9

— Он улыбнулся: «Естественно! Вы что, думаете, у меня есть крылья?» — рассказывал я, нажимая на тормоз. Мы уже были у дома № 31А по улице Штрессеманштрассе. Я вытащил ключи зажигания. — Приехали.

Нина испугалась. Она растерянно смотрела на мрачный фасад здания, на кариатиды из песчаника, на старый подъезд, на кривые деревца вокруг. Наверху раскачивался от ветра уличный фонарь. Тени сухих веток отражались на стенах и темных окнах дома.

— Подайте мне шубу. Я замерзла…

Я накинул шубу ей на плечи. Она вышла из машины и тут же упала. Я помог ей подняться.

Лицо Нины было в грязи. Я вытер его своим носовым платком. Она вся дрожала, дрожали и ее губы.

— Отведите… меня… наверх…

Поддерживая ее, я вошел с ней в мрачный подъезд.

— Выключатель… слева…

Я его нашел, нажал, но свет не зажегся.

— Не работает. — Я чиркнул зажигалкой и повел даму в норковой шубе по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж. За сырой, местами отвалившейся штукатуркой виднелись кирпичи. Нина тяжело опиралась на мою руку. На мгновение она остановилась, чтобы отдышаться.

Мне вспомнилась фраза Леона Блоя, которую я когда-то прочитал: «В сердце человека есть такие уголки, о которых вначале никто не знает, они предназначены для страдания».

Когда я вел Нину к двери квартиры Тони Ворма, я подумал, что сейчас и в ее сердце заполнился страданием такой вот уголок. Она закашлялась, прислонилась к стене и стала что-то искать в своей сумке. Латунная табличка с его фамилией еще была на месте. Но Тони Ворма больше здесь не было. Меня начали раздражать ее поиски ключа, и я нажал на кнопку звонка. Звонок отозвался внутри квартиры громким эхом.

— Зачем вы это делаете? — пробормотала она.

— А вы, мадам, зачем вы все это делаете?

На это Нина ничего не ответила. Она нашла ключи и открыла дверь, которая распахнулась с продолжительным скрипом. Нина вошла внутрь и включила свет. Я последовал за ней. Никаких вещей здесь уже не было. Даже мебели. На полу валялись обрывки газет и нотные листы. В большой комнате стояли две пустые коробки с ветошью. Грязная рубашка. Три книжки. Я поднял одну из них и прочитал название. Марсель Пруст. «В поисках потерянного времени». Я бросил книжку на пол.

Нина стояла посреди комнаты, с потолка на нее падал свет лампочки без абажура. Она смотрела на все это, что-то бормоча, но я не мог понять, что именно. Едва передвигая ноги и ссутулив плечи, она прошла в ванную комнату.

Здесь валялись пустые тюбики из-под крема для бритья, кусок мыла, рулон туалетной бумаги, старая мужская ночная рубаха. Нина прошла на кухню, где стояла одна лишь газовая плита. На полу перед ней валялось множество пустых бутылок. Я начал считать эти бутылки и, когда дошел до четырнадцати, Нина без всякого выражения в голосе произнесла:

— Смешно, правда? А я его по-настоящему любила. — Она обращалась к водопроводным трубам.

— Давайте уйдем отсюда, — сказал я.

— Я знаю, что вы мне не верите. Для вас я просто истеричка, которая увлеклась красивым юношей. Красивым молодым юношей.

— Теперь вы увидели все. Пошли отсюда.

Она повернула водопроводный кран, и из него потекла вода.

— А знаете, что самое смешное? Я ведь думала, что он меня любит… — Она засмеялась. — Он мне говорил, что я первая любовь в его жизни. Первая настоящая. До меня такого чувства у него не было. Все это очень смешно, да? — Она закрыла кран. — Сколько здесь бутылок?

— Что вы сказали?

— Когда я говорила, вы ведь считали бутылки.

Я подошел к ней, развернул ее к себе, и она упала мне на грудь и разрыдалась.

— Я… ведь я хотела развестись… и потом мы сразу же собирались пожениться. А вы знаете, что он написал для меня рапсодию?

— Нам пора идти.

— Я не могу… я должна… на минутку присесть…

— Но здесь ничего нет, даже стула.

— Я больше не могу стоять… Ах, Мила, мне так плохо! — крикнула она голосом несчастного ребенка.

Я осторожно провел ее в ванную и посадил на край ванны. Она еще немного поплакала, потом попросила у меня сигарету. Мы оба закурили, сбрасывая пепел на кафельный пол. Я рассказал ей все, что должен был еще рассказать.

— Я видел документы и фотографии. Я не знаю людей, которым можно на этом основании предъявить обвинение. Но я знаю, что это может повлечь за собой: как только ваш муж получит эти документы, у него появится очень большая власть.

— Но у него их нет. Они у вас.

Вспоминая все это, я понимаю, что это был очень странный разговор. Два чужих друг другу человека в пустой ванной комнате. Женщина в норковой шубе, сидящая на краю ванны. Ее шофер, стоящий перед ней. И ночной дождь, стучащий в окна…

— Совершенно верно, — ответил я, — эти документы у меня. И я хочу их у себя оставить, таков мой план.

— Однако…

— Однако я разрешу адвокату господина Бруммера съездить со мной в Брауншвейг и сделать фотокопии этих документов в хранилище банка, — сказал я с легкостью, о чем мне пришлось довольно скоро пожалеть. — Разумеется, оригиналы я оставлю у себя.

— Нет, — она прижала ладони к вискам.

— Да. Завтра утром я отправляюсь в Брауншвейг.

— Не делайте этого!

— Почему?

— Мой муж очень плохой человек, — очень серьезно произнесла она.

— Однако несмотря на это, вы с ним очень долго прожили вместе. И хорошо прожили.

— Я не знала, насколько он плохой. Когда я… когда я это поняла, я попыталась покончить с собой…

Ее сигарета упала на пол. Я наступил на окурок ботинком. Она продолжала говорить. И мне показалось, что на какое-то время она забыла о своих собственных страданиях.

— Не делайте этого, господин Хольден. Я знаю, что случится, если мой муж получит фотокопии документов.

— И что же?

— Случится нечто ужасное. И никто не сможет этому помешать. Все, что я сказала, — для вас ничего не значащие слова?

— Я сидел в тюрьме, — сказал я. — Мне уже сорок лет. Мне было очень плохо. Сейчас у меня все хорошо. И мне будет еще лучше. А кто меня отблагодарит за то, что я не отдам фотокопии вашему мужу?

— Другие люди.

— Мне наплевать на других людей.

Она тихо спросила:

— Вы когда-нибудь любили?

— Да бросьте вы про любовь! Куда делся ваш господин Ворм? — возбужденно прокричал я.

— Он боялся… он еще так молод. Вы же сами это сказали…

Я стал расхаживать взад-вперед:

— Нет, больше я не хочу рисковать. Тем более, имея дело с таким человеком, как ваш муж. Будьте же благоразумны. Благодаря мне ваш муж стал непобедим. Теперь вы выдержите?

— Нет, я не могу.

— У вас есть состояние? У вас есть какая-нибудь профессия? Что с вами будет, если вы бросите мужа? Скандал. Он подаст на развод. И на суде его оправдают. А вы не получите от него и ломаного гроша. Чтобы выжить, вам придется продать все украшения, одно за другим. И наступит день, когда продавать вам будет уже нечего. Я знаю, как это ужасно — быть бедным.

— Я тоже.

— Ну так как же?

— То, что вы говорите, меня не убеждает. В таком случае, я действительно продам свои драгоценности. И в конце концов я стану бедной. А как продолжать жить с человеком, которого ненавидишь и презираешь?

— Это приходится делать многим, — сказал я. — Это не так трудно. Женщинам в этом положении приспособиться особенно легко.

Она покачала головой и замолчала. В этот момент она выглядела очень красивой, и это меня тронуло. Вот тогда и началась наша любовь, наша странная любовь началась в ветреный и дождливый вечер 27 августа.

— Прошу вас, пойдемте, — сказал я.

Продолжая сидеть без малейшего движения, она прошептала:

— Вы… вы тоже были бедны?

— Да.

— А почему… почему вы проявляете обо мне такую заботу?

— Вы очень похожи на человека, которого я знал.

— А кто это был?

— Моя жена, — тихо ответил я.

Внезапно ее глаза стали очень темными, а губы задрожали, как будто она вот-вот заплачет. Но она не заплакала. Она подошла ко мне, и каким-то неестественным, немыслимым образом я опять почувствовал, что это Маргит, моя покойная жена. Я уставился на нее. Она прошептала:

— А где ваша жена?

— Она умерла, — ответил я без всякого выражения в голосе. — Я убил ее.

— Почему?

— Потому что я ее любил, — сказал я. — И потому, что она изменила мне.

Глаза Нины померкли. Ее дыхание коснулось меня.

Прошло три секунды. Пять секунд.

Вдруг она начала оседать, как в приступе слабости. Я обнял ее и поцеловал в губы. Она отреагировала на это как на само собой разумеющееся. Ее губы, холодные как лед, оставались сомкнутыми, и было такое ощущение, что я целую мертвеца.

Так началась наша любовь.

Мы плотно прижались друг к другу, и стало так тихо, что можно было подумать, что мы единственные люди в этом доме, а может быть, и на всей Земле. Напоследок она взглянула на меня, ее лицо было абсолютно белым.

— Я больше не могу, — прошептала она. — Отвезите меня назад в больницу.