Глава седьмая

Вскоре после завтрака комиссия из пяти психиатров подвергла Перри длительным расспросам. Джозеф присутствовал и помогал процессу. Перри казалось, что вопросы к делу не относятся. В какой-то момент один из присутствующих втянул его в оживленное обсуждение влияния изобретения летательных аппаратов на проблему логистики во время войны. По какой-то неизвестной причине все остальные врачи с интересом следили за этой дискуссией. Еще один принялся выяснять детали обычаев или норм, соблюдаемых курсантами военно-морских училищ, и того, до какой степени личная жизнь курсанта отличается от личной жизни учащегося гражданской академии. К наступлению ланча все они, похоже, остались довольны, и собрание окончилось.

Судебное разбирательство, назначенное на четырнадцать ноль-ноль, прошло совершенно непримечательно. По совету представителя защиты Перри признал факты жалобы и запросил разбирательство без присяжных. Судья, ведущий допрос, ответил положительно и зачитал выводы психиатрической комиссии. Затем обратился к Перри:

– Молодой человек, согласно выводам комиссии, вас с практической точки зрения можно считать совершенно незнакомым с нашими обычаями в области социальной коррекции. Если говорить понятным вам языком, вас признали виновным, и я собираюсь вынести приговор. Опять же, говоря понятным вам языком, вас диагностировали и признали нездоровым, так что я собираюсь выписать вам лекарство. Если вы того не желаете, то вольны не принимать лекарство, однако я надеюсь, что вы все же пройдете лечение. Выводы комиссии хоть и страшноваты, но обнадеживают, и, по моему мнению, вы полностью излечитесь.

– С вашего позволения.

– С моего чего? Ах да, конечно. Прошу.

– Какая есть альтернатива лечению?

– Альтернативой является Ковентри – вас доставят к воротам резервации для индивидуумов, противящихся принятым нормам сосуществования, а ваш кредит будет конвертирован в любое движимое и недвижимое имущество по вашему выбору. Или же, если предпочитаете такой вариант, вы можете эмигрировать в любую страну, которая согласится вас принять.

– Что будет, если я выберу Ковентри?

– Вы войдете в ворота. Дальнейшее не является заботой государства.

– Как долго я должен оставаться в резервации?

Судья пожал плечами и не ответил.

– Я пройду лечение. Просто мне было любопытно узнать о вариантах.

– Очень хорошо. Из отчета я вижу, что от вас можно ожидать определенных моральных реакций, классифицируемых как аристократические. Признаете ли вы мою власть над вами?

– Да, ваша честь.

– Я попрошу вас дать мне обещание. Вы вольны этого не делать, если не желаете. Я хочу, чтобы вы пообещали воздерживаться от любого насилия по отношению к любому человеку, включая и вас самого, по любым причинам, пока не будете признаны излечившимся или пока не придете ко мне и не заберете обратно данное мне слово. Обещаете?

– Звучит справедливо. Я обещаю.

– Хорошо. Я хочу выпустить вас на поруки человеку, который сам не нуждается в лечении. Кто ваш ближайший друг?

Перри пришел в замешательство:

– Боюсь, у меня нет друзей.

Пока он это произносил, Диана вышла вперед. Судья улыбнулся:

– Она ваш ближайший друг? – (Оба, Диана и Перри, кивнули.) – Что ж, очень хорошо, вы должны понимать, что она отвечает передо мной за то, чтобы инструкции и решения суда выполнялись. – Он повернулся к Диане. – Отвезите его в государственный коррекционный госпиталь в Тахо. Главный секретарь вас проинструктирует. Это все. До свидания и удачи.

В летательном аппарате Диана настроила приборы и повернулась к Перри, в глазах ее было нетерпение и беспокойство.

– Ну, дорогой, как ты себя чувствуешь?

Перри обдумал вопрос:

– Не знаю. Я готовился к неприятному исходу, но со мной обошлись очень достойно. С другой стороны, мне нужно куда-то от тебя уехать и подвергнуться лечению неопределенной продолжительности и непонятной природы. Это унизительно, и меня совсем не радует. Мне не нравится, что меня считают сумасшедшим, когда я точно знаю, что это не так.

Диана погладила его руку:

– Никто не считает тебя сумасшедшим, дорогой. Они полагают, ты страдаешь от злокачественных эмоциональных реакций, связанных с некорректным воспитанием. Теперь они попытаются переучить тебя, чтобы ты мог быть счастлив.

Он грубо вцепился в нее:

– Эти идиоты думают, что смогут отучить меня от любви к тебе, засыпав умными словами?

Прежде чем ответить, она нежно поцеловала его:

– Вовсе нет, дорогой. Ты будешь любить меня так же или даже больше, но ты будешь более счастливым, потому что твоя голова не будет забита ворохом ложных рефлексов и неверных представлений.

– Возможно, так и будет, но я этого не понимаю. Не понимаю, как можно изменить природу человека.

– Ты поймешь лучше через несколько дней. Расслабься и сейчас об этом не беспокойся. Иди ко мне, дай мне тебя обнять.

Она обвила его руками, качая его мускулистые живые плечи, словно младенца. Она разгладила морщины на его лбу и закрыла ему глаза. Наконец маленькие упрямые линии у его рта исчезли, и он задышал медленнее. Диана заподозрила, что Перри уснул, и сидела тихо. Под ними мелькали километры. Затем она легонько потрясла его за плечо:

– Перри. Перри, любимый. Пора садиться.

– Я не спал.

– Нет, но садиться все равно пора. Вот посмотри, та площадка слева. Посади «Облако» как можно ближе к зданиям, где сможешь найти место.

– Ладно.

В крыле администрации Диана проинструктировала Перри:

– Спроси магистра Гедрика и объясни, кто ты. Они скажут, что делать.

Их попросили подождать несколько минут.

Магистр Гедрик оказался совершенно неприметным маленьким человечком, худым, с редкими седыми волосами и птичьими манерами. Мелкими шажками он приблизился, протягивая руку:

– А, вот и вы. Мы вас ожидали. Добро пожаловать в Шангри-Ла.

– Шангри-Ла?

– Просто поэтическое выражение, старческая прихоть, это из одного образчика классической литературы, прочитанного мной в детстве. Вы, наверное, никогда о нем не слышали.

– Я его читал, – резко ответил Перри.

– О, вот как? Тогда вы оцените эту аллюзию. Возможно, тут не такое уж блаженство, как описывается в книге, но здесь очень красиво, очень красиво. – Магистр Гедрик весь светился, будто самолично возделывал местные сады. – И мы стараемся, чтобы это место производило тот же эффект, тот же эффект. Надеемся, надеемся. – Он склонил голову набок и посмотрел на них с живой добротой. – Позвольте, чего же мы ждем? Посетителей Шангри-Ла следует прежде всего накормить. Вы уже завтракали? Тогда, возможно, чай или ликер? Нет? А сигарету?

Перри взял из протянутой пачки одну. Она была уже прикурена, когда он ее вытащил. Он с некоторым удивлением рассматривал сигарету. Гедрик снова засветился:

– Умно, а? Для меня ее спроектировал один из наших гостей. Весьма умный человек, но чуть слишком увлеченный механическими устройствами. Спроектировал устройство, чтобы взорвать Землю. Не сработало, ну а теперь он больше ничего такого не хочет. Вместо этого проектирует интегральное оборудование. Очень изобретательный. Очень изобретательный. Никогда не понимал, как это устроено, однако работает отлично, работает отлично. Пойдемте же, вас ведь еще нужно поселить. Желаете жить в холостяцком здании? Нет – разумеется, нет. У нас есть шикарные апартаменты. Или, быть может, предпочитаете коттедж?

Перри не ответил, однако Диана робко предложила рассмотреть последний вариант.

– Да, понимаю. Идемте со мной.

И он быстро запрыгал вниз по лестнице, а затем в проход, в котором движущаяся лента доставила их к другой лестнице. Одолев подъем, они оказались в приятной и уютной гостиной, оборудованной всем необходимым, за исключением кухонных приборов. Отличное видовое окно смотрело на озеро Тахо. Никаких других зданий видно не было. Гедрик указал на тропинку, уходившую вправо вдоль берега.

– Основные здания в паре сотне метров в ту сторону. В хорошую погоду вам понравится ходить туда пешком. Теперь я вас ненадолго покидаю. Чувствуйте себя как дома. Как следует мы примемся за вас только завтра. – И он ускакал прочь.

Перри посмотрел ему вслед:

– Забавный малыш. Он что, какой-то прославленный швейцар?

– О небо, нет. Он главный психиатр и директор всего этого учреждения.

Перри присвистнул и сменил тему:

– Как скоро тебе нужно будет ехать?

– Что ты, мне не нужно уезжать. До вторника у меня нет эфиров.

– Хочешь сказать, они позволят тебе остаться здесь?

– Конечно же. Почему нет? Мне придется часто уезжать, поскольку здесь нет места для репетиций и для эфиров. Возможно, они попросят, чтобы я уехала на какое-то продолжительное время, однако я определенно останусь сегодня на ночь и на все другие ночи, если кто-нибудь об этом попросит. – Она опустила ресницы.

Перри прикоснулся пальцем к ее подбородку, приподнял ее лицо и поцеловал.

– Конечно же тебя попросят.

На следующее утро пришел Гедрик и спросил, можно ли ему войти и переговорить с Перри. Пока мужчины устраивались для более подробного знакомства, Диана объ явила, что собирается слетать за Капитаном Киддом. Беседа продолжалась несколько часов. Перри обнаружил, что его провоцируют говорить как можно больше и что ему очень легко это делать. Человечек странным образом обезоруживал Перри. Птичий щебет и мягкие подходы Гедрика сломали сдержанность молодого человека. И постепенно Перри начал говорить один, описывая происшедшие события. Гедрик выслушал все это с благожелательным вниманием, склонив голову набок; его взгляд горел и не упускал ничего. Когда он поднялся, чтобы уйти, Перри, слегка нервничая, поинтересовался, когда начнется лечение. Гедрик улыбался:

– Оно уже началось. Вы разве не заметили? – И он удалился, дав слово как можно скорее пригласить на беседу компетентного экономиста, о котором просил Перри.

Разговоры продолжились как с участием других людей, так и без оного. Гедрик частично передал дело Перри Ольге, крепкой и на вид простоватой блондинке, которая, казалось, была не на своем месте в штате психиатрического заведения. Ее грудь и бедра были самой природой предназначены для рождения детей, и она смотрела спокойным взглядом опытной матери. Но Диана заверила его, что Ольга не единожды ассистировала ее матери, выполняя сложные операции на головном мозге.

Ольга направляла Перри в более тщательном изучении современного мира, чем то, которое он прошел с помощью Дианы. Помимо технических и научных работ, Ольга отобрала для него множество литературных и драматических произведений и настаивала, чтобы он читал или смотрел их. Две женщины поладили, словно старинные подруги. Часто Ольга появлялась с книгой или записью для прослушивания, которую Перри следовало усвоить, а затем дамы отправлялись на продолжительную прогулку по холмам. Во время многочисленных отъездов Дианы Ольга часто обедала и ужинала вместе с Перри и проводила с ним вечера.

Ольга требовала, чтобы Перри много писал, – ее задания он шутливо называл домашней работой или своими экзаменами. Он получил целую серию упражнений, в которых ему предлагалось давать определения словам. В первых заданиях слова, которым требовалось дать определения, были сравнительно простыми: прогулка, дорога, яблоко, кошка. Перри начал выполнять упражнения, полный беспечной решимости доказать, что у него нет глюков. Однако задания вернулись к нему с указаниями на несоответствия и путаницу в определениях – и с просьбой формулировать определения более точно. Пристыженный, он потратил уйму времени, стараясь как можно точнее выразить словами, что он имел в виду. Со второй попытки он получил в ответ поздравления за тщательность определений, однако был еще и комментарий к определению слова «лошадь»: «Включает ли это определение лошадиные зубы, лошадиные силы, ставку на скачках, дареного коня? Пожалуйста, пересмотрите остальные ваши определения с учетом этого комментария». Перри мрачно засел за правку определений, которые считал невероятно точными. Он изобрел уловку – фразу, которую добавлял ко всем определениям: «…и многие другие значения, зависящие от контекста, личностей говорящего и слушающих или принятых идиом данного исторического периода». И наконец он сделал заявление, что слово определено адекватно, когда используется таким образом, что слушатель и говорящий понимают его одинаково. Он отослал работу в надежде, что вопрос улажен. На следующий день его отрезвили заданием определить следующее: «человеческая природа», «патриотизм», «справедливость», «любовь», «честь», «долг», «пространство», «материя», «религия», «Бог», «время», «общество», «правильный», «неправильный». Через три дня бесплодных попыток сделать что-нибудь с этими словами он отослал такое сообщение: «Насколько я могу судить, у этих слов нет каких-либо значений, поскольку я не способен придумать способ определить их таким образом, чтобы для говорящего они означали то же самое, что для слушателя». На это пришел загадочный ответ: «Оставь проблему, но не покидай ее. Можно ли спроектировать турбину без знаний о дифференциальном исчислении и энтропии?» Затем его попросили дать определения механики псевдогравитации для закона тяготения, основанного на обратных кубах вместо обратных квадратов. Его захватила красота логических выводов этой задачи, и он написал целую монографию по баллистике для такой среды. Затем его спросили, сможет ли он спроектировать прицел для орудия, стреляющего в описанных условиях. Эта просьба показалась ему идиотской, и он потребовал объяснений у Ольги:

– Ольга, что это за канитель? Какая для меня польза в проектировании бесполезного орудия?

Ольга одарила его долгой улыбкой:

– Я хотела бы пояснить тебе смысл, но не могу. Понимай ты смысл, в этой канители не было бы нужды. Но ты должен сам открыть его. Мы пытаемся помочь тебе открыть значения слов, которые ты не смог определить.

– Ох, попадись мне тот парень, что придумал эту шуточку!

Она взяла его руку и положила на свое плечо.

– Это была ты? Ольга, я считал тебя своим товарищем.

– Я твой товарищ, Перри, но часть моей работы в том, чтобы твое лечение было связано с предметами, которые ты понимаешь, и в оценке этого воздействия. Впрочем, я думаю, что мы можем пропустить один шаг на данном этапе. Очевидно, тебе совсем не хочется проектировать этот прицел. Но ведь ты смог бы его спроектировать?

– Безусловно. Пустяковое дело. Понимаешь… – И Перри пустился в пространные объяснения, связанные с артиллерией и баллистикой, широкими взмахами рук описывая, что случилось бы со снарядом, которому не повезло оказаться в ограничениях кубического торможения. – И все это, разумеется, в вакууме. Без эмпирических данных не стоит пытаться предсказывать поведение снаряда в газовой среде, существующей в этом же поле.

– Достаточно, Перри. Я не поняла и трети того, что ты сказал, но уверена, что ты мог бы спроектировать этот прицел. Допустим, мы такое орудие установим прямо вот тут. Ты сможешь попасть в парусник на той стороне озера?

– Конечно же нет.

– И почему нет?

– Ну как же, математические формулы, использованные при проектировании этого орудия, неприменимы к условиям, в которых оно стреляет. Чем более тщательно ты будешь прицеливаться, тем больше вероятность, что ты промахнешься.

– Это тебя наводит на какие-нибудь мысли, Перри?

– Навскидку нет.

– Ты помнишь слова, которым не дал определения. Разве не вещами, так названными, человек руководствуется в жизни?.. Честь, любовь, истина, справедливость, долг и так далее?

На его лице появилась тень зарождающегося понимания.

– Да-да, думаю, что так.

– Разве эти вещи не оказывают на человека такое же мощное влияние, как голод или сексуальные порывы?

– Да, это действительно так. Даже более мощное.

– Тогда они не могут не иметь смысла. Но как и с этим прицелом: если приписываемое этим словам значение не соотносится с миром, в котором ты действуешь, ты не сможешь использовать их в качестве руководства, чтобы попасть туда, куда тебе требуется. И все же без этого руководства сам человек становится столь же бессмысленным, как орудие, которое невозможно нацелить.

– Звучит очень убедительно, однако человек – не снаряд в стволе орудия, а истина и честь – не прицелы.

– Все верно. Давай здесь избавимся от этой аналогии, а то она доведет нас до абсурда. Тем не менее, я думаю, ты понимаешь, что сказанное мной верно, независимо от аналогии. Побуждают человека действовать очень сложные мотиваторы, обозначенные как долг, любовь, грех и так далее. Тебя самого они побуждают действовать, и при этом ты не способен определить, что имеешь в виду, пользуясь этими словами. Ты принял соответствующие понятия более-менее бессознательно и так мало знаешь о них, что не сможешь предсказать, приведут они тебя к желаемому результату или к катастрофе. Попытайся ты пилотировать самолет, имея столь же ограниченные представления о его приборах, ты наверняка разбил бы его. Здесь ты оказался потому, что вот так неумело пилотировал собственную жизнь и в результате разбил подбородок другого человека.

– Принимая все сказанное тобой (я пока не признаю, что был не прав, ударив того парня), как найти правильные значения этих слов, которые позволят мне вести себя сообразно этим значениям?

– А как ты научился проектировать прицелы, позволяющие попадать в цель?

– Так теория гравитации делает это с математической определенностью.

– Ты уверен? Мне вспоминается, что теорию гравитации в твое время как раз вывернули наизнанку и поставили вверх тормашками. Разве в результате все прицелы перестали действовать?

Он хлопнул себя по бедру:

– Богом клянусь, ты права. Внешняя баллистика развивалась исключительно эмпирически, методом проб и ошибок. Получив достаточно данных для анализа, мы изобретали соответствующие этим данным формулы. Мы никогда не пытались подгонять практику к теории. Если теория не соответствовала, мы выбрасывали ее и создавали новую. Но это работало. С этим подходом мы создавали машины, которые давали предсказания с волшебной точностью. – Перри на секунду задумался, и его лицо потемнело. – Но как применить этот подход к жизненным проблемам?

– Что ж, Перри, как мне известно, существует всего два способа выработать практичную теорию человеческих отношений, позволяющую нам счастливо сосуществовать. Первый и сложный путь – пытаться создать эмпирические принципы на основе того, что нам известно о реальном мире. Второй путь – Божественное откровение. Не стану утверждать, будто второй путь невозможен, но мы, современные люди, не привыкли ему доверять. Выводы образца две тысячи восемьдесят шестого года, сделанные первым способом, воплощены в действующем кодексе обычаев. Тот, кто следует этому кодексу, сможет жить в восемьдесят шестом году, почти не сталкиваясь с конфликтными ситуациями, независимо от того, считает ли он кодекс перечнем абсолютных истин или просто грубыми обобщениями. В этом кодексе воплощены со временные значения тех проблемных слов, которые ты не смог определить. У тебя эти слова имеют другой смысл, невысказанный, и, по моему мнению, твой смысл не только неточен, но и опасен, поскольку, думаю, сумей ты определить свой кодекс в конкретных и объективных терминах, ты обнаружил бы, что он не соответствует окружающему тебя реальному миру.

– Но я все равно не понимаю, как вы пришли к этим обычаям, или эмпирическим формулам поведения, или как еще вы их там решили называть.

– В основном так же, как вы совершенствовали искусство баллистики. Через готовность выбрасывать теории, не соответствующие фактам. К примеру, церкви в массе своей решительно противились разводам. Развод был «грехом». Никто не пытался объективно изучать брак и развод, «грехом» разводы были по Божественному откровению, и это закрывало вопрос. Вред, нанесенный лишь одним этим обобщением, сложно даже вообразить. Отвергнув догматическую точку зрения и изучив проблему в ее естественной среде, мы пришли к совершенно иным выводам. В восемьдесят шестом году развод не является «грехом», хотя возможно представить себе иные социальные структуры, в которых он таковым будет. Или возьми тему одежды как табу. Здесь тоже догмат обобщения социального поведения делал появление без одежды неправильным, позорным, нескромным. Упоминался первородный грех, сложным эстетическим идеям назначалась ложная объективная реальность, и все такое прочее. Лишь на тему одного этого табу было написано удивительное количество философской чепухи – людьми, которым никогда не пришло бы в голову снимать свою одежду в присутствии других, чтобы понять, каково это. Для них подобный непочтительный эксперимент был совершенно неприемлем. Традиционалисты в Средние века отказывались даже наблюдать за экспериментом, способным бросить тень сомнения на совершенство Аристотелевой механики, а эксперимент этот всегда был возможен и прост. К восемьдесят шестому году из чисто экспериментальных соображений табу на обнажение уничтожено. Оно не фигурирует в нашем кодексе обычаев, и человек может одеваться или раздеваться сообразно своему удобству и личным эстетическим предпочтениям.

Или возьми политику. Веками философы пытались придумать идеальное государство, основываясь на собственных неизученных предрассудках, которые привычно считали Божественными откровениями. В две тысячи восемьдесят шестом году мы считаем, что «идеальное государство» – бессмысленный набор звуков, не соответствующий возможной объективной реальности. Вместо этого мы создали политическую систему, позволяющую достигать того, чего мы хотели бы достичь в восемьдесят шестом году. Мы не считаем, что она подошла бы для тысячного года нашей эры или современной Европе или что она не будет меняться в будущем. Но мы верим, что создали метод, посредством которого можем заставить государство служить нашим целям в любом веке.

Ольга посмотрела на хронометр:

– Сейчас я должна заняться другими делами. Думаю, тебе стоит обдумать наш разговор и вынести для себя новые идеи. Пока-пока!