Глава 25

ЖЕЛЕЗНЫЙ ЯЗЫК

Зал пыток был прекрасен.

Расположенный в западном крыле замка, близ кухни, он больше походил на просторный чертог итальянского вельможи, чем на место дознаний. На дальней стене, разделённой пилястрами, были написаны в европейской манере фрески, изображающие великие битвы — Леонардо узнал руку Филиппо Липпи, Марко Дзоппо, Петруса Кристуса, — и в пыльном свете казалось, что фигуры слегка шевелятся, словно и шум боя, и смерть остановились лишь на мгновение. На прочих стенах тоже были росписи, как религиозные, так и светские, которые высоко оценил бы даже Лоренцо; портреты, изображения Распятия и Благовестия были блестящи. Пол покрывали майоликовые цветные плитки; резные деревянные панели, украшавшие стены, переходили в скамьи.

Леонардо обежал взглядом палату, но внимание его приковали орудия пыток: дыба, на которой кости выдёргивали из суставов, тиски, чтобы превращать тело в фарш. Была там колыбель, усаженная изнутри рядами шипов, и машина, чтобы поднимать колыбель в воздух. Были козлы, столбы и столы, уставленные и увешанные оковами, и кандалами, и самыми разными ножами, пилами, топорами, боронами; всевозможными приспособлениями для того, чтобы жечь, ломать, рубить и душить. Весь этот инвентарь смерти располагался вокруг маленького пылающего очага с кромкой, на которой лежало несколько докрасна раскалённых инструментов. На стене скромно висели разнообразные железные конструкции. Иные походили на маски, другие — на крючья, головные повязки, шипастые клетки. Тяжёлые занавески разделяли поперёк стену пыток, скрывая одну жертву от другой... скрывая жертвы от зрителей. Вонь прогорклого пота, палёного мяса, страха, испражнений и рвоты была сокрушающа, и Леонардо и Сандро прикрыли рты.

Их хозяина, Кайит Бея, это, кажется, позабавило. Он повернулся к Сандро:

   — Будь осторожен, маэстро, берегись, как бы и тебе не забыть, кто мои враги.

Леонардо такое предупреждение показалось странным. Была ли то завуалированная угроза ему? Он ещё не вполне оправился от горячки, прекратившейся два дня назад, хотя мучительные нарывы, покрывавшие его руки, грудь, ягодицы, уже исчезли.

Потом калиф велел одному из палачей отдёрнуть занавеску — и взорам их предстал человек, который, казалось, стоял, а на самом деле лежал на залитой кровью дыбе. Его истощённое тело было грязно и багрово от кровоподтёков, хотя некогда, вполне возможно, он был красивым и мускулистым — высокий, усатый, с глубоко посаженными, сейчас пустыми глазами. Зубы его были выбиты, кисти рук перевязаны кровавыми тряпками — очевидно было, что ему отрубили пальцы.

   — Этот человек был офицером Великого Турка, дипломатом, послом, как и ты, маэстро. — И снова Кайит Бей обращался к потрясённому увиденным Сандро.

   — Зачем ты привёл сюда, Повелитель Миров? — спросил Леонардо.

Куан слегка тронул его за плечо, давая знак следить за своими словами.

   — Ты не можешь упрекнуть меня в нетерпении, Леонардо. Я ждал, покуда ты и твой друг не будете готовы и расположены, чтобы показать вам свои драгоценности. — Калиф обвёл рукой картины и фрески. — Это ли не доказательство, как я ценю ваше искусство — настолько, что готов страдать в миру, дабы обладать этими бесценными образами.

Леонардо молчал.

   — Ты согласен со мной? — спросил Кайит Бей и указал на священника, стоявшего рядом с ним. — Мой имам наверняка не согласен.

   — Трудно воспринять красоту искусства, — сказал Леонардо, — рядом с этим...

   — Ты думаешь, я привёл вас сюда без причины?

   — Разумеется, нет, повелитель, — сказал Леонардо, жалея привязанного перед ними бедолагу.

   — У меня есть известия, что обрадуют вас, — сказал Кайит Бей. И он мягко обратился к пленнику: — Ты готов умереть?

Человек на дыбе кивнул.

   — Тогда повтори нам свой рассказ, и я позволю тебе умереть с честью.

Человек забормотал на нескольких языках, ни одного из которых Леонардо не знал; наконец он прошептал:

   — Айше...

Её держали в горной крепости близ Эрзингана, всего в нескольких днях конного пути отсюда... но зачем Великий Турок привёз её в Персию?

   — А что с Никколо? — не удержался Леонардо.

Янычар одарил его пустым взглядом, а Кайит Бей кивнул.

Палач, тучный и мягкий, похожий больше на писца или священника, велел двоим помощникам отвязать турка от дыбы, а затем, с силой и свирепостью, удивившими Леонардо, обезглавил янычара широким топором. Потом он бросил в корзину отсечённую голову — губы её всё ещё шевелились.

Сандро побелел и не смог сдержаться — он отвернулся от калифа, и его вырвало. Леонардо отвёл глаза, и на миг взгляд его задержался на расписном оштукатуренном потолке; там были изображены сплошь ангелы и языческие боги; улыбаясь, смотрели они на происходящее с белоснежной высоты небес.

Калиф сдержит слово: голова янычара не будет выставлена на колу для всеобщего обозрения и потехи стервятникам. Он будет погребён в неизвестной могиле. Слабое утешение, подумал Леонардо.

Благодарение Богу, Айше жива и так близко... ведь Никколо может быть с ней.

Он мог только молиться, чтобы это было именно так.

Но до завершения дела было ещё далеко. Калиф давал представление, как в домашнем театре: по мановению его руки отдёрнулась ещё одна завеса, являя взглядам новую жертву. Несчастный балансировал на руках и ляжках внутри шипастой металлической колыбели, подвешенной к потолочной балке на цепи, пропущенной через блок. Голову человека закрывала железная маска, что стягивала лицо, как собачий намордник, и душила железным языком; глаза — поразительно голубые — смотрели тускло и мертво.

Колыбель была копией той, что увидел Леонардо, как только вошёл в зал.

Калиф приказал опустить её.

Пленник мог только кряхтеть, когда колыбель раскачивалась, прижимая его к шипам.

Колыбель повисла в нескольких футах над полом. Пока один из палачей закреплял спусковой механизм, другой открыл качающуюся клетку и снял железную маску с головы пленника. Металлический язык, засунутый в его рот, был мокрым от крови; а ещё Леонардо увидел, что зубы пленника сломаны — возможно, когда на него надевали намордник.

Колыбель снова закрыли и заперли.

Леонардо нужен был лишь миг, чтобы осознать, к своему ужасу, что пленник — Зороастро. Он почернел от синяков и запёкшейся крови; волосы лоснились от грязи и испарины; он стонал, словно дышать уже было для него пыткой.

Леонардо бросился к колыбели, но палачи заступили ему дорогу.

   — Пропустите его, — велел Кайит Бей.

Вначале казалось, что Зороастро не узнает Леонардо; он был точно в трансе, но потом очнулся и потрясённо проговорил:

   — Леонардо, это и вправду ты? — Голос его едва слышно шелестел.

   — Да, дружище, и Сандро тоже тут. — Сандро подошёл следом за Леонардо и, потянувшись сквозь прутья колыбели, взял Зороастро за руку.

Леонардо в гневе обернулся к калифу:

   — Вели отпереть клетку и выпустить его!

   — Когда он повинится, я позволю тебе судить его, — сказал Кайит Бей. — Если тебя это не устраивает — у меня найдутся ещё колыбели и слуги, чтобы вздёрнуть рядом и тебя, и твоего друга Сандро.

   — За это тебя и прозвали Красным Джинном! — Леонардо с гневным вызовом вскинул голову, обводя взглядом орудия пыток.

Куан попытался вступиться за Леонардо, но калиф не стал его слушать.

   — Зороастро да Перетола, поведай своему другу Леонардо, как ты предал меня, — сказал он по-итальянски.

Зороастро не сразу сумел заговорить. Наконец он прошептал:

   — Я принял предложение...

   — И каково оно было?

   — Перейти...

Калиф терпеливо ждал, и когда Зороастро не продолжил, спросил снова:

   — Кто сделал тебе предложение?

   — Великий Турок.

   — А, наш враг, тот самый, что держит в плену мою родственницу и твоего друга Никколо Макиавелли, не так ли?

Зороастро не ответил: его будто отвлекло что-то неизмеримо более важное. Его пустой взгляд был прикован к потолку, к ангелам... Быть может, ему казалось, что они внезапно ожили, быть может, они манили его, звали к себе, в нарисованный рай.

   — А теперь расскажи друзьям, что предложили тебе посланцы Великого Турка.

Не сразу, даже не взглянув на калифа, Зороастро проговорил:

   — Место... главного военного инженера.

   — И ты показал турецкому шпиону рисунки Леонардо?

   — Да.

   — И сказал ему, что они твои?

   — Да.

   — Стало быть, ты предатель, не так ли?

   — Я флорентиец, — сказал Зороастро.

   — Мы почти закончили, — проговорил калиф. — Но позволь задать тебе ещё пару вопросов. Расскажи своему другу Леонардо о Джиневре.

   — Джиневре?.. — переспросил Леонардо. — Она умерла. Всё это — дело прошлое.

   — Скажи им, — велел калиф Зороастро.

И тут, как по волшебству, Зороастро пришёл в себя.

   — Леонардо, — сказал он, — прости...

   — Простить тебя? За что?

   — За ту боль, что я причинил тебе.

   — Зороастро, какое отношение имеет Джиневра ко всему этому? — Леонардо взмахом руки указал на колыбель, в которую был заключён его друг.

Зороастро опустил глаза.

   — Я был на жалованье у Николини.

   — Что?! — потрясённо выговорил Леонардо.

   — Я следил за тобой и Джиневрой. Я сообщал ему о ваших свиданиях. Я говорил ему, что ты намереваешься сделать.

   — Ты убил её, Зороастро, — сказал Леонардо, отворачиваясь в гневе, и отвращении. Он не мог смотреть на друга.

   — Леонардо, я на пороге смерти. Ты должен простить меня.

   — Почему ты помог Николини отнять у меня Джиневру? — спросил Леонардо. Он содрогнулся, вспомнив, как она лежала на кровати — нагая, осквернённая, с перерезанным горлом и разбитым, распухшим лицом. Вспомнил, как давил глаза бандитов... тех, кто пришёл ограбить дом Николини, кто изнасиловал и убил Джиневру. Не будь Джиневра женой сторонника Пацци, сегодня она была бы жива. — Почему, Зороастро? Почему ты предал меня?

   — Я запутался в долгах. Мне угрожали... моей семье...

   — Как это могло случиться? Я достаточно платил тебе.

Зороастро покачал головой.

   — Это не важно. Важно другое, Леонардо. Когда я расплатился с долгами, я постарался помочь тебе против Николини. Возместить вред, который причинил. Я ничего не рассказывал ему о твоих встречах с Джиневрой у Симонетты. Я старался помочь... Я...

Леонардо отступил, словно его оттолкнули, словно не мог стоять рядом с источником этих слов; и сейчас ему чудилось, что сами слова, сами звуки — каждый скрип и хрип, шорох и шёпот — были снарядами, разрывались, отдирая члены Зороастро от его тела, и само время замедлилось, чтобы продлить эту муку. Зороастро смотрел в упор на Леонардо, будто всё сознание и боль пылающими лучами исходили из его глаз, сосудов души; он сжигал Леонардо и истощал себя.

   — Итак, ты осудил его, — сказал калиф.

И прежде чем Леонардо успел сказать хоть слово, люди калифа вздёрнули колыбель.

Раскачиваясь, она плыла вверх.

Зороастро даже не кричал от боли — только хрипел.

   — Нет! — закричал Леонардо, пытаясь остановить палачей, но опоздал.

   — Yalla, — сказал калиф, что означало «продолжайте», и клетка упала, насадив Зороастро на железные прутья.

Куан успел повиснуть на Леонардо, который бросился было на калифа.

Сандро молился. Многими годами позже он скажет Леонардо, что именно тогда решил стать монахом; этот миг отпечатался в его судьбе и обрёк его в будущем следовать за безумным отцом Савонаролой^[120].

А Леонардо ушёл, погрузился в себя. Видения Джиневры, убитой в собственном доме, метались и полыхали во тьме памяти.

Он молился об уничтожении и крови, однако плакал по Зороастро. И нарисованные ангелы улыбались, глядя сверху, как работают машины судьбы.

В тот же день, позднее, двое темнокожих рабов опускали Зороастро в пахнущую глиной землю. Внезапный пушечный залп напугал их, заставив бросить грубо сколоченные носилки и завёрнутое в муслин тело прямо в могилу. Сандро, молившийся за бессмертную душу Зороастро, тоже вздрогнул. Он прикрикнул на рабов, но они, не обращая на него внимания, начали методично забрасывать могилу камнями и грязью.

   — Пузырёк, они не понимают тебя, — тихо, почти шёпотом сказал Леонардо.

Раздался ещё один залп, за ним — почти без перерыва — последовали другие.

   — Довольно молиться, — сказал Леонардо, хотя сам не проронил и слезинки по Зороастро; он был сух, как песок пустыни, по которому шла армия калифа в Замок Орла.

   — Я закончил— Сандро смотрел на замок.

Ещё один залп.

   — Нам лучше вернуться в замок, — заметил Сандро и, перекрестившись, бросил последний взгляд на могилу. — Держу пари, калиф будет искать тебя.

   — С чего бы это ему меня искать? — спросил Леонардо.

   — Чтобы представить своим евнухам.

Леонардо заметил, что младший из могильщиков торопливо отвёл глаза, тем самым выдавая себя.

   — Сандро, кажется, эти... осведомители понимают, что ты говоришь.

Лицо Сандро залилось краской; но, когда они отошли подальше от рабов, Леонардо опять спросил, зачем он мог понадобиться калифу.

   — Потому что пушки — твоё изобретение.

   — И что?

   — Думаешь, мамлюк с горячей кровью станет уважать подобное изобретение? Такие машины могут прийтись по нраву лишь кастрату, но никак не настоящему мужчине.

И Леонардо услышал в этих словах гнев, владеющий его другом.

   — Пойду-ка я поищу Америго, — сказал Сандро. — Может быть, его горячка уже спала.

В комнате было темно; высокие, забранные решёткой окна прикрыты тяжёлыми занавесями; душный воздух пропитан едким дымом и густым, знакомым запахом ладана и кориандрова семени. Калиф восседал рядом с дюжиной евнухов-мамлюков высокого ранга, пышно разодетых в кафтаны из алого, зелёного и лилового шёлка, расшитого серебром и золотом. Они сидели на мягких подушках, откинувшись на прохладный камень стены, курили пятифутовые трубки и смотрели на Деватдара, который стоял в центре комнаты и держал раскрытую ладонь мальчика лет двенадцати, не более. Лицо мальчика было размалёвано, как у шлюхи, пальцы окрашены хной.

Хотя декорации были совсем другими, Леонардо узнал сцену: он уже видел её прежде. Красивый размалёванный мальчик будет смотреть в волшебную чернильную лужицу, налитую в его ладонь, видеть сверхъестественный мир и вопрошать ангелов, демонов, джиннов и святых — любого, кто подвернётся под руку. Леонардо, конечно, считал всё это глупым суеверием, хотя и помнил, что его юный ученик Тиста увидел в такой лужице огонь, который едва не поглотил Леонардо в спальне Джиневры.

Теперь Тиста мёртв — он погиб, подобно Икару, в летающей машине Леонардо.

И Леонардо помнил, что Тиста видел собственную смерть, что вырвал руку у Деватдара и, отпрянув от него, закричал: «Я падаю, помогите!»

Деватдар взывал к своим гениям, к своим фамильярам, и, хотя Леонардо не мог понять его арабских заклинаний, когда услышал их впервые — в palazzo Тосканелли во Флоренции, — сейчас он понимал всё.

Уголь и ароматические травы пылали в жаровне рядом с мальчиком, и Леонардо ощутил, как его лёгкие расширяются, как обжигает грудь странный холодок; голова у него на миг закружилась и тут же стала ясной-ясной, как единственный лучик света, серебрившийся в щели между занавесями на западной стене. Он взглянул на Куана, который привёл его сюда; но Куан отвёл взгляд, словно не желал иметь с ним ничего общего.

Мальчик внимательно смотрел в свою ладонь, словно привык к этим поискам богов и святых, обитающих во всех чернильных лужицах, и наконец сказал:

   — Я вижу калифа и его войско.

   — Кто этот калиф и что это за войско? — спросил Деватдар.

   — Это войско Аллаха.

   — А калиф?

Мальчик пожал плечами.

   — Это калиф Аллаха.

   — Ответит ли калиф на вопрос? — спросил Кайит Бей.

Мальчик снова пожал плечами.

   — Где Великий Турок собирает свою армию? В горах Тауруса или западнее? Собирается ли он двинуться к югу, на Халаб? Замышляет ли взять Дамаск или даже Каир? Где я... где я могу встретить и уничтожить его армии?..

   — Повелитель, — сказал Деватдар, — весьма непросто уговорить джинна ответить хотя бы на один вопрос. Зачем ты смущаешь этих детей огня, забрасывая их столькими вопросами?

Мальчик опустил руку, расплескав чернила, вытер ладонь о белое одеяние и сказал:

   — Калиф ушёл, все ушли.

   — Он говорил с тобой? — спросил Деватдар.

   — Он цитировал Коран, — сказал мальчик.

   — И что же?

«Когда земля сотрясётся и растрескается, тогда спросишь ты, что это значит».

Кайит Бей мрачно усмехнулся — мальчик процитировал суру «Аль-Залзалах» — «Землетрясение».

Опыт провалился.

Деватдар извинился перед калифом и сам сдёрнул с окон занавеси, наполнив комнату бледным предзакатным светом. Мальчик, который явно чувствовал себя своим среди этих евнухов-эмиров, присел на подушке рядом с крупным дородным стариком, который носил тюрбан, украшенный страусовыми перьями. У евнуха было широкое плоское лицо; гладя шею мальчика, он вперил любопытный взгляд в Леонардо.

Тот ощутил странное давление и, обернувшись, встретился глазами с евнухом. Евнух улыбнулся и кивнул, и в этот миг Леонардо постиг сущность всех, кто сидел в этой комнате, словно обрёл дар заглянуть в каждое сердце. Эти люди не были ни женственны, ни худосочны. Мягкие лицом и телом, они тем не менее излучали силу и твёрдость. У них были живые ясные глаза; и всё же Леонардо не мог отделаться от страха перед этими кастратами, которые говорили нежными высокими голосами. Те, что помладше, могли бы послужить моделями для ангелов на картинах Сандро; старший походил на восточного патриарха. Но если это и были ангелы, то ангелы смерти — в этом Леонардо был совершенно уверен; и именно среди этих людей Кайит Бей чувствовал себя лучше всего. Он пригласил Леонардо в свою святая святых, в круг своих близких, и сейчас — сидя в тёплом свете позднего солнца и вдыхая острые головокружительные ароматы табака и благовонных трав — Леонардо воображал, что калиф кастрировал и его, как, несомненно, поступил он с мальчиком, который разговаривал с джинном.

   — Итак, маэстро, — заговорил эмир, который поглаживал мальчика, — что ты скажешь нам о словах Миткаля?

Миткаль было имя мальчика.

Калиф, удобно восседавший рядом со старым евнухом, не сводил глаз с Леонардо, с явным нетерпением ожидая его ответа. Он тоже гладил мальчика.

   — Я не знаю, — удивлённо отозвался Леонардо. — Не мне бы следовало говорить...

   — Тебе задали вопрос, — сказал калиф, — выскажи своё мнение.

   — Я не знаю, что сказать. Человек, лучше меня знакомый с Кораном, мог бы истолковать слова мальчика. Должен признаться, что я вообще не верю в подобное колдовство.

   — Ты имеешь в виду Коран? — спросил евнух.

   — Простите меня, — осторожно сказал Леонардо. — Я сказал не подумав, но имел я в виду только магию.

   — Но если бы тебе нужно было выбирать... — вставил Деватдар, который так и стоял в центре комнаты.

   — Я рискнул бы предположить, что Турок двинется на нас с запада — в зависимости, конечно, от сведений, которые он мог получить о твоих войсках, Повелитель Миров, — добавил Леонардо, обращаясь к калифу.

   — С чего бы Турку поступить именно так? — спросил евнух.

   — Оттого, что персы собирают силы в горах, разве нет? — Когда никто не ответил, Леонардо продолжал: — Зачем Турку принимать бой сразу с двумя армиями?

   — Как ты можешь быть уверен, что он станет биться с двумя армиями в горах? — спросил калиф.

   — Если человек, которого ты пытал, сказал правду, то Айше держат именно в горах. А разве эта война не ведётся её именем?

При этих словах евнух засмеялся.

   — Так, значит, Мехмед использует Айше, чтобы отманить нас от своих армий?

   — Он действительно прилагает все усилия, чтобы воевать в горах, — вставил другой эмир, безбородый, с виду лет тридцати — впрочем, все эти люди были безбороды.

   — Да, Фарис, я понимаю, что он прошёл огнём и мечом по всей стране, — сказал Деватдар. — Он прошёл Арсенгу и Тоскар, сжигая каждый город на своём пути, рубя на куски каждого мужчину, женщину и ребёнка. Персы не могут остановить его.

   — Это всё его сын Мустафа, — сказал старший евнух. Он сидел рядом с калифом, но даже не потрудился повернуть голову, чтобы взглянуть на него. — Это его следовало бы прозвать Красным Джинном, — прибавил он и похлопал калифа по плечу, словно ребёнка. — Но совершенно ясно, что Турок сумеет устоять в горах, где несколько человек в нужном месте смогут заменить армию. Такое военное искусство подходит туркам либо персам, но не тебе, мой дорогой Кайит Бей. Хотя я твой близкий друг, Великий Турок — твой враг; а враги порой знают нас не хуже, чем те, кто любит нас. — Он улыбнулся калифу, и в его улыбке была мягкая насмешка.

Леонардо вдруг осенило, что для Кайит Бея эти эмиры были как семья; они держались с ним уважительно, но то было лишь уважение одного брата к другому — не считая старшего эмира, которого калиф называл Хилалом. Хилал в этой странной семье исполнял роль родителя и обращался с калифом как со своим дитятей. Смущённый этой причудливой связью между калифом и евнухами, Леонардо уставился на ковёр, который изображал рай: сады, иссечённые каналами, пруды, кишащие рыбой, кустарник, цветы, утки и множество птиц.

   — Тебе так понравился этот ковёр? — спросил Хилал. — Сядь, маэстро — вон там, рядом с Куаном. — Один из эмиров передал старику толстую книгу в сафьяновом переплёте, и Хилал, листая страницы, продолжал: — Наш повелитель был так добр, что показал нам твои труды, и мы весьма впечатлены ими, особенно твоим рецептом пороха. Твои пропорции угля, серы и селитры дают более мощный состав, чем наш. Но более всего, друг мой, блистаешь ты в своих пушках. Видел ты, как мы испытывали их?

   — Я слышал разрывы, когда хоронил своего друга, — ответил Леонардо.

   — Ах да — предателя. Какой позор! — Хилал помолчал. — Боюсь, сегодня это не последние похороны. Твой снаряд оказался весьма эффективным.

   — Что ты хочешь этим сказать?

   — Мы выстрелили одним из твоих снарядов, и он упал на наших солдат, которые из любопытства подошли слишком близко к цели. Вина, конечно, их собственная, и тем не менее...

   — Я сожалею, — сказал Леонардо.

Хилал не сводил с него глаз.

   — Демонстрация была весьма впечатляющая, маэстро, и тем не менее я на твоём месте передвигался бы с осторожностью. — Леонардо взглянул на него недоумённо, и старик продолжал: — Другие эмиры тысячи не слишком к тебе расположены.

   — Из-за того, что погибли их солдаты?

Хилал улыбнулся.

   — Вероятно, да, но эмиры ненавидят тебя за то, что ты близок к нам.

   — К вам?

   — Мы понимаем важность артиллерии и огнестрельного оружия. Понимают и наши враги, ибо они уже долгие годы покупают пушки у твоих соотечественников. Но похотливцы за стенами этой комнаты признают только кавалерию и тактику открытой войны. Они трахаются, испражняются и сочиняют стихи исключительно в сёдлах своих коней. Твоё оружие спешит их — и надолго, потому что верхом невозможно одолеть Турка. И они это понимают.

Леонардо уже доводилось слышать, что турки создали передвижные укрепления, скрепив вместе тяжёлые повозки и поставив на них пушки и аркебузы. Ему не терпелось увидеть эти сооружения.

   — Они видели также твои стихи, — продолжал старик. — Тебе не следовало бы ставить подпись на свои военные машины, маэстро.

   — Что ты имеешь в виду? — Леонардо обернулся к Куану.

   — На стволах твоих орудий есть надписи, — сказал китаец. — Почтительный жест твоего друга Зороастро. Тем не менее я надеюсь, что он хотел скорее почтить тебя, чем задеть.

   — Что там написано? — настойчиво спросил Леонардо.

«Я Дракон, дух огня и дыма, скорпион, коий стремится изгнать врагов наших громом и свинцом, — процитировал Куан, точно видел перед собой написанный текст. — Леонардус Винчиус, творец машин и капитан инженеров, сотворил меня в год 1479». — Куан помолчал. — Каждой пушке он дал собственное имя.

   — У всякого оружия есть своё имя, — сказал Хилал. — Однако солдаты называют творения не их именами — а твоим собственным. — Он пожал плечами и усмехнулся. — Быть может, твой друг даровал тебе бессмертие.

   — Я принял решение, — сказал калиф, прерывая разговор. — Мы будем сражаться в Анатолии, в горах. Все мои разведчики сообщают, что Мехмед в горах, а где он, там и его основная армия.

   — Так ты оставишь открытым путь на Дамаск? — спросил Хилал.

   — Такого я не сделаю, — отвечал Кайит Бей. — Если он соберётся направиться в ту сторону, мы перехватим его. В таких делах наша разведка действует отменно. Мы выкурим его из гор, потому что там нас поддержит наш друг Уссун Кассано. Великий Турок доставил Айше в горы, чтобы вести переговоры. Быть может, мы сокрушим его крепость прежде, чем он даже вышлет к нам своих послов.

   — Однако переговоры обеспечили бы безопасность твоей родственницы, — заметил Хилал.

   — Мы должны освободить её.

   — Ей могут причинить вред.

   — И это ввергнет моих солдат в истинную ярость. Вот тогда они будут драться. Не думаю, что даже Мехмед может быть настолько непрозорлив.

   — Мехмеда никак нельзя назвать непрозорливым, повелитель, — сказал Хилал.

Кайит Бей, кажется, нисколько не был задет словами евнуха, но решения своего не переменил.

   — Мы пустим в ход все его изобретения, — сказал он, имея в виду Леонардо. — Турки никогда не видели ничего подобного твоим осадным машинам. — Теперь калиф обращался уже впрямую к Леонардо. — И тем более никогда не сталкивались с ними в серьёзном сражении. Мы застигнем их врасплох, разорвём на куски и отравим твоими снарядами, загоним твоими бронированными повозками и колесницами, — он глянул на Хилала, — если местность позволит пустить их в ход. — Калиф перевёл взгляд на Куана. — А ещё мы будем сбрасывать на них гранаты с твоих летающих машин. — Он имел в виду воздушные шары, созданные Куаном.

   — Ну да, конечно, — вставил Хилал с мягкой насмешкой в голосе. — И турки решат, что ты — джинн, летающий по воздуху. Мы уже слыхали эти россказни.

Калиф слегка поклонился.

   — Куан создал эти легенды, переодеваясь мной.

   — А, теперь я вижу разницу, — насмешливо согласился Хилал.

Калиф, однако, вовсе не склонен был насмешничать.

   — Эти изобретения совершат чудеса, и я докажу это, всем вам докажу.

   — Повелитель, тебе нет нужды убеждать нас в значении новых орудий, — сказал Хилал.

   — Страх обратит в бегство воинов Мехмеда. Идёмте, я покажу вам кое-что. — Он поклонился Куану и добавил: — Теперь моя очередь изображать чародея. Первый урок... священного страха. Тебе понравится, Хилал, ты ведь терпеть не можешь всех, кто сохранил свои яички.

   — Не всех, повелитель.

Калиф кивнул мальчику с окрашенными хной пальцами, и тот выбежал из комнаты, а калиф протянул книгу в сафьяновом переплёте Леонардо.

   — Это твоё, маэстро, — сказал он и удалился в компании евнухов.

Леонардо пролистал книгу. На каждой странице был великолепно исполненный чертёж. Он смотрел на тщательно вычерченное устройство для изготовления пушечных стволов, слишком больших, чтобы их можно было выковать в обыкновенной кузнице; зубчатые механизмы были подробно исполнены во всех видах. Другая страница: детали конического боевого танка под названием «черепаха»; лестницы с крюками для штурма крепостных стен; платформы на колёсах выше укреплений любой цитадели; гигантский скорострельный арбалет в повозке с наклонными колёсами. Каждая страница была открытием: заряжающиеся с казённой части бомбарды, паровые пушки, винты для поднятия пушек, гигантские катапульты с противовесами, катапульты с двойными пружинами, разнообразные баллисты, проволочные ежи, колесницы с косами, гранатомётные машины, мушкеты и станки орудий, различные снаряды, конические снаряды с плавниками, как у рыб, детали зажигательных гранат, шрапнельные гранаты, пушки на станках; устройства для обороны крепостных стен и казематов, устройства для сбивания осадных лестниц, разные виды временных мостов, архитектурные чертежи для укреплений и оборонительных средств. Последним и, пожалуй, самым красивым был чертёж новой летающей машины. Это устройство казалось хрупким, как водомерки — длинноногие тонкотелые насекомые, которые как будто парят над гладью воды. Это был моноплан с одним-единственным крылом, которое было обтянуто струнами, словно гигантский паук оплёл его своей сетью, слегка изогнутым и с неподвижным хвостом. Пилот свисал с моноплана, точно нёс его на себе: ноги болтались внизу, голова и торс — над планером.

На следующей странице были подробные наставления, как управлять монопланом.

   — Куан, да ведь это куда лучше, чем я задумывал! — пробормотал Леонардо, восхищённо любуясь чертежом моноплана. Он помолчал, листая страницы с такой быстротой, словно мгновенно прочитывал их. — Он совершенно переработал мои изначальные наброски, а иные работы и вовсе целиком его. Я и представить себе не мог, что у него такой талант. Он всегда казался мне... подражателем, и больше ничего.

   — Даже я недооценил его, — заметил Куан. — Мне и в голову не пришло, что он попытается сторговаться с Турком, будучи в доме калифа. В конце концов, ему ведь удалось стать главным изобретателем и мастером бомбард и пушек.

   — Но он хотел быть капитаном инженеров.

   — Фактически он и был им.

   — Зачем же тогда этот титул дали мне? — спросил Леонардо, и лицо его вспыхнуло от унижения.

   — Калифу нужны были плоды твоего воображения, маэстро, но он хотел также и всегда держать тебя под присмотром. У тебя репутация мастера, который не имеет привычки завершать свои заказы.

   — Это был не заказ.

   — Я думаю, Зороастро удалось поговорить с калифом, — сказал Куан, — и он представил тебя человеком творческим, но непрактичным.

   — А себя, стало, быть... — Леонардо не было нужды завершать фразу; Куан согласно кивнул. — Но эти изобретения великолепны, — сказал Леонардо. — И ему удалось достичь влиятельного положения. Зачем же он рисковал всем, чего достиг, ради работы на турков?

   — Быть может, по той же причине, по которой он улучшил твои творения.

   — Что же это за причина?

   — Его вина, — сказал Куан, придавая голосу лёгкий вопросительный оттенок.

Леонардо вдруг ощутил невыносимую тоску по дому и от всего сердца пожелал прямо сейчас, сию секунду вернуться во Флоренцию, в лёгкость юношеских лет, бывших, казалось, так недавно, и в этот миг увидел, как наяву, лицо Зороастро, когда он, Леонардо, унижал его в присутствии Бенедетто Деи. Тёплая волна раскаяния омыла его, и ему страстно, как никогда, захотелось хоть раз ещё поговорить с Зороастро.

   — А возможно, и ревность, — продолжал Куан.

   — Ревность?

   — Если бы он был на службе у Мехмеда, он бы испытал свой дар в борьбе против твоего, доказал бы, что он лучше тебя.

Леонардо, сам того не сознавая, кивнул; скорее всего, Куан был прав. Как только прежде он мог быть так слеп?

Зороастро не предал бы его вторично только ради денег — но ради того, чтобы обойти его и тем пролить бальзам на израненное насмешками сердце.

   — Что с Бенедетто? — спросил он.

Куан усмехнулся.

   — Если бы калиф думал, что Бенедетто вовлечён в замыслы Зороастро, он был бы сейчас... в раю, вместе с Зороастро. И вы сегодня похоронили бы его.

   — Сандро сходит с ума от тревоги за него, да и я тоже.

   — Что ж, можете не тревожиться, — сказал Куан. — Он в безопасности.

   — В Дамаске?

   — Нет, Леонардо. Он здесь. Но калиф, я думаю, хочет устроить тебе сюрприз... так что не выдай, что знаешь об этом.

   — Здесь? — Помолчав немного, Леонардо спросил; — Его пытали вместе с Зороастро?

   — Нет, маэстро, не пытали. В этом не было нужды. Зороастро во всём признался. Поверь мне, дыба — превосходное приспособление для получения правды.

   — Человек может сказать что угодно, лишь бы избежать пытки.

   — Ты нам мало доверяешь, — с упрёком сказал Куан. — Зороастро допросили о Бенедетто уже после того, как он покаялся в собственных преступлениях. Можешь быть уверен, что он сказал правду. — Куан взял Леонардо под руку. — Не стоит мешкать, иначе мы рискуем заставить калифа нас дожидаться.

Когда они уже поднимались по каменным ступеням на бруствер самой высокой башни, Куан сказал:

   — Книгу Зороастро, которую дал тебе калиф, нашли у турецкого шпиона.

   — Бедный Зороастро, — пробормотал Леонардо.

   — Ты что-то сказал? — спросил Куан, когда они дошли уже до калифа, стоявшего вместе с евнухами на широком бруствере; ветер трепал их просторные одежды.

   — Нет, — сказал Леонардо, — ничего.

Мальчик по имени Миткаль легкомысленно стоял на южном валу, который был по сути продолжением скалы. На нём был механизм, сотворённый Зороастро из переделанной летающей машины Леонардо — словно фантастический костюм, сочинённый для какого-нибудь маска рада, которыми так славился Лоренцо Медичи. Это устройство выглядело всего лишь парой прозрачных газовых крыл, и мальчик казался странным ангелом с парой искусственных крыльев, закреплённых бечёвкой и деревянными подпорками. И в самом деле, планер был выкрашен в белый цвет, и сам Миткаль был в снежно-белом одеянии. Не в силах устоять на месте под порывами ветра, он пробежал вдоль вала и, поймав нужный ветер, спрыгнул с укреплений в бездну. Леонардо услышал характерный щелчок — это напор воздуха развернул нижнюю часть крыльев, выпрямив подпорки и до предела натянув бечеву.

Мальчик падал, и Леонардо вспомнился Тиста.

Эмиры, столпившиеся у края вала, тревожно закричали, видя, как Миткаль падает, прядая из стороны в сторону, но неуклонно опускаясь всё ниже, точно падающий с дерева листок. Леонардо не мог на это смотреть — а потому упустил тот миг, когда мальчик поймал подымавшийся вверх воздушный поток; но когда эмиры стали дружно славословить Аллаха, Леонардо обернулся и увидел, что летун парит в небесах. Мальчик плыл над замком, точно диковинная птица, широкими петлями огибая трубы. Казалось, что искусственные крылья и плоть срослись в единое целое и сотворили ангела, чьё размалёванное лицо и окрашенные хной ладони были известны лишь тем, кто окружал сейчас калифа, — тем, кто в своём искалеченном естестве и сам был ближе всего к ангелам.

Леонардо последовал за калифом и его приближёнными, которые бросились бежать по валу, чтобы не упускать из виду Миткаля — но мальчик скользил прочь от замка, летел над горами и полями, далеко за линию укреплений, словно вознамерясь долететь до самого солнца; и Леонардо, зачарованный его полётом, видел, как солдаты в священном страхе падали ниц на землю и творили молитвы. В окрестностях замка стояло лагерем не меньше двадцати тысяч человек, и все они, до последнего солдата, превратились в трепещущих от испуга детей. Казалось, мальчику доставляет особое удовольствие кружить над их головами, выкрикивая фразы из Корана.

Так мамлюки узрели чудо.

Небеса разверзлись над ними и дали им знак, как некогда евреям на горе Синай^[121].

Но это было ещё не всё, и сюрприз ожидал даже калифа — Миткаль, пролетев над границей лагеря, обозначенной чередой острых камней, швырнул вниз один-единственный хрупкий снаряд, и тот, ударившись о землю, взорвался, поджёг траву и кустарник, брызнул во все стороны шрапнелью. Солдаты бросились наутёк, кони на привязи бешено забились в страхе, а калиф выругался.

   — Не тревожься, повелитель, — сказал Хилал, — кажется, никто не пострадал.

   — Вы знали, что он задумал? — гневно спросил калиф.

Эмиры дружно качали головами и клялись, что ничего не знали. Наконец Хилал признался:

   — Я должен покаяться, о Правитель Миров, — я знал.

Миткаль летел к замку, красуясь; однако он недооценил капризность ветров и вдруг начал падать камнем в ущелье на южной стороне укреплений. Он перемещал центр тяжести и отчаянно работал бёдрами, пытаясь выправиться; но Бог, как видно, не оставил его: налетевший воздушный поток подхватил мальчика, точно песчаный смерч, и он взмыл в небеса на крыльях тёплого воздуха.

Став осторожнее, он направился к более безопасным местам, на запад.

   — Пошли людей встретить его там, где приземлится, и тотчас доставить ко мне, — велел Хилалу Кайит Бей. — Прикрой их пушечным огнём, если понадобится. — Он поглядел на солдат, скопившихся на поле, точно муравьи, и пробормотал: — Они разорвут мальчишку в клочья.

Хилал и с ним несколько эмиров исчезли в проёме лестницы. Куан остался с калифом, который, держась поодаль от эмиров, прошёл по валу к западной стороне замка. Там он начал кричать своим солдатам. Наконец один молоденький солдат услыхал его, и скоро уже тысячи глаз со страхом и священным трепетом смотрели на своего калифа, ожидая, когда он заговорит.

   — Если ангел спустится, когда пожелает спуститься, отвернитесь от него, иначе умрёте! — прокричал Кайит Бей. Он помолчал, ожидая, пока солдаты внизу повторят друг другу его приказ — и он вернее дойдёт до всех. — Постройтесь... вон там! — И он указал на поле с другой стороны замка.

Поднялись шум, топот, сумятица; затем эмиры мамлюков — не элитные кастраты, а боевые командиры — приняли на себя исполнение приказа и погнали солдат к дальнему полю. Шлюх тоже прогнали подальше от опасного места.

Леонардо, Куан и калиф наблюдали, как люди Хилала встретили приземлившегося мальчика, быстро сняли с него упряжь и крылья и повели к тайному входу в замок.

   — Я спущусь и поговорю с солдатами, — сказал Кайит Бей. — Подобно Моисею. В конце концов, они только что видели чудо. — Он повернулся к Куану. — Однако я задел тебя тем, что использовал машину маэстро.

   — Повелитель, я...

Однако калиф не дал ему договорить.

   — Хотя Хилал и старался произвести впечатление этим метанием снарядов с высоты в мою армию, я всё же склонен высоко ценить твоё творение. Твои летающие машины могут унести больше смертоносных снарядов и сбросить их на головы врага.

Леонардо хотел было сказать калифу, что, если крылья планера утяжелить, он сможет поднять больший груз; однако предпочёл прикусить язык.

   — Но моими шарами трудно управлять, повелитель, — сказал Куан. — Они отданы на милость ветра, чего не скажешь об изобретении Леонардо.

   — Зороастро, — поправил Леонардо.

   — А, — сказал Кайит Бей, — так ты отдаёшь должное предателю. Приятно видеть, что ты почитаешь мертвецов.

Леонардо пропустил мимо ушей реплику калифа.

   — Машины Куана можно привязать к земле, и тогда с высоты мы сможем следить за передвижениями войск Великого Турка. Тогда не будет иметь значения, трудно ли ими управлять.

   — Хорошая мысль, — сказал калиф.

   — Эта мысль не моя, повелитель. Похвалу заслужил Куан.

Китаец пронзительно глянул на Леонардо, которому эта идея, разумеется, и принадлежала на самом деле — но покорно принял похвалы калифа.

   — Итак, маэстро, — сказал калиф, беря Леонардо за плечо, — любишь ты меня или ненавидишь за то, что я отнял жизнь у твоего друга и предателя?

Леонардо ничего не сказал, но в воздухе повисло ощутимое напряжение.

   — Так любишь или ненавидишь? — настойчиво повторил калиф.

   — И то и другое, — сказал Леонардо после мгновенной паузы, и калиф, похоже, остался доволен, потому что не убрал своей руки.

И Леонардо мог бы поклясться, что Куан вздохнул с облегчением.

Этой ночью Кайит Бея разбудил посланец, прибывший от самого Уссуна Кассано. Персы потерпели сокрушительное поражение на берегах Евфрата ниже Эрзикана; но они отступили и всё ещё сражаются с армией Мехмеда, что, согласно словам посланца, «всё равно что биться с самим морем».

Несколькими часами позже уже шли приготовления к скорому маршу, который должен был привести армию мамлюков мимо северных границ Египта, через Киликию и Великую Армению — в Персию.