5

Пятница, 7 ноября

Лунд натягивала черно-белый свитер, жонглируя тостом, когда ее мать сказала:

— Я думала, мы уезжаем сегодня вечером.

— Нет. Мы поедем завтра после обеда.

— Завтра после обеда? Но в это время уже начнут собираться гости.

— Успеем.

— Я не смогу остаться в Швеции надолго. У меня дела. — Она посмотрела на платье на манекене. — Уже скоро свадьба.

— Мы надеялись, что ты пробудешь с нами хотя бы неделю. Познакомишься с семьей Бенгта.

Хмурая улыбка.

— Другими словами, надеялись, что я буду водить Марка в школу, пока вы работаете?

Лунд отпила из кружки, поморщилась:

— У нас есть горячий кофе?

Она подошла к кофеварке. Нет.

— И как это из моей дочери выросла такая никудышная мать? — спросила Вибеке, качая головой. — Пока вы здесь живете, ты даже ни разу не поговорила с Марком. Ты хотя бы догадываешься…

— У меня была трудная неделя. Неужели незаметно?

Она достала из кармана джинсов резинку для волос и быстро, без помощи зеркала, думая о Нанне и гимназии, собрала волосы на затылке в незатейливый хвост.

— Ему двенадцать лет…

— Я знаю, сколько ему лет.

— Ты ничего о нем не знаешь! Ни о нем, ни о его жизни!

— Мне пора.

— Ты хотя бы знаешь, что у него есть девочка?

Лунд остановилась, переваривая новость.

— Марк похож на меня, — сказала она наконец. — Очень независимый. Мы не вертимся друг у друга под носом целыми днями. И да… я знаю о его подружке. Спасибо.

— Я пошел, — прозвучало вдруг, и Лунд чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Это был Марк, в синей куртке, готовый идти в школу. Она вышла вслед за ним.

Серое скучное утро. Оказавшись на улице, Марк в ту же секунду вскочил на свой самокат, оттолкнулся ногой.

— Марк! Ты же не позавтракал!

Он притормозил:

— Я не хочу.

— Прости меня за эту неделю. Обещаю, что мы все наверстаем.

Он снова стал набирать скорость, Лунд едва за ним поспевала.

— Бабушка говорит, что у тебя есть подружка.

Марк остановился, но не смотрел на нее.

Лунд улыбнулась:

— Это здорово. — Она старалась не обращать внимания на сережку. Кто-то из одноклассников проколол ему ухо, он даже не посоветовался с ней.

— Как ее зовут?

— Какая разница?

— Давай пригласим ее к нам в Швецию.

— Я опоздаю в школу.

— Марк, мне не безразлично, что происходит в твоей жизни.

— Она только что меня бросила. — Ему всего лишь двенадцать, и столько боли в глазах. — А тебе наплевать. Тебе интересны только мертвецы.

Лунд стояла на тротуаре. Вспоминала, каким он был в четыре-пять лет, потом восемь, десять. Силилась отделить того ребенка от угрюмого, грустного подростка, который смотрел на нее сейчас… как?

Разочарованно, вот как.

Марк отвернулся и помчался на самокате прочь.

Хартманн явился в девять утра. Лунд привела его в свой кабинет.

— Вы говорили, что нас ни в чем не подозревают!

— Я такого не говорила.

— Про учителя никто даже ни разу не упомянул!

— Это одна из линий расследования.

— Что за линия?

В дверь просунул голову Майер, спросил:

— Ну что, едем?

Хартманн не сдвинулся с места.

— Что вы уже выяснили?

Лунд покачала головой:

— Я не могу вам…

— Это мои школы и мои учителя. Вы обязаны мне сказать.

— Когда будет можно, я…

— Нет. Нет!

Он впадал в ярость. Лунд уже познакомилась с его характером — видела по телевизору, как Хартманн набросился на журналиста. Теперь она наблюдала это вживую.

— Я должен знать, кто это! Черт возьми! Мне нужно предпринять меры предосторожности…

— Это невозможно…

— Один раз вы уже выставили меня идиотом, Лунд. Больше я этого не допущу.

— Мне жаль. Я не могу поставить интересы ваших выборов выше дела об убийстве. Так не правильно…

Он был вне себя от ярости.

— Вы что, не понимаете, какой вред можете причинить своими расспросами? Учителям? Ученикам? Родителям? Ваши подозрения бросают тень на невинных людей! И вам наплевать…

— Не смейте так говорить! — выкрикнула она.

Хартманн умолк, удивленный неожиданно громким голосом Лунд.

— Никогда так не говорите, — повторила Лунд тише. — Я не политик, Хартманн. Я полицейский. У меня нет времени подумать обо всех возможных последствиях. Я просто должна… должна…

— Что? — спросил он требовательно, когда она так и не закончила фразу.

— Продолжать искать. — Она перекинула ремень сумки через плечо. — Мы постараемся вести себя осторожно. Постараемся, чтобы не возникало никаких слухов. Мы не хотим никоим образом навредить невиновным. Мы просто хотим найти того, кто убил девушку. Понятно?

От его гнева не осталось и следа. Эти вспышки, думала она, случались внезапно и были столь же неприятны самому Троэльсу Хартманну, как и тем, на кого были направлены.

— Понятно, — сказал он, кивая. Потом посмотрел на нее. — Как мы можем посодействовать вам? — Когда она не ответила, он добавил: — Правда, Лунд, я хотел бы помочь. Мы перешлем вам копии всех личных дел учителей гимназии. И всех остальных сотрудников.

— Хорошо. Отправьте на мое имя. Мы проверим.

— Я хочу помочь, поверьте.

Его мобильный зазвонил, Хартманн ответил, и в тот же миг его лицо скрылось за маской политика — бесстрастного, безучастного, недосягаемого. Лунд ушла, оставив его наедине с его делами.

В коридоре из черного мрамора ее остановила незнакомая улыбчивая женщина со светлыми волосами и пакетом в руке. Она спросила у Лунд:

— Где мне найти Яна Майера?

— Одну секунду.

Она продолжила проверять сообщения на своем телефоне.

— Я Ханна Майер, — представилась женщина. — Принесла ему тут кое-что.

Жена. Лунд вспомнила ночной разговор с Майером: «Вы перебудили весь дом». Хныканье младенца. У Майера была жизнь за пределами Управления полиции. Эта мысль ошеломила ее.

— Я Сара Лунд, — сказала она и пожала руку жене Майера. — Мы работаем с ним вместе.

— Так вот вы какая! — Ханна была очень хорошенькой, с шарфом на шее и в прелестном платье в мелкий цветочек под коричневым шерстяным пальто. — Я много слышала о вас.

— Да, представляю.

— А-а. — Она понимающе улыбнулась. — С ним нелегко, но он хочет как лучше. Не всегда получается, правда. — Пауза. — И он считает, что вы… удивительная.

Лунд моргнула:

— Удивительная?

— Вот это он должен принимать по две штуки, каждый час, — сказала Ханна Майер, вкладывая в руку Лунд флакон с таблетками. — Если они не помогают, тогда попробуйте бананы. — Она вытащила пару бананов из пакета и тоже вручила недоумевающей Лунд. — И ни в коем случае не разрешайте Яну есть сыр или чипсы. Для его желудка это очень вредно. — Она сокрушенно покачала головой. — Да, и кофе!

Женщина удовлетворенно вздохнула: все сделала, все сказала.

— На новом месте работы всегда трудно. Надеюсь, на этот раз у него получится.

Из-за угла появился Майер: старая зеленая куртка, толстый вязаный свитер, на лице смятение.

— Что?..

— Привет, милый! — весело махнула ему рукой Ханна.

Сияя улыбкой, не замечая ничего вокруг, Майер подошел к жене, поцеловал ее в губы.

— Что ты здесь делаешь?

Она показала на бананы и таблетки в руках у Лунд:

— Ты забыл это в машине.

— Ах да, точно.

Она провела ладонью по его колючей щеке, сказала:

— Береги себя. И хорошего дня вам обоим.

Он провожал восторженным взглядом каждый ее шаг, не переставая улыбаться. А как только она скрылась за поворотом, тут же стал обычным хмурым Майером.

Он забрал у Лунд флакон и засунул бананы в карманы куртки, по одному, как пистолеты в кобуру. Потом вытащил один, прицелился куда-то вглубь коридора, сказал:

— Пиф-паф!

— Удивительная, — проговорила Лунд.

— Что?

— Ничего. Поехали.

Все восемь постоянных сотрудников предвыборного штаба прибыли на утреннюю планерку, собрание вела Риэ Скоугор. Дело об убийстве девушки Хартманн оставил напоследок.

— Пресса рано или поздно что-нибудь пронюхает, — закончил он. — Но пока у них только предположения. Мы подготовим для Лунд копии личных дел всего штата гимназии, где училась Нанна Бирк-Ларсен. И я прошу всех не отвлекаться от нашей главной задачи, у нас много важных дел.

— Подождите, подождите, — сказала Риэ Скоугор, взмахом руки велев всем оставаться на местах. — Так ты говоришь, что теперь они подозревают учителя?

Хартманн складывал свои бумаги в портфель.

— Это одна из версий.

— Ты понимаешь, что это значит, Троэльс? Нас снова вовлекают в дело об убийстве! Во всяком случае, пресса обязательно тебя притянет.

— Это дело полиции…

— Ты возглавляешь департамент образования. Если преступление совершил учитель, в глазах газетчиков виноват будешь ты.

Она не сдавалась. Никогда. Он снова сел, посмотрел на нее и спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Мы должны опередить их! Надо проверить личные дела до того, как их увидит Лунд.

— Что мы там будем искать?

— Не знаю! Просто не хочу никаких сюрпризов. И кроме того… Представь, что именно мы передадим им информацию, которая поможет обличить преступника. Тогда нас будут хвалить, а не обвинять!

Хартманн задумчиво смотрел на нее.

— Троэльс, — настаивала она на своем. — Если ты выбираешь между потерянными голосами и завоеванными, то тебе не из чего выбирать.

— Ладно. Займись этим.

Когда все разошлись, она вручила Хартманну расписание на день и обговорила с ним каждый пункт, каждую встречу, минуту за минутой. Последним на тот день мероприятием была запланирована фотосессия, посвященная программе социальной интеграции, которую представляли отобранные командой Хартманна иммигранты — ролевые модели.

— Давай поужинаем сегодня вместе, — предложила она.

— Ну конечно, — тут же согласился Хартманн.

— Точно? Обещаешь?

— Обещаю!

— Троэльс…

У них совсем не было времени. Хартманн обнял ее, заглянул в просветлевшее лицо. Он собирался поцеловать ее, когда в дверь постучали. Это был один из сотрудников городской администрации. Увидев их, молодой человек смутился:

— Я насчет личных дел учителей…

— Это к тебе, — сказал Хартманн Риэ и ушел.

Скоугор усадила пришедшего напротив себя, перечислила, какие документы ей нужны: личные дела всех штатных работников Фредериксхольмской гимназии, их трудовые договоры, результаты аттестации.

Он выслушал ее, но не ушел, а остался сидеть.

— Какие-то проблемы?

— Вы просите эти данные как официальное лицо? Это не для… политики? Извините, но я должен знать…

— Нет, — отрезала Скоугор, — вы не должны этого знать.

— Но…

— Это нужно Хартманну. Хартманн — глава департамента образования. Итак…

Он по-прежнему не двигался с места.

— Как ваше имя?

— Олав Кристенсен.

— Вы в чем-то сомневаетесь, Олав? Скажите, если так. Вам ведь известны результаты опросов. Хартманн станет следующим мэром города.

Тонкая саркастическая улыбка.

— Политика — не мое дело.

— Верно. Ваше дело — выполнять то, о чем вас попросили. Вот и выполняйте, иначе мне придется найти кого-нибудь другого.

В маленьком подсобном помещении при библиотеке, среди учебников по английскому языку и физике, Лунд и Майер опрашивали учителей Фредериксхольмской гимназии, одного за другим. Они задавали вопросы о Нанне, о Лизе Расмуссен, об Оливере Шандорфе и Йеппе Хальде. Но в основном полицейские просили учителей рассказать о себе и о том, что они делали на прошлых выходных. Майер задавал вопросы, а Лунд наблюдала, думала, слушала. Охотилась на ложь, на ошибку.

Он съел банан. Выпил две бутылки воды, непрерывно курил. Умял две пачки сырных чипсов, несмотря на ее запрет. Смотрел на нее в перерывах бесконечной череды учителей. Говорили они мало. Просто не было нужды.

В ответах и поведении этих обыкновенных, порядочных, преданных своему делу людей не было ничего особенного. Они учили детей в школе. И больше ничего. По крайней мере, так казалось.

Пернилле Бирк-Ларсен сидела в стылой кухне, положив руки на стол, который сделала вместе с Нанной. Смотрела на дверь в комнату дочери, на метки и стрелки криминалистов.

Знала, что это должно быть сделано.

Слышала, как он говорил со своими людьми низким хриплым голосом. Босс.

Зашла в ее спальню. Как пусто. Книги и дневники Нанны, фотографии и записки — все забрали полицейские. Комната пропахла химическими реактивами, даже запах увядающих цветов почти не чувствовался. Стены испачканы их ручками, маркерами, порошком.

Она старалась не забыть, как было раньше.

Здесь жила ее дочь, такая живая, такая счастливая.

Пернилле села на кровать, собираясь с духом.

Это нужно сделать. Это нужно сделать!

Она подошла к небольшому шкафу, заглянула внутрь.

Нежный и очень необычный запах духов Нанны еще сохранился. Более тонкий, чем ей запомнилось.

Все та же неотвязная мысль настигла ее: «Ты никогда не знала своей дочери…»

— Знала! — произнесла она вслух. — Знаю.

Утром ей позвонили из отдела судебно-медицинской экспертизы. Тело передали похоронному бюро. Нужно организовать службу в церкви. Похороны. Настало время финальной сцены в долгой и мрачной церемонии прощания.

В спальне, стоя перед шкафом, Пернилле силилась вспомнить, когда она в последний раз выбирала одежду для Нанны. Еще в начальной школе, лет с семи или восьми, ее дочь сама делала этот выбор. Такая умная, такая красивая, такая уверенная в себе…

Став взрослее, она стала выбирать себе вещи по всему дому. Брала одежду и бижутерию у Пернилле, у Лотты, когда оставалась у тети. Ничто не сдерживало Нанну. Она была сама себе хозяйка. Была такой с момента, когда начала говорить.

И вот теперь мать должна выбрать последнюю вещь, которая понадобится ее ребенку в этом мире. Одеяние для гроба. Платье для пламени и пепла.

Ее пальцы перебирали легкие ткани. Платья в цветочек, рубашки, блузки, джинсы. Наконец они остановились на длинном белом платье из индийского жатого ситца, с коричневыми пуговицами спереди. Куплено в конце лета по дешевке, никому не нужное холодной зимой.

Никому, кроме Нанны, которая носила эти яркие наряды и в дождь, и в снег. Которая никогда не мерзла. И никогда не плакала. Никогда не жаловалась. Нанна…

Пернилле прижала мягкую ткань к лицу.

Перед ее глазами висел пестрый сарафан. Она все бы отдала, лишь бы не делать этого.

Тайс Бирк-Ларсен сидел в конторе с агентом по недвижимости, безучастно глядя на цифры, планы и чертежи. Слово «Хумлебю» теперь звучало для него как проклятье. Черная злая шутка, которую сыграла с ним безжалостная судьба.

— Вы много потеряете, — говорила женщина. — Во-первых, гниль. Во-вторых, незаконченный ремонт…

— Сколько?

— Точно сказать не могу…

К ним шагала Пернилле, ее широко открытые глаза выделялись на бледном скорбном лице, каштановые волосы растрепаны. В руках она держала два платья — одно белое, второе в цветочек.

— Возможно, до полумиллиона, — сказала агент. — Второй вариант: вы заканчиваете ремонт. На это уйдет время, но потом…

Он смотрел в сторону стеклянной двери, не слушая ее. Она замолчала. Увидела. Поднялась со стула в смущении. Запинаясь, торопливо произнесла все подобающие случаю фразы, которые они знали уже наизусть. И поспешно вышла.

Пернилле проводила ее взглядом, вопросительно посмотрела на мужа, который выбил из пачки сигарету, закурил судорожно.

— Что-то не так, Тайс?

— Все нормально. Продаю дом. — Он сгреб в кучу бумаги на столе.

Она показала ему платья:

— Нужно выбрать.

Она приподняла сначала руку с белым платьем, потом с цветастым, словно речь шла о выборе наряда для одного из тех светских мероприятий, на которые они никогда не ходили. Словно они собирались на ужин в ресторане или на танцы.

— Которое?

Его раздумья длились секунду, не больше.

— Белое подойдет. — И затянувшись сигаретой, уставился в стол.

— Белое?

— Белое, — повторил он.

Рама — тот учитель, с которым они встречались в начале недели, был в середине списка. Те же вопросы, те же неинформативные ответы. Ему было тридцать пять лет. Проработал в гимназии семь.

У каждого из них они спрашивали: что вы можете сказать о Нанне?

— Общительная, веселая, умная… — перечислил Рама.

Майер катал по столу одну из своих таблеток.

— У вас с ней были хорошие отношения? — спросила Лунд.

— Разумеется. Она была очень разумной девочкой, трудолюбивой, развитой.

— Вы встречались с ней вне стен гимназии?

— Нет. Я не общаюсь с учениками во внеклассное время. Слишком занят.

Майер проглотил таблетку, запил водой, выбросил пустую бутылку в корзину.

— Моя жена беременна, — добавил Рама. — Ждем со дня на день. Она тоже здесь работает, но теперь только на полставки. Заканчивает дела.

— Рады за вас, — сказала Лунд.

В разговор вступил Майер с вопросом:

— Вы видели Нанну на вечеринке?

— Нет. Я дежурил в первую смену и ушел из гимназии в восемь часов.

Лунд сказала:

— Это все, спасибо. Позовите, пожалуйста, следующего. — И засмеялась. — Я сама стала похожа на учителя!

Майер уставился на желтую кожуру на столе.

— Вы съели мои бананы? — возмущенно спросил он.

— Только один.

Он отошел к окну, недовольно бурча себе что-то под нос, достал сигареты.

Учитель по-прежнему сидел за столом.

— Наверное, мне стоит рассказать кое о чем. Это случилось пару месяцев назад. Мы проводили тренировочный экзамен, и Нанна написала сочинение.

Лунд не перебивала.

— Это было даже не сочинение, а рассказ.

— Почему это важно? — спросила наконец Лунд.

— Может, это вовсе неважно, вам судить. В рассказе говорилось о тайной связи между женатым мужчиной и молодой девушкой. Это был очень… — Учитель не сразу нашел подходящее слово. — Очень откровенный рассказ. Нанна сказала, что история вымышленная, но у меня возникли сомнения.

К столу вернулся Майер, посмотрел в глаза Раме и спросил:

— Почему?

— Мне приходится читать сотни сочинений. И у меня сложилось впечатление, будто она писала о самой себе. О том, что делала она сама.

— Вы сказали, рассказ откровенный? — переспросила Лунд.

— Там говорилось о свиданиях. О том, что у них был секс.

— Почему вы не сказали об этом раньше?

Он замялся:

— Я не знал, пригодится ли это вам.

— Мы должны прочитать это сочинение, — заявил Майер.

— Оно наверняка хранится в архиве вместе с остальными. Это ведь был тренировочный экзамен, а мы храним все работы.

Полицейские выжидательно молчали.

— Я помогу вам отыскать его, если хотите, — предложил Рама.

Сотрудник департамента образования вернулся с кипой голубых папок под мышкой. Скоугор поблагодарила его, улыбнулась.

— Что нам говорят эти папки?

— Образцовая гимназия. Частная, недешевая. — Он раскрыл несколько папок в поисках нужной информации. — Преподавательский состав квалифицированный, энтузиасты своего дела. Успеваемость высокая.

Она задумчиво смотрела на документы.

— И что, никаких жалоб?

— Я ничего не нашел. Но я ведь не в курсе, что нужно искать. — Он ждал от нее разъяснений. — Если бы мне…

— Это всего лишь проверка. Мы хотим убедиться, что все в порядке.

Хотя утром Скоугор пришлось нажать на него, сейчас Олав Кристенсен был сама любезность.

— Все, что имеет отношение к Троэльсу, всегда в полном порядке, — с готовностью сказал он. — Вот было бы здорово, если бы так было везде. — Кивок в сторону офиса мэра. — Может, ждать осталось недолго.

Скоугор никак не могла понять причину такой резкой перемены в поведении молодого человека. Взяла папку наугад. Еще раз поблагодарила.

Майер и Лунд потратили полтора часа, перебирая содержимое архивных шкафов. Учителю пришлось покинуть их — он торопился на урок. Потом к ним зашла ректор Кох, нахмурилась при виде сигареты Майера, спросила:

— Еще не нашли?

— Его здесь нет, — сказал он.

— Оно должно быть здесь, — настаивала Кох.

— Его. Здесь. Нет. Мы просмотрели все.

Лунд поставила на стол одну из коробок:

— Когда мы дошли до нее, оказалось, что она вскрыта.

Кох проверила наклейку, на которой значились имена тех, кто пользовался архивом.

— Один из наших учителей — лингвист. Он пишет работу о современных тенденциях в языке. О словоупотреблении. Я разрешила ему брать любые материалы для исследования.

— Как его имя? — спросил Майер.

Директриса ответила не сразу, было видно, что она колеблется.

— Хеннинг Кофоэд. Но я поверить не могу, что он забыл вернуть работу, если брал ее. Он удивительно пунктуален. Исключительно интеллигентный человек…

— Почему его не было среди учителей, с которыми мы говорили сегодня? — перебила ее Лунд.

— Он не преподавал в классе Нанны. Он работает только по утрам. Он…

Лунд собрала свои вещи — телефон, блокнот, сумка.

— Нам нужен его адрес, — сказала она.

Деревянные скамьи. Свечи. Золотые кресты. Приглушенный свет. Распятие.

Пернилле и Тайс Бирк-Ларсен молча сидели бок о бок. Она сжимала в руках белое платье — свежевыстиранное, свежевыглаженное, оно пахло цветами и летом.

По высоким окнам неумолчно барабанил зимний дождь.

Вскоре появился мужчина в черном костюме, с белой бородой, добрым лицом и профессиональной улыбкой. Он взял платье, похвалил их выбор. Сказал:

— Десять минут.

И ушел.

Им показалось, что прошло гораздо больше времени. Они несколько раз пересели с места на место, долго смотрели на стены. Он вынул из кармана свою шерстяную шапочку, мял ее в пальцах. Она увидела, старалась больше не смотреть на его руки.

Потом служитель похоронного бюро вернулся. Дверь за его спиной осталась полуоткрытой. Оттуда лился бледный мягкий свет. Он позвал их за собой.

Потом, сидя в красном фургоне, который медленно катился по мокрым городским улицам, Пернилле сказала:

— Она такая красивая.

Тайс Бирк-Ларсен смотрел в лобовое стекло, на серый дождь. Ее рука медленно поднялась, прикоснулась к его шершавой щеке. Такой теплой. Такой родной.

Он улыбнулся.

— Нам понадобятся термосы, — сказала она. — Можно будет одолжить у Лотты.

На приборной доске фургона замигала лампочка.

— Омыватель заканчивается, — сказал Бирк-Ларсен.

Небольшая заправочная станция. Легковые машины, грузовики. Мужчины и женщины. Обычная жизнь, ежедневная рутина. Привычные картины проплывали перед ними, словно ничего не случилось. Словно ничего не изменилось, не разрушено и не утрачено.

Он не вставил заправочный пистолет в бак, сразу ушел в магазинчик, а там прямиком в туалет. Там, в этом безликом укрытии, за запертой дверью Тайс Бирк-Ларсен в своей черной кожаной куртке и черной шерстяной шапке согнулся над раковиной, всхлипывая и дрожа, рыдая, как ребенок.

Двадцать минут она ждала его. Никто не подошел к ней за это время, не заговорил. Наконец появился он — с красными глазами, красными щеками. Клочки бумажного полотенца зацепились за его щетину, когда он вытирал лицо. Слезы все еще блестели, горе все еще точило душу.

В руках он держал пластиковую бутыль с голубой жидкостью.

— Вот, — сказал он и положил бутыль ей на колени.

Хеннинг Кофоэд обитал в двухкомнатной квартире рядом с вокзалом. Такого запущенного холостяцкого жилища Лунд еще не встречала. Книги были разбросаны повсюду, в кухне на немытых тарелках догнивали остатки пищи. Сорокалетний Кофоэд с бегающим взглядом, клочковатой бородой и нечесаными волосами сосал вонючую трубку, глядя на незваных гостей с нескрываемым подозрением.

— С чего вы решили, что это сочинение у меня?

— Потому что ты взял его, — сказал Майер. — Для твоих… как это? Лингвистических исследований. Это о том, как люди говорят?

— В самом грубом приближении…

— В самом грубом приближении я тебе вот что скажу: найди это чертово сочинение, Хеннинг.

— Может, я его не туда положил. Сожалею.

В спальне стоял компьютер. Майер подошел к нему, стал осматривать. Кофоэд, нервничая с каждой минутой все сильнее, последовал за полицейским.

— Ты читал то, что написала Нанна? — спросил Майер.

— Я… я… читаю много всего.

— Тебе задан простой вопрос. Чтобы его понять, не нужна степень лингвиста. Ты прочитал сочинение Нанны?

Молчание. Потом неуверенный ответ:

— Я занимаюсь языком. Меня интересуют сами слова, а не предложения. Вот вы знаете, к примеру, что слова «чиабатта» не существовало…

Майер сжал кулаки и разразился руганью:

— Забудь о своей чиабатте! Ищи сочинение!

— Ладно, ладно.

Он побрел в смежную комнату, начал копаться в горах папок и тетрадей, заваливших все помещение. Так мог бы выглядеть архив после прицельного бомбометания.

Майер поймал взгляд Лунд и улыбнулся, указав глазами на пол.

— А ты, часом, не выбросил его?

— Я никогда ничего не выбрасываю.

Он нагнулся над очередной кучей бумаг, выудил пластиковую папку.

— А, я так и знал. Вот оно. — Он передал полицейским находку. — Извините, что задержал. Я провожу вас.

Кофоэд вышел в прихожую, открыл дверь. Лунд не двинулась с места.

— Я думаю, нам нужно поговорить, — произнесла она.

— О чем?

Майер поднял один из тех журналов, что нашел на полу возле компьютера. «Горячие девчонки».

— О юных школьницах, — сказал он.

Кофоэд плюхнулся на стул перед компьютером и безвольно смотрел, как Майер пролистывает журналы, задерживаясь на фотографиях.

Он даже взмок от пота, и Лунд забрала у него трубку.

— Где вы были в пятницу? — спросила она.

— В городе, на конференции. По вопросам молодежного языка.

— Когда она закончилась?

— В десять вечера.

— Что потом?

— Пошел домой.

Майер прислонился к дверному косяку, мрачно поглядывая то на Кофоэда, то на журналы.

— Вас кто-нибудь видел?

— Нет. Я живу один. Почти все время я работаю.

— Ага, когда не забавляешься тут сам с собой, — презрительно хмыкнул Майер. — Или девчонок не разглядываешь.

Учитель напыжился:

— Мне не нравится ваш тон.

Майер затряс головой:

— Тебе мой тон не нравится? Я могу арестовать тебя из-за вот этого!

— Ничего незаконного в этих журналах нет. Я купил их в соседнем киоске. Любой может пойти и купить.

— Значит, ты не будешь возражать, если мы заберем твой компьютер? Да тут еще и внешний жесткий диск. Интересно, что мы там найдем, какие картинки и игры?

Кофоэд притих. Он продолжал потеть. Майер уселся напротив него:

— Слушай, Хеннинг, ты, случайно, не в курсе, как относятся в тюрьме к милашкам вроде тебя?

— Я ничего не сделал! Это не меня тогда обвиняли…

— Я тебя сейчас обвиняю!

— Майер! — остановила его Лунд и посмотрела на трясущегося учителя. — А кого обвиняли, Хеннинг? И когда?

Тишина в ответ.

— Мы хотим вам помочь, — сказала она. — Если кто-то был под подозрением, мы должны об этом знать.

— Это был не я…

— Да, мы поняли. А кто?

Он был очень испуган, но говорить не хотел.

— Не помню…

— Тогда я забираю компьютер, — сказал Майер. — И ты садишься в тюрьму. Остаешься без работы. К школе тебя больше близко не подпустят. Ни единого шанса прижаться в коридоре к девочкам…

— Ничего такого не было! Это был не я. Девушка потом отказалась от своих слов… — Он чуть не плакал. — С него сняли все подозрения. Он хороший парень.

— Кто?

— Рама, — вымолвил еле слышно Кофоэд.

Он горел от стыда. Даже когда Майер обнаружил порнографию у него в доме, ему не было так стыдно.

— Девчонка все придумала. Он хороший человек. Со всеми добр.

— Совсем как ты, — сказал Майер и швырнул журналы в лицо Кофоэду.

Пернилле сидела за столом, выжимая улыбку — для учителя по имени Рама. Приятного вида, вежливый, принес от имени гимназии цветы, фотографии, записки с алтаря. Он сидел напротив нее серьезный и скорбный.

— Цветы уже вянут, простите.

Она приняла их, зная, что вся охапка попадет прямо в мусорное ведро, как только за Рамой закроется дверь. Кажется, и Рама догадывался об этом.

— Ребята из класса Нанны просят разрешения присутствовать на похоронах. Если это возможно.

— Конечно.

Рама улыбнулся печально.

— Вы тоже можете прийти. Пожалуйста.

Он как будто удивился. Неужели он думал, что она не захочет видеть на похоронах иностранца?

— Спасибо. Мы все придем. Не буду больше отнимать у вас время…

— Не уходите.

Ему хотелось уйти, она видела. Но Пернилле больше уже не волновало, что хотят другие.

— Расскажите мне что-нибудь о ней.

— О чем вы хотите знать?

— Что она делала. Что ей нравилось.

Он задумался:

— Философия, вот что ей нравилось. Особенно ее интересовал Аристотель.

— Кто?

— Это был такой грек. Еще она занималась в нашем театральном кружке.

— Играла?

Дома она об этом не рассказывала. Никогда.

— Я им процитировал слова Аристотеля о театре. Это ее заинтересовало. Она даже предлагала, чтобы наши спектакли шли от рассвета до заката, как в Древней Греции.

Пернилле вдруг рассердилась.

— Она была школьницей, — сказала она. — У нее была жизнь, здесь, с нами. Настоящая жизнь. И ей не нужно было ничего выдумывать.

Ошибка. Учитель смутился:

— Наверное, она просто пошутила про спектакли. — Он взглянул на часы. — Извините, мне пора идти. В нашем молодежном клубе важная встреча, я не могу ее пропустить.

Пернилле смотрела на его спокойное смуглое лицо. Он ей нравился. Она провела пальцами по столу, по лакированной поверхности, по лицам.

— Этот стол мы сделали вместе с Нанной. Сами шлифовали доски. Сами склеивали. Подбирали фотографии.

Дерево было гладким на ощупь. Таким оно не всегда было. В свое время попадались занозы, даже слезы лились иногда.

— Вы одна дома, — сказал учитель. — А ваш…

— Тайс внизу, в конторе. Он там…

Когда она спускалась открыть учителю дверь, в конторе было темно.

Что он там делает?

Курит. Прикладывается к бутылке с пивом. Плачет.

— Он там разбирает бумаги, — сказала она.

Он не разбирал бумаги.

Бирк-Ларсен неподвижно сидел в темной конторе. Открылась дверь. Вошел Вагн Скербек, зажег тусклый светильник у доски для объявлений. С ключами в руке подошел к стене, нашел нужный крючок, повесил на место свою связку. Он любил, чтобы все было на своих местах.

Он не видел человека в черной куртке, который, сгорбившись, сидел за столом с сигаретой в одной руке и бутылкой пива в другой, не замечал до тех пор, пока Бирк-Ларсен не буркнул что-то нечленораздельное.

— Черт! Ты напугал меня.

Бирк-Ларсен не шевельнулся.

— Тайс, что с тобой?

Скербек включил верхний свет, подошел к Бирк-Ларсену, посмотрел на него:

— Я приведу Пернилле…

Сильная рука остановила его.

Красные глаза Бирк-Ларсена блестели от слез. Он был пьян.

— Неделю назад у меня была дочь. Она вышла отсюда и ушла на вечеринку.

— Тайс…

— Сегодня я снова ее увидел. — Глаза под черной шапкой закрылись, из-под сжатых век поползли слезы. — На самом деле это была не она. Это было что-то… что-то…

— Я приведу Пернилле. Только ты больше не пей.

— Нет!

Сказано это было громко и яростно. Вагн Скербек знал, что такому голосу не перечат.

— Тайс, тут такое дело. У меня есть один приятель, Янник. Он кое-что слышал.

Скербек колебался, рассказывать ли дальше, понимает ли его Бирк-Ларсен.

— Что он слышал?

— Да может, это ничего и не значит.

Бирк-Ларсен молча ждал.

— Жена Янника работает в той же гимназии. Он говорит, что полицейские снова приходили. — Скербек теребил худыми пальцами дешевую серебряную цепь на шее. — Допрашивали сотрудников. Всех учителей Нанны.

Вспыхнула очередная сигарета. Снова забулькало пиво в бутылке. Бирк-Ларсен смотрел на Скербека, ожидая продолжения.

— Может, она знает больше, чем он мне сказал. — Скербек облизал пересохшие губы. — Полиция ни черта не делает. А иначе разве мы с тобой…

— Не говори об этом, — рявкнул Бирк-Ларсен. — Это все в прошлом.

— Так ты хочешь, чтобы я поговорил с женой Янника?

Бирк-Ларсен сидел на жестком стуле и смотрел в пустоту перед собой.

— Тайс…

— Поговори.

Выборы строятся на идеях. А еще на стиле, кумирах и торговых марках. Вот почему Троэльс Хартманн этим вечером натянул кроссовки и прямо в деловом костюме направился в спортивный зал. Риэ Скоугор, как всегда, шагала рядом.

Баскетбол был молодым видом спорта. Хартманн был молодым кандидатом в мэры. Прекрасное сочетание для удачных фотографий, а также возможность обменяться рукопожатиями с будущими избирателями.

— Фредериксхольмская гимназия — образцовая, — говорила Скоугор. — На учителей нет никакого компромата. Я проверила все, что у нас есть, до последнего листка. Теперь можно передать дела Лунд. Мы чисты.

Запах пота, звук мяча, отскакивающего от дерева.

— Сейчас мы сделаем несколько снимков. Потом пообщаемся с ролевыми моделями и участниками программы интеграции. И так у нас будут охвачены молодость, спорт и сообщество. Три цели одним ударом.

Хартманн снял пиджак, выправил рубашку из брюк, закатал рукава.

— Когда гражданские служащие уходят домой с работы?

— Сосредоточься на игре. Эти люди очень важны для нас.

Они вошли в зал. По полю быстро и шумно двигались игроки всех оттенков кожи.

— Мортен заметил, что два каких-то чиновника засиживались допоздна. Зачем им это?

— Я не знаю!

— Он считает, что нам нужно остерегаться их.

— Мортену платят за то, чтобы он управлял твоей избирательной кампанией. А не за советы, взятые с потолка.

— Что, если у Бремера есть среди нас осведомители? И они сливают ему всю информацию? Мою почту, например? Или содержание моего ежедневника?

— Оставь эту проблему мне. Ты кандидат, публичное лицо. Остальное — мои заботы.

Хартманн не двигался с места.

— Я из кожи вон лезла, чтобы устроить тебе это мероприятие, — давила на него Скоугор. — Вся мало-мальски достойная пресса здесь. Сделай же над собой усилие, улыбнись!

Выход на поле. Крепкие рукопожатия. Обмен дружескими приветствиями. Хартманн поговорил с каждым из них, с китайцами и иранцами, сирийцами и иракцами. Все они теперь стали датчанами и работали на его программу интеграции. Неоплачиваемые добровольные лидеры программы, подающие пример для подражания своим сородичам на датской земле, получившие в проекте звание ролевых моделей.

Две команды готовы к бою; в одной оставлено место для него.

Хартманн завязал шнурки на кроссовках, посмотрел на противников и задорно крикнул:

— Ну берегитесь, сейчас мы вас размажем!

На десять драгоценных минут исчезло все, кроме игры. Он просто носился по полированным доскам пола, ловил и бросал мяч. Физическая активность, никаких мыслей, никаких стратегий, никаких планов. Даже вспышки фотокамер его не отвлекали. Городской совет, Либеральная партия, Поуль Бремер, Кирстен Эллер и даже Риэ Скоугор — он забыл обо всех.

Вне игры. Потом мяч пришел к нему. Хартманн разбежался, нырнул, подскочил, бросил. И проследил взглядом, как мяч описал в воздухе медленную дугу, опустился к корзине и — провалился в кольцо.

Рев вокруг него. Он поднял сжатый кулак в воздух — чистые эмоции, в голове ни единой рациональной мысли.

Заполыхали молнии фотовспышек. С улыбкой он приветствовал свою команду, не глядя обнял кого-то, кого-то хлопнул по плечу.

И вот объектив камеры поймал двоих, они счастливо улыбаются и приветственно жмут друг другу руки. Один из них, в синей рубашке, Хартманн, торжествующий победу, а второй — школьный учитель Рама.

Закинув ноги на стол в своем кабинете, Лунд читала сочинение Нанны. Вошел Майер, еле удерживая в руках контейнеры с едой.

— Вам же будет лучше, если там есть хот-дог и для меня.

— Нет. Кебаб.

— Что за кебаб?

Майер заморгал:

— Обычный кебаб. Мясной, Лунд.

Он поставил перед ней на стол белый пластиковый контейнер, рядом пару баночек с соусом.

— Ни имени, — сказала она, — ни описания. Просто таинственный мужчина, с которым она встречается в разных гостиницах.

Они откинули крышки с контейнеров.

— Все, что у нас есть, — продолжала она, — это пара сапог, старое сочинение и учительские сплетни.

— Это не сплетни. — Он раскрыл блокнот. — Я поговорил с ректором Кох. Рама, а точнее, Рахман аль-Кемаль действительно был замешан в некрасивой истории несколько лет назад. Одна из старшеклассниц заявила, что Рама щупал ее.

— Что дальше?

— Она забрала свои слова назад. Кох считает, что девчонка влюбилась в него и отомстила, как смогла, когда он не ответил ей взаимностью.

Лунд вылила весь соус на свой кебаб, откусила мясо. Майер наблюдал за ней в ужасе.

— Вы бы поосторожней с этим.

— Мой желудок в полном порядке. Если это был действительно он, зачем он тогда рассказал нам о сочинении?

— Потому что рано или поздно мы и сами бы о нем узнали. Давайте-ка поговорим с ним. Он сказал, будто был дома с женой. Это можно проверить.

Лунд перелистывала личные дела учителей.

— Этот инцидент должен быть упомянут…

— Разумеется, — согласился он.

Она снова и снова перекладывала папки.

— Не тратьте понапрасну время, Лунд. Его дела нам не передали. Люди Хартманна прислали досье на всех учителей. Кроме Кемаля.

Она обдумывала это.

— А мы ведь запрашивали все? — спросил Майер.

— Конечно все.

Лунд доела кебаб и накинула на плечи куртку:

— Ну?

Уже на подходе к дому Рамы в Эстербро она позвонила домой, ответил Марк. Шагая по булыжной мостовой, она поговорила с ним; Майер, идущий рядом, прислушивался и не скрывал этого.

Марк собирался к другу на день рождения. Лунд отдала короткие указания: после вечеринки сразу домой, в случае чего звонить ей.

— Завтра мы улетаем, — сказала она, — вечером. Я закажу билеты. — Она посмотрела на телефон. — Марк? Марк? — И бросила телефон в сумку.

— Сколько вашему парню? — спросил Майер.

— Двенадцать.

— Хотите совет?

— Не очень.

— Вы должны слушать его. В таком возрасте с мальчишками много чего происходит: девочки и все такое. У него в голове… — Майер говорил сейчас совсем не в своей обычной манере. — Это сложный этап. Ему нужно помочь. Прислушайтесь к тому, что он говорит.

Лунд шла вперед, стараясь не рассердиться.

— Он говорит, что я интересуюсь только трупами. Какой у него дом, номер четыре?

Они нашли нужный адрес, позвонили.

Дверь им открыла светловолосая женщина на большом сроке беременности, очень усталая, и впустила их в квартиру без возражений.

Рамы дома не было. Она сказала, что у него какое-то мероприятие в местном молодежном клубе.

— Вы работаете в той же гимназии, что и муж? — спросил Майер.

Это была хорошая современная квартира, только отделана всего лишь наполовину: голые стены, голые полы. Едва обжитая.

— Да. Но сейчас перешла на полставки. Ребенок…

Пока Майер задавал вопросы, Лунд бродила по комнате и все рассматривала. Такое разделение сложилось само собой, даже не пришлось ни о чем договариваться, и устраивало их обоих.

— Вы знали Нанну Бирк-Ларсен? — спросил он.

Малейшее колебание.

— Я не преподаю в ее классе.

Банки с краской, рулоны коврового покрытия в ожидании, когда их развернут. Никаких фотографий, ничего интимного, личного.

— Вы ходили на вечеринку в пятницу?

— Нет. Я быстро устаю.

Лунд не нашла ничего интересного, снова подошла к Майеру и жене Рамы.

— Значит, вы остались дома? — продолжал он.

— Да. То есть не совсем дома.

И замолчала, никак не поясняя свои слова.

Майер сделал глубокий вдох и сказал:

— Так вы были не дома?

— У нас есть небольшой коттедж за городом, возле Драгёра. Мы с мужем провели там все выходные.

Драгёр. Это рядом с Каструпом. До места, где была найдена Нанна, на машине ехать минут десять, от силы пятнадцать.

— Здесь мы не могли оставаться, у нас должны были циклевать полы, — добавила жена Рамы.

— Понятно, — кивнул Майер.

Когда Майеру становилось любопытно, его уши как будто увеличивались в размере. Во всяком случае, Лунд так казалось.

— Значит, вы оба были там?

— Рама зашел за мной в половине девятого, и мы уехали.

— Хочу убедиться, что правильно понял вас…

«Точно увеличиваются», — удивилась Лунд.

— …вы и ваш муж провели выходные в вашем загородном доме?

— Да. Почему вы спрашиваете?

— Просто собираем информацию. Мы надеялись узнать что-нибудь про вечеринку в гимназии.

— Извините, я ничего не знаю.

Лунд отошла к окну. Почувствовала что-то под ногой, посмотрела вниз. Рядом с нераспакованным рулоном коврового покрытия блеснула изогнутая петлей черная полоска.

Она нагнулась к полу, подняла. Пластиковый хомутик. В мозгу тут же вспыхнула картина: Нанна в багажнике машины, со стянутыми лодыжками и запястьями. Стянутыми чем-то вроде этого.

Майер говорил, что их используют садоводы, строители, да и просто в хозяйстве полезная вещь…

Лунд достала пакет для улик и сунула туда свою находку.

— Вы хотите еще раз поговорить с Рамой? — спросила женщина.

— Наверное, в другой раз, — сказал Майер, пряча блокнот в карман.

Лунд подошла к ним и спросила:

— Можно воспользоваться вашим туалетом?

— Да, туалет вон там. Я покажу вам…

— Не нужно, я сама.

— Это ваш первый ребенок? — спросил Майер.

— Да.

Лунд шла по коридору, краем уха прислушиваясь к беседе.

— Девочка.

Голос Майера зазвучал восторженно:

— Девочка! Это замечательно. И вы уже знаете. Вы хотели заранее узнать? Лично я предпочитаю сюрпризы…

Повсюду полиэтилен, прикрывающий материалы. Пустая вешалка с крючками. Картина.

— Могу поделиться опытом, если хотите, — бодро продолжал Майер. — Первые несколько месяцев… Не берите всю работу на себя, пусть он помогает…

Лунд услышала, как женщина рассмеялась:

— Вы не знаете моего мужа. Он будет помогать. Мне не придется просить…

Лунд беззвучно прокралась в спальню: одежда… фотографии… На одной молодой Рама с голой грудью улыбается среди группы пловцов, позади военная символика — должно быть, армейский бассейн. Симпатичный мужчина. Крепкий, мускулистый. Рядом календарь, школьное расписание…

Лунд заглянула в совмещенный санузел: новая раковина, новый унитаз, голые стены. Дальше виднелась еще одна комната, с надписью на двери: «Детская». Там было темно, только с улицы пробивался свет фонаря. Едва можно было разглядеть сложенные в углу вещи. Пока в детской были только игрушки для взрослых мужчин: воздушный змей, надувная лодка.

У окна пара высоких мужских ботинок. Она подняла их, осмотрела подошву, поскребла пальцем — засохшая грязь. Опять мысли о канале среди болот, о лесе. О том, что Драгёр совсем рядом.

На перевернутой пустой коробке она заметила бутылку. Белая этикетка, коричневое стекло. Лунд подержала ее в руке, запомнила марку.

Сердитый голос у нее за спиной произнес:

— Вы прошли туалет.

— Спасибо, — сказала Лунд, поставила бутылку на место и направилась прямо к выходу.

Пакет с пластиковым хомутом уже лежал в сумке. Вместе с Майером она вышла на улицу.

К Хартманну пришла ректор Кох. Они разговаривали в кабинете, Риэ Скоугор и Мортен слушали.

— Подозревают одного из наших учителей, — говорила директриса. — Скажите мне, что делать в такой ситуации!

— Что именно произошло? — спросил Хартманн.

— Мне только что звонили. Задавали вопросы. По-моему, они узнали…

— Что узнали? Мы договорились с полицией: сначала они должны говорить с нами.

— Кажется, им стало известно кое-что… — Она замялась. — Мне бы очень не хотелось навредить… В связи с этим несчастьем гимназия и так выглядит не лучшим образом. Может, отстранить этого учителя от работы?

— Полиция допрашивала кого-то?

— Еще нет, но их интересует конкретный учитель. Уже давно с ним произошел один неприятный инцидент.

— Что за инцидент? — спросила Скоугор. — Я проверила личные дела всех учителей. Там ничего не было.

— Все закончилось ничем. Не было доказательств… Но как же вы не видели? — настаивала Кох. — Я сама писала отчет. Все выдумки этой глупой девчонки. Учитель не виновен, я убеждена в этом. Полиция обратила на него внимание только потому, что он был классным руководителем Нанны.

— То есть дело только в этом давнем случае? — уточнил Хартманн.

— Никаких других причин быть не может!

Кох обвела взглядом Хартманна и его помощников.

— Я описала вам положение вещей. Свой долг я исполнила. Если полиция или газетчики снова придут в гимназию, вы обязаны…

— Не беспокойтесь об этом, — сказал Хартманн и взял ручку. — Назовите мне его имя. Я сам разберусь с полицией. Уверен, все уладится.

— Это Рама, так мы его зовем, а полное его имя Рахман аль-Кемаль.

Она стала произносить фамилию по буквам, но Хартманн перестал писать:

— Он учитель во Фредериксхольмской гимназии?

— Да, как я вам только что сказала.

— И полиция им интересуется?

Нетерпеливый вздох:

— Да. И поэтому я здесь.

Он посмотрел на Скоугор. Она нахмурилась, непонимающе качнула головой.

— Что-то не так? — спросила Кох.

— Нет. Я просто должен проверить… — Он взглянул на нее. — Вы не возражаете, если я попрошу вас на минуту нас оставить? Угощайтесь кофе, пожалуйста.

Он закрыл за ней дверь. Скоугор тоже встала с кресла.

— Что происходит? — спросил Мортен Вебер.

— Я только что пожимал руку участнику нашей программы интеграции, и его звали Рама, — сказал Хартманн. — Во время игры в клубе.

— Что?

Вебер яростно набросился на Скоугор:

— Он встречался с учителем из той гимназии? И ты об этом не знала?

— В списке учителей такого имени не было! Я проверила каждое дело. Если бы я заподозрила что-то неладное, то ни за что бы не пустила Троэльса на ту игру!

— Но он там был! И общался с тем учителем! — воскликнул Вебер.

— Я проверила каждое дело, Мортен!

Хартманн не вмешивался, не желая принимать чью-либо сторону.

— Кто подбирал для тебя личные дела? — спросил Вебер, пытаясь действовать конструктивно.

Скоугор еще кипела, но старалась сдерживаться.

— Один из сотрудников администрации.

Вебер вскинул в отчаянии руки:

— Ну я же говорил тебе!

— Он принес мне папки. Я все проверила. Что еще я должна была сделать? Что?..

Вебер вскочил, заметался по кабинету с воплями:

— Ты должна была сказать мне, Риэ! Могла бы спросить хоть раз. Вместо того чтобы идти напролом и делать все, что взбредет в твою маленькую скудоумную головку…

— Мортен, успокойся, — прервал его Хартманн.

— Успокоиться? Мне успокоиться? — Взбешенный Вебер с красным лицом махнул рукой в сторону двери. — Я двадцать лет проработал в этих коридорах. А потом явилась она, продавщица стирального порошка, провела здесь десять минут и решила, что все знает…

— Мортен! — резкий тон Хартманна заставил Вебера умолкнуть. — Хватит.

— Да, Троэльс. С меня хватит. — Вебер схватил портфель, покидал туда дрожащими руками свои бумаги. — Будем откровенны. Если твоей избирательной кампанией руководят из постели, то извини, это место не для меня…

Хартманн вихрем налетел на него, сжимая кулаки:

— Мне плевать, сколько лет мы работали вместе. Такого я не потерплю. Убирайся. Иди домой.

Вебер сделал именно это. Не произнося больше речей, не бросаясь обвинениями и оскорблениями, он взял портфель и ушел.

Риэ Скоугор молча стояла в стороне. Когда Вебер ушел, тихо сказала:

— Спасибо.

— Но я не прав. Надо было прислушиваться к нему, — сказал Хартманн. — Ты согласна?

— Согласна, — ответила Скоугор.

В машине по дороге из Эстербро Лунд сказала:

— Надо проверить его прошлое. Он не всегда был учителем. Узнайте, что за коттедж у них и что с алиби. — Она вытащила пакет для вещдоков. — Это отправьте в лабораторию. Еще у него есть бутылка с эфиром. Я тут записала марку. Уточните, совпадает ли этот эфир с тем, что обнаружили у девушки.

Майер был раздражен. Как ни странно.

— Почему же мы не стали ждать, когда он вернется домой, имея столько улик? Теперь у него будет время замести следы.

У нее зазвонил телефон. Хартманн уже был в списке ее контактов, она увидела, что это он. Сунула мобильник Майеру:

— Поговорите вы с ним. Это наш герой с плакатов. Наверное, опять чем-то недоволен.

— И он не единственный, Лунд. Во сколько ваш рейс завтра? Подбросить в аэропорт?

Время вечерней сказки. Пернилле читала, а мальчики лежали на кроватях в пижамах, укрытые мягкими одеялами по грудь. Когда она закрыла книжку, Антон спросил:

— А Нанна сейчас в гробу?

Пернилле кивнула, попыталась улыбнуться.

— Она теперь станет ангелом?

После долгого молчания:

— Да.

Их ясные глазенки смотрели на нее озадаченно.

— Завтра мы попрощаемся с Нанной. Потом…

— В школе ребята говорят, что ее…

Ноги Антона заерзали под одеялом.

— Что?

— Что ее убили…

Эмиль добавил:

— И что был какой-то человек, который делал с ней что-то нехорошее.

— Кто это говорит?

— Ребята из нашего класса.

Она взяла их за руки, нежно сжала маленькие пальчики, заглянула в пытливые глаза. А что им сказать, так и не смогла придумать.

Через пять минут она оставила их, притихших и сонных. В конторе чем-то гремел Тайс, она спустилась к нему.

Весь склад был заставлен мебелью, взятыми напрокат столами и стульями. Он разбирал их, переносил, беря в одну руку столько, сколько другой мужчина не унес бы и в двух.

— Мальчики ждали тебя, хотели пожелать спокойной ночи.

Он взвалил на себя стол:

— Нужно закончить с этим.

— В школе им говорят разное.

Тайс не отвечал. Пернилле сжала рукой горло:

— Я сказала, что это было чудовище из сказки.

Тайс перенес еще один стол, потом взялся за складные стулья.

— Тайс, я не уверена, что нам стоит вести мальчиков на похороны. Мне кажется…

Он не слушал, не смотрел на нее.

— Они, конечно, должны попрощаться, я знаю. Но там будет столько народу…

Коробка с одноразовой посудой, вторая… Он утер потный лоб…

— Я не знаю, как мы с тобой…

Он переставил справа налево стол, который минуту назад передвинул слева направо.

— Ты не мог бы прекратить это делать?

Он опустил стол, выпрямился, молча глядя на нее.

В кармане рубашки в синюю клетку звякнул телефон. Бирк-Ларсен отвернулся, принимая звонок.

— Завтра я смогу узнать больше, — сказал в трубку Вагн Скербек. — Сегодня от жены Янника не было никаких новостей.

— Хорошо.

— Я нужен тебе сегодня вечером?

— Нет. До завтра.

Когда он дал отбой и огляделся, в гараже было пусто. Он еще успел заметить, как по верхним ступеням лестницы в квартиру поднимается Пернилле. Затем вернулся к стульям и столам.

Марк был оживлен. Как будто перед ним замаячила надежда.

— Значит, мы не едем…

— Мы едем, — стояла на своем Лунд. — Бенгт запланировал на завтра вечеринку в честь новоселья.

Ее мать гладила. Сама Лунд собирала вещи, втискивала их в раскрытый чемодан, давила, сжимала, готовая сесть на них сверху, если будет нужно.

— А что, если…

— Марк! Не может быть никаких «если»! Завтра мы уезжаем. И бабушка поедет с нами на несколько дней. И никаких «если»!

Зазвонил телефон. Бенгт, встревоженный.

— У нас все прекрасно, — сказала ему Лунд. — Все под контролем. Завтра вечером увидимся. Мы уже почти закончили сборы… — Она прикрыла динамик телефона рукой, шепотом велела Марку: — Складывай свои вещи!

Потом ее отвлек звонок в дверь. Вибеке пошла открывать. Лунд повернулась посмотреть, кто там. В прихожей стоял Троэльс Хартманн в черном пальто и выглядел как политик с головы до ног.

Бенгт произнес что-то, она не расслышала.

— Конечно же я слушаю, — сказала Лунд.

Она ушла с телефоном в другую комнату и оттуда наблюдала за тем, как Вибеке и Хартманн складывают только что выглаженную скатерть для нового дома в Швеции.

Новая жизнь.

— Бенгт, — сказала Лунд, — извини, мне нужно идти.

Когда она вошла, Вибеке спрашивала Хартманна:

— Так вы следователь?

— Нет, — сказал Хартманн, держа уголок длинной белой скатерти.

— Вы ни разу в жизни не складывали скатерть, — заявила Вибеке, качая головой. — Это сразу видно. Смотрите…

— Мама, я думаю, у Троэльса Хартманна нет на это времени.

Вибеке от удивления открыла рот:

— Хартманн? — Она оглядела его сверху вниз. — На портретах вы совсем другой.

В кухне, куда они ушли, чтобы поговорить, он разочарованно воскликнул:

— Вы обещали держать меня в курсе!

— Я не давала таких обещаний.

Она положила на тарелку кусок хлеба, намазала его маслом, положила сверху сыр и с аппетитом стала жевать бутерброд.

— Сейчас ваши подозрения пали на одного из учителей. Почему я узнаю об этом последним и узнаю не от вас?

С полным ртом она спросила его:

— Почему вы скрыли от нас личное дело Кемаля? Где сотрудничество и содействие?

Он без слов замотал головой.

— Мы просили информацию обо всех учителях, Хартманн. Почему это не было сделано?

— Я в первый раз об этом слышу, поверьте!

— Как так могло получиться? Вы же там босс, правильно?

Она закончила ужин, поставила тарелку в раковину, включила воду.

— Да, понимаю, некрасивая ситуация. Что вы хотите от меня?

Приподняв бровь, она посмотрела на него, потом взялась за полотенце, чтобы вытереть посуду.

— Сотрудничества.

— Я стараюсь! Я понятия не имею, почему вы не получили то дело. — Потом, уже тише: — Не знаю, но у нас что-то происходит. В моем штабе что-то… или кто-то…

Лунд стало интересно:

— Да?

— Никаких точных данных у меня нет, — признал Хартманн. — Но кто-то шпионит за нами, подглядывает. Да, это выборы. И мы готовы к тому, что полетит грязь, но… — Он посмотрел на нее внимательно. — Если кто-то проник в нашу компьютерную систему, это же преступление.

— Если…

— Я подозреваю что-то в этом роде. Вы могли бы заняться…

— Я занимаюсь делами об убийстве, — перебила его Лунд. — И сейчас я пытаюсь узнать, кто изнасиловал и убил молодую девушку. Офисные проблемы — не мой профиль. И мне нужно личное дело учителя по фамилии Кемаль.

— Ладно. — Он был зол. И в отчаянии. — Я раздобуду его для вас. Должен же быть дубликат. Где-то.

— Чем он вам так важен, этот Кемаль? — спросила она.

— Он — одна из ролевых моделей в нашей программе интеграции. Помогает молодым иммигрантам, которые попали в беду. У нас есть партийные архивы, там вся эта информация хранится. Он…

— Значит, если преступник он, ваша репутация пострадает. В этом все дело?

Хартманн посмотрел на нее с неприязнью.

— Если он это сделал, то ваше избрание под вопросом. — Она взяла с блюда яблоко, передумала, вскрыла упаковку с чипсами. — Вы потеряете голоса.

— Вы невысокого мнения обо мне, как я посмотрю.

Лунд протянула ему чипсы.

— Если он убийца, то говорить не о чем, — сказал Хартманн. — Никто в моем штабе не будет стоять у вас на пути. Я просто хочу знать.

— И это все?

Лицо Хартманна немного разгладилось.

— Да, больше мне ничего от вас це надо. Ваша очередь.

Она засмеялась:

— Это что, игра? Мне нечего вам сказать. Кемаль — одна из линий расследования. Есть ряд вопросов, на которые мы ищем ответы. Где он был…

— Ладно. Я распоряжусь, чтобы его отстранили от работы.

— Вы не можете этого сделать. У нас нет достаточных оснований для его ареста.

Лунд достала из холодильника бутылку молока, открыла, понюхала, налила себе стакан.

— Его рано отстранять, — повторила Лунд. — Я знаю, вы хотите услышать от меня «да» или «нет». Но я еще не знаю.

— Когда?

Лунд пожала плечами:

— Завтра я передаю дело своему коллеге.

— Ему можно доверять?

— В отличие от меня?

— В отличие от вас.

Она подняла стакан молока, словно говорила тост:

— Ему можно доверять. И он вам очень понравится.

Одиннадцать вечера. В кабинете Хартманна в голубом сиянии гостиничной вывески его ждала Риэ Скоугор. Ей хватило одного взгляда.

— Все так плохо?

Он швырнул пальто на стол:

— Точно не знаю. Лунд не говорит ничего конкретного. Возможно, они считают, что это он. Она просто не хочет говорить.

Скоугор посмотрела на экран своего ноутбука:

— Фотографии, которые были сделаны в клубе, уже пошли в печать. Я не могу это остановить. Но никто же не знает, что учителя подозревают, как и ты не знал, когда пожимал ему руку.

— Кто спрятал его личное дело?

— Еще выясняю.

Она бросила на стол пачку пилотных рекламных плакатов: смуглые лица рядом с белокожими, улыбаются, все вместе.

— В следующем раунде кампании мы планировали сделать акцент на интеграции. Мы уже много говорили о нашей программе и о ролевых моделях. Придется все изменить, мы выберем другую тему, перестанем использовать эти термины. И будем продвигать остальные аспекты кампании, когда все стихнет.

— Завтрашние дебаты…

— Я отменю их. А иначе это будет шикарный подарок Бремеру. Сейчас сделаю пару звонков.

Скоугор отошла к своему столу, сняла трубку.

— Нет. — Хартманн смотрел на нее. Она продолжала набирать номер. Он приблизился, положил трубку на рычаг. — Я сказал «нет». Дебаты состоятся.

— Троэльс…

— Это всего лишь один человек. И пока он только подозреваемый, ему еще даже не предъявили обвинение. Даже если он в самом деле преступник, это ничего не говорит о других ролевых моделях нашей программы. Они столько трудились, столько всего сделали. Я не позволю, чтобы их оклеветали.

— Прекрасные слова! — крикнула она в ответ. — Надеюсь, они помогут тебе, когда мы проиграем.

— Это не слова, это мои убеждения. Я должен делать то, во что верю…

— Мы должны победить, Троэльс. А иначе кому какое дело, во что ты веришь.

Он был в бешенстве. И жалел, что не выплеснул хотя бы часть эмоций на Лунд, пока та наблюдала за ним огромными сияющими глазами, жуя бутерброд и прихлебывая молоко.

— Мы в долгу перед ними. Они днями и ночами возятся с этими подростками, решают проблемы, душу вкладывают. Работают так, как тебе и не снилось. И мне тоже. — Он отыскал на столе подшивку, бросил ей. — Наша программа эффективна! У нас есть статистика. Есть доказательства.

— Пресса… — начала она.

— К черту всю эту прессу!

— Они растопчут нас, если это сделал он! — Она встала, подошла к нему, обняла. — Они уничтожат тебя. Как уничтожили твоего отца. Это политика, Троэльс. Оставь красивые слова для речей. Если мне придется залезть в грязь, чтобы посадить тебя в кресло мэра, я залезу в грязь. Это моя работа, за которую ты мне платишь.

Хартманн отвернулся, посмотрел за окно, в ночь.

Ее рука коснулась его волос.

— Поедем ко мне, Троэльс. Там мы обо всем поговорим.

Краткое молчание повисло между ними. Миг нерешительности, миг сомнения.

Потом Хартманн поцеловал ее в лоб:

— Тут не о чем говорить. Мы будем действовать, как запланировали. Все как решили: плакаты, дебаты, программа интеграции, ролевые модели. Ничего не меняем.

Ее глаза были закрыты, пальцы сжимали бледные виски.

— Тот чиновник, что принес тебе личные дела учителей… — произнес Хартманн, собираясь уходить.

— Да?

— Найди окно в моем расписании. Завтра. Хочу поговорить с ним.

Суббота, 8 ноября

Лунд прикалывала к доске фотографии Кемаля и слушала Майера, который зачитывал то, что сумел узнать. В кабинете десяток сотрудников отдела, Букард во главе стола, на ногах.

— Родился в Сирии, в Дамаске. Семья бежала из страны, когда ему было двенадцать лет. Его отец — имам, часто посещает копенгагенскую мечеть.

Майер оглядел присутствующих.

— По-видимому, связи с родней Кемаль не поддерживает. С их точки зрения, он слишком западный — жена-датчанка, нерелигиозен. После школы и службы в армии стал профессиональным военным.

На фотографии — Кемаль в синем берете, с широкой улыбкой на лице.

— Потом поступил в университет, получил диплом. Работает школьным учителем семь лет. Два года назад женился на коллеге. В гимназии пользуется популярностью. Уважаем…

Букард перебил его, нахмурившись:

— Не выглядит он как человек…

— Он уже был обвинен в домогательстве, — сказала Лунд. — Правда, тогда никто не поверил в его вину.

Шеф по-прежнему сомневался.

— Что говорит девушка? — спросил он.

— Мы не можем с ней связаться. Она путешествует где-то в Азии.

Майер поднял для всеобщего обозрения пакет с пластиковым хомутом:

— Лунд нашла это в квартире Кемаля. Точно такой же хомут использовал убийца девушки.

— И у вас еще эфир, как я понимаю, — добавил Букард. Он почесал круглую голову. — Эти хомуты очень распространены, ими многие пользуются. Эфир… Не знаю. Мне кажется, этого недостаточно.

— Мы проверяем его алиби, — сказала Лунд. Она вскрыла один из пачки запечатанных конвертов. Фотографии Нанны. — Эти снимки нужно показать во всех гостиницах города. Она бывала как минимум в одной из них.

— За Кемалем установить наблюдение, — решил Букард. — Так, чтобы мы знали, чем он занят. Но поделикатнее. Сегодня похороны, не надо лишний раз тревожить семью. — Шеф обвел глазами-бусинами стол с фотоснимками. — Им и так нелегко, не будем усугублять.

Через двадцать минут Лунд и Майер уже беседовали со Стефаном Петерсеном — приземистым сантехником на пенсии, у которого тоже был дачный домик на окраине Драгёра.

— У меня двенадцатый номер. А у него четырнадцатый. Вот через годик отстроимся, и можно будет жить здесь безвыездно, — поделился он гордостью за свою собственность. — С соседями, правда, не повезло. Но все равно это отличное место.

Майер спросил:

— Что было в пятницу? Вы видели, как приехали Кемаль с женой?

— О да. — Внимание Петерсена было целиком направлено на Майера. Он предпочитал говорить с мужчиной. — Часов в восемь или девять, я думаю. А потом я еще кое-что видел. — Он был весьма доволен собой. — Это потому, что я курю сигариллы. — Петерсен вытащил пачку маленьких сигар. — Вы не против, если я закурю?

— Еще как против, — рявкнул на него Майер. — Уберите это. Что вы видели?

— Курите, если хотите, — сказала Лунд, вынула из сумочки зажигалку и щелкнула ею, поднося к Петерсену.

Толстяк-сантехник ухмыльнулся и закурил.

— Вот я и говорю… Я курильщик. Но моя хозяйка в доме не разрешает курить. Потому-то я и сижу в своем патио. И в дождь, и в снег. У меня там навес сделан.

Лунд улыбнулась ему.

— Араб вышел из дома. И уехал.

— Вы имеете в виду Кемаля?

Он удивленно посмотрел на Майера, взглядом спрашивая, уж не тупая ли эта дамочка.

— В котором часу это было? — спросила Лунд.

Он задумался, выпустил облако вонючего дыма.

— После сигариллы я посмотрел прогноз погоды, значит было где-то полдесятого.

— Вы заметили, когда его машина вернулась?

— Я не сижу на улице всю ночь. Но на следующее утро машина была на месте.

Она поднялась, пожала его руку, поблагодарила.

Когда сантехник ушел, Майер стал вышагивать по кабинету, словно показывая, что это его кабинет.

Лунд прислонилась к стене и молча наблюдала за ним.

— Зачем жена Кемаля солгала о том, где находился муж? — наконец нарушила она молчание.

— Давайте узнаем у него.

— Подождем, пока похороны не закончатся.

— Зачем? Или хотите, чтобы я позвонил Хартманну и попросил у него разрешения?

В двери возник Букард.

— Лунд, — буркнул он, ткнув пальцем в сторону своего кабинета.

— А что насчет меня? — спросил Майер.

— Что насчет вас?

Лунд пошла за Букардом, довольная, что есть повод сбежать от дыма сигариллы.

— Ответ «нет», — сказала она еще до того, как Букард успел вымолвить слово.

— Послушай меня…

— Я готова помогать вам по электронной почте. Или по телефону. Могу даже прилететь разок ненадолго.

— Дай же мне сказать, — взмолился шеф. — Я не об этом. Ты проверяла отца?

— Конечно проверяла.

— Что нашла?

Она свела брови, вспоминая:

— Ну, в общем, ничего интересного. Мелкие правонарушения: воровство по мелочи, драки в баре. И все это было двадцать лет назад. А что?

Букард налил себе воды. Выглядел он старым и больным.

— Мне позвонил один пенсионер — бывший главный инспектор отдела. Видать, скучает на пенсии и от нечего делать читает газеты. — Он передал ей записку. — Так вот, он утверждает, будто Бирк-Ларсен был опасен. По-настоящему опасен.

— Что-нибудь связанное с сексуальным насилием?

— Такого он не слышал. Но говорит, что мы и половины об этом парне не знаем.

— И что из этого? Мы проверяли, у него твердое алиби. Это не мог быть он.

— Ты уверена?

«Уверена». Да, все хотели быть уверенными. И никто не был. Потому что люди врут — другим, а порой и себе самим. Даже она.

— Я уверена, — сказала она.

По кухне гонялись друг за другом мальчики с машинками, подаренными Вагном Скербеком. Тайс Бирк-Ларсен — в черном костюме, выглаженной белой рубашке, черном галстуке — говорил по телефону. О термосах и столиках, о бутербродах и напитках.

Антон споткнулся, столкнул на пол вазу. Последний букет из цветов Нанны. Розовые розы, от которых остались почти одни стебли. Оба брата тут же замерли, встали бок о бок с опущенными головами и ждали, когда разразится гроза.

— Идите в гараж и ждите там, — велел Бирк-Ларсен. Не строго.

— Я не хотел… — начал оправдываться мальчик.

— Идите и ждите в гараже! — На стуле лежала их одежда. — И не забудьте свои куртки.

Когда они ушли, стали слышны новости по радио. И самое первое сообщение было об отпевании Нанны в церкви Святого Иоанна. Как будто теперь она принадлежала им всем, а не своим родным, с которыми она сидела за этим столом, в ярком свете дня, думая, что так будет всегда.

— Очень многие пришли туда, чтобы почтить память Нанны, — говорил диктор. — Перед церковью…

Он выключил радио. Постарался утихомирить свои мысли. Позвал:

— Детка?

Слово из прошлого. Так он звал ее с той еще поры, когда она была веселой, безбашенной девчонкой, жаждущей острых ощущений. Мечтала выглянуть в реальный грубый мир, за пределы среднего класса, которому принадлежала ее семья.

Он отчетливо помнил ее. И себя тоже. Бандит, вор. Законченный негодяй. Тогда он начал уставать от такой жизни, стал искать опору. Захотел сам быть для кого-то опорой.

— Детка?

С первого взгляда он знал: он хочет быть опорой для нее. И она спасла его. Взамен… Семья, дом, маленькое, но свое дело, созданное с нуля, с его именем на логотипе. Казалось, что это много. Он и не надеялся, что сможет дать ей столько.

Она не отвечала. Он зашел в спальню. Пернилле сидела на кровати голая, сгорбившись. На ее левом плече, по-прежнему яркая и синяя, как в самый первый день, горела вытатуированная роза. Он помнил, как она отправилась в хипповое заведение в Христиании. Они тогда баловались травкой, а он еще и приторговывал, хотя скрывал это от нее. Татуировкой Пернилле хотела сказать ему: «Теперь я твоя. Часть твоей жизни, часть тебя». Он возненавидел синюю розу сразу и навсегда и никогда не говорил ей об этом. То, что ему было нужно от нее, она принимала за данность и не ценила: ее порядочность, ее честность, ее прямота. Ее бесконечная способность любить его — любить слепо и необъяснимо.

— Нам пора.

На кровати вместе с нижнем бельем лежало черное платье. Рядом черная сумка, черные колготки.

— Я не могу решить, что надеть.

Бирк-Ларсен уставился на одежду, разложенную на кровати.

— Я знаю… — начала она.

Ее голос сорвался, покатились по щекам слезы. Он слышал свой немой крик.

— Это не имеет значения, да, Тайс? Все это не имеет значения. — Как что-то чужое, она ощупала свои каштановые волосы. — Я не могу. Я не могу туда ехать.

Он изо всех сил старался придумать, что сказать.

— Может быть, Лотта тебе поможет.

Она не слышала. Взгляд Пернилле был прикован к зеркалу: в нем — обнаженная женщина среднего возраста, с начинающим дрябнуть телом, отвисшими грудями. С животом, растянутым детьми. Плата за материнство, как и должно быть.

— Не забудь про цветы… — прошептала она.

— Не забуду. Мы справимся.

Бирк-Ларсен нагнулся, поднял черное платье, протянул ей.

— Мы справимся с этим, — повторил он.

Внизу Вагн Скербек возился с мальчишками — на этот раз не в красном комбинезоне, а в черном свитере, черных джинсах. И с серебряной цепью на шее.

— Антон, это всего лишь ваза, не волнуйся ты так.

Бирк-Ларсен услышал эти слова, когда пробирался между круглыми столами и складными стульями, оглядывал приготовленную посуду, закуски на подносах, затянутых фольгой.

— Вот я однажды бутылку разбил, — говорил Скербек. — Я вообще делал много глупостей. А кто их не делает?

— Давайте садиться в машину, — велел Бирк-Ларсен. — Пора ехать.

Скербек посмотрел на него:

— А как же Пернилле?

— Она поедет с сестрой.

— Мама не едет с нами? — спросил Антон, забираясь в машину.

— Они с Лоттой нас догонят.

Скербек сказал:

— Тайс, я тут думал… Та женщина в гимназии. Наверное, не стоит нам говорить с ней.

— Почему?

Скербек подбирал слова:

— На тебя и так много свалилось… А она, может, вообще ничего толком не знает… Только сплетни.

— Вчера ты говорил совсем другое.

— Да, просто…

Бирк-Ларсен насупился, посмотрел на Скербека сверху вниз — тот был ниже. И слабее. Их отношения всегда были такими, давным-давно их выстроила грубая сила и кулаки.

Направив палец в лицо Скербека, Бирк-Ларсен отчеканил:

— Я хочу знать.

Чиновник городской администрации Олав Кристенсен сидел в кабинете Хартманна и разглядывал плакаты — о программе интеграции, о ролевых моделях, о будущем.

В свои двадцать восемь он выглядел гораздо моложе. Свежее, открытое лицо. Примерный мальчик.

Было заметно, что он вспотел.

— У нас возникла небольшая проблема, — сказал Хартманн. — С личными делами учителей, которые вы для нас подбирали.

Недоуменная улыбка.

— А что с ними не так?

— Одного дела не хватает.

Помолчав несколько секунд, Кристенсен выдвинул предположение:

— Потерялось?

— Не очень хорошо получилось, а, Олав? Как у нас построена работа? Мы просим, вы приносите. — Хартманн не спускал с него взгляда. — Так ведь мы работаем?

Кристенсен молчал.

— Вы не собираетесь отвечать?

— Может… дело затерялось, когда мы перевозили архив.

— Может?

— Да, так я сказал.

— Это ратуша. Документы здесь хранятся сотни лет! Хранятся в сейфах под замками.

Хартманн ждал, что скажет Кристенсен, и тот наконец выдавил:

— Да.

— Мы уточняли у архивной службы, — вступила Скоугор. — Ни один сейф при перевозке архивов не был потерян. И нет ни одного рапорта об утраченных документах.

— Тогда, может быть, кто-то ошибся, раскладывая дела по папкам.

Так как Хартманн и Скоугор молчали, Кристенсену пришлось продолжать:

— У нас проходят практику студенты… Стажеры. Мне очень жаль, от ошибок никто не застрахован.

Хартманн встал, отошел к окну, посмотрел на улицу.

— Забавно, что эти стажеры потеряли именно ту папку, которая нам нужна. Ту, которая нужна полиции. Теперь полицейские считают, будто это я скрыл от них документы. Они считают, будто мне есть что скрывать.

Кристенсен слушал и кивал.

— Я разузнаю, что произошло, и сообщу вам.

— Не нужно, — сказал Хартманн. — Не утруждайте себя. — Он подошел вплотную к молодому чиновнику и произнес: — Вот как мы поступим: в понедельник проведем официальное расследование. Чтобы четко выяснить, кто виноват.

— Расследование?

Кролик в свете фар. Олень под прицелом.

— Но если папка сама вернется на место чудесным образом, — добавил Хартманн, — то, конечно, никакого расследования не понадобится.

— Простите, но мне больше нечего сказать.

— Отлично. Тогда у нас больше нет вопросов.

Кристенсен ушел.

— Я вспомнил его, — сказал Хартманн. — Он участвовал в конкурсе на должность директора школы в прошлом году. Самонадеянный юнец. Я отсеял его на первом этапе. И вот теперь он мстит.

— Ты думаешь, он работает на Бремера?

— Не знаю. Да это и неважно. Главное то, что у него есть доступ в нашу сеть. Пусть все сменят пароли. Давай будем бдительнее.

Хартманн заглянул в помещение штаба.

— Где, черт возьми, Мортен? Знаю, вчера я погорячился, но…

— Он позвонил и сказал, что заболел. У него большие проблемы со здоровьем, Троэльс. Эта работа не для него.

— У него диабет. Ему то хуже, то лучше. Иногда у него бывают перепады настроения, но к этому вполне можно приспособиться.

Она села на край дивана.

— Я пришла сюда пять месяцев назад. Сколько работал на тебя Мортен?

Ему пришлось задуматься.

— Если не считать перерывы… Не помню. Он всегда был со мной.

— А сколько времени тебя считают конкурентом Бремера?

Амбиций ей было не занимать. Но амбиции — это хорошо, без них не бывает свершений.

Она коснулась его щеки.

— Мы справимся и без Мортена, — сказала Риэ Скоугор. — Не нервничай.

На улице было ясно и холодно. Резкое зимнее солнце не грело. Вокруг суматоха выходного дня: люди ходили по магазинам, семьи прогуливались с детьми.

Олав Кристенсен остановился на площади и позвонил.

— Верните мне ту папку, — сказал он.

В городской администрации все менялось. Никто не мог точно сказать, что будет завтра. В трубке тишина.

— Вы слышите?

Он сердился, хотя понимал, что ведет себя неправильно. Но поделать ничего не мог. Хартманн не дурак. И не наивный добряк. Кристенсен видел сегодня его глаза с очень близкого расстояния.

Расследование!

Документы в архиве все до одного подписаны, учтены, пересчитаны, разложены. Если кто-то берет документ, об этом делается запись. Хартманну двух часов хватит, чтобы узнать: все личные дела по той гимназии, включая дело Кемаля, были выданы ему, Олаву Кристенсену. И ничего не придумать, никак не оправдаться. В один момент его карьера полетит к черту.

По-прежнему из телефона ни звука.

— Послушайте, вы! Я оказал вам большую услугу! — Мальчик, шагающий мимо с парой красных надувных шаров, испуганно вздрогнул от его крика. — Теперь мне нужна ваша помощь. Я говорил, что не стану молчать, если…

А это было совсем уж глупо. Последняя фраза слишком похожа на угрозу. Олав Кристенсен отлично понимал, с кем имеет дело. Такому человеку не угрожают.

— Послушайте… Я только хочу сказать…

Ни слова, ни звука. Не стало слышно даже его медленного ритмичного дыхания.

— Алло? Алло?

Коричневый кирпичный шпиль пронзал бледно-голубое небо. Мелодично били колокола. Перед церковью толпы людей, репортеры, фотографы.

Лунд думала об убийстве. О том, как его раскрыть, как вести расследование.

Что, если он тоже здесь? Тот человек, который держал Нанну взаперти, насиловал ее, бил, мучил девушку часами? Криминалисты что-то начинали нащупывать. Мыло на ее коже было свежим и не таким, как у нее дома. Под ногтями нашли следы крови и порезы — тот, кто стриг ей ногти, делал это неуклюже или торопливо. Сколько объяснений могло тут быть? Только одно. Он где-то искупал ее, отмыл ее измученное тело и окровавленную кожу, подрезал ей ногти, пока она боролась с ним. А потом выпустил в ночной лес, босую, в тонкой майке. Чтобы она бежала, пока…

«Кошки-мышки».

Так сказал Майер, а Майер не глуп.

Да, это была игра. Игра за гранью реальности. Когда он запер ее в багажнике машины Троэльса Хартманна и столкнул, живую и вопящую, в тот забытый всеми канал, он смотрел и наслаждался. Как другой человек мог бы наслаждаться фильмом. Или видом аварии.

Или похоронами.

Дикая, безумная игра.

Какой он?

Обыкновенный. Преступники тоже относятся к роду человеческому, они не отмечены особыми шрамами или физическим уродством, не отделены от своих жертв стеной. Попутчик в автобусе. Незнакомец в магазине, который здоровается с вами каждое утро.

Или школьный учитель, который приходит в одну и ту же школу день за днем и в мире, где царит равнодушие, впечатляет всех своей честностью и примечателен лишь своей несомненной порядочностью.

Лунд огляделась, ее лучистые глаза, как всегда, были в постоянном поиске. Она смотрела и думала.

Для чудовищных поступков совсем не нужны чудовища. Причину их надо искать в обыденном и ничем не примечательном. Зияющие прорехи в материи общества, которое изо всех сил старается стать единым. Раны на теле города, кровоточащие и болезненные.

Входя в церковь, она вглядывалась в море лиц вокруг себя; нашла место в тени под колонной, села. Отсюда можно будет наблюдать за всеми незамеченной.

С хрипом и свистом грянул орган. Лунд смутно припоминала эту мелодию, в голове вертелись обрывки рождественского гимна.

Лунд не пела.

Лиза Расмуссен по другую сторону от прохода не пела.

Мужчина из гаража, правая рука Бирк-Ларсена, Вагн Скербек, с лицом, залитым слезами, прижимающий к груди черную шапку, не пел.

Учитель, известный всем под именем Рама, сидящий в одном ряду со своими учениками, не пел.

На передней скамье, возле белого гроба, Пернилле и Тайс Бирк-Ларсен не пели. Они сидели рядом со своими сыновьями как потерянные, словно все вокруг — церковь, люди, музыка и прежде всего сверкающий белый гроб перед ними — было миражом, а не реальностью.

Священник — худой мужчина с морщинистым печальным лицом, в черной сутане с белой вставкой-воротником — вышел из-за алтаря, глянул на гроб под розовым венком, медленно обвел взглядом молчаливые ряды. Заговорил звенящим, громким театральным голосом:

— Сегодня мы прощаемся с юной девушкой. Она уходит от нас слишком рано.

Спрятанная тенью, Лунд смотрела на родителей. Пернилле утирала глаза. Ее муж, сильный, грубый человек, похожий на старого седого медведя, сидел с неподвижным лицом, уперев взгляд в каменный пол.

— Это несправедливо, — говорил священник. — Это невозможно понять.

Лунд тряхнула головой. Нет. Неправильно. Это нужно понять.

— И мы задаемся вопросом — почему? Почему так случилось?

Кемаль — Рама, про себя она продолжала называть его этим именем, — сидел в третьем ряду в черном костюме и белой рубашке. Темные волосы коротко подстрижены.

— Мы начинаем сомневаться в нашей вере, вере друг в друга.

Лунд глубоко вздохнула, закрыла глаза.

— И мы спрашиваем себя — как пережить это?

Эту ужасную, обманчивую фразу она ненавидела всей душой. Невозможно такое пережить. Люди надеются похоронить свое горе, выплакать его, но оно остается с ними навсегда. Им придется нести этот крест через всю жизнь. И нет спасения от кошмара утраты.

— Христианство — это учение о мире, смирении и всепрощении. Но простить иногда нелегко.

Лунд кивнула, подумала: а вот теперь в точку.

Голос священника возвысился, в нем зазвучали нотки воодушевления:

— Но когда мы все-таки простим, прошлое перестанет управлять нами и мы сможем жить свободно.

Лунд смотрела на этого человека, на его черную сутану, на белый воротник и думала. Что, если бы в ту холодную, мрачную ночь он тоже оказался на берегу канала? Если бы видел, как воет от горя Тайс Бирк-Ларсен? Как мертвые ноги Нанны вываливаются из багажника с потоком грязной вонючей воды и как между ними вьются черные петли угрей?

Простил бы он тогда? Смог бы?

Снова заиграл орган. Она машинально отмечала про себя, кто поет, а кто нет. Потом Сара Лунд вышла из церкви.

Они знали, что учитель будет на похоронах. Поэтому Майер отправился к нему домой поговорить с его женой.

Была середина дня, а она ходила в безразмерной белой сорочке и черной кофте поверх. Майеру не потребовалось много времени, чтобы завести разговор о давнишнем обвинении Кемаля в домогательстве.

— Это старая дурацкая история, — сказала женщина. — Тут даже не о чем говорить.

— Ректор Кох написала отчет.

— Девчонка все придумала. Она сама в этом созналась.

— Мы разговаривали с вашим соседом по даче в Драгёре. Знаете его — сантехник на пенсии?

Жена Кемаля поморщилась.

— Он видел, как ваш муж куда-то уехал в пятницу вечером, примерно в половине девятого.

— Он ненавидит нас. Правда, нашей газонокосилкой пользоваться не гнушается, только потом ее назад не допросишься.

Майер спрашивал себя: что сейчас сделала бы Лунд?

— Ваш муж действительно уезжал?

— Да. Ездил на заправку.

— А когда вернулся?

— Думаю, минут через пятнадцать. Я легла спать, когда его еще не было. Очень устала.

— Могу себе представить. Когда вы снова увидели его?

— Часа в три ночи. Я проснулась. Он лежал рядом.

Майер вспомнил о долгих паузах Лунд. О ее неотступном взгляде.

Он снял свою куртку. Женщина не могла отвести глаз от кобуры с пистолетом на его бедре.

— То есть вы не видели мужа с половины десятого вечера до трех утра?

— Не видела. Но я уверена, что он был дома. Он любит почитать вечером или посмотреть телевизор. — Она улыбнулась ему. — У вас есть жена?

— Да.

— Разве вы не знаете, когда она дома? Разве не чувствуете?

Майер не ответил, продолжая задавать вопросы:

— Вы провели на даче все выходные? Потому что в квартире циклевали полы?

— Все верно. С этими строителями столько хлопот.

Он поднялся, прошелся по комнате, осмотрел материалы, сложенные вдоль стен.

— Почему?

— Они не пришли. Раме пришлось самому заниматься полами в субботу. А в воскресенье он клал плитку в ванной.

— Значит, его не было с вами всю субботу и все воскресенье? Он уезжал рано утром?

Она запахнула на себе кофту, словно прячась в нее.

— По-моему, вам лучше уйти.

— Его не было с шести утра до восьми вечера?

Женщина встала, рассерженная:

— Зачем вы задаете все эти вопросы, если не верите ни одному моему слову? Прошу вас, уходите.

Майер надел куртку, сказал:

— Хорошо.

— Прости нам грехи наши…

Пернилле едва понимала молитву, которую слышала и которую повторяла с самого детства.

— …как и мы прощаем должникам нашим…

Она и не видела почти ничего, только белое блестящее дерево в окружении цветов и записочек.

Гроб, который скрывал в себе правду. Внутри…

— …и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…

Антон потянул ее за рукав, спросил чистым юным голоском:

— Почему папа не сложил ладони вместе?

— Во веки веков…

— Тс-с, — сказала она, прижав к губам палец.

— А ты почему не сложила? — спросил Эмиль, глядя на ее руки.

Мальчики были в своих лучших воскресных костюмах, они стояли, послушно сжимая пальчики. Ее глаза наполнились слезами, в голове замелькали воспоминания.

— Аминь.

Сначала вернулся звук — тихое, нежное пение органа. Затем фигуры медленно встали вокруг нее, одна за другой. В руках цветы. Лица немы и пусты. Родственники, едва знакомые ей люди, совсем чужие… Дрожащие пальцы опускают на гроб розы.

— Мы тоже ей что-то принесли, — сказал Антон. — Мамочка, мы тоже.

Он встал первым из семьи, последним — Тайс, поднятый на ноги робким прикосновением Антона. Вчетвером они пошли к ней.

К тому, что там было.

Белое дерево и розы. Благоухающий аромат, чтобы скрыть смрад тленья.

Когда семья приблизилась к гробу, мальчики, держась за руки, положили на крышку маленькую карту. Город, с его реками и улицами.

— Что вы придумали? — спросил Тайс с тихой яростью. — Зачем это?

— Это для Нанны, — объяснил Эмиль. — Чтобы она нашла нас, когда будет пролетать мимо.

Четыре человека стояли у гроба — и объединенные, и разделенные чувствами, которым не было названия.

Антон заплакал, спросил:

— Ты злишься, папа?

Нет, он не был злым. В последние годы нет. С тех пор как появились дети и наполнили их жизнь, он почти не злился.

Она знала это, и он тоже. И мальчики — по-своему — догадывались.

— Нет, — сказал Бирк-Ларсен и наклонился, чтобы поцеловать их головы, чтобы обнять их плечики своими крепкими руками, прижать их к себе.

Пернилле больше ничего не замечала. Она видела только гроб. По белому дереву текли соленые ручейки ее слез.

Его ладонь с натруженными шершавыми пальцами сплелась с ее рукой.

— Тайс… — прошептала она.

Пернилле не знала до сих пор, как одно-единственное слово, которое она пыталась выговорить сейчас, могло вобрать в себя столько смысла, столько жизни, и боли, и скорби. Она посмотрела в его широкое грубое лицо и спросила:

— Всё?

Пожатие пальцев, кивок головы.

Они пошли по проходу, мимо рядов скорбящих. Мимо учеников и учителей, мимо соседей и друзей, мимо пытливой женщины из полиции, которая наблюдала за ними мерцающими в тени колонны глазами. Они вышли в серый день, оставив Нанну позади.

Хартманн теперь слушал новости каждый час. Не мог не слушать. Полиция опубликовала еще одно заявление, столь же бессмысленное, как и большинство предыдущих. Они направили все ресурсы на расследование дела. Передали в записи слова брюзгливого старшего инспектора полиции Букарда:

— У нас есть определенные зацепки, но это все, что мы можем сейчас сказать.

Потом пошел прогноз погоды.

В дверь заглянула Риэ Скоугор, сухо сообщила:

— Мой отец хочет поговорить с тобой.

До начала дебатов с Бремером оставался час. Хартманн вытащил из шкафа галстук, примерил его перед зеркалом.

— Занят? — спросил Ким Скоугор, усаживаясь в кресло.

— Для вас всегда есть время.

— Собираешься на телевидение? И будешь говорить об интеграции, об иностранцах и ролевых моделях?

— Все верно.

— Риэ переживает за тебя, Троэльс.

— Да, я знаю.

— Она очень умная женщина. Я говорю так не потому, что она моя дочь. — Он поднялся, подошел к Хартманну и положил руку ему на плечо. — Тебе следует чаще следовать ее советам. Но сейчас выслушай мой совет. Не говори о ролевых моделях своей программы интеграции. Хотя бы сегодня.

— Почему?

Голос Скоугора изменился — стал строгим и нетерпеливым.

— Довольно того, что в деле Бирк-Ларсен фигурирует машина твоего штаба. Дай газетчикам малейший предлог, и они выкопают из архивов все, что может связывать тебя с этими иммигрантами, и швырнут тебе в лицо. Оставь свою любовь к смуглым лицам на потом, когда она будет приносить тебе голоса, а не отбирать.

— Если не об интеграции, о чем же мне говорить?

Скоугор поправил на Хартманне галстук.

— Сегодня сосредоточься на жилищной проблеме. На охране природы.

— Ни за что.

Скоугор больше не улыбался, а это случалось редко.

— Может, ты не понимаешь, но я не прошу тебя, я говорю тебе, что делать. За тобой внимательно наблюдают — и здесь, и в парламенте. Ты будешь делать то, что я скажу.

Хартманн хранил молчание.

— Это в твоих интересах. В интересах общего дела…

— Но…

— Я всего лишь хочу помочь своему будущему зятю. — Он похлопал его по плечу. Этот жест был намеренно снисходительным. — И ты получишь свою награду, Троэльс. Еще до того, как попадешь на небеса.

Хартманн и Риэ Скоугор шагали по коридору в телестудию. То, что начиналось как обсуждение, быстро переросло в жаркий спор.

— Ты знала, что он придет, — говорил он. — Ты все спланировала.

Она взглянула на него как на безумца:

— Нет! Кем ты меня считаешь — Макиавелли? Папа был в ратуше по своим делам, заглянул ко мне, что я должна была делать?

Хартманн не знал, верит ли он ей.

— Но ты согласна с ним?

— Конечно согласна! То, о чем мы с ним говорим, очевидно всем, кроме тебя. Когда перед тобой айсберг, надо править в сторону, а не прямо…

— Мне кажется, что и ты, и твой отец считаете меня своей марионеткой!

Она остановилась, вскинула в отчаянии руки:

— Ты хочешь выиграть выборы или нет? Проигравшим не останется ничего. Все твои прекрасные идеалы превратятся в ничто, когда Поуль Бремер вновь сядет в свое кресло.

— Дело не только в этом.

— Что еще?

К ним приближался продюсер передачи. Скоугор в мгновение ока просияла улыбкой, стала мягкой и очаровательной.

— Не сейчас, Троэльс, — прошипела она, не переставая улыбаться.

Лунд нашла Майера во Дворе Памяти — небольшом зале на первом этаже управления, тихом и уединенном. Посередине памятник — Убивающий Змея, символ добра, борющегося со злом. На одной стене имена ста пятидесяти семи датских полицейских, убитых нацистами. На другой — более короткий список тех, кто погиб, выполняя долг в мирное время.

Он смотрел на этот короткий список, нервно затягиваясь сигаретой.

— Каким он был? — спросила Лунд.

Майер вздрогнул от неожиданности:

— Кто?

— Шульц.

В его глазах обида. И обвинение.

— Вы что, проверяли меня?

— Я просматривала архивы прессы по Хартманну. И просто подумала, что…

Тот случай, который она даже припомнила, произошел четыре года назад. Полицейский, работающий под прикрытием в банде наркодилеров, был убит одним из членов банды. Майер был его партнером. В тот день, когда его убили, Майер остался дома из-за болезни. С тех пор карьера Майера оставляла желать лучшего.

— Он просто сглупил, — сказал Майер. — Пошел в одиночку. Подождал бы день, и нас было бы двое.

Она мотнула головой в сторону стены:

— И там было бы два имени вместо одного на ту дату.

— Может быть, — пожал он плечами. — Не в этом дело.

— А в чем?

— Мы были командой. Мы все делали вместе. Присматривали друг за другом. Так мы договорились. А он нарушил договор.

Она промолчала.

— Да… Вот и я так же: забыл купить вам хот-дог. Извиняюсь.

— Это не одно и то же.

— То же самое.

Он вытащил из кармана наполовину съеденный банан и стал откусывать от него между затяжками сигаретой.

— Нас хочет видеть Букард, — сказала она.

Вернувшись в свой кабинет, они застали там скептически настроенного Букарда, который сидел за столом рядом с пустой упаковкой от чипсов.

— Кемаль уезжает от жены, чтобы встретиться с девушкой, привозит ее в квартиру. Там они ссорятся, — рассуждает Майер.

Лунд говорила по телефону.

— Он связывает ее, накачивает эфиром. И возвращается к жене.

Букард подпер подбородок кулаком и молча смотрел на Майера из-под очков.

— В субботу утром он объявляет, будто рабочие отменили визит. Но на самом деле заказ отменяет сам Кемаль.

Букард хотел что-то сказать.

— Рабочие подтвердили, я проверил, — быстро добавил Майер. — Я сам нашел эту фирму.

С другого конца кабинета донесся раздраженный голос Лунд:

— Времени достаточно, мама. Не паникуй. Я сказала, что приеду. Почему ты не веришь мне?

Закончив разговор, она достала из кармана упаковку «Никотинеля», не сводя глаз с пачки сигарет на столе.

— Итак, — продолжал Майер, — он опять приезжает в квартиру к девушке. Ждет там до темноты. Потом забирает от гимназии машину, приезжает за девушкой и потом едет в лес.

Лунд присела рядом и внимательно слушала.

Майеру явно нравилась его версия.

— В воскресенье он заметает следы, циклюет полы и кладет плитку.

— Я поехала, — сказала Лунд Букарду. — До встречи.

Майер замахал рукой.

— Постойте, постойте! — вскричал он. — Что вам не нравится? Поделитесь секретом с тупицей Яном. Пожалуйста.

Они переглянулись.

— Ну пожалуйста.

— Как он мог угнать машину? — спросила Лунд.

Майер почесал затылок:

— Ну, должно быть, нашел ключи в гимназии в пятницу вечером.

Майер смотрел на Лунд, ожидая реакции, и Букард тоже.

— Я не думаю, что он настолько глуп, — сказала она. — Напротив, он кажется мне очень умным человеком.

— Ну да, — согласился Майер.

— На вашем месте, — сказала она, — я бы не трогала Кемаля до тех пор, пока у вас не будет прямого доказательства. — Она улыбнулась. — Но теперь это ваше дело. — И протянула ему руку. — Спасибо за все. Было очень… — Она подумала над формулировкой. — Очень познавательно.

Он взял ее руку, энергично затряс:

— Можете еще раз повторить?

— Я оставила на столе свой номер. Если…

Он молча смотрел на нее.

— Уверена, вам он не понадобится. Но…

Букард сидел с несчастным видом. Прежде чем он успел вымолвить слово, она пожала и его руку и попрощалась.

Затем покинула здание Управления полиции Копенгагена. Карьера завершена. Работа закончена.

Дело не закрыто.

В такси был телевизор. С Марком по левую руку и Вибеке по правую, Лунд смотрела вечерние новости. Шел сюжет о дебатах Хартманна и Бремера. Все опросы подтверждали, что борьба за городской совет шла между двумя этими политиками. Один неверный шаг мог стоить любому из них игры.

— Мы не купили ни пива, ни бренди, — жаловалась Вибеке.

— У нас в запасе достаточно времени.

— А еще шоколада к кофе.

— В Швеции, я уверена, тоже продают шоколад.

— Но не такой шоколад, как у нас!

Зазвонил ее мобильник. Она посмотрела на номер. Это был оперативник, которого она просила поискать информацию о Тайсе Бирк-Ларсене после подсказки старого инспектора Букарду. Лунд не хотела отвечать. Но все же ответила.

— Почему так долго не брали телефон? — Оперативник казался возбужденным. — Я нашел кое-какие материалы.

— Ага.

— Вы не хотите знать, что в них?

— Передайте их Майеру.

Он переспросил неуверенно:

— Майеру?

— Да. — На экране появилась карта погоды. Лунд выключила телевизор пультом. — Что в них?

— Это дело двадцатилетней давности. Что-то вроде вендетты между торговцами наркотиками. До суда дело не дошло.

Марк ворочался под боком у Лунд, что-то искал, бубнил:

— Я забыл свою кепку. Оставил у бабушки…

— Судя по всему…

— Мам?

— Я куплю тебе новую.

Коп все тянул:

— Это насчет того…

— Мне не нужна шведская кепка.

— Мы не поедем обратно из-за кепки, Марк.

В телефоне было тихо.

— Я слушаю, — сказала Лунд.

— Точно? Так вот, в деле замешан дилер из Христиании, его избили чуть не до смерти. Так и не узнали, кто постарался. Главным подозреваемым был Тайс Бирк-Ларсен. Его допрашивали.

— Марк!

Он возился теперь внизу, почти сполз с сиденья на пол в поисках чего-то еще.

— Я забыл…

— Мне все равно, что ты забыл! — отрезала она. — Мы сегодня улетаем в Швецию.

— Бренди, и пиво, и сигареты, — бормотала с другой стороны мать.

— У Бирк-Ларсена имелся мотив, — сказал коп. — Наркоторговец грозился рассказать что-то. Собирался пообщаться с полицией.

— О чем?

— Неизвестно. После происшествия он замолчал. Похоже, серьезно перепугался. Репутация у Бирк-Ларсена была еще та: жестокий, вспыльчивый. Подождите-ка… Я еще не все прочитал. Тут еще одна папка внизу. — И воскликнул так громко, что она отняла телефон от уха: — Ого!

Марк ерзал и ныл, мать причитала.

— Что там? Что там? — нетерпеливо спрашивала она, пока детектив вчитывался в бумаги.

— Через месяц наши ребята снова навестили того дилера, чтобы проверить, не передумал ли он. Уж очень нужен им был Бирк-Ларсен.

— И?

— И ничего. Они нашли его мертвым. Тут у меня снимки. Господи…

— Что?

— Хуже, чем в первый раз. Парень похож на кусок мяса.

— Понятно, — остановила его Лунд. — Сообщите обо всем Майеру.

— Майер занят.

— Передайте ему, чтобы срочно позвонил мне.

— Хорошо. Пока.

В гараже справлялись поминки. Было тихо, ни речей, ни песен. Только столы, накрытые белыми скатертями, складные стулья, простая еда и вазы с цветами.

Тайс Бирк-Ларсен ходил между столами, кивал, говорил мало. Поглядывал на сыновей, Антона и Эмиля, которым становилось непонятно и скучно. Пернилле тоже обходила гостей, тоже больше слушала, чем говорила. Тихие волны сочувственных голосов, накатывая на измученную душу, притупляли боль.

Работа напоминала о себе. Звонили клиенты. Они же понятия не имели. Вагн Скербек — с печальными глазами, в черном свитере и в черных джинсах — перенес телефон подальше, к двери, и отвечал на звонки.

Кофе и вода, бутерброды и пироги. Бирк-Ларсен бродил по гаражу, словно призрак, следил за тем, чтобы чашки были полны, тарелки не пустовали. Внимательный официант, скупой на слова.

Когда он в очередной раз зашел в контору, где стояла кофеварка, его остановил Вагн Скербек:

— Тайс, мне тут звонили.

— Сегодня никаких дел, Вагн. Я варю кофе.

— Я говорил с женой Янника. С той женщиной из гимназии.

Бирк-Ларсен отставил наполовину наполненную чашку на стол и отошел в тень, чтобы их не увидели гости.

— Сейчас не время…

— Как раз сейчас… — настаивал Скербек.

— Я уже сказал тебе. Позже.

— Это важно.

Бирк-Ларсен посмотрел на него. Та же невзрачная бандитская физиономия, которую он знал с детства, только морщин стало больше, а волос меньше. И вид все такой же: чуть испуганный, чуть глуповатый.

— Я же сказал тебе, Вагн. Я варю кофе.

Скербек вызывающе смотрел на него. Даже злобно.

— Он здесь, — сказал он.

Бирк-Ларсен тряхнул головой, потер подбородок, скулу, зачем-то отругал себя за то, что даже в такой день он не сумел как следует побриться. Потом спросил:

— Кто он?

— Тот, кого подозревает полиция. — Темные бегающие глаза Скербека горели. — Он здесь.

И назвал имя. Произнес с брезгливой ненавистью, которую Скербек испытывал ко всем иностранцам.

Через стеклянную перегородку Бирк-Ларсен нашел его взглядом.

Постепенно люди начали расходиться, поминки подходили к концу. Спустя долгое время Бирк-Ларсен вышел из конторы, пересек помещение медленным тяжелым шагом, все еще не зная, какие слова сказать, что сделать.

Пернилле благодарила учителя за венок. Рама, элегантный в черном костюме, с представительным и светским видом, недостижимым для Бирк-Ларсена, сказал:

— Это от всей гимназии. От всех нас, учеников и учителей.

Он посмотрел на Бирк-Ларсена, чего-то ожидая. Каких-то слов.

— Нам нужно еще кофе, — сказал тот.

Пернилле подняла на него глаза, удивленная грубостью мужа:

— Ты хочешь, чтобы я принесла кофе?

Кивок.

Она ушла.

Слова…

— Спасибо, что пригласили нас в свой дом, — произнес учитель.

Бирк-Ларсен смотрел не на него — на стол: чашки, стаканы, тарелки с недоеденным угощением. Закурил сигарету.

— Для ее одноклассников это много значило.

Его голос звучал гладко и мягко, акцент едва заметен. Совсем не так, как у большинства из них. Бормочут что-то нечленораздельное. Чужаки. Иностранцы.

— И для меня тоже, — продолжал Рама.

Он потянулся, чтобы притронуться к его руке. Что-то в глазах Бирк-Ларсена его остановило.

Парки и зоны отдыха. Безопасные технологии и рабочие места в природоохранном деле. Дебаты шли хорошо. Хартманн знал это, как знал и ведущий, это было понятно по тону вопросов, по кивающим головам за камерами. И по скованным ответам Бремера.

— Вы, разумеется, приветствуете все эти идеи, господин мэр?

Вела дебаты женщина, уже знакомая Хартманну, умная и привлекательная.

Кивок величественной седой головы.

— Разумеется. Но давайте поговорим о другом. Об иммиграции, например. О вашей программе интеграции. — Он посмотрел в камеру, затем на Хартманна. — Признайтесь, Троэльс, ведь это всего лишь завлекательная пустышка.

Хартманн напрягся:

— Попробуйте повторить это в ваших гетто.

Добродушный смех.

— Мы построили приличное и доступное жилье для людей, которые прибыли сюда по большей части незваными. Нам показалось, что они были благодарны. Но мы не можем указывать им, где жить.

Хартманн ощутил прилив раздражения.

— Вы создаете условия для социального неравенства…

— Давайте вернемся к вашей программе интеграции и ее ролевым моделям, — не дал ему договорить Бремер. — Вы были прямо-таки очарованы этими людьми. И это была ваша собственная идея. Почему? Почему они были так важны?

— Социальное неравенство…

— Почему мы должны относиться к иммигрантам не так, как к остальным гражданам? Да, я так же не потерплю дискриминации меньшинств, но вы желаете дать меньшинству такие права, в которых нам отказано. Нам, кто здесь родился. Почему вы не хотите обращаться с ними как с равными?

Троэльс Хартманн сделал глубокий вдох. Уже столько раз человек, сидящий напротив него, разыгрывал свои коварные гамбиты…

— Дело не в этом, как вы прекрасно понимаете…

— Я не понимаю, — возразил Бремер. — Просветите меня.

Хартманн не находил слов, сбитый с толку. Что известно Бремеру? Он явно что-то почуял.

— Как-то не похоже, чтобы сейчас вы сильно гордились участниками своей программы. Что случилось?

Да, Поуль Бремер что-то знал, и это было написано на его насмешливом лице. Хартманн мял руки. Открыл рот, желая что-то сказать. Ничего не сказал. В темноте услышал тихие указания:

— Оставайтесь на нем. Камера один.

Карьера политика может превратиться в прах в один миг. Из-за одного бездумного поступка. Из-за единственного неосторожного слова.

— Я горжусь ими.

— Неужели? — любезно улыбнулся Бремер.

— Эти люди трудятся добровольно и бесплатно, делая Копенгаген лучше. Мы должны быть благодарны им, а не отмахиваться от них как от третьесортных жителей столицы…

— Замечательно!

— Позвольте мне ответить…

— Нет-нет. Это просто замечательно. — Взгляд в камеру. Потом холодные глаза Бремера остановились на собеседнике. — Но разве не правда, что некоторые ролевые модели вашей программы на самом деле преступники?

— Это абсурд…

— Будьте честны с нами. Один из них замешан в убийстве.

Ведущая заинтересовалась:

— О каком убийстве вы говорите?

— Спросите Троэльса Хартманна, — сказал Бремер. — Он знает.

— Это дело расследуется?

— Да, как я сказал, это дело об убийстве. Но…

Бремер нахмурился, словно не желая углубляться в тему из соображений этики. Но он успел сказать достаточно. Бомба была брошена.

— Хартманн заведует в городе образованием. Спросите у него.

— Нет. — Ведущая была рассержена. — Это недопустимо, Бремер. Если вы не хотите говорить конкретно, то мы должны закрыть эту тему.

— Недопустимо? — Он вскинул руки. — Недопустимо то, что…

— Прекратите! — Голос Хартманна эхом прокатился по темным глубинам студии. — Представим, что вы правы. Допустим, это правда.

— Да, — согласился пожилой политик. — Допустим.

— И что тогда? Если один иммигрант совершает ошибку, разве можно говорить, что все иммигранты плохи? Это абсурд, и вы знаете это. Иначе можно было бы утверждать, что ошибки одного политика запятнают всех нас.

— Вы избегаете сути…

— Нет. — Хартманн больше не беспокоился о том, как будет выглядеть на экране. — Эти люди — избранные быть ролевыми моделями нашей программы интеграции — за четыре года сделали для города больше, чем вы за двенадцать лет, будучи мэром. И они делали это бесплатно, не получая взамен ни слова благодарности. В то время как вы ничего…

— Неправда…

— Это правда!

Его яростный выкрик заставил одного из звукооператоров сорвать наушники.

Бремер расслабился в кресле, сложил на животе руки, самодовольный и уверенный в себе.

— У меня для Копенгагена большие планы, — начал Хартманн спокойнее.

— Мы еще услышим об этом, — перебил его Бремер. — Услышим, и очень скоро.

Аэропорт Каструп. Пятнадцать минут до отлета. Их места были в середине салона: Марк у окна, Вибеке посередине, Лунд у прохода с телефоном в руке — позвонил Майер.

— Вы слышали о Бирк-Ларсене? — спросила она, заталкивая сумку на багажную полку.

— Нет. Мы нашли велосипед. Что вы хотели?

— Какой велосипед?

— Патрульная машина остановила девочку, которая ехала на велосипеде без фонарей. Оказалось, что это велосипед Нанны.

Бортпроводница с суровым лицом подошла к Лунд и велела немедленно выключить телефон.

— Девочка сказала, что стащила велосипед недалеко от дома Кемаля. Мы едем за ним. А где вы?

— В самолете.

— Приятного путешествия!

— Майер. Присмотрите за Бирк-Ларсеном.

Она села. Бортпроводница ушла к передним креслам, отчитывая другого пассажира.

— Зачем?

— Почитайте те старые дела, как я уже говорила. Не подпускайте его к Кемалю.

Она услышала, как он шуршит сигаретной пачкой, щелкает зажигалкой.

— Поздновато вы мне говорите это. Они сейчас вместе.

— Что?

— Я отправил людей за Кемалем в гараж Бирк-Ларсена, где проводились поминки. Оказалось, что Бирк-Ларсен вызвался подвезти его. Да что не так?

— Кемаль добрался до дома?

— Послушайте. — Майер разозлился. — Бирк-Ларсен ничего не знает. Если бы знал, то не пустил бы Кемаля в дом, правильно? Так…

— Добрался он до дома?

— Чисто случайно еще нет. И у меня нет на это времени. Давайте уже улетайте поскорее.

— Майер!

В трубке раздались гудки.

Бортпроводница вернулась, сказала, чтобы Лунд пристегнула ремень.

Они все еще стояли на месте посадки. Дверь пока не закрыли. Лунд стала нажимать кнопки на мобильном.

— Я уже говорила вам, — повысила голос девушка. — Выключите телефон и пристегнитесь. Мы взлетаем.

Лунд сжала губы, надавила на красную кнопку. Обратила внимание, что Марк внимательно наблюдает за ней. И ее мать тоже. Вероятно, уже не первую минуту.

Вышел командир экипажа, сказал то, что положено: приветствуем на борту нашего авиалайнера, рейс такой-то в Стокгольм, погода на маршруте хорошая, ожидаемое время прибытия по расписанию…

Лунд думала о Нанне и учителе. О Майере и Тайсе Бирк-Ларсене.

Бортпроводница взялась за ручку двери, говоря с кем-то вне самолета. Собиралась закрыть дверь, завершала разговор.

— Берите багаж, — сказала Лунд, отбрасывая ремень.

— Что? — Ее мать остолбенела.

Марк вскочил с кресла, издал победный клич.

Потом Лунд промаршировала через салон самолета с полицейским удостоверением в одной руке, другой прижимая телефон к уху.

Бирк-Ларсен вел фургон, учитель сидел на пассажирском кресле и говорил. О гимназии, о Нанне, о семьях и детях. Ничего этого не слышал человек за рулем.

Из Вестербро в центр города. Мимо парламента и Нюхауна, вдоль набережной, вокруг крепости Кастеллет. Длинные темные дороги сузились и опустели.

Учитель умолк. Потом сказал:

— По-моему, мы пропустили нужный поворот.

Бирк-Ларсен ехал и ехал, в черную ночь, пытаясь думать, желая найти слова.

— Да, пропустили, — сказал он, продолжая вести машину.

В такси из аэропорта в город Лунд зачитала данные дежурному: красный фургон, регистрационный номер У-Э-девять-три-шесть-восемь-два, принадлежит компании «Перевозки Бирк-Ларсена». Остановить и ждать указаний.

Вибеке сидела на заднем сиденье и ворчала на Марка:

— Конечно, ты поедешь в Швецию. Неужели ты думаешь, что глупая выходка твоей матери что-то меняет?

Когда Лунд дала отбой, Вибеке протянула:

— Бедный Бенгт. Что он подумает, этот милый, добрый человек?

— К счастью, он не эгоист. И, в отличие от тебя, он понимает меня.

Ее мать сердито глянула на нее:

— Надеюсь, что так, ради тебя. — Долгий осуждающий вздох. — Может, все-таки позвонишь ему? Скажешь бедняге, чтобы больше не ждал нас в аэропорту?

Лунд кивнула:

— Да, я как раз собиралась. Спасибо.

Свендсен уже был перед домом Кемаля, когда туда прибыл Майер. Кемаль все еще не вернулся. С женой не связывался. Тайс Бирк-Ларсен тоже пропал. На звонки не отвечал.

— Где машина Кемаля?

— В гараже.

— Хорошо. Еще раз проверьте маршрут отсюда до дома Бирк-Ларсенов.

Полицейский заартачился:

— Мы уже проверили.

— Вы хорошо слышите? Я сказал «еще раз»!

Свендсен не сдвинулся с места.

— Может, объявить Кемаля в розыск?

— Зачем? — спросил Майер.

— Лунд звонила перед отлетом, сказала, что Бирк-Ларсен опасен.

Майер бросил в рот жвачку, огляделся.

— Лунд! Лунд! — закричал он.

Пожал плечами. Посмотрел на Свендсена и спросил:

— Вы видите здесь Лунд?

Тот лишь молча хмурился.

— С этого момента мы делаем так, как я сказал. Понятно? Лунд улетела — коров доить или еще зачем-то.

Забулькала рация. Передавали сообщение о розыске фургоне Бирк-Ларсена. Майер позвонил диспетчеру и сказал:

— Это Майер. Я не подавал в розыск. Что за дела?

— Розыск объявила инспектор Лунд.

Майер слабо усмехнулся:

— Лунд в Швеции. Хватит шутить.

— Лунд позвонила пять минут назад с требованием о розыске. — Пауза. — Мы тут не шутим. — И дал отбой.

— Это Тайс Бирк-Ларсен. Оставьте свое имя и номер телефона, и я вам перезвоню.

Пернилле протянула телефон Лунд, когда зазвучало это сообщение, чтобы та послушала. Такси поехало дальше, отвозя Вибеке и Марка обратно домой. Лунд стояла рядом с женой Бирк-Ларсена посреди грязных тарелок, грязных стаканов, неубранных столов, оставшихся после поминок Нанны.

— У вас есть предположения, где он может быть? — спросила Лунд.

— Он повез домой Раму.

Пернилле выглядела бледной, измученной. И удивленной.

— А почему это важно?

— Ничего не случилось до того, как они уехали? Между ними двумя?

— Я разговаривала с учителем. Тайс подошел, сказал, что нужно сварить еще кофе. — Она обвела взглядом пустой гараж. — Я пошла к кофеварке. Чтобы приготовить кофе для гостей. В чем все-таки дело?

— Ваш муж не казался рассерженным или расстроенным? Или…

— Расстроенным?

Пернилле Бирк-Ларсен смерила ее взглядом. Сильная женщина, подумала Лунд. В чем-то ровня своему мужу.

— А как он себя чувствует сегодня, по-вашему? Как я себя чувствую? Оглянитесь вокруг. Что вы везде лезете…

— Пернилле…

— Везде лезете…

Из конторы донесся какой-то шум. Оказалось, что все это время там находился один из работников фирмы.

Она должна знать его имя, ведь они наводили по нему справки. Пара мелких правонарушений. Все так же, как у Бирк-Ларсена.

Вот оно, вспомнила Лунд: Вагн Скербек.

— Ваш муж может совершить большую глупость, — сказала она, пристально наблюдая за женщиной. — Мы обязательно должны найти его.

— Почему? Какую глупость?

С лестницы донесся детский голос — один из сыновей звал маму.

— Мне нужно к детям, — сказала Пернилле и оставила Лунд одну.

Лунд сразу направилась в контору, показала мужчине в черном свое удостоверение.

— Вы его друг?

Он перебирал какие-то бумаги, на нее не смотрел.

— Угу.

— Куда он поехал?

Незамедлительный ответ:

— Не знаю.

Опять возня с бумагами. Лунд подошла, отобрала у него листки.

— Послушайте меня. Это важно. Если вы друг, то должны помочь ему. Куда они поехали?

Он носил серебряную цепочку на шее, и у него было лицо стареющего юноши. Лунд сталкивалась с людьми вроде Скербека: денег мало, перспектив никаких. Она знала, чего ожидать.

— Понятия не имею.

В дверях знакомое чавканье. Она не глядя догадалась, кто это. Набрала номер дежурного по городу:

— Проследите за двумя мобильными. Тайс Бирк-Ларсен и Рахман аль-Кемаль. Номера вам сейчас назовут.

Обернувшись к Майеру, сунула ему в руку телефон и велела кивком: сделайте.

— Клянусь, вы за это поплатитесь, Лунд.

— У нас нет времени на споры. Вагн?

Тот уже переместился в угол, прячась.

— Где находятся ваши склады?

Майер диктовал по мобильному телефонные номера.

— Вагн?

У кромки воды, на северной оконечности города, стояли полузаброшенные доки портового терминала Фрихаунен. С бесконечного черного неба лил слезы дождь. Красный фургон медленно подкатил к концу дороги: бетонный барьер, тропа вдоль воды. Ни машин, ни фонарей, ни единого признака жизни.

Тайс Бирк-Ларсен дождался, когда передние колеса уткнутся в барьер, потом нажал на педаль тормоза.

Они провели в машине часа полтора, пока Бирк-Ларсен колесил по городу, двигаясь на север, на юг, в никуда. Почти все время молчали. Наконец он заглушил двигатель, выключил фары. Осталась гореть лишь маленькая лампочка над зеркалом заднего обзора.

В который раз уже залился трелью телефон в кармане Бирк-Ларсена. Он достал его, выключил не взглянув, сунул обратно. Уставился в черноту за лобовым стеклом.

— Что мы здесь делаем? — спросил учитель. — Что…

Бирк-Ларсен открыл свою дверцу, выбрался наружу. Поправил на себе черный похоронный пиджак. Прошагал через порывы ветра и ледяной дождь к краю воды. Обернулся, посмотрел на фургон. За стеклом темное лицо, встревоженное, серое в свете лампочки.

Бирк-Ларсен вынул пачку сигарет, с трудом, закрывая пламя широким плечом, раскурил одну под проливным дождем.

Один в своем кабинете, Троэльс Хартманн опять приник к новостям. Было время, когда он жаждал быть упомянутым в первых строках выпуска. Но не теперь.

— Битва за должность мэра приняла драматический оборот, когда Бремер заявил, что один из участников программы интеграции Хартманна подозревается в убийстве.

Вошла Риэ Скоугор с телефоном возле уха, на ходу отбиваясь от очередного любопытствующего журналиста с помощью стандартного «без комментариев». Она закончила звонок и вручила Хартманну лист бумаги:

— Центральная партия требует провести собрание. Пришлось пообещать.

Хартманн выключил телевизор. Она уже шла обратно к двери.

— Что говорит полиция? — спросил он.

Она остановилась у двери:

— Я ни до кого не могу дозвониться. Троэльс?

Она даже не выглядела уставшей. Она выросла в жестоком мире городской политики, из которого его отец был изгнан, и чувствовала себя как рыба в воде…

— Ты понимаешь, что должен отстранить Кемаля от работы и официально, через прессу осудить его. Иначе…

— Не раньше, чем получу подтверждение от полиции. Когда у меня будет причина…

— Ты должен это сделать! Нам крайне важно доказать, что тебе нечего скрывать.

— То есть ты предлагаешь сдать все позиции? И мы будем делать не то, что правильно, а то, что нам диктует пресса?

Он встал, нашел свой пиджак. Почувствовал неожиданное спокойствие, удовлетворение от принятого решения.

— Бремер заговорил об этом не без причины…

Она встала у стены, склонила голову на правое плечо. Волна темных волос повторила движение. Как там говорил Мортен? Джеки Кеннеди на похоронах.

— Надо было придерживаться согласованного сценария. Зачем ты заговорил об иммигрантах? То, что Бремер клонил в ту сторону, совсем не значит, что ты должен следовать за ним.

— Я поступил так, как считал нужным.

— Ты все испортил.

— Это папочкины слова?

Она вспыхнула, выпалила:

— Нет, мои! Я хочу, чтобы ты победил. А ты лишаешь нас всех шансов.

— Кого — нас? Меня? Тебя? Твоего отца?

Она сузила вспыхнувшие гневом глаза:

— Так вот как ты это видишь?

— Я спросил…

— Знаешь, может, я не тот советник, который тебе нужен. Какой от меня толк? Ты все равно не следуешь ни одному моему совету.

Поворотный момент.

— Может быть, и так, — проговорил Хартманн.

— Вот что я тебе скажу, Троэльс: этот учитель виновен. И неважно, осудят его или нет.

— Ты так считаешь?

— Если так считает пресса. А газеты…

Он схватил свое пальто с вешалки:

— Дозвонись до полиции. Если они скажут что-то определенное… если они его арестуют… если они скажут, что он виновен…

— Слишком поздно.

— …вот тогда я буду действовать.

Она смотрела, как он уходит.

— Куда ты? — спросила Скоугор. — Троэльс, ты куда?

— Что с телефонами — отследили?

Майер не ответил, он еще сидел с трубкой возле уха.

Лунд разбиралась с документами фирмы Бирк-Ларсена, искала адреса складов и гаражей компании. Угрюмый Вагн Скербек не помогал ей, на вопросы отвечал неохотно. Она передавала всю обнаруженную информацию дежурному: склад в Сидхаунене, гараж в Вальбю, склад в доках Фрихаунен — без точного адреса.

— Где именно в доках? — спросила Лунд Скербека.

— На том складе я никогда не был.

От бумаг Лунд перешла к шкафчику с ключами, нашла один с биркой и адресом на ней.

— А что насчет этого склада? — показала она ключ Скербеку. — Он может быть там?

— Я же сказал вам: я ничего не знаю.

Майер наконец получил нужные сведения и закончил звонок.

— Вышка сотовой связи зарегистрировала телефон Кемаля в районе Фрихаунен.

Портовый район. По ночам пустует, там легко спрятаться, прикидывала Лунд.

— Он во Фрихаунене, — передала она дежурному. — Высылайте машину.

Дождь прекратился. Вокруг только черная вода Эресунна, и где-то вдали — Швеция. Волны отражали огни с противоположного берега канала. Бирк-Ларсен стоял на берегу, в свете фар фургона, спиной ко всему миру.

Звук. Он обернулся. Учитель вышел из машины. Не убежал, хотя мог, будучи моложе и здоровее. Мог хоть до самого города бежать от Бирк-Ларсена и его фургона.

Вместо этого он подошел к воде, уставился на волны.

— Мне очень жаль…

Совсем избавиться от акцента невозможно. Невозможно избавиться от того, кто ты есть.

— Меня ждет жена.

Слова. Откуда взять слова?

— Она беременна. Я не хотел бы, чтобы она волновалась. Наверное, мне лучше позвонить ей и сказать…

Еще одна сигарета в кулаке Бирк-Ларсена. Он почти забыл о ней, но теперь поднес к губам, втянул едкий дым в легкие, желая, чтобы дым заполнил все его большое тело, чтобы сам он превратился в дым, в ничто. Стать невидимым. Исчезнуть.

Слова. Они должны быть о ней. Больше ни о ком. Всегда.

— Нанна была звездочетом, вы знали это?

Учитель качнул головой.

— Так говорят про детей, которые рождаются лицом вверх. Они как будто смотрят в небо.

Столько воспоминаний, мешанина из образов и звуков. Ребенок… Его жизнь течет как река, не останавливаясь, постоянно меняясь.

— Мы сказали тогда, что она будет космонавтом. Чего только родители не говорят… — Он снова затянулся. — Мы говорим глупости. Даем глупые обещания, которые никогда не сможем выполнить.

Учитель кивнул. Как будто он знал.

Бирк-Ларсен бросил сигарету в воду, вздохнул, оглянулся на фургон.

— Ей ведь нравилось ходить в гимназию?

— Очень.

Потопал замерзшими ногами.

— Мне вот школьная наука не давалась. Одни проблемы там были. А вот Нанна… — Опять воспоминания. — Нанна была другой. Лучше меня.

На лице учителя появилось то особое выражение, которое учителя неизменно демонстрируют родителям.

— Нанна была очень способной ученицей.

— Способной?

— Усердной.

— И ты ей нравился?

Воспоминания. Они жгли, как кислота.

Учитель промолчал.

— Она рассказывала нам о твоих уроках.

Бирк-Ларсен сделал шаг по направлению к Кемалю:

— Люди всякое говорят про тебя, учитель.

Его лицо покрылось потом.

— Не знаю, что вы слышали… — Он затряс головой, но не сдвинулся с места. — Я клянусь вам. Нанна была моей ученицей. Я бы никогда…

Бирк-Ларсен ждал.

— Ну, дальше?

— Я бы никогда не причинил ей вреда.

Ближе. Его дыхание было сладковатым. От него пахло чужим.

— Тогда почему о тебе болтают?

Быстро:

— Я не знаю.

Бирк-Ларсен кивнул. И молча ждал продолжения.

Прошло много времени, прежде чем учитель заговорил.

— Я к ней не притрагивался, — сказал он сердито. — И никогда бы ничего ей не сделал. Все это недоразумение.

— Недоразу…

— Я собираюсь стать отцом!

Два человека у края холодной пучины Эресунна.

Один из них сел в фургон. Завел двигатель. Бросил взгляд на высокий силуэт в лучах фар.

Майер нажал отбой, так и не получив новостей. Скербек сидел в углу, мрачнее тучи. Пернилле Бирк-Ларсен была сыта по горло.

— Вы что, издеваетесь над нами? — набросилась она на полицейских. — Вы заявились сюда в день похорон моей дочери. Не знаю, что вы себе вообразили, но… — Страстный взор обратился на Лунд. — Тайс ничего плохого не сделал.

Скербек прислонился спиной к двери конторы, зажег сигарету.

— Я уверена в обратном, — сказала Лунд.

Майеру снова позвонили.

— В доках никого не нашли. Обыскали все.

— Пусть проверят остальные склады.

— Что вам надо? — требовала ответа Пернилле Бирк-Ларсен. — Вы все…

Какой-то звук. Лунд насторожилась, подумала об оружии Майера. Он вроде всегда носил его с собой.

Медленно распахнулась дверь. Майер все еще говорил по телефону.

Вошел Тайс Бирк-Ларсен. Строгий черный костюм, отглаженная белая рубашка, черный галстук. Обвел всех взглядом: сначала копов, потом Скербека и наконец Пернилле.

— Дети легли? — спросил он.

— Где Кемаль? — спросила Лунд.

Массивная голова Бирк-Ларсена медленно качнулась из стороны в сторону. В его узких колючих глазах таилось что-то, неподвластное расшифровке, как Лунд ни старалась.

— Думаю, взял такси.

Лунд глянула на Майера, показала на телефон.

Бирк-Ларсен двинулся к лестнице. Его жена остановила его, спросила:

— Где ты был, Тайс? Два часа?..

— Еще не очень поздно. — Он мотнул головой в сторону их квартиры. — Хочу прочитать им сказку на ночь.

— Подождите. Подождите! — крикнула Лунд.

Он не остановился и вскоре скрылся из виду.

Майер, еще с телефоном в руке, сказал:

— Кемаль только что позвонил жене. Он едет домой.

Пернилле Бирк-Ларсен смерила их обоих уничтожающим взглядом, затрясла головой, выругалась и тоже ушла. С полицейскими остался только Скербек — с серебряной цепью на шее и злорадной ухмылкой на лице.

— Отмените розыск! — гаркнул Майер в телефон. — Привезите Кемаля в управление немедленно.

Он положил мобильник в карман и вышел вслед за Лунд на улицу.

— Ну, — сказал он, — и что все это значит, черт побери?

Лунд звонила в Швецию.

— Это Бенгт Рослинг. Я не могу ответить на ваш звонок, оставьте свое имя и телефон, я вам перезвоню.

Самым приятным голосом, на который только была способна, стараясь не сбиваться на оправдывающийся тон, поскольку не считала, что должна в чем-то оправдываться, она произнесла:

— Привет, это я. Ты, наверное, занят с гостями.

Говоря по телефону, она стянула с себя куртку, бросила ее на стул в углу кабинета, просмотрела документы на столе.

На чьем столе — ее, Майера?

Не нашла ответа и не стала больше об этом думать. Для нее важно только расследование, и ничего больше.

— Я хотела бы сейчас быть с тобой, Бенгт.

Ничего нового сказать ему она не могла.

— Дело в том, что в деле кое-что наметилось…

В кабинет вошел Майер.

— Мне очень, очень жаль. Передай, пожалуйста, гостям мои лучшие…

Она села с ощущением, что это все-таки ее стол. Поискала свои ручки, свои бумаги. Да, это ее место. Ее место здесь.

— Скажи им…

Майер все разложил по-своему. Передвинул ее вещи. Вспыхнул огонек раздражения.

— Очень неудачно все получилось. Но…

Майер стоял напротив, опираясь руками на спинку стула. Смотрел на нее с раскрытым ртом.

— Я перезвоню тебе позже. Пока.

Отложив телефон, опять принялась за бумаги перед собой.

— Он готов к допросу? — спросила Лунд.

— Послушайте. — Он был настолько поражен, что даже не слишком злился. — Так продолжаться не может. Не знаю, что вы думаете…

— Я думаю, что вы правы, Майер.

— Да? — Его лицо просветлело. — Отлично.

— Так продолжаться не может. Поэтому я решила остаться до окончания дела.

— Что?

— Нет смысла мотаться между Швецией и Копенгагеном. Это будет просто глупо. Шведская полиция говорит…

— Лунд, хватит!

С большими оттопыренными ушами и обиженным лицом Майер показался ей совсем мальчиком.

— Теперь это мое дело. Вы здесь не останетесь. Все, баста. Тем более что дело и так закончено. Девушка приходила к нему в пятницу вечером. Как только он это признает, я арестую его.

Лунд еще раз просмотрела разложенные заново папки, взяла несколько, поднялась:

— Тогда будем надеяться, что он признается. Пошли?

— Ну нет.

Майер встал у нее на пути.

— Допрос веду я.

— Не вынуждайте меня обращаться к Букарду, Майер.

Он насупился:

— Ладно, я добрый. Можете поприсутствовать.

Кемаль сидел у стола, ослабив черный галстук, усталый, встревоженный. Майер сел слева от него, Лунд напротив.

— Хотите чая или кофе? — спросил Майер, бросая свои папки на стол.

Он умел говорить на все полицейские лады: угрожающе, сочувственно, нейтрально и спокойно, как сейчас.

Учитель налил себе стакан воды. Лунд протянула через стол руку для рукопожатия, сказала:

— Здравствуйте.

— Вы не арестованы, — зачитал Майер по памяти формулировку, — но все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на адвоката.

— Мне не нужен адвокат. Я отвечу на ваши вопросы.

Учитель посмотрел на Лунд.

— Но сначала я хочу кое в чем признаться.

Они видели, что он вспотел. Набирается храбрости в чем-то признаться. Такие ситуации с ним нечасто случаются, подумала Лунд.

— В прошлую пятницу я дежурил на вечеринке в гимназии. Моя смена закончилась в восемь тридцать. Я поехал домой, чтобы забрать жену.

Лунд никак не могла понять, что произошло в фургоне Бирк-Ларсена. И как это повлияет на то, что Кемаль скажет им.

— Мы отправились в наш дом за городом. Примерно в половине десятого я понял, что мы забыли взять кофе. Поэтому я съездил в магазин на заправке.

Лунд была уверена в том, что Кемаль это выдумал. От начала и до конца.

— По дороге на дачу я вспомнил, что в субботу должен прийти рабочий. Я вернулся в квартиру, чтобы все подготовить для его работы.

Майер придвинул свой стул ближе к столу.

— В одиннадцатом часу кто-то позвонил в дверь. Это была Нанна.

Полицейские не перебивали его.

— Нанна хотела вернуть книги, которые я давал ей почитать. Она пробыла у меня минуты две.

Майер откинулся на спинку стула, заложил руки за голову.

— Это все, — сказал Кемаль и допил воду.

— Она пришла, чтобы вернуть книги? — переспросил Майер.

— Школьные учебники? — предположила Лунд.

— Нет, это были мои личные книги. Карен Бликсен. Не знаю, почему ей так важно было отдать книги именно в тот день. Я удивился, — он пожал плечами, — но, конечно, взял их.

— В пятницу вечером? — опять переспросил Майер. — В десять вечера?

— Она всегда искала, что бы почитать. — Он на мгновение прикрыл глаза. — Я знаю, мне следовало рассказать вам об этом раньше.

— Так почему не рассказали? — спросила Лунд.

Он на них не смотрел, уставился на свои руки.

— У меня был неприятный случай с одной ученицей. Несколько лет назад. Меня ложно обвинили. Я боялся, что вы подумаете…

— Что подумаем? — спросила Лунд.

— Подумаете, будто у меня с Нанной были какие-то отношения. — Темные глаза встретились с пытливым взглядом Лунд. — Их не было.

— Это все? — спросила Лунд.

— Это все. Все, что я хотел рассказать.

Сидя на заднем сиденье служебного автомобиля, с выключенными телефоном и радио, Хартманн объезжал городские питейные заведения.

— Он должен быть где-то здесь, — сказал он водителю.

Кажется, он припоминал эту вывеску. Знакомое название.

— Вот он! Вот он!

В старом пабе было шумно и тесно. Полно посетителей, которые выпили больше, чем следовало. На столах бутылки, клубы сигаретного дыма под потолком.

Хартманн пробирался между столиками, вглядываясь в лица. Наконец нашел Мортена Вебера: курчавые волосы всклокочены, на шее шарф, сидит за столом с пятью мужчинами, молча пьет.

Хартманн встал перед ним, поднял руку с полиэтиленовым пакетом. Вебер недовольно вздохнул, встал и подошел к Хартманну. Инсулин доставляли в штаб кампании — туда, где Вебер проводил большую часть своей жизни.

— Видел тебя по телевизору, — сказал он, беря пакет.

Стакан в его руке был с виски, догадался по запаху Хартманн. И наверняка далеко не первый за вечер.

— Ты слишком занят, чтобы играть в доктора, Троэльс.

— Риэ думает, что ты болен. Она недостаточно хорошо тебя знает. Пока.

Вебер, слегка осоловевший, попытался улыбнуться:

— Я имею право на один отгул в месяц по пьянке. Это записано в моем контракте.

— Почему именно сегодня?

— Потому что ты наорал на меня.

— Ты сам напросился.

— Ну хорошо, еще раз попробую. Потому что захотелось побыть хоть немного за стенами нашей мраморной тюрьмы. Подумать спокойно, и чтобы перед глазами не мельтешили ни ты, ни она, ни остальные. И кроме того…

На его печальном морщинистом лице появилось выражение, которое Хартманн не сразу узнал, потому что никогда раньше не видел его у Вебера. Горечь.

— И кроме того, это совсем неважно, где я и почему. Ведь ты больше не слушаешь меня. Она-то знает, что ты здесь?

Он осушил стакан. Дошел до свободного стола, сел там.

— Ты даже не отстранил учителя, — проговорил Вебер. — И правильно сделал, насколько я знаю. А что думает Кирстен Эллер?

Хартманн опустился на скамью напротив Вебера.

— Она тебя уже послала? Или решила подождать до завтра? И что советует наша великолепная Риэ по этому поводу? Бежать за ней, умолять? Дать ей все, чего ни пожелает? Например, голову того учителя на блюде?

— Мне нужно, чтобы вы работали вместе.

— Неужели? То, что ты соизволил принести мне инсулин, совсем не означает… — Язык плохо слушался Вебера, но мыслил он по-прежнему четко. — Это не значит, что все в порядке.

Хартманн запахнул пальто, готовясь встать.

— Я хотел извиниться. Прости, что занял твое время.

— Бедный Троэльс. Стремишься всегда поступать правильно. Только вот советчики у тебя никудышные. Бедняга…

— Послушай, Мортен. Я прошу тебя вернуться завтра в штаб. Прошу до конца выборов не пить. И не ссориться с Риэ.

Вебер кивнул:

— Ага, теперь я тебе нужен. Когда ты оказался по уши в дерьме. — Пьяный смешок прервал его речь. — Ты понимаешь, что это только начало, а, Троэльс? Все эти прилипалы, которые окружили тебя, как только им показалось, что ты перспективен. И если ты их разочаруешь, тебе несдобровать. И берегись чиновников. Берегись своих однопартийцев. И в первую очередь Бигума.

Хенрик Бигум преподавал в университете и был не последним человеком в партии.

— При чем здесь Бигум?

— Он тебя на дух не выносит, и интриги — его стихия. Он будет тем, кто метнет в тебя нож. Но само собой, первым в бой не полезет, пошлет других. Ты не представляешь…

Никогда он не видел Мортена Вебера в такой ярости.

— Когда умерла твоя жена, Троэльс, — Вебер стукнул кулаком по столу, — ты сидел здесь. А я сидел там. Помнишь?

Хартманн не шевелился, не говорил, не хотел думать о том времени. Раздражающим фоном лилась из динамиков дешевая попса, слышались мужские выкрики — прелюдия перед пьяной потасовкой была в разгаре.

— Верь тому, что я сказал, Троэльс. Я заслужил твое доверие.

Последний горький взгляд, и Вебер побрел обратно за свой столик к немногословным собутыльникам.

Хартманн включил телефон — пропущенные звонки от Риэ Скоугор. Он перезвонил ей.

— Полиция нашла велосипед убитой девушки, — сказала она. — Она оставила его возле квартиры учителя в ту ночь, когда пропала.

Музыка зазвучала громче. До драки оставалось одно слово, один толчок.

— И газетам это все уже известно. Завтра на первой полосе будет ваша с ним фотография. Рукопожатие с подозреваемым в убийстве.

Хартманн молчал.

— Троэльс, — сказала она, — я готовлю распоряжение об отстранении его от работы. Через час пресс-конференция. Ты нужен мне здесь.

Букард ворвался в кабинет:

— Откуда на телевидении стало известно имя подозреваемого? Лунд?

— Это не проблема, — сказал Майер. Он кивком указал на фигуру за стеклом комнаты для допросов. — Вон он сидит. Мы его взяли.

— Если мне звонит с таким вопросом сам начальник полиции, это проблема. Лунд не было час, от силы два, и смотрите, что вы натворили.

— Майер тут ни при чем, — сказала Лунд.

— Что говорит учитель? — хотел знать Букард.

Майер фыркнул:

— Какую-то чушь о том, будто девушка зашла к нему ночью, чтобы отдать книжки.

Морщинистое лицо Букарда сморщилось еще сильнее.

— Книжки?

Лунд только краем уха следила за их разговором, просматривая на компьютере последние данные по делу.

— Это вранье, — убежденно заявил Майер. — Он отциклевал полы, чтобы не осталось улик.

— Вообще-то, у них в квартире ремонт, — вставила Лунд. — Эта часть — правда.

— Дайте мне два часа, шеф, — взмолился Майер, — и я вырву из него признание.

Букард с сомнением посмотрел на него:

— Как у тех учеников из гимназии?

— Я допрошу его как свидетеля. Я могу…

— Он лжет, — сказала Лунд, и они замолчали.

Букард сложил на животе руки, воззрился на нее.

— Он лжет, — повторила она.

— В квартире провести обыск, — приказал Букард. — Проверить подвал, участок в Драгёре. Узнать, куда вывозится мусор, проверить его тоже. Поставить телефон на прослушивание.

Майер как будто выпал из разговора: Букард диктовал, Лунд записывала.

— Сообщить Хартманну о наших действиях. И больше никаких проколов с прессой.

Он собрался уходить. Майер сказал ему вслед:

— Кстати, о проколах. Я бы хотел поговорить с вами наедине.

— Завтра, — отрезал Букард. — Сейчас мне нужна от вас работа, а не нытье.

— А что делать с ним? — спросил Майер.

Букард хотел сначала услышать, что скажет Лунд.

— Пока мы не провели полный обыск квартиры и загородного дома, ни он, ни его жена не должны там появляться, — сказала она. — Могут пожить у родственников жены или в гостинице. Паспорт у него нужно забрать. И ведите за ним наблюдение.

Что-то не складывалось, и Лунд никак не могла уловить, что не так…

— Кемаль утверждает, что в пятницу ездил на своей машине. Мы должны связать его с машиной штаба Хартманна. Он ведь одна из ролевых моделей?

До пресс-конференции оставалось пятнадцать минут. Скоугор давала последние указания:

— Отстранение вступает в силу немедленно. Я подготовила бумаги, администрация гимназии уведомлена.

Хартманн смотрел на документы, которые она разложила перед ним.

— Ты должен дистанцироваться от всей этой ситуации. Скажешь, что сожалеешь о допущенной ошибке и что ты помогаешь полиции в расследовании.

Он пробежал глазами текст заявления — извиняющийся тон, трусливая, эгоистичная позиция.

— Если спросят о ролевых моделях, скажи, что эту тему комментировать не можешь. Если кто-нибудь…

Хартманн встал из-за стола и заметался по кабинету — руки глубоко в карманах, синяя рубашка в пятнах пота.

— Для публичного человека крайне важно извиниться за любую ошибку немедленно. А потом оставить инцидент позади и двигаться дальше. В шкафу есть свежая рубашка, тебе нужно переодеться.

Он смотрел на сигнальный экземпляр завтрашнего номера газеты. На всю первую полосу — учитель Рама жмет ему руку на баскетбольном поле, оба улыбаются.

— Нет, я не понимаю. Он казался прекрасным человеком. Никто не сказал о нем ничего плохого. Я проверил кое-какие материалы. В его районе куча мальчишек, которым он помог не сбиться с пути, буквально от тюрьмы спас.

Первые три страницы были посвящены Кемалю.

— И я сыграл с ним в баскетбол.

Скоугор устало наблюдала за ним.

— А теперь оказывается, что всего за неделю до того он изнасиловал и убил одну из своих учениц.

Этот разговор наводил на Скоугор скуку.

— Нас ждут, Троэльс. Нужно еще настроить освещение, чтобы ты хорошо выглядел.

— Ты думаешь, он сделал это?

— Не знаю и не хочу знать. Я хочу одного: спасти тебя. Не ожидала, что это будет так трудно.

В дверь постучали. На пороге стояла Лунд.

— Чего вам? — неприветливо взглянула на нее Скоугор.

Она вошла: та же старая куртка, тот же черно-белый свитер, те же прямые волосы, небрежно стянутые в хвост на затылке. Эта женщина прицепилась к жизни Хартманна как репей к штанине.

— Хартманн просил, чтобы его держали в курсе, — сказала Лунд и пожала плечами, устремляя взгляд ярких глаз ему в лицо. — Вот я и пришла.

— Вы ведь, кажется, должны были уехать в Швецию? — спросил Хартманн.

Она улыбнулась на это:

— Чуть позже. Кемаль признал, что девушка приходила к нему в квартиру. Он утверждает, что потом она ушла, но с тех пор ее никто не видел. Мы…

— Ознакомьте нас с краткой версией, — вмешалась Скоугор. — У нас начинается пресс-конференция.

Снова улыбка, на этот раз немного другая.

— Хорошо, вот краткая версия. Возможно, он держал ее где-то взаперти. Мы не арестуем его, пока не обыщем его квартиру. Не факт, что арестуем после этого.

— Мы читаем газеты, — сказала Скоугор. — Все это нам известно.

— Мне нужны все журналы учета пользования вашими автомобилями за последние два года.

— Зачем?

— Судя по всему, Кемаль пользовался машиной, в которой нашли Нанну. Значит, должна быть какая-то связь…

Хартманн замер и медленно произнес:

— Он не водил эту машину.

— В ваших документах говорится, что участники программы интеграции имеют доступ к вашему транспорту, — возразила Лунд.

— Мы даем машины ролевым моделям программы, но только не новые. Эти мы арендовали всего на несколько недель специально для нужд кампании. Риэ?

Скоугор стояла в стороне, сложив руки на груди, и не испытывала никакого желания участвовать в этом разговоре.

— Риэ!

— Машины для предвыборной кампании должны быть абсолютно новыми, без изъянов, так как это влияет на имидж кандидата. Ролевые модели прекрасно обходятся никому не нужным старьем.

— Погодите-ка, — сказал Хартманн. — Так вы собираетесь предъявить ему обвинение?

— Если у нас будут более веские доказательства, то…

— Но если Кемаль никогда не садился за руль этой машины, как он мог вообще знать, что она наша?

— Может быть… — Она была растеряна, чего он еще ни разу не видел. — Может быть… Я не знаю.

Хартманн уцепился за свою мысль:

— Черные «форды» появились у нас всего недели полторы-две назад, он не мог знать о них. То есть, скорее всего, он не виновен! У нас через пять минут пресс-конференция, что мне, черт возьми, говорить?

— Я не занимаюсь вашими пресс-конференциями, Хартманн.

— Если бы не вы, нам не пришлось бы проводить половину из них! Вы уже ошибались. Какие у вас гарантии, что вы не ошибаетесь сейчас? Как я могу отстранять человека от работы, если у вас даже нет доказательств?

— Я прошу от вас только минимум содействия. В остальном вы делайте свою работу, я буду делать свою.

С этими словами она ушла. Скоугор выжидательно смотрела на него. В соседней комнате нарастал гул — журналисты уже собрались.

Хартманн достал из шкафа новый костюм, чистую рубашку, начал переодеваться.

— Троэльс, — не выдержала Скоугор, — только не вздумай пойти на попятную. Бумаги на отстранение уже готовы. Для твоей же пользы…

— Кемаль этого не делал. — Он радостно ухмылялся, застегивая рубашку. — Это не он.

Тайс стоял у раковины, спиной к жене, с бутылкой пива в руках. Пернилле сидела у стола и не давала ему уйти от разговора.

— Подозревают учителя, — сказала она. — Я слышала в новостях.

Он глотнул пива и закрыл глаза.

— Куда вы ездили? Почему тебя так долго не было?

— Не знаю.

На столе письма из банка, счета, извещения о просроченных платежах.

— Завтра поеду в Хумлебю. Займусь домом.

— Домом? — Она заморгала в недоумении.

— Надо привести его в порядок. Иначе не продать.

Бирк-Ларсен подошел к ящику, который всегда держал запертым на ключ, причем ключ этот Пернилле никак не удавалось найти. Привычка из прошлого. Таких тайников у него было несколько.

Внутри лежали большие листы бумаги — строительные чертежи.

— Вот планы дома. Прости. Надо было рассказать тебе сразу.

— Он был здесь, — проговорила она тихо.

Наброски карандашом. Мертвые мечты.

— Мы говорили о Нанне.

Он развернул еще один лист, разгладил локтем.

— Я благодарила его за цветы в церкви.

Он водил пальцем по чертежам и молчал.

— Он прикасался к ее гробу.

Она посмотрела на свои пальцы. Старое обручальное кольцо, морщины, следы повседневной работы.

— Я прикасалась к нему.

Шелест бумаги, и больше ничего.

Как можно спокойнее она спросила его:

— Почему ты не говоришь со мной?

Его глаза оторвались от размеров, углов и срезов.

— Мы не знаем наверняка.

— Но ты думаешь, это он?

Бесконечный день. Он никогда не умел бриться чисто, а сейчас, к ночи, стал похож на несчастного медведя, потерявшего дорогу обратно в лес.

— Пусть этим занимается полиция.

Ее руки взметнулись над столом, смели чертежи дома, который они никогда не увидят.

— Полиция?

Слезы в ее глазах, гнев на лице.

— Да. Полиция.

На звонки Бенгт по-прежнему не отвечал, в телефоне включался автоответчик. Вибеке вернулась за швейную машинку и колдовала над очередным безупречным нарядом к очередной безупречной свадьбе. Всем своим видом она говорила: «Я так и знала».

— Привет, — сказала Лунд и бросила сумку на ближайший стул.

Ее мать остановила машинку, свернула белую воздушную ткань, сдвинула очки на самый кончик длинного острого носа.

— Если ты хочешь создать семью, Сара, над этим надо работать.

— Я пыталась дозвониться Бенгту. Он не отвечает. Но я звонила.

Ее мать вскинула брови:

— Ха!

— Просто у него гости. Он не слышит звонка.

Вибеке подошла и села рядом с дочерью, на лице ее неожиданно появилось почти виноватое выражение.

— Я знаю, ты думаешь, это из-за меня твой отец ушел от нас.

— Нет.

— Я знаю, что ты так думаешь. Скорее всего, я не могу служить примером…

— Мы с Бенгтом не расстались, мама.

— Да. Но ты не подпускаешь его близко. Он, как и все мы, вне твоей жизни.

— Неправда. Ты ничего не знаешь о наших отношениях.

Вибеке сняла наполовину готовое платье с вешалки, стала проверять строчки.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Хочу, чтобы в старости ты не осталась одна.

— Разве ты одинока?

Вибеке удивленно посмотрела на дочь:

— Я говорю не о себе.

— Я не буду одинокой. И до Бенгта одинокой не была. Почему же вдруг я…

На этот раз выражение лица матери стало более привычным. И определить его можно было двумя словами: вот именно.

Лунд включила телевизор, нашла новостной канал. Главная новость одна: Троэльс Хартманн заявил на пресс-конференции, что учитель Кемаль не будет отстранен от работы.

— Почему? — прошептала Лунд.

Хартманн ответил ей с телеэкрана:

— Вина Рахмана аль-Кемаля не доказана, ему даже не предъявлено обвинение. Я не стану принимать участия в публичном линчевании, к которому призывает нас мэр. А он пусть сам потом объясняется с тем, что он называет своей совестью. — Он вытянул правую руку вперед, к слушателям — излюбленный жест всех политиков. — Никаких мер против Кемаля мы принимать не будем до тех пор, пока нам не предъявят неоспоримые доказательства его вины. — Он наклонился вперед, обратя к кинокамере серьезное лицо. — Изобличать преступников — работа полиции, а не политиков. Мы же должны держаться в стороне от расследования, оказывая содействие при необходимости. Именно так я и буду поступать. Благодарю за внимание.

Журналисты вскочили, забрасывая его вопросами. Лунд пожалела, что не успела включить видеозапись, которую могла бы потом проигрывать бесконечное количество раз, изучая каждый взгляд Хартманна, каждое сказанное им слово, вслушиваясь в интонации его голоса.

— А если окажется, что это он убил девушку? — выкрикнул какой-то репортер.

— Насколько мне известно, — ответил Хартманн, — в этой стране человек невиновен, пока его вина не доказана. Это все.

— Это все? — пробормотала Лунд.

Настала очередь остальных новостей: Ближний Восток, экономика… Она выключила телевизор. Осознала, что в комнате темно и пусто. Вибеке легла спать, не сказав ей ни слова.

Она осталась одна.

Воскресенье, 9 ноября

Хмурое утро. Лунд пошла в управление пешком, по дороге слушая по телефону отчет старшего ночной смены. Камера наблюдения на бензозаправке зафиксировала Кемаля выходящим из магазина с пачкой кофе без двадцати десять вечером в ту пятницу, когда пропала Нанна. Примерно в то же время ему позвонили из платного телефона при прачечной недалеко от его дома. За двадцать минут до того, как к нему пришла Нанна.

Обыск квартиры пока ничего не дал. Но если им удастся доказать, что встреча с Нанной была организована им самим, то это будет означать, что он солгал.

В тот вечер Кемаль сделал еще один звонок — строительному рабочему, чтобы отменить его воскресный визит.

Лунд обдумывала новые вводные, открывая дверь в свой кабинет. За ее столом сидел Бенгт.

Коротко улыбнувшись, она закрыла дверь, налила из термоса кофе.

— Как ты здесь оказался? — спросила Лунд.

— Приехал ночью на машине.

Она вручила ему чашку, все еще поглощенная мыслями о телефонных звонках. Каким образом Нанна могла оказаться в прачечной? Почему не позвонила со своего мобильника?

— Как прошло новоселье?

— Нормально. — Он выглядел уставшим после поездки.

В его обычно спокойных серых глазах она, к своему удивлению, заметила признаки недовольства.

— В девять я отправил всех восвояси.

Она была в том же черно-белом свитере с Фарер, что и вчера. Если бы она знала, что приедет Бенгт… Лунд провела рукой по едва прибранным волосам и подумала: все равно надела бы этот же свитер.

Он подошел и обнял ее за плечи. Сделал профессиональное лицо — очень серьезное, отеческое.

— Послушай, Сара. Это не так уж трудно. Просто выйди из этой двери, сядь в машину, и мы поедем домой. Эти люди — чужие для тебя. Подумай о своей семье. О Марке. В понедельник он должен пойти в школу.

Лунд подошла к столу, схватила папку:

— Я хочу, чтобы ты прочитал, что у нас есть по этому делу. Вот тут отчет судмедэкспертизы. А это — то, что мы нашли в канале…

— Нет!

Ничего более напоминающего крик она от Бенгта еще не слышала.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала она спокойно.

— Тебе нужна? А остальным ничего не нужно?

Она не слушала.

— Он вымыл ее и обстриг ей ногти. Что это может быть за человек? Он педантично избавился от всех улик. А может, тут есть какие-то другие мотивы, которые я пока проглядела. Вот смотри…

Она достала снимки тела, сделанные в морге, — раны, синяки, кровь.

— Эксперт считает, что, возможно, он делал это не впервые. Но я не нахожу аналогичных дел.

— Меня не интересует твое дело. Меня интересуешь ты. — Он показал на дверь. — Машина там.

В этот момент в дверь постучали. Вошел Майер в тельняшке и в короткой кожаной куртке — более жизнерадостный и опрятный, чем когда-либо ранее.

— Я собираюсь к Бирк-Ларсенам, — сказал он. — Но вам не обязательно…

— Я сейчас догоню вас.

Она схватила свое пальто.

Бенгт Рослинг был красивым мужчиной. Но не за это она выбрала его, не за это любила. Он был уравновешенным, умным и терпеливым человеком.

— Пожалуйста, Бенгт, дождись меня. — Она подошла и взяла его руки в свои, улыбнулась, заглянула в глаза. — Для меня это очень важно.

Его решимость дрогнула.

Она подхватила со стола папки, вложила ему в руки. Потом быстро поцеловала и побежала за Майером.

Риэ Скоугор лично просмотрела журналы, где регистрировали всех, кто пользовался автотранспортом штаба Троэльса Хартманна. Ролевые модели программы интеграции доступа к ним не имели.

— Отличная новость, — сказал Хартманн.

— Нам нужно искать замену Мортену. Если он точно не вернется.

— Точно.

— Тогда я подыщу кого-нибудь. К тебе пришел Кнуд Падде, хочет поговорить — один на один. Он у тебя в кабинете.

Падде был председателем комитета их группы — партийный руководитель средней руки. Влиятельный, порой даже важный человек. Нудный.

— А ты не можешь…

— Нет. Пойди и поговори с ним.

Неуклюжий, в мятом костюме, больших очках и с нечесаными волосами, Падде был похож на медведя.

— Вы видели газеты? — заныл он при виде Хартманна.

— Конечно, я их видел.

— Избиратели обеспокоены, Троэльс. Группа требует провести собрание. Сегодня в час дня.

— Кнуд, не сейчас. Через две минуты здесь будет Кирстен Эллер.

— Почему вы не отстранили учителя? Все это выглядит так, будто вы прикрываете его.

Хартманн посмотрел ему прямо в глаза:

— По сведениям полиции, учитель, скорее всего, невиновен.

— Газеты пишут совсем другое.

Падде вел себя неожиданно смело, подумал Хартманн.

— Я не уверен, что мы выдержим такое давление, Троэльс. Хартманн вспомнил свой вчерашний разговор с Вебером.

— Я разберусь с этим. Нам не нужно собрание…

— Собрание уже назначено, — сказал Падде. — Советую вам не пропускать его.

— Вы не говорили, что он лечит психов, — сказал Майер. Она опять позволила ему сесть за руль. Так он, по крайней мере, не имел возможности набивать желудок чипсами, шоколадками и хот-догами. В таком количестве.

Лунд не ответила.

— Конечно, нет ничего плохого в том, чтобы встречаться со своим психиатром…

Она вздохнула:

— Он судебный психолог.

Майер поднял бровь, давая понять, что не видит особой разницы.

— Я не знаю человека умнее его.

— По работе познакомились?

Молчание.

— И ваш бывший муж тоже был из копов, если я не ошибаюсь?

Молчание.

— Вы не единственная, кто может заглянуть в анкетные данные, Лунд.

Майер уставился на нее многозначительно, одновременно делая левый поворот.

— Следите за дорогой, — приказала она.

— Вы знаете людей помимо полицейских?

— Конечно знаю! Бенгт…

— Судебный психолог, это мы выяснили.

— Я много кого знаю.

— Ну конечно. Я попросил Букарда о встрече. Хочу поговорить с ним. О нас.

Лунд посмотрела на него: большие уши, глаза навыкате, щетина и эта петушиная стрижка. Майер принялся насвистывать. Наконец они свернули на улицу, где жили Бирк-Ларсены.

— Где сейчас ваш муж? — спросила Лунд.

Пернилле Бирк-Ларсен вытирала стол. Кухня выглядела слишком чистой. Как будто женщина пыталась стереть даже память о своем потерянном ребенке.

Столешница была необычной: фотографии и страницы из школьных дневников, покрытые лаком. Лица и слова. Вот маленькая Нанна в ярко-красном коробе велосипеда «Христиания» вдвоем с каким-то мальчиком-индийцем. На другом снимке сыновья, еще совсем малютки.

Тряпка прошлась полукругом по безукоризненно чистой поверхности.

— Он работает без выходных.

— Нам нужна информация, — сказала Лунд. — Мы хотим понять, знала Нанна своего убийцу или нет. Вы не возражаете, если я…

Очередная попытка протереть то, что и без того уже начисто вытерто.

— …попрошу вас закончить уборку позже? — закончила фразу Лунд.

Пернилле Бирк-Ларсен даже не оторвала глаз от руки с тряпкой.

Майер поморщился.

— Может, она что-то упоминала, — продолжила Лунд. — Или поздно приходила домой. Что угодно. Подарки, чужие книги…

Пернилле Бирк-Ларсен оставила наконец тряпку, оперлась обеими руками о стол, подняла на них горящие глаза:

— Вы знали, что учитель под подозрением. И вы допустили, чтобы он явился на похороны. Допустили, чтобы я позвала его на поминки.

Майер затряс головой.

— Он держал меня за руку. И вы ничего не сказали!

Лунд пожала плечами, встала со стула, огляделась.

— А теперь пришли задавать мне вопросы! — крикнула Пернилле. — Не поздно ли?

Они не сказали ни слова в ответ на эту вспышку.

— Что вы про него выяснили?

— Мы проводим обыск в его доме, — нарушил молчание Майер. — Как только нам что-нибудь станет известно, я вам позвоню.

Недоумение в умных, ищущих ответа глазах женщины. Такое ей в голову не приходило.

— Нанна была там?

Опять молчание.

— В ту ночь она была в его доме?

Лунд покачала головой, начала говорить, что они не имеют права разглашать подробности…

— Да, — вмешался Майер. — Она была у него в тот вечер.

Лунд закрыла глаза, борясь с яростью.

— После этого ее никто не видел, — добавил он.

Все еще в бешенстве, Лунд сказала:

— Это ничего не доказывает. Нам нужны сведения о том, что их могло связывать. Нужно…

Что? Она сама не была уверена в том, что ищет.

— Нам нужна причина, — произнесла она, думая вслух.

Пернилле Бирк-Ларсен взяла тряпку, еще раз провела ею по чистому столу.

— Я знаю только то, что как учитель он нравился Нанне. — Она махнула тряпкой в сторону комнаты дочери. — Идите ищите, что вам надо. Все равно уже не осталось угла, куда вы не сунули свой нос. — Она вскинула голову. — Но обо всем сообщайте мне, вы поняли?

— Конечно, — сказал Майер.

В гараже Тайс Бирк-Ларсен и Вагн Скербек грузили в фургон деревянные балки. Их ждали заказы клиентов, но дом в Хумлебю шел первым в списке.

— Я помогу тебе с ремонтом, Тайс, — пообещал Вагн Скербек. — Только скажи, что нужно сделать.

Бирк-Ларсен молча взвалил балку на плечо, поднес к раскрытым дверям фургона. Скербек едва увернулся от описавшего широкую дугу конца балки.

— Это и к лучшему, что ты не тронул его, пока вокруг крутились копы. — Он подхватил охапку реек, забросил в фургон. — И как это такая обезьяна может быть учителем? Что творится в этом мире?

Бирк-Ларсен снял черную шапку, утер лицо, глядя на загруженные материалы. Решил, что можно захватить еще.

— Знаешь что? — Скербек оглянулся, проверяя, нет ли кого поблизости. — Ему конец. Обещаю тебе. Слушай…

Он взялся рукой за куртку Бирк-Ларсена, остановил его.

— Мы выждем. Мы ведь уже делали это. Знаем как.

Внезапная ярость исказила каменные черты Бирк-Ларсена. Он схватил невысокого приятеля за комбинезон, отшвырнул к фургону, сжал его горло ладонями:

— Не смей так говорить. Никогда.

Скербек не двигался, с вызовом глядя на Бирк-Ларсена, почти как равный.

— Тайс, это же я. Помнишь?

В поле зрения замаячила фигура высокого человека. К гаражу шел знакомый им хмурый коп. В его руке зазвонил телефон. Бирк-Ларсен отпустил Скербека.

— Майер слушает, — сказал коп в телефон.

С ним была та женщина, Лунд. Верная своей манере, она шла, разглядывая все вокруг большими немигающими глазами, словно хотела увидеть и запомнить каждую мелочь.

Бирк-Ларсен закончил погрузку и закрыл кузов фургона. Вагн беззвучно исчез. Этим талантом он обладал еще с тех времен, когда они детьми шлялись по улицам.

Лунд подошла к Бирк-Ларсену:

— Скажите, если я могу как-то…

— Вы знаете, что можете для нас сделать, — сказал он.

Кирстен Эллер прибыла с выражением умеренного негодования на одутловатом лице.

— Кто-то из этих ваших ролевых моделей главный подозреваемый. В убийстве!

— Возможно, он невиновен.

— То, что вы не осудили его публично, — безумие.

— Я уважаю ваше мнение, но не разделяю его. Надеюсь, разногласие по одному вопросу не нарушит наше соглашение.

— Наше соглашение?

Хартманн сжал губы, ожидая продолжения. Риэ Скоугор разглядывала свои ногти.

— Слова на бумаге, вот что такое наше соглашение, — сказала Эллер. — Ничего больше.

На столе стояли чашки с кофе и круассаны. К ним едва притронулись.

— То есть вы выходите из альянса?

— Это вопрос доверия.

— Это вопрос принципа.

— Вашего принципа, не нашего. Я не собираюсь тонуть вместе с вами. Не хочу отвечать за ошибки, которых не совершала. Не буду…

— Что вы хотите сказать? — остановил он ее.

— Пока эта ситуация с учителем не разрешится, мы дистанцируемся от вашей партии. Нам придется…

Стук в дверь. Вошел Мортен Вебер. Выглядел он так, словно основательно прошелся по магазинам. Стильная новая куртка, красный джемпер, белая рубашка. Хартманн и Скоугор воззрились на него с недоумением.

— Вот документ, о котором ты просил, — сказал Вебер, подходя к Хартманну и кладя перед ним листок.

Все молча следили за ним.

Вебер спросил:

— Принести еще кофе?

Когда никто не ответил, он улыбнулся и удалился.

Хартманн посмотрел на цветную распечатку. Это была страница с веб-сайта Кирстен Эллер.

— Так о чем мы говорили, Троэльс?

Хартманн внимательно вчитывался в листок, принесенный Вебером.

— С вашего позволения, продолжу, — сказала Эллер. — Я не буду появляться на публике вместе с вами. Все совместные мероприятия отменяются, включая сегодняшний вечер.

Эллер собрала в стопку свои бумаги, выровняла их, убрала в портфель вместе с ручкой — приготовилась уходить.

— А как насчет доверия к вам?

— О чем вы?

Хартманн протянул через стол распечатку Вебера:

— Вы приписываете себе наши успехи в программе интеграции иммигрантов. И не где-нибудь, а на своей собственной странице в Интернете.

Она выхватила у него листок, прочитала.

— Наша инициатива настолько вам понравилась, что вы пишете о ней как о своей. — Хартманн откинулся на стуле, заложив руки за голову. — Я не против того, чтобы разделить славу, Кирстен. Но тогда придется разделить и вину. — Он наклонился вперед и с улыбкой добавил: — Вот такие меры ответственности.

— Это шантаж!

— Ни в коем случае. Это же ваш веб-сайт, не наш. Значит, вам и отвечать. Отречетесь от меня — сами поставите себя под удар. Но…

— Спасибо за кофе, — прошипела Эллер.

— На здоровье. До встречи вечером, как договаривались.

Они проводили ее до двери, потом пошли в штаб кампании.

— Ей это не понравилось, — сказала Скоугор.

— Мне наплевать, понравилось ей или нет. Я не собираюсь выслушивать нотации о нормах поведения от какой-то продажной политиканши, которая прыгает в постель к любому, кто ее не гонит.

Мортен Вебер сидел за своим столом. Хартманн подошел. Вебер не оторвал глаз от монитора.

— Я думал, ты бросил нас.

Вебер проверял свой почтовый ящик, полный непрочитанных писем.

— Мне стало скучно.

Хартманн положил на стол распечатку с сайта Эллер:

— Как ты догадался?

Вебер уставился на него, будто ответ был очевиден.

— Будь я руководителем ее кампании, то обязательно использовал бы успех партнеров по альянсу. Иногда очень полезно думать, как другие.

— Я рада, что ты вернулся, Мортен, — сказала Скоугор.

Он засмеялся, глядя на нее:

— Я тоже.

Квартира Кемаля в Эстербро. Команда криминалистов обследовала каждый дюйм в каждой комнате. Все, что им удалось найти, — это два отпечатка пальцев Нанны Бирк-Ларсен возле входной двери.

Майер хотел большего.

— Послушайте, — сказал старший группы криминалистов. — Мы сделали все, что можно. Тут ничего нет.

Лунд просматривала предварительные отчеты.

— А что с ботинками? — спросил Майер.

— Проводим анализ грязи. Уже точно известно, что она не с места преступления.

— А эфир? Кому придет в голову держать в доме эфир?

— Тому, у кого есть вертолеты.

Один из криминалистов вытащил из угла модель вертолета.

— Мужская игрушка, — сказал он. — У него таких много. Летает на смеси парафина и эфира.

— Соседи? — спросила Лунд. — Что они говорят?

— На третьем этаже что-то отмечали допоздна, и один из них видел, как Кемаль выбрасывал мусор в половине второго ночи. Это все.

— Мусор? — вскинулась Лунд. — В половине второго?

— Так он сказал.

Через двадцать минут прибыл Кемаль для следственного эксперимента. Он не выглядел как человек, ожидающий ареста: элегантное пальто, серый шарф. Школьный учитель даже в воскресенье.

— Вы утверждаете, что дальше входной двери она не проходила? — спросила Лунд.

— Она позвонила. Я впустил ее.

— А потом?

— Она извинилась за то, что долго не возвращала книги, которые я давал ей почитать.

— Вы пригласили ее войти?

— Нет. Мы поговорили здесь, возле двери.

— Тогда почему на фотографии в гостиной ее отпечатки?

— Я собирался циклевать полы и вынес все вещи из гостиной сюда. И фотографию класса тоже. Нанна смотрела на нее, перед тем как уйти.

— Почему?

— Не знаю. Ей захотелось по какой-то причине.

— А потом?

— Потом она ушла.

— Вы проводили ее из здания?

— Нет. Я просто закрыл за ней дверь. Здесь безопасно… — Он умолк на секунду. — Я думал, что здесь безопасно.

— Почему вы попросили рабочих не приходить? — спросил Майер.

— Мне показалось, что они запросили слишком высокую цену. Решил сделать полы сам.

— И вы позвонили им в половине второго ночи?

— Почему нет? У них автоответчик.

Лунд внимательно осмотрела дверь, вошла в квартиру и снова вышла.

— Вам звонили незадолго до прихода Нанны.

Темные глаза мужчины метнулись от Майера к Лунд и обратно.

— Да. Ошиблись номером. Я был тогда на заправке, покупал кофе.

Майер удивленно склонил голову:

— Неужели ошиблись номером? И о чем можно в таком случае болтать девяносто секунд?

— Ну да… — Оба полицейских видели, что Кемаль затрудняется с ответом. — Звонивший хотел поговорить с человеком, у которого этот номер был до меня…

— Звонок был сделан из прачечной возле вашего дома. Как вы объясните это совпадение?

— Никак…

— Вы выносили мусор, — сказала Лунд.

— Да, в субботу, — согласился он.

— В субботу в половине второго ночи. Что было в черном мешке?

— Старый ковер.

— Ковер?

— Да, я выбросил его, когда возвращался из квартиры на дачу.

Молчание полицейских вынудило его продолжить:

— Если это все…

По-прежнему молчание.

— Скоро здесь будет моя жена. Я бы хотел, чтобы к этому времени вы ушли.

— Не вздумайте сбежать, — сказал ему Майер.

В Управлении полиции Букард выслушал их отчет.

— Значит, у вас на него ни черта нет?

— Кемаль лжет, — сказала Лунд.

— Вы ничего не нашли в квартире.

— Он прибрался. А ее отвез в другое место.

Недовольный шеф мерил шагами кабинет.

— Куда? Вы же все проверили. Квартиру, машину, подвал, загородный дом, молодежный клуб…

— Шеф, если на тебя давят из избирательного штаба Троэльса Хартманна, так и скажи нам, — перебила его Лунд. — Только вежливо.

Букард взорвался:

— Мне плевать на политику! У нас нет никаких доказательств, что этот человек насильник и убийца.

— Кемаль лжет, — в который раз повторила Лунд. — У него должно быть другое место…

— Тогда найдите это место! — приказал Букард.

Жена Кемаля бродила по квартире, разглядывая стены, покрытые алым порошком для снятия отпечатков пальцев. Следы были повсюду.

Он стоял в прихожей, пока она ходила из комнаты в комнату, включая свет везде, сжимая большой живот, сердитая и растерянная.

— Что они искали?

Он не ответил.

— Они думают, что это ты сделал?

— Скоро они поймут, что ошибаются.

— Не понимаю, почему ты не сказал им сразу.

Он прислонился к стене, не отвечая на ее взгляд.

— Я не хотел, чтобы ты волновалась. — Он притянул ее к себе, обнял, хотя она пыталась стряхнуть с себя его руки. — Я ведь уже просил прощения. Я не могу изменить то, что сделано. Мы…

Она все-таки вырвалась из его объятий, все еще рассерженная. Его отвлек телефонный звонок.

— Рама слушает.

Не переставая разговаривать, он прошел в гостиную с недавно отциклеванным полом и отметками криминалистов.

Она терпеть не могла, когда он говорил по-арабски, не понимала ни слова.

Еще она терпеть не могла, когда он сердился. Это случалось так редко. Он был миролюбивым, порядочным человеком. И тем не менее сейчас она слышала в его голосе гневные нотки. Прислушиваясь к словам чужого языка, она задумалась: а так ли хорошо она знает этого человека? Сколько сторон его жизни до сих пор скрыто от нее?

Жучок на телефоне Кемаля зафиксировал громкий сердитый разговор. Через сорок минут перед компьютером в кабинете Лунд сидела женщина в кремовой чадре и слушала запись. Эта женщина была дежурным переводчиком. Она записала услышанное арабской вязью, посмотрела на полицейских.

— Что он сказал? — спросил Майер.

— «Ничего не говорите. Не обращайтесь в полицию, иначе будете жалеть об этом всю свою жизнь».

— Номер определили? — спросила Лунд Майера.

— Стационарный. Где-то на северо-западе.

Они еще раз прослушали запись. На фоне голосов различался какой-то звук. Продолжительный крик. Майер поставил запись снова — медленнее и на полную громкость. Переводчица узнала звук, кивнула головой.

— Это вечерняя молитва, — сказала она.

Майер выудил нужные данные из компьютера.

— Телефон зарегистрирован на имя Мустафы Аккада. Никаких правонарушений за ним не числится. Владеет небольшим бизнесом — сдает в прокат гаражи возле вокзала Нёррепорт.

— Скажите Свендсену, чтобы привезли Аккада сюда, — велела Лунд и пошла за своей курткой.

Гаражи располагались под виадуком, в грязном, пустынном районе. Металлические двери, разрисованные граффити, засыпанный мусором проезд, смрадные дренажные колодцы.

Группу из трех техников, работавших над замком, возглавлял Янсен — в синих бахилах поверх здоровенных ботинок, с прилипшими ко лбу рыжими волосами. Шел дождь.

— Только один гараж не сдан, поэтому мы решили начать с него, — сказал Янсен.

Лунд и Майер тоже натянули перчатки и бахилы. Замок поддался усилиям техников, дверь откатили в сторону, и Майер вошел первым, Лунд за ним. Оба включили карманные фонари.

В быстрых лучах света гараж казался просто складом ненужного хлама, и больше ничем. Столы, полуразобранные двигатели, конторские шкафы, тенты, удочки, мебель…

Лунд направилась к дальней стене. Там, помимо гипсовых статуй и моделей кораблей, хранились картины в рамах; четыре самых больших живописных полотна стояли в глубине. Это была низкопробная мазня, столь любимая владельцами дешевых ресторанов. Сложены картины были как-то странно: поставленные по две в ряд и одна на другую, рамы опирались о стену под углом градусов тридцать.

Лунд смотрела и думала.

Потом подошла ближе и отодвинула от стены все четыре картины. За ними обнаружилась дверь.

Она взялась за ручку, дверь оказалась незапертой и легко распахнулась. Лунд остановилась на пороге, внимательно изучая потайное помещение, ожидая увидеть прячущегося в темноте человека.

Это помещение было меньше и более опрятно, чем первое. Два металлических стула друг напротив друга, как будто на них недавно кто-то сидел; рядом лампа на высокой ножке со шнуром, убегающим к розетке в углу.

Луч фонарика еще раз обежал стены, прежде чем она шагнула внутрь, потом задвигался по полу, пока не наткнулся на потрепанный, в пятнах широкий матрас. Поверх матраса — смятый сине-оранжевый спальник и рядом на полу пепельница.

Ближе. Возле самодельной постели лежал плюшевый медвежонок. Она опустилась на корточки, чтобы все тщательно осмотреть.

— Лунд?

Она даже не заметила, как Майер вошел внутрь.

— Лунд!

Она подняла глаза. Он нашел желтую кофточку на молнии. С пятном крови впереди. Пятно было старым, темным и большим.

Желтая, подумала она. Такой цвет мог бы понравиться школьнице. Выглядит вполне по-детски.

Час дня. Хартманн смотрел, как члены комитета проходят мимо него в зал заседаний.

— Слетаются стервятники, — сказал Вебер. — Не поворачивайся к ним спиной, Троэльс.

— От полиции есть что-нибудь? — спросил Хартманн.

— Ни слова.

— Давай тогда поскорее покончим с этим.

Войдя в зал, он заметил, что все пришедшие разбились на отдельные группы. Клики и фракции — они существуют в любой партии.

Две женщины, остальные — мужчины, в основном среднего возраста, в деловых костюмах. Партийцы со стажем.

— Это собрание созывалось экстренно, — сказал Хартманн, садясь на стул во главе стола. — Так что предлагаю не затягивать.

Кнуд Падде нервно взъерошил курчавые волосы, бросил взгляд через стол.

— Да, созыв был экстренным, Троэльс, — сказал он. — Но ситуация с прессой не терпит проволочек. Шумиха вокруг…

— Понятно, Кнуд. Будьте любезны перейти прямо к сути вопроса.

— Суть вопроса — это вы.

Предсказание Мортена Вебера, как всегда, в точку. Это был Хенрик Бигум, кто же еще. Долговязый, неулыбчивый преподаватель экономики в университете, лысый, с жестким аскетичным лицом верховного жреца. Бигум несколько раз выдвигал свою кандидатуру на выборах в городской совет и в парламент, но ни разу не прошел дальше второго круга. Он был умным человеком и преданным членом партии, но в личном общении отличался язвительностью и страстью к интригам.

— Хенрик. Очень рад вас видеть.

В зале повисла напряженная тишина.

Хартманн отложил взятую было ручку, выпрямился на стуле.

— Хорошо, слушаем вас, — сказал он.

— Мы все прекрасно к вам относимся, — произнес Бигум таким тоном, будто читал смертный приговор. — Ценим проделанную вами работу.

— Я предвижу «но», Хенрик.

— Но в последнее время разумность и честность ваших поступков вызывают сомнения.

— Чушь. Кто так считает — вы?

— Многие. Факты доказывают виновность учителя. Не отстранив его от работы, вы делаете вид, что защищаете невиновного, а на самом деле защищаете себя.

Мортен Вебер перебил его с места:

— Я не вижу этого вопроса в повестке.

— Вопрос слишком важен, чтобы отвлекаться на формальности. Второй момент. Личное дело Кемаля не было передано полиции в самом начале расследования. — Бигум обвел взглядом собравшихся, обращаясь теперь к ним, а не к Троэльсу Хартманну. — Почему? Не значит ли это, что Троэльс что-то скрывает? И третье. Из личного кабинета Хартманна произошла утечка конфиденциальной информации. Очень важной информации. И она попала в руки людям, которые могут причинить нам вред. Мы теряем поддержку. Мы теряем доверие. Теряем голоса. Ряды наших сторонников в парламенте редеют. Можете ли вы, Троэльс, утверждать, что ситуация находится у вас под контролем? Лично мне так не кажется. Никому так не кажется.

Хартманн посмотрел на Бигума через стол, рассмеялся и спросил:

— Это все?

— В каком смысле?

— Я и не рассчитывал, что вы продемонстрируете убийственные способности Поуля Бремера, Хенрик. Но право же… И ради этого вы бросили своих студентов?

— Разве то, что я сказал сейчас, не правда? Сокрытие личного дела Кемаля, утечка информации, потеря популярности?

— Это не правда. Это вырванные из контекста события. Все эти проблемы уже решаются. Вам не о чем беспокоиться…

— Если Троэльс не отзовет свою кандидатуру по доброй воле, — перебил его Бигум, — я предлагаю провести съезд партии и вынести на голосование вотум недоверия.

— Вы это серьезно? — воскликнул Хартманн.

— Абсолютно.

— И кто же займет мое место? — Хартманн иронично прищурился. — У вас есть предложения? Вот интересно…

— Этим вопросом мы займемся, когда до него дойдет очередь. Вы разрушаете то, над чем мы работали…

— Вы не можете принимать такие решения, Хенрик! — раздался одинокий женский голос. — Это не в вашей компетенции.

Голос принадлежал Элизабет Хедегор, воспитательнице детского сада из Эстербро.

Бигуму понадобилось время, чтобы ответить. С его стороны все это было оппортунистической эскападой, ударом ножом в спину на волне текущих событий и сокровенных чаяний.

— Я действую на основании конституции, — наконец промямлил он. — Кнуд?

— В соответствии с уставом, — сказал Падде, вытаскивая из кармана экземпляр, — решает большинство голосов.

— А как насчет избирателей? — не сдавалась Хедегор. — Троэльс — это прежде всего их выбор. Они также должны выразить свое мнение.

Бигума было не узнать в обозленном старике, который набросился на Хедегор:

— Слушайте, мы тут ищем выход из тяжелейшей ситуации! Некоторые из нас трудятся на благо партии десятки лет. А не без году неделя…

Хартманн продолжал молчать, наблюдая за столкновением.

— Избиратели имеют право сказать свое слово, — настаивала женщина. — То, что предлагаете вы, только усугубит положение.

— Что может быть хуже? — воскликнул Бигум. — Наш кандидат на пост мэра замешан в деле об убийстве! Из его кабинета пропадает информация. Он принимает решения одно сомнительнее другого…

— Избиратели… — продолжала Хедегор.

— Избиратели решают, войдет ли Троэльс в совет, — вставил Падде. — Лидера кампании от партии выбираем мы сами.

— Итак, я предлагаю… — торжественно произнес Бигум.

Тайс и Пернилле Бирк-Ларсен пришли в полицию в самом начале третьего. Лунд разложила перед ними фотографии предметов, найденных в гараже. Майер стоял у нее за спиной и внимательно наблюдал за супругами.

— Я прошу вас сказать, знакомы ли вам эти вещи, — сказала она.

Рюкзачок цвета хаки — никакой реакции.

Красный блокнот с узором из листьев на обложке и фломастер.

— Нет, — сказала мать.

Матрас, плюшевый медвежонок и синий с оранжевым спальник.

Тайс Бирк-Ларсен недоуменно смотрел на один из снимков. Лунд проследила направление его взгляда: рядом с матрасом стоял стакан с недопитым апельсиновым соком, огрызок печенья на тарелке, миска с остатками чего-то похожего на карри, пепельница с несколькими раздавленными окурками.

— Нанна не курила, — сказал он. — И всегда меня ругала из-за сигарет.

Лунд передала им увеличенный снимок плюшевого медведя и связки ключей. Два ключа на пластиковом кольце в виде цветка клевера.

— Вы ведь уже нашли ее ключи, — заметила Пернилле.

— Может, у нее был второй комплект.

— Я никогда не видела ни одну из этих вещей.

Потом на стол лег снимок желтой кофточки с кровавым пятном.

Глаза Пернилле Бирк-Ларсен широко открылись и не мигая смотрели на фотографию.

— Кажется, у нее была такая, — сказала она, все еще не сводя взгляда с желтой ткани и бурого пятна на талии, рядом с замком-молнией.

— Вы уверены? — быстро спросила Лунд. — Вы абсолютно уверены?

— Похожая на такую, — сказала Пернилле, кивая.

— Спасибо.

Лунд собрала фотографии.

— Где он сейчас? — спросил Бирк-Ларсен. — Учитель?

— Его допросили, — сказала Лунд. — И он будет находиться под наблюдением, пока мы не закончим расследование.

Бирк-Ларсен — как всегда, в алом комбинезоне и черной куртке — встал, собираясь уходить.

— Что вам известно? — Пернилле хотела знать больше.

— Мы не можем раскрывать детали… — начал Майер.

— Я ее мать! — вскричала женщина. — У меня есть право…

— Мы не можем…

Его перебила Лунд:

— Вероятно, она пришла к нему домой после вечеринки в гимназии. Мы думаем, что у них была связь, но мы не уверены. Он перевез ее в другое место, возможно в этот гараж. Потом отвез в лес.

За ее спиной недовольно ворчал Майер.

— Спасибо, — сказал Бирк-Ларсен.

— Спасибо, — эхом повторила его жена.

Больше говорить было нечего, они ушли. Майер сел в угол кабинета и закурил. Через некоторое время он сказал:

— Лунд?

Она вновь разглядывала фотографии. Итак, у них есть предположение, кому мог принадлежать некий предмет одежды. Самое твердое доказательство на сегодняшний день.

— Лунд!

Она подняла голову и посмотрела на него. Двухдневная щетина, оттопыренные уши, блестящие круглые глаза.

— Вы поступили неправильно, — произнес Майер, качая головой.

Букард слушал рапорт Лунд и тоже качал головой.

— Мать узнала кофточку, — сказала Лунд.

— Такие кофточки могут быть у миллионов девчонок, — отмахнулся Букард. — У нас нет оснований считать, что ее носила именно Нанна Бирк-Ларсен.

— Кровь…

— Результаты анализов пока не готовы.

— Улик у нас достаточно, — настаивала Лунд, пока Майер стоял в стороне, не вмешиваясь.

— И что это за улики?

— Свидетель видел, как Кемаль нес что-то в свою машину.

— Нет, — отрезал Букард. — Все, что у вас есть, — это странный телефонный звонок поздно вечером.

— И тот факт, что он лжет нам!

— Если мы станем обвинять всех, кто нам лжет, то в тюрьме окажется половина Дании. Любой, даже самый неопытный судья камня на камне не оставит от таких улик. Найдите Мустафу Аккада. Разберитесь с этим, или мне придется искать вам обоим замену.

Тайсу Бирк-Ларсену надо было ехать заключать договор о работах на следующую неделю. Пернилле проводила его до машины, сама побродила под колоннадой вокруг здания Управления полиции, потом решила вернуться внутрь.

Она нашла Лунд на месте, в кабинете.

— Почему вы его не арестовали?

— У нас нет достаточных доказательств.

— Что еще вам нужно? — взорвалась Пернилле. — Вы же говорили, что она была в его квартире, потом в гараже.

— Мы все еще проверяем факты.

— А если вы больше ничего не найдете? После всего…

— Я вам объясняю: следствие не закончено, — сказала Лунд. — В деле ощутимый прогресс. Я понимаю…

— Не смейте говорить мне, что вы понимаете! — Она стояла посреди кабинета неподвижно, несгибаемо, грозя пальцем, как учитель, как мать. — Не смейте. Не говорите, что вы понимаете.

Снова дома. Снова у раковины, маниакально перемывая уже вымытую посуду, вытирая безукоризненно чистые поверхности.

Он вернулся, сел у стола молча.

В их маленьком квартале округа Вестербро он был кем-то вроде короля. Соседи приходили к нему пожаловаться на местных хулиганов, даже иммигранты порой стучались в дверь и умоляли Бирк-Ларсена дать совет. Когда Нанна была совсем малышкой, лет пяти-шести, она отыскала где-то на улице мальчишку-индийца и сделала маленького темноглазого оборванца своим первым другом. Его звали Амир.

Пернилле помнила, как они вдвоем, держась за руки, хихикали в коробе велосипеда, когда она возила их по улицам. Помнила, как Тайс разобрался с парочкой местных отморозков, когда те стали задирать Амира. Разобрался жестко, в своей манере, но это сработало.

Амир, которого защищал Тайс. Этот мальчик так и остался с ними, на снимке, залакированном вместе с другими на столешнице, так и ехал куда-то с Нанной в алом коробе «Христиании».

С Нанной…

— Они достанут его, — сказал он наконец. — Рано или поздно.

— Ты что, не знаешь, как они работают? — Она с грохотом поставила стопку тарелок в шкаф. — Про тебя они так ничего и не узнали. Ни разу…

Его лицо потемнело от гнева. Он поднялся, встал напротив нее:

— Я подвел тебя? Скажи, я плохой муж? — Его глаза были полны боли. — Плохой отец?

— Этого я не говорила. Я только сказала, что ты лучше других знаешь, как они работают. И не проси меня верить им.

Он обнял ее за талию. Она вырвалась из его рук.

Бирк-Ларсен чертыхнулся, сорвал с вешалки куртку, оделся:

— Я поехал делать ремонт.

— Давай. — Она снова сложила тарелки в раковину. — Давай, иди в свой проклятый дом, спрячься там.

— Что?

— А что, разве не так ты поступаешь, как только становится трудно? Не так? Не прячешься, чуть что?

Она отставила посуду, стянула с рук резиновые перчатки и, глядя ему в лицо, дрожа от собственной смелости, произнесла слова, которые никогда раньше не смогла бы произнести:

— И с Нанной ты был такой же!

— Что ты несешь?

— У тебя никогда не было на нее времени, когда она хотела поговорить. Ты уходил в свой гараж. Или с Вагном потрепаться. Что, я не права?

— Нет. — Он сделал шаг по направлению к ней. — Не права.

Пернилле сникла, отвернулась к тарелкам. Мальчики ушли гулять с Лоттой. Хорошо, что их нет дома.

— Тогда почему у нее было столько секретов? Как так вышло, что мы ничего не знали о ее жизни?

— Потому что ей было девятнадцать лет! Ты бы хотела, чтобы твои родители знали, что ты делала, когда тебе было столько же? И кроме того… Вы с ней были неразлучны, как будто приклеены друг к другу.

— Тебя же никогда не было рядом.

Львиный рык, полный муки и ярости.

— Я работал. Зарабатывал деньги, чтобы платить за ее недешевую гимназию. Чтобы купить все это. Это ты разрешала ей делать все, что вздумается: гулять где-то по ночам, возвращаться бог знает когда, и не спрашивала с кем и почему.

— Нет, нет.

— Да! И тебе было все равно.

От обиды и злости слезы выступили у нее на глазах.

— Как ты можешь говорить такое? Как ты смеешь? Пока ее не было, я глаз не могла сомкнуть.

— Много пользы от этого.

— По крайней мере, я не орала на нее.

— И вот что мы получили! — Тайс Бирк-Ларсен взмахом обвел пустую кухню. — Вот что у нас осталось…

Но ее уже не было, она ушла в спальню, захлопнув за собой дверь.

Он перекусил бутербродами прямо в конторе. Не хотел уходить из гаража. Не хотел работать.

Пришел Вагн Скербек. Черная шерстяная шапка, красная спецовка, обычная развинченная походка, неизменная серебряная цепь на шее.

— Мы с Руди едем кое-что поделать в доме. Ты с нами?

Бирк-Ларсен сгорбился над столом с недоеденными бутербродами, с недокуренной сигаретой в кулаке. Мотнул головой: нет.

— Тебе что-нибудь нужно, Тайс?

Бирк-Ларсен затушил окурок в тарелке. Скербек подтянул стул, сел рядом, положил локти на стол.

— Ты ведь знаешь, сколько она значила для меня? — спросил он. — Ты и Пернилле, мальчики, Нанна — вы стали моей семьей. Я не могу смотреть, как вы мучаетесь.

Бирк-Ларсен поднял на него тяжелый взгляд.

— Это несправедливо, Тайс.

— Я не хочу об этом говорить.

Скербек кивнул:

— Ладно.

Но не ушел, остался сидеть, чего-то дожидаясь.

— Ну и чего ты от меня хочешь? — спросил наконец Бирк-Ларсен.

— Не знаю.

Бирк-Ларсен встал — на голову выше Скербека, на год старше и гораздо сильнее. Король квартала, во всяком случае когда-то.

— От этого не избавиться, — сказал он.

— От чего?

— От того, что ты сделал. От того, кто ты есть.

Он кивнул на стенной шкафчик, в котором висели ключи от фургонов.

— Не езди в Хумлебю, Вагн, — сказал он. — Пусть Руди один едет.

— Понял.

— У нас есть другое дело, — сказал Бирк-Ларсен.

Люди Свендсена нашли Мустафу Аккада, когда тот приехал в гаражи в Нёррепорт, прямо в раскрытые объятия группы оперативников. К пяти часам воскресенья он уже сидел в комнате для допросов в присутствии переводчицы. Лунд наблюдала за ним через открытую дверь, пока уговаривала по телефону Марка что-нибудь съесть. Разговор пришлось прервать, когда вышел Майер и заявил:

— Он ничего не скажет.

— Ну, это мы посмотрим, — проговорила она и двинулась в комнату.

Он не последовал за ней. Лунд остановилась:

— В чем дело?

— А мы точно уверены, что он замешан в этом деле?

— Да. А что?

— За ним никаких правонарушений, ни одного контакта с полицией. Работает, четверо детей, молится пять раз в день.

— Ну и что из этого?

— Что-то не складывается.

— Ради бога, Майер. Откуда вы свалились? Вы что, хотите, чтобы у них на лбу надпись была?

— Все равно что-то не так! Он мог бы вынести все эти вещи из гаража, если бы захотел, у него было время.

— А он все оставил.

— И потом вернулся. На место преступления…

— Дайте мне пять минут, — сказала она и решительно шагнула в комнату.

Аккад был смуглым мужчиной тридцати пяти лет: кожаная куртка «пилот», лоснящиеся черные волосы, испуганное моложавое лицо, по которому не угадывался его возраст.

Лунд села, бросила на стол папку.

— Вот что я вам скажу, — начала она. — Если вы не станете говорить, я засажу вас в камеру. С парочкой байкеров, которых задержали за торговлю наркотиками в Христиании. Интеграция их не привлекает, Мустафа. Как вам такая перспектива?

Он вдруг заволновался.

— А, значит с языком у нас проблем нет. — Она показала на дверь. — И что вы выберете: камеру? Или будете отвечать на вопросы? Ну же, я жду.

Переводчица продолжала переводить.

— Ему это не нужно, — сказала Лунд. — Больше не переводите ни слова. Он будет говорить со мной по-датски. Или отправится на встречу со своими новыми приятелями-байкерами.

Аккад упер взгляд в стол.

— Слушайте меня! — рявкнула Лунд, наклонившись близко к нему. — Суду не будет интересно, что вы обещали Кемалю. Как не интересно это и мне. Я могу устроить вам депортацию в три дня. Прямо из камеры вас сунут в самолет, и глазом моргнуть не успеете, как окажетесь на родине.

Ее слова начинали оказывать свое действие на Аккада.

— И это еще не все, Мустафа. Мы позаботимся, чтобы прямо в аэропорту вас встретила полиция. — Она выждала пару секунд. — Какая в вашей стране полиция? Они так же улыбаются, как мы? Такие же милые?

Переводчица продолжала переводить, и Лунд не возражала — это помогало поддерживать нужную атмосферу.

— А потом, — сказала Лунд поверх монотонного перевода женщины в парандже, — я навещу вашу жену и детей. Проверю их документы. Посмотрю, нельзя ли их отправить вслед за вами.

Он уронил голову в ладони.

— На что они будут жить, пока вы сидите в тюрьме? Смогут ли дети ходить в школу? Будут ли их лечить бесплатно, если они заболеют? Дадут ли им пособие, как здесь? Или они пойдут побираться на улицах, как все остальные…

— Я работаю! — Аккад взревел, как раненый зверь, и вооруженный полицейский в форме сделал шаг к столу. — Целыми днями работаю!

— По-датски вы тоже неплохо говорите. — Лунд сложила руки на груди, откинулась на спинку стула и приготовилась слушать.

— Это не то, что вы думаете.

Майер подтянул стул поближе.

— Объясните нам, — попросил он.

Мустафа Аккад затряс грязными кудрями.

— Рама хороший человек. Вы должны мне верить. — Он с мольбой смотрел на Лунд. — Он не может никому причинить вред. — Словно потеряв силы, Аккад замолчал и прикрыл глаза. — Просто он сделал глупость.

— Рассказывайте, — велела Лунд.

— Мы договорились, что я заеду в пятницу. Он знал, что девушка собирается приехать к нему. Я говорил, что не хочу иметь с этим дела. — Пожатие плечами. — Но ему нужно было какое-то укрытие. Когда я приехал, девушке было плохо, вся избитая, едва могла ходить. Мы отнесли ее в машину и отвезли в мой гараж. Там она могла спрятаться от родни. Потом я уехал…

— От какой родни? — переспросила Лунд. — О ком вы говорите?

— О девушке. Вы же все время спрашиваете меня о девушке. Вот я и рассказываю… о девушке, которой Рама помог.

— Что это за девушка?

— Эта девушка, — произнес Мустафа Аккад очень медленно, — из прихода его отца. Та, о которой вы спрашиваете. Дочь Абу Джамаля, Лейла. Ее хотели выдать замуж за какого-то парня с родины, чтобы он смог приехать сюда. И она сбежала из дома.

— Черт, — пробормотал Майер.

— Если ее найдут, я не знаю, что с ней сделают. — Он посмотрел на них с вызовом. — От вас помощи не дождешься. Поэтому Рама помог ей, спрятал в моем гараже. Потом, в воскресенье, отвез ее куда-то еще, я не знаю.

Майер снова выругался, потом встал и вышел из комнаты. Закурил сигарету в полутемном коридоре. Поднял голову, глянул по сторонам — в дальнем конце стояла жена Кемаля в потрепанной куртке защитного цвета, с телефоном в руке.

— Рама не вернулся домой, — сказала она. — Где он?

— Не знаю. Я ему не нянька.

— Понимаете, он ушел в магазин кое-что купить. И все. На звонки не отвечает.

Лунд появилась в дверях, прислушалась.

— Я оставила ему кучу сообщений. — Она показала Майеру телефон. — А он всегда перезванивает. Он знает, что я волнуюсь.

Лунд направилась в кабинет Свендсена. Тот сидел, раскинувшись на стуле, и потягивал из кружки кофе.

— Где сейчас Тайс Бирк-Ларсен? — спросила она.

— Когда последний раз проверяли, был дома.

— Я велела держать его под постоянным наблюдением.

— Дайте мне миллион человек, и, может, тогда я смогу выполнить четверть ваших заданий.

— Узнайте, где он, — приказала она.

Он скорчил ей в спину недовольную мину.

В четверть седьмого алый фургон остановился у входа в пустой склад. Первым из кабины выбрался Скербек, огляделся: воскресным вечером эта часть города всегда пустынна. На всякий случай все-таки проверил, что слева и справа. Вспомнил прошлые деньки, когда они с Тайсом работали на улице. Хорошая была у них команда. И ладили они неплохо. По большей части.

— Чисто, — сказал он и стукнул кулаком по водительской двери. Потом вынул электронный ключ, открыл замки, поднял секционные ворота, помог Бирк-Ларсену въехать внутрь.

В отдалении промчался поезд, где-то прогудел клаксон. Потревоженные появлением людей голуби разлетелись по темным внутренностям склада, тревожно хлопая крыльями. Скербек включил освещение, затем опустил ворота.

Старые деньки…

Бирк-Ларсен привез с собой кувалду, Скербек — рукоятку от кирки. Они встали у задних дверей фургона, помахивая орудиями, невольно вспоминая прошлое.

— Тайс…

— Помолчи.

Скербек умолк. Ему досталась роль зрителя.

Бирк-Ларсен открыл дверцы фургона, распахнул их настежь.

Учитель сидел на корточках у стенки, он по-прежнему делал вид, что ни в чем не виноват. Модная кожаная куртка, стильный шарф, начищенные ботинки.

У Скербека был фонарь, он направил свет Кемалю в глаза.

Кемаль поднялся на ноги, неуверенно выбрался из фургона, посмотрел на них обоих, разведя руками. Наполовину разгневанный, наполовину перепуганный.

— Послушайте, прошу вас, — взмолился он. — Я ничего не сделал. Я рассказал вам все, что знал. Я сказал полиции…

Бирк-Ларсен перевернул кувалду, взялся за железную голову, размахнулся рукояткой и ударил ею в живот Кемаля.

Тот с воплем упал. Бирк-Ларсен пнул его в голову, посмотрел, как он покатился по полу, потом подтянул за край куртки, швырнул к фургону. И остановился. Скербек стоял рядом.

— Ваша дочь была в моем доме всего одну минуту, — проговорил Кемаль, утирая кровь, текущую изо рта. — Она принесла мне книги. И сразу ушла.

Бирк-Ларсен снова перехватил кувалду, и она закачалась в его руке как маятник, железной головой книзу.

— В ту ночь со мной была другая девушка. Которой я помогал. Я не мог рассказать вам. И полиции не рассказал.

Скербек утер рукавом нос и ударил своей деревянной палкой по фургону.

— Я знаю, надо было все рассказать вам раньше, но я не мог, — выкрикнул Кемаль. — Это правда.

Бирк-Ларсен кивнул, посмотрел на Скербека.

— Дай мне его телефон, — сказал он.

— Тайс… — начал Скербек, но вынул мобильник Кемаля из нагрудного кармана.

— Позвони ей, — приказал Бирк-Ларсен, забирая телефон у Скербека и передавая его Кемалю.

Учитель стоял у алого борта, согнувшись, полумертвый от боли и страха.

— Ну же, — повторил Бирк-Ларсен, — звони ей.

Дрожащие пальцы не слушались. Наконец Рахман аль-Кемаль сумел набрать номер.

Как только Лунд поняла, что происходит, она села в свою машину и поехала, слушая рацию. Диспетчер передавал:

— …возможно похищение. Разыскивается фургон красного цвета, номерной знак пэ-эм девяносто два ноль десять, на борту логотип: «Перевозки Бирк-Ларсена». Выехал из округа Вестербро около восемнадцати часов…

С Майером им приходилось действовать в команде. А она любила работать одна, когда никто не мешает думать.

— …Тайс Бирк-Ларсен. Рост шесть футов четыре дюйма. Возраст примерно сорок пять лет. При обнаружении проявлять осторожность, задержать немедленно и сообщить…

Она надела гарнитуру, позвонила Майеру:

— Что нового?

— Где вы, черт возьми? Вы же не можете уходить, не сказав ни слова…

— Что нового?

— Мы вызвали переговорщиков, они готовы говорить с похитителями.

— Это не похищение, Майер. Он намерен убить его. Что уже известно?

— Машина Кемаля стоит у его дома. Видны следы борьбы. Бирк-Ларсен взял один из своих фургонов.

Она двигалась в сторону Вестербро. Это была территория Бирк-Ларсена. Скорее всего…

— Адреса, — потребовала она. — Дайте мне адреса.

— Где вы, черт возьми?

— Адреса!

Он вздохнул:

— Мы проверили гараж и склад по соседству. Проблема в том, что Бирк-Ларсен завел себе укромные местечки по всему городу.

— У него есть склад в Тегльхольмене?

Это была обширная промзона к югу от Вестербро, ближайший к дому Бирк-Ларсенов малолюдный район.

— Да, но он не пользовался им уже шесть месяцев.

— Что говорит Пернилле?

— Я привез ее в управление. Она отказывается говорить.

— Попробуйте найти его приятеля Скербека. Если Бирк-Ларсен что-то затеял, то обратится в первую очередь к нему.

— Угу, — сказал Майер. — У меня тоже есть глаза. Скербека нет дома. Телефоны у обоих выключены.

— Черт.

— Часа полтора назад Бирк-Ларсен расплачивался своей кредитной картой на заправке в Вестербро, в трех кварталах от своего дома.

Лунд прижалась к обочине. Впереди, у торгового центра «Фискеторвет», был поворот на Вестербро. Там же сходились дороги из нескольких других районов. Отсюда она могла направиться в любую часть города.

— Секунду, — сказал Майер и обменялся парой фраз с кем-то из сотрудников. — Лунд, — вернулся он к ней, — зарегистрирован звонок с телефона Кемаля в районе улицы Кнудсенс. — Он подошел к настенной карте. — Сейчас скажу, где это. Так… Он едет на юго-восток в Вальбю, — сказал Майер.

— Нет, — сказала она. — Я уже проверила адрес в Вальбю.

— Бога ради, Лунд. Может, он решил поехать по объездной дороге. Что насчет Аведоре? Там у них гараж.

Она вернулась в поток машин на дороге.

— Думаете, он поехал на свой собственный склад?

— А что, есть идея получше?

— Бирк-Ларсен не дурак. Он знает, что у нас есть список адресов всех его складов и гаражей.

— Да, знает! — заорал Майер в трубку. — И больше у нас ничего нет! Придумайте сами что-нибудь! Я не вижу, за что зацепиться!

— Где, вы сказали, был зарегистрирован звонок Кемаля?

— На улице Кнудсенс.

— Я погляжу, что там. Жене скажите, что ей лучше начать говорить, если она хочет снова увидеть мужа.

— Ладно.

До этой улицы было пять минут езды — она оказалась широкой двухполосной дорогой, обсаженной деревьями, идущей параллельно железнодорожному полотну. Повсюду дома и учреждения, окна ярко освещены. Это не место для убийства.

Бирк-Ларсен посмотрел на часы.

Кемаль снова и снова набирал номер. Ему ни разу не ответили. Он сидел у раскрытой дверцы фургона, нажимал на кнопки, и ничего не происходило.

— Я не мог выдать девушку, — говорил учитель, впадая в отчаяние. — Ее отдавали замуж против воли, вы понимаете? Можете вы это понять?

Вагн Скербек стоял у стены с закрытыми глазами и скучающим выражением лица.

— Я никому не мог рассказать. Если бы родители нашли ее, они снова избили бы ее. — Кемаль добавил после некоторого колебания: — Может, даже убили.

— И? — спросил Бирк-Ларсен. Кувалда в его руке покачивалась неспешно, словно неумолимый маятник часов.

— Я боялся, что они будут искать ее. Она ведь сбежала из дома.

Скербек открыл глаза, посмотрел на него:

— Своими словами ты роешь себе могилу.

— Почему она не отвечает тебе? — спросил Бирк-Ларсен.

— Я не знаю! Откуда мне знать? Нанна пришла ко мне, чтобы вернуть книги. И все, больше я ее не видел…

— А ну заткнись! — заорал Скербек и ударил учителя по голове.

— Никакой девушки нет, — проговорил Бирк-Ларсен. — Ты врешь.

— Нет! Вот, я послал ей сообщение. Она сейчас позвонит.

— Что-то долго не звонит, — съязвил Скербек.

Наконец телефон зазвенел. Кемаль с тревогой глянул на дисплей. Там высветилось имя: Лейла.

Он ответил, поднялся, показал им.

Бирк-Ларсен взял у него телефон. Услышал голос, снова передал Кемалю. Тот включил громкую связь, чтобы слышать могли все.

— Лейла? Это Рама.

— Рама? — У нее был сонный голос. — Это вы?

— Не бойся, — сказал он. — Все будет хорошо. — Он осип от волнения, прокашлялся. — Лейла, мне нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты рассказала, что случилось в пятницу, когда ты пришла ко мне домой.

Молчание.

— Алло? — произнес он.

— Откуда вы звоните?

— Неважно. Помнишь девушку, которую ты встретила у меня? Мою ученицу? Со мной ее отец. Я очень прошу тебя рассказать ему, что было в пятницу. Скажи ему, что она принесла мне книги…

— Не подсказывай ей, что нужно говорить, ты, сволочь! — прикрикнул на Кемаля Скербек.

Девушка заговорила на арабском, Кемаль ответил ей.

— Эй! Эй, Бен Ладен! — завопил Скербек. — Ты в Дании. Говори по-датски! Чего не понятно?

Бирк-Ларсен отобрал телефон у Кемаля, приложил к уху.

— Алло? Алло? — крикнул он.

Посмотрел на немой аппарат. Посмотрел на Кемаля блестящими в полумраке глазами.

Один миг. Одно решение.

Учитель отскочил за дверцу фургона. Скербек с воплем бросился за ним. Ухватившись за алый металл, Кемаль со всей силы ударил Скербека дверью, выхватил у него из рук палку и ткнул ею подбежавшего Бирк-Ларсена в грудь.

И рванулся к выходу, спасая свою жизнь.

Под потолком испуганно метались голуби.

Вдруг он запнулся обо что-то и почувствовал, как земля ушла из-под ног. В следующую секунду он увидел над собой Бирк-Ларсена с кувалдой в руках. В бледном флуоресцентном сиянии тяжелая голова орудия описала медленную и уверенную дугу.

Она сидела напротив Майера в неярком свете настольной лампы.

— Пернилле, — сказал он, — вы должны нам помочь. Не Кемаль убил вашу дочь. Он не имеет к этому никакого отношения. Тайс его похитил. Вы понимаете…

— Нет! — крикнула она. — Я не понимаю! Сначала вы говорили, что это тот парень Шандорф. Потом — что это учитель. Я не понимаю!

— Если Тайс что-то сделает с Кемалем, он попадет в тюрьму. Это вы понимаете?

На мгновение она притихла:

— Тайс ничего ему не сделает.

— Вы уверены? — спросил Майер.

Он взял фотографии со своего стола, протянул ей: окровавленный труп на улице в Христиании.

— Этот наркодилер был убит двадцать лет назад.

Она взглянула на мрачные снимки, не дрогнув.

— Тогда все были уверены, что это сделал Тайс. — Майер наблюдал за выражением ее лица. — Полагаю, вы встретились с ним примерно в это же время. Вы никогда не подозревали…

— В молодости мы все делаем ошибки. Они остаются в прошлом. — Она выдержала его взгляд.

— Может быть. Но Тайс совершает ошибку сейчас. Большую ошибку.

Она взяла фотографии двадцатилетней давности, посмотрела на них и положила на стол изображением вниз.

— Я вам уже сказала: он никогда бы так не сделал.

— Насколько я понимаю, алиби вашему мужу всегда обеспечивал Вагн.

— Да идите вы.

— Сейчас Вагн тоже с ним. На этот раз им не отвертеться. — Он склонился к ней через стол. — Помогите мне. Помогите Тайсу.

Медленно, с трудом:

— Он так не сделал бы.

За окном взвыли сирены. Машины одна за другой уносились в ночь.

— Вы потеряли дочь, я знаю. Но Кемаль невиновен. Его жена ждет ребенка. Он хороший человек. Не усложняйте ситуацию. Вы должны помочь мне. Мы должны найти Тайса.

Майер смотрел на нее. Она молчала.

— Мы можем просидеть здесь всю ночь, — сказал он. — Мне спешить некуда. А вам?

Она взглянула на него с ненавистью.

«Даже когда ты им помогаешь, все равно они тебя ненавидят», — подумал Майер.

— Пернилле…

— Есть одно место. Он редко там бывает, не знаю, зачем оно ему. Это заброшенный склад.

— Адрес?

— Не помню. В районе Тегльхольмен, где-то там.

Лунд объезжала окрестности улицы Кнудсенс, выбирая промышленные зоны, и смотрела, смотрела, смотрела.

Наконец в конце неосвещенного проезда она увидела красную вывеску, наполовину скрытую проволочным забором: «Перевозки Бирк-Ларсена».

Телефонный звонок.

— Мы едем на Тегльхольмен, — сказал Майер. — Он где-то там. Группа захвата выехала.

— Уже здесь, — ответила она.

— Что?

— Похоже, здесь у Бирк-Ларсена склад на территории какого-то заброшенного предприятия. Вижу свет. — Она объяснила ему, как проехать к складу.

— Со мной Пернилле, — сказал Майер. — Будем там через две минуты. Подождите меня. Лунд? Лунд?

Она положила телефон в карман, вышла из машины, посветила фонариком на въездные ворота. Открыты. Она зашла.

Холодная темная ночь. Тонкие облака. Полумесяц. Ветра нет. Ни звука, ни признака жизни.

Только освещенные окна склада.

В торце здания узкая дверь, покрытая граффити. Тоже не заперта. Лунд вошла в здание, светя фонариком.

Короткий коридор. Впереди свет.

Человеческий крик. Долгий, пронзительный, исполненный агонии и ужаса.

Лунд побежала.

Он не собирался убивать его. Пока. Он хотел услышать. Кувалда была отброшена. Теперь у него в руках была деревянная палка Скербека, и он обрушивал ее на спину, грудь, ноги Кемаля.

По полу растекалась кровь. Одна рука Кемаля безжизненно болталась, неестественно вывернутая, сломанная в локте. Бирк-Ларсен снова замахнулся, направляя удар в красивое смуглое лицо.

Еще вопль — и ни слова.

— Тайс, — проговорил Скербек.

Он стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу. Он ни в чем не участвовал, только смотрел и изредка бурчал что-то.

Бирк-Ларсен обошел обмякшее окровавленное тело, думая, куда еще он не ударил. Пнул Кемаля в голову.

— Ну все, хорош, Тайс, — ныл Скербек.

Еще один удар обрушился на тело, снова истошный вой разнесся по пустому помещению.

— Тайс, ради бога! Хватит с него. Может…

Бирк-Ларсен поднял на него горящие животной яростью глаза:

— Что?

— Может, он правду говорит.

Бирк-Ларсен вскинул палку, изрыгая проклятья, и опустил ее на ребра Кемаля. Пошел за кувалдой.

— Тайс! — взмолился Скербек.

Откуда-то из темноты донесся окрик:

— Тайс Бирк-Ларсен. Это Сара Лунд.

Скербек собрался с духом, встал между Бирк-Ларсеном и распростертым на полу телом, сказал:

— Все, Тайс, пойдем, нам пора.

— Отвали! — проревел Бирк-Ларсен и одной рукой отбросил Вагна как тряпичную куклу.

Поднялась кувалда, качнулась перед носом Скербека, и его след простыл.

Бирк-Ларсен схватил Кемаля за мокрую от крови шею и рывком поднял с пола.

— Садись, — приказал он. — Сядь! На колени.

Да, так показывали по телевизору. Так их казнят. С завязанными глазами, на коленях, ожидающих смерти.

— Тайс! — Голос был громче, ближе, резче. — Остановитесь! Остановитесь немедленно!

Но в нем полыхала ярость. Ее не легко затушить. Он слышал, как она бежит к нему по бетонному полу. Поднял голову, посмотрел. В холодном свете флуоресцентного светильника увидел синие джинсы и черно-белый свитер.

— Кемаль невиновен! — крикнула она. — Послушайте меня! Он ничего не сделал.

Учитель стоял на четвереньках, изо рта на пол текла кровь. Бирк-Ларсен пнул его под ребра, схватил за волосы.

— Я сказал «сядь»! — гаркнул он в окровавленное месиво лица.

Железный боек кувалды нацелился на шею Кемаля. Один удар по коленопреклоненному человеку. Справедливость. Месть.

— Сядь! — заорал он.

На стене он видел две их черные тени. Да, это правильное место, правильная поза. Это точка, где кончается боль.

Еще одна фигура бежала к нему от двери.

— Тайс! Положи оружие. Он не делал этого.

Тот горластый лопоухий коп.

Кувалда. Один длинный сильный замах.

Он услышал, как щелкнул предохранитель, увидел краем глаза, что коп, которого все звали Майер, навел на него пистолет, готовый нажать на курок.

Выстрел. Звук разлетелся по пустому складу, как будто лопнул воздушный шар. Бирк-Ларсен мигнул, словно очнулся.

Третья фигура. Бежевый плащ. Длинные волосы. Лицо, такое любимое, такое родное.

Пернилле стояла рядом с полицейскими и смотрела на него как завороженная.

«Это я, — мысленно обратился к ней Тайс. — Тот я, о котором ты знала, но всегда боялась спрашивать. Это я».

Кувалда опустилась еще раз.

— Тайс! — заорал Майер, вновь целясь в него. — Положи молот. Я застрелю тебя, если ты хотя бы попытаешься тронуть его. Клянусь!

Пернилле прошла мимо них, прямо к Бирк-Ларсену и бесформенной окровавленной куче на полу у его ног, в которую превратился Кемаль.

— Положи молот! — орал коп. — Не делай глупостей.

Секундного колебания хватило, чтобы в его лицо нацелилось еще три черных пистолета с разных сторон. Как будто они могли остановить его…

Но была еще и Пернилле, в одном шаге от него, с бледным окаменевшим лицом. Пернилле, шептавшая ему глазами: «Я знала, но никогда не хотела знать».

— Тайс, — сказала она, — положи.

И он положил.

Риэ Скоугор и Мортен Вебер наконец-то сделали все необходимые звонки. Кому-то Хартманн позвонил сам. Напоследок поговорил с полицейскими и затем, ровно в восемь, явился на собрание.

Начал Кнуд Падде:

— Очень жаль, но нам необходимо прибегнуть к особым мерам — проголосовать за вотум недоверия Троэльсу Хартманну. Позвольте мне…

— Мы тратим время, — устало произнес Хенрик Бигум. Он сидел с таким видом, будто результат голосования был уже оглашен. — Мы все знаем, зачем собрались.

— Не беспокойтесь, Хенрик, — сказал Хартманн. — Голосовать нет необходимости.

— Извините, Троэльс, но голосование состоится. Так было решено.

— Я могу сам отозвать свою кандидатуру. Вам не придется голосовать. Если только за того… — он улыбнулся Бигуму, — …кто займет мое место.

— Нет, Троэльс! — запротестовала Элизабет Хедегор. — С какой стати? Это неправильно. Хенрик говорит только за себя, как всегда…

— Ну что же, добровольный отзыв также допустим, — согласился Бигум. — Если таков ваш выбор. — Он вынул из кармана пиджака ручку, протянул ее Хартманну. — Достаточно письменного уведомления, чтобы отзыв вступил в силу.

— Вы давно проверяли свой телефон, Хенрик? Нет никаких сообщений? Никаких подсказок из кабинета Бремера? Никаких новостей?

Бигум рассмеялся, потряс головой:

— Я все-таки надеялся, что вы уйдете с большим достоинством. Пишите отзыв, и покончим с этим.

— Я только что разговаривал с инспектором, ведущим расследование убийства Бирк-Ларсен, — объявил Хартманн. — Получены неоспоримые доказательства того, что учитель невиновен. Об этом будет объявлено в новостях через несколько минут. Если хотите убрать меня за то, что я защищал невинного человека, воля ваша. Каковы будут перспективы моего преемника в таком случае…

— Кнуд, ведите собрание! — выкрикнул Бигум.

Падде сидел с открытым ртом, неспособный решить, в какую сторону повернуть.

— Возможно, нам следует подумать об этом, — сказал он в конце концов. — О том, чтобы не проводить голосование. Если то, что говорит Троэльс, правда, мы должны ознакомиться с фактами.

— С фактами? — взвился Бигум. — Вот какие у нас факты: с самого начала и до сегодняшнего дня Хартманн лепит ошибку за ошибкой. Это уловка, если вы сейчас попадетесь на нее…

Хартманн качал в ладонях чашку кофе. Разглядывал ее. Заставлял их ждать.

— Я считаю, — произнес он после продолжительной паузы, — нам следует хорошенько выспаться, еще раз все обдумать и поговорить утром, на свежую голову. Несколько часов ничего не изменят, согласны?

Наступило долгое молчание. Наконец Хенрик Бигум встал, с грохотом отодвинув стул, и бросился вон из комнаты, бормоча ругательства. Элизабет Хедегор нагнулась к Хартманну через стол, сжала его руку с улыбкой и прошептала:

— Отличная работа.

Через десять минут в своем кабинете Хартманн стоял перед телевизором.

— …с ролевой модели программы интеграции Хартманна в настоящее время сняты все обвинения, его непричастность к убийству Нанны Бирк-Ларсен доказана… — говорил диктор.

Затем показали, как телерепортер бежит по коридору ратуши вслед за Поулем Бремером, подсовывая микрофон мэру под нос.

— Я рад, что все закончилось для Хартманна благополучно, — не очень убедительно говорил Бремер. — Но мы все видели, как он себя вел. Его нерешительность граничила с параличом. Троэльс Хартманн не годится на пост мэра города. Эта работа ему не по зубам.

Вошел Вебер, сияя улыбкой, что было вовсе не характерно для него:

— Нам оборвали телефон, Троэльс. Пресса жаждет пообщаться с тобой. Все довольны таким оборотом.

За ним следовала Скоугор.

— Даже в парламенте рады, — добавила она. — Победители всем нравятся.

На экране возникла Кирстен Эллер.

— Это замечательный момент, — провозгласила она, самодовольно улыбаясь. — Сама жизнь показывает нам, что Троэльс Хартманн — достойная альтернатива Бремеру. Именно поэтому мы поддерживали его с самого начала.

Хартманн запрокинул голову и захохотал в потолок. Потом выключил телевизор.

— Так что с прессой? — напомнила Скоугор.

— Я не хочу говорить с ними до завтра. Сделай заявление о том, что справедливость восторжествовала и я этому рад. Мортен?

Вебер открыл свой блокнот.

— Активизировать наглядную агитацию. Сделать акцент на нашей программе интеграции. Как можно чаще упоминать о ролевых моделях, говорить об их успехах. Да, еще одно… — Хартманн подошел к вешалке, надел пальто. — Назначь на завтра собрание группы, но не звони никому до утра. Скажи, чтобы пришли все те, кто был на собрании сегодня.

— Может, все-таки пораньше предупредить? — спросил Вебер.

— Мне дали еще меньше времени.

Вебер отправился в свой офис выполнять указания, а Троэльс Хартманн снял с крючка пальто Риэ Скоугор, подал ей. Давно уже он не видел ее такой счастливой. Она была очень красива, хотя и измучена. В эти дни всем досталось.

— Я проголодался, — сказал он. — И нам нужно поговорить.

Тайс Бирк-Ларсен сидел в комнате с двумя полицейскими в форме, они оформляли бумаги о его задержании. Лунд вместе с Пернилле наблюдала за ним через стекло.

— Что теперь?

— Ему выдвинут обвинение, — сказала Лунд.

— Куда его забирают?

— В камеру предварительного заключения.

Наконец полицейские закончили писать, кивнули Бирк-Ларсену, чтобы он поднимался и шел за ними.

— Когда ему можно будет вернуться домой?

Лунд не ответила.

— У нас два сына. Когда его отпустят?

— Это будет зависеть от приговора.

— Его посадят в тюрьму?

Лунд пожала плечами.

— Это вы во всем виноваты, Лунд. Если бы не вы…

— Мне жаль.

— Жаль?

— Вас отвезут домой. После предварительного слушания с вами свяжутся и сообщат о результате.

— И это все?

— Пернилле… — Она не была уверена, что это стоит говорить. Вряд ли ее слова что-то изменят. — Мы не боги. Мы такие же, как вы. Если люди нас обманывают, нам это не нравится. Мы не знаем, хорошие это люди или плохие. Просто знаем, что… что они лгут.

Пернилле Бирк-Ларсен с неприязнью посмотрела на нее и возмущенно спросила:

— Вы думаете, я сейчас лгу?

— Я думаю, что нам по-прежнему очень многое неизвестно.

— Прекрасно, — сказала Пернилле и удалилась.

Майер сидел за своим столом и просматривал последние отчеты.

— Та девушка, мусульманка, дала показания. — В полосатой футболке и спортивной фуфайке на молнии он был похож на усталого школьника. — Она подтверждает алиби Кемаля и говорит, что желтая кофта принадлежит ей. Да, еще я навестил Кемаля.

Она слушала Майера, глядя на фотографии, приколотые к стене: машина, канал, лес Пинсесковен.

— Врачи говорят, он выкарабкается, — добавил Майер. — И он не хочет выдвигать обвинения против Бирк-Ларсена.

— Это не ему решать.

— Можно кое о чем вас попросить, Лунд?

— Да. О чем?

— Не исчезайте больше вот так, не сказав ни слова, в одиночку.

— Бирк-Ларсену предъявят обвинения в незаконном лишении свободы и нанесении тяжких телесных повреждений. Это для начала.

Майер закурил, выпустил кольцо дыма под потолок.

— Мы все делали правильно, — сказала ему Лунд.

— Ничего мы не делали правильно. Отец девушки сядет в тюрьму, Кемаль в больнице. Господи…

Стук в дверь. На пороге стоял Свендсен. Он казался очень довольным.

— Букард хочет поговорить с вами обоими завтра с утра.

— Спасибо, что присмотрели за Бирк-Ларсеном, — бросила ему Лунд. — Как я вас просила.

Свендсен с вызовом посмотрел на нее:

— Если просьб много, Лунд, то выполнять их начинают в алфавитном порядке, а не все разом. И я уже побеседовал с шефом на эту тему. У него не возникло ко мне никаких претензий.

— О чем Букард хочет говорить с нами? — спросил Майер.

Свендсен гаденько засмеялся:

— Сегодня начальник полиции отделает его по первое число. Полагаю, он захочет разделить с вами страдания. Приятных снов!

Он закрыл за собой дверь.

Майер сидел потрясенный. Его большие уши шевелились взад и вперед в такт движениям челюстей — он жевал жвачку. В другое время Лунд он показался бы смешным. Она вернулась к фотографиям на стене.

— Я не собираюсь отвечать за это, — произнес Майер. Он вскочил, натянул куртку. — Я отказываюсь за это отвечать!

Она обрадовалась, когда он ушел. Одной легче думалось.

Итак, Нанна Бирк-Ларсен. Девятнадцать лет, хотя легко может сойти за двадцатидвухлетнюю. Волнистые светлые волосы. Умеет обращаться с косметикой. Свободно и уверенно улыбается в объектив. Совсем не так, как подросток.

Да, они по-прежнему не знают эту девушку. Чего-то не хватает.

Лунд собрала вещи, по дороге попрощалась с дежурными, задумчиво вышла в коридор.

За ее спиной затопали шаги. Это бежал Майер, запыхавшийся, с безумными глазами.

— Лунд, — произнес он, — мне ужасно жаль.

— О чем вы?

— Он попал в аварию.