Вилла Ривелли, Тоскана
Сальваторе позволил Линли вынести девочку наружу. Хадия была одета в белое с ног до головы, как ребенок, одетый для рождественской живой картины. Она вцепилась в Томаса, уткнувшись лицом в его шею.
Подняв девочку, инспектор сказал по-английски:
– Хадия, я Томас Линли. Барбара прислала меня, чтобы я нашел тебя.
И она протянула к нему руки, как совсем еще маленький ребенок – доверие было сразу завоевано его английским и названным именем. Сальваторе не знал, кем она была, эта Барбара. Но если ребенка успокаивал звук этого имени, то он был счастлив, что Линли произнес его.
– Где он? Где мой папочка? – настаивал ребенок.
Когда Линли поднял ее на руки, Хадия прижалась к нему, обхватив ногами его талию, а руками – шею.
– Барбара ждет тебя в Лондоне, – объяснил Томас. – А твой папа в Лукке. Отвезти тебя к нему? Ты этого хочешь?
– Но он же говорил… – И она снова расплакалась, казалось, не успокоенная перспективой увидеть отца, а, наоборот, взволнованная.
Линли спустился с ней по ступеням. Внизу, около них, стояли грубо сколоченный стол и четыре стула. Он посадил девочку на один из них, а сам устроился рядом и мягко погладил ее по ореховым волосам.
– Что он говорил тебе, Хадия? Кто говорил?
– Дядя сказал, что отведет меня к папе, – объяснила она ему. – Я хочу к папе и маме. Она посадила меня в воду. Я не хотела и попробовала остановить ее, но не смогла, а потом она меня заперла… – Она не прекращала плакать. – Сначала я не боялась, потому что он сказал, что папа… А она затащила меня в подвал…
История рассказывалась по кусочкам. Сальваторе понимал только отдельные слова – остальное переводил ему Линли, пока девочка повествовала о том, что же именно в больном мозгу Доменики Медичи было волей Господа. Посещение подвала многое объяснило, потому что глубоко в лабиринте комнат, заполненных тенями, находилась одна, с древним мраморным бассейном, в котором испуганного ребенка ожидала зеленая и грязная вода. Именно там больная женщина окрестила девочку и смыла с нее все грехи, которые пачкали ее душу и не позволяли ей прийти к Господу. После такого крещения Доменика заперла ее, так как, по мнению несчастной, это был единственный способ обеспечить сохранность ее чистоты, пока Господь не сообщит ей свою следующую волю.
Когда Сальваторе увидел место, куда Доменика затащила девочку, он понял, откуда взялись крики, заставившие монахинь вызвать carabinieri. Потому что громадные и захламленные подвалы виллы Ривелли были настоящим кошмаром для ребенка. Одна комната, похожая на склеп, переходящая в следующую; грязные, покрытые паутиной винные бочки размером с современный танк; древние масляные прессы, выглядящие как орудия пыток… Было не удивительно, что Хадия орала от ужаса. Скорее всего, она еще очень долго будет кричать от этих кошмаров во сне.
Пора было везти малышку к ее родителям.
– Dobbiamo portarla a Lucca all’ospedale[293], – сказал Томасу Сальваторе, потому что Хадию должны были осмотреть врачи, и с ней должен был поговорить специалист по детским психологическим травмам, если только удастся найти такого с адекватным знанием английского.
– Si, si, – согласился англичанин.
Он предложил позвонить родителям девочки и пригласить их в больницу. Сальваторе кивнул. Он сделает этот звонок, как только переговорит с капитаном Мирендой. Carabinieri, естественно, возьмут Доменику Медичи под свое наблюдение. Ло Бьянко сомневался, что от нее удастся узнать еще что-то важное, но в любом случае она должна быть под контролем полиции. Доменика выглядела не как исполнитель, а скорее как инструмент в руках своего кузена Роберто Скуали. Однако в ее больном мозгу могла храниться важная информация о том, как было совершено преступление. Ей тоже нужен врач. Но на этот раз был необходим психиатр, который смог бы определить состояние ее умственного здоровья.
– Andiamo, – сказал Сальваторе. Их работа здесь была закончена, а все детали, которые им могла рассказать о преступлении Хадия, могли подождать до момента, когда ее осмотрят в больнице и она наконец соединится со своими родителями.