили. А идти прилично морем, поэтому нам дали к самоходной барже еще и буксир. И с буксиром пришла уже морская команда, с ней капитан-лейтенант во главе, на барже свой начальник, мичман. Загрузились, мы тоже на баржу, пошли.

Только отошли – как задуло, как начался шторм, причем настоящий. Буксир то под нами, то над нами. Винт молотит в воздухе, а мы снизу на него смотрим. Ну, можно перетерпеть, качка плохо, но не смертельно. Часа два мы, наверное, как отошли. Заходит мичман и говорит: «Ребята, а мы тонем».

– Что за радость, Петя?

– Дизель сорвало с крепления, и он бегает, в трюме уже пробил обшивку баржи.

Твою дивизию, мы в этот трюм. А дизель – тонна с хвостиком. И бегает хорошо, его поймать попробуй. А из дырки вода хлещет в полный рост. А на самоходке нет мотопомпы, есть ручная помпа для откачки, ну никто ж не думал, что такие течи могут быть. Я четырех бойцов на эту ручную помпу качать. А что там качать? Она откачивает в три раза меньше, чем льется туда. И баржа так медленно начинает приседать уже.

А все остальные гоняются за дизелем. А как за ним гоняться? Его хоть как-то же тормознуть надо. Начали мы собирать любые предметы, чтобы под него кинуть, чтобы ну хоть как-то там тормознуть. Часов шесть мы за ним гонялись. Поймали. Точнее не поймали – остановили. А качка идет, как качало, так и качает. В общем, часов за 10 мы его принайтовали[11], поставили на место, все в порядке. А вода ж как была, так и была. Откачались мы с большим трудом. И ведрами черпали, и помпой, как угодно, поставили пластырь, специально заводится брезент, прижимается, ну вроде ничего, часов 12 мы кувыркались.

Вышли, только сели передохнуть, приходит мичман и говорит: «А мы всё равно тонем». Блин. Сволочь, что такое? Пластырь оторвало. Пошли мы опять этот пластырь латать. Латали-латали, еще часов шесть. Залатали. Всё уже, ну никакие. Пришли, попадали, уже и качка эта никуда и никому. А ветер усиливается, качка усиливается, волна выше.

Еще часа четыре мы вот так вот приходили в себя, приходит этот же Петя и рассказывает:

– Ребята, мы все равно потонем.

Я говорю: «Собака, теперь-то чего?»

А он рассказывает, причем правду же рассказывает, что трос между нами и буксиром короткий. Когда небольшая волна, так оно не страшно, а сейчас волна большая, и тросом вырывает просто нос баржи.

Я говорю: Петя, что будем делать?

Петя такой флегматичный: ну что, ну будем тонуть, что будем делать.

Да не хочется ж как-то. И мы приняли решение рубить концы. Вот это флотское – рубить концы – это ж в книжке хорошо рубить конец, а на практике еще одна такая была эпопея, не дай Бог. По нему не попасть, а когда попадешь – оно ж не рубится. Это ж трос, нормальный трос. А потом, я же понимаю, что если рубить концы, значит остаться без буксира, только на движке баржи, который по тихой воде в тихой заводи километра три прошлепает, а по шторму не знаю вообще, куда дойдет.

Ну, Петя авторитетно доложил, что не обрубим – потонем обязательно. А так есть шанс. Стали мы этот трос рубить… Отрубили – а на буксире даже и не знают, что мы рубим, у них свои заботы. Отошел буксир, они заметили, их перестало дергать. Они остановились, а баржи нету. И тогда этот капитан-лейтенант принимает мужественное решение искать пропавшую баржу. Открытое море. На барже, кроме прожектора на масле, больше ни фига, ну эти сигналы два стоят. Умудрились они нас найти. Подойти невозможно. Вся связь через матюгальню[12]. И тогда каплей принимает еще одно мужественное решение. Он понимает, что взять на буксир уже невозможно, это проехавшее дело. Тогда он говорит:

– Я десантируюсь к вам и иду с вами. Буксир идет своим ходом, а мы своим ходом, поскольку я командир и как капитан последним покидаю мостик.


Слава

Как он с того буксира влетел на баржу – до сих пор непонятно. Но попал. Откуда-то сверху вниз, но десантировался. Буксир ушел, и мы чап-чап, чап-чап, по этой волне пошли. К концу третьих суток зашли в бухту, всё честь по чести, дизели на месте, стали к пирсу. Дальше была потрясающая картина: первым четыре бойца снесли на берег каплея, которого укачало, единственного моряка в нашей колонне.

А после этого попал я под занавес под испытания: летали мы вертолетом на какой-то мысик маленький. И нас мало туда летело, только офицерская команда была. Чего-то нам там надо было. И как раз в это время шли испытания. Мы были далеко на севере, и, в общем-то, теоретически не должны были попасть, но видно метеорологи не так посчитали ветер, и нас хватануло облако. Так потом три месяца мне кровь переливали в госпитале.

Кстати, когда шли испытания, там был один смертельный номер. Летчики летали и делали забор проб воздуха по касательной в облаке. И одного из них я хорошо знал, капитан Коля, фамилию забыл, время же. Там смысл какой: есть заборные камеры, в момент прохождения по касательной облака он их открывает, забирает пробу воздуха и уходит. И то ли Коля не посчитал, то ли ветер в это время подул, но он попал не по касательной, а зашел в облако полностью самолетом. Вернулся он оттуда, его бегом в госпиталь, прокрутили – лучевая болезнь 1 степени. Его у нас продержали месяц, наверное – просто потому, что он никакой был, вообще не шевелился, желтый лежал, я к нему ходил. За месяц – скелет и кожа, больше ничего. Потому его отправили куда-то на материк, он полгода был в каком-то закрытом госпитале, его там чинили-чинили, чуть-чуть подправили, дали первую группу инвалидности. Он женат был, двое детишек. Жена, как только узнала, развелась сразу же, детей забрала. А он написал рапорт министру обороны с просьбой оставить его служить, потому что ничего другого уже не умеет. В авиацию его не возьмут по здоровью, а больше он ничего и делать не способен, да и здоровья нет. И его вернули к нам. Сделали начальником КДП, это контрольный диспетчерский пункт. Я уезжал, он остался и никуда не собирался заменяться, ему и некуда было, но вот эти следы радиации, жуткие следы.

Ну, и я же с самим Александровым, создателем атомных подводных лодок и директором Института атомной энергии имени Курчатова встречался – встреча была замечательная. Я уже был целый лейтенант, побывал на Новой Земле, и меня послали в командировку в Северодвинск. Что-то мы оттуда отгружали, я не помню. И это было зимой. Самолеты на Новую Землю летали из Архангельска, аэропорт в Архангельске был на острове посреди Двины, Кегостров такой был. Значит, до аэропорта, если ты с вещами, то были саночники, которые за 2 рубля возили твой чемодан, а если без – пешочком до Кегострова.

Собираются пассажиры, обычное махонькое деревянное здание аэропорта. Собрались, сели, улетели. А тут собрались все, и закрылся аэропорт по погоде. И когда откроют – не знают, и назад идти нельзя, потому что не знают, когда вылет. Ну, говорят, сидите, ждите. А где ждать? Там было несколько комнаток для техперсонала, для отдыха экипажей, и нам их открыли.

Захожу – сидит в комнате дед. Ну, старый дед, холодно, замерз. А я ж лейтенант, бравый, в шинельке. Я ему говорю: дед, не боись, мы сейчас чаю организуем. Пошел насыпал чайник, кипятку, стаканы нашел, заварку, прихожу, – дед, садись чай пить.

Еды с собой никакой не было, бутылка спирта была. Ну, это было святое, нельзя возвращаться без горючего. Я ему предложил, он отказался, и я не очень хотел. Попили чаю, потеплело, и в комнате вроде потеплело, дед снимает тулуп, а у него не то пять, не то семь орденов. Я так попритих сразу.

Говорю, извините, может мы познакомимся?

Он говорит: «Ну давайте знакомиться. Я – Александров, институт Курчатова».

Мне стало еще веселее. Я с большой опаской назвал свою фамилию, чтобы не дай бог он не запомнил. Вот таким макаром я с ним встретился.

Возвращение с Новой Земли было еще смешнее. В Питере ж свои ребята, с которыми я учился. И у одного из них приемный отец был начальником МИС балтийского флота. МИС – это морская инженерная служба, и я попросил его сосватать меня, чтобы я вернулся в Питер. В Питере мест не было, и его отчим, я забыл фамилию, очень известный человек был на флоте, нашел мне место службы в Кронштадте.

И с Новой Земли мне уже и направление дали в Питер, в штаб Балтийского флота, в Северобалтийске. Ну, в общем, флотский человек, поплыл себе дальше. Приезжаю я в кадры, сдаю предписание, спрашиваю, когда мне получить предписание и отбыть к месту службы в Кронштадт, а мне кадровик говорит:

– А кто тебе сказал, что тебя в Кронштадт? Нет, вот тебе предписание, едешь ты в Прикарпатский военный округ, никакого тебе Кронштадта.

И я в марте появляюсь в городе Львове. В строительном управлении Прикарпатского военного округа.


Сухой закон | Слава | Карпатский моряк