Письма из Канады
О моем уходе, а точнее увольнении, из научно-исследовательского института обычно не говорили в семье. В первое время я умел хорошо держаться. Вида не показывал. Будто так и нужно.
Больше всего я боялся вопросов Марины. Но вроде ничего, обошлось.
В этом научно-исследовательском институте я был на хозяйственной работе. Однако имел возможность распоряжаться, как говорится, материальными ценностями. Нагрянула ревизия. Обнаружилась недостача. Вот эти «ценности» и явились причиной всего, что случилось. Все могло кончиться гораздо серьезнее. Честно говоря, даже судом. Но в научно-исследовательском институте ко мне хорошо относились. Несколько ученых, в том числе доктор наук Фокин, приняли участие в моей судьбе. Да, это добрые, отзывчивые люди. Они пытались даже найти мне оправдание в том, что я очень доверчив и не имею большого опыта.
Жене, конечно, пришлось все рассказать. Ведь недостающую сумму надо было внести. Но от дочерей мы все скрыли.
Марина долгое время не верила, что, я так, по собственному желанию, бросил работу в институте и перешел в жэк. Туда, где вечные жалобы, споры, ругань, повседневные мелкие заботы. Но постепенно и она привыкла к моей новой должности.
Жизнь вошла в прежнюю спокойную колею. Я был почти уверен, что профессор Фокин не говорил дома о случившемся со мной. Так что его сын Виктор ничего не знал.
В жэке подобрался неплохой коллектив. Конечно, не хватало нужных специалистов, были и выпивохи, так что приходилось быть мастером на все руки.
Вот мы и трудимся. Иногда под вечер уже с ног валишься. Только соберешься домой, как раздается тревожный звонок. Ну разве откажешь в помощи известному музыканту, старому артисту, для которых протечка крана — настоящая катастрофа, конец света.
Обещаешь зайти. И разумеется, заходишь. Ну, а в благодарность — пятерка, а то и десятка, люди они денежные, И конечно, не обходится без ста граммов водки или коньяка.
Вот таким усталым после напряженного рабочего дня я пришел домой первого апреля. Пришел уже совсем поздно.
— Папа, тебе письмо, — торжественно объявила Марина.
— Нечего разыгрывать меня. Первое апреля уже на исходе, — ответил я.
— Нет, я серьезно… Знаешь, откуда?
Я вообще не получаю писем. Писать некому и ожидать писем неоткуда. А тут еще такие загадочные вопросы.
— Откуда? — спокойно спросил я.
— Из Канады. — У меня было желание повернуться и уйти, слишком я устал, чтобы шутить, Но Марина продолжала: — Вполне серьезно говорю — тебе письмо, и непростое. — Она протянула необычный, продолговатой формы, конверт. — Из-за границы. Видишь, написано: «Канада».
Что за чертовщина? Я нерешительно взял письмо. Долго рассматривал странный конверт и фиолетовую марку с портретом какого-то деятеля в парике.
— Верно, Канада, — растерянно произнес я. — Что за чудеса? От кого бы это? Какая-то ошибка, наверное.
Но фамилия и имя написаны четко, разборчиво, по-русски. Вроде бы мне.
— Папа, ну что ты тянешь? Вскрывай же! — раздался голос Марины.
— Да, да… Конечно. — Я вновь принялся изучать конверт. Обратил внимание на обратный адрес. Так же четко выведено: «З. Ванов». Кто бы это мог быть?
Разорвав конверт, я вынул оттуда небольшой желтого цвета листок. Первым делом посмотрел на подпись. Вроде бы знакомая подпись. Неужели брат Зоря?! А слева, в верхнем углу листа, напечатано: «Зоря Ванов». Точно, Зоря. Стою, словно пораженный громом.
«Но почему вдруг «Ванов»?» — недоумевал я.
— Папа, ну что медлишь? Читай, — слышу как сквозь вату голос Марины.
— Да, да, конечно… — отвечаю я.
«Здравствуйте, мой младший брат Алексей Иванович! Произошло чудо. — («Действительно чудо», — невольно подумал я.) — Я узнал ваш адрес совершенно случайно. Я уже не надеялся на это, точно так же, как вы, наверное, не ожидали моего письма. Может быть, оно вас даже расстроит или приведет в смятение. Мол, откуда он вдруг объявился и что он теперь такое. Но тем не менее о себе не буду много распространяться, до тех пор пока не получу от вас ответа на это письмо. Сообщу только, что живу в Канаде, веду кое-какие дела и имею приличный доход. Все хорошо, если бы не одно обстоятельство, о котором напишу в следующий раз. Чтобы у вас не возникло сомнений, что я — это я, посылаю свою фотографию. Ради всего святого, откликнитесь быстрее. Напишите мне все-все. Не обращайте внимания на отсутствие буквы «и» в фамилии. Это сделали ошибку в одном из моих старых паспортов, с тех пор так и пошло — Ванов вместо Иванов. Большой привет всему вашему семейству. Обнимаю. Ваш брат Зоря».
Я закончил чтение письма. Около меня стоит Марина. Она вся в напряжении. Уставилась на письмо, будто бы у меня в руках что-то диковинное и необыкновенное.
Я прочитал письмо еще раз. Внимательно рассматривал фотографию. Сомнений нет. Конечно, это Зоря. И фотография его, и почерк тоже.
Зоря… Мой старший брат. Помню, что у отца нашего было середняцкое хозяйство. Ездили на базар, торговали чем могли. Но родители не слишком баловали нас. Мы работали как взрослые. Дома все было спокойно и мирно, казалось, ничто не предвещало беды. А беда подстерегала. На сенокосе мать упала с воза, сломала позвоночник. После ее смерти жизнь наша круто изменилась. Запил и вскоре наложил на себя руки отец. Мы с Зорей остались одни. Нас взяла к себе сердобольная тетя Нюся. А у нее было своих шесть ртов. Естественно, мы были в тягость. Начали к нам придираться по всякому поводу и без повода ее старшие сыновья. Пошли ссоры, драки. Вскоре нас отвезли в город и определили в детдом. Так закончилась наша жизнь в деревне.
Когда мне исполнилось пятнадцать лет, а брату восемнадцать, нас из детдома определили на завод и поселили в общежитии. В тесной комнатке — семь человек. Жизнь учила суровой самостоятельности. А кое-кого, в зависимости от характера, и расчетливости. Таким оказался Зоря. Он пошел в отца. С годами все это усугублялось. Зоря становился жадным, эгоистичным. За ним укрепилась кличка Куркуль.
— Хорошо, пусть Куркуль! — зло огрызался он. — Посмотрим, кто будет в конце концов жить по-человечески.
Через год Зорю арестовали. Я был на суде. Брату дали восемь лет за хищение остродефицитных деталей. Горькое прощание. Первое письмо из далекого исправительно-трудового лагеря. Конечно, ему там несладко. Но ни одной жалобы, ни единой просьбы.
Во время войны, в 1943 году, я получил от Зори последнее письмо через знакомого. Зорю направили на фронт. Несколько строк смутили меня. Я их хорошо запомнил: «Давно ждал такого случая. О! Я повоюю. Я им покажу! За все отплачу». Я ломал голову над этими словами. Что это? Как все это понять? Письмо на всякий случай уничтожил. Подальше от греха.
И вот на тебе, спустя тридцать лет объявился Зоря, да еще где — за границей, в Канаде. Как он попал туда? Почему до сих пор молчал? От кого узнал мой адрес?.. А в голову все лезут строки из того последнего письма.
— От кого письмо, папа? — спросила нетерпеливо Марина.
— От брата Зори. Я как-то говорил тебе о нем, помнишь? Где мать?
— Пошла в магазин. А прочитать можно? — заинтересовалась дочь.
— Читай… — Я протянул ей письмо.
Марина прочла и, возвращая листок, просто и строго сказала:
— Вот и брат нашелся. Да еще за границей. Тесен мир.
— Просто не верится в это, так все неожиданно, — Я пытался найти сочувствие у дочери, но в это время вошла жена, и я молча протянул ей письмо.
— От кого это? Неужели от Виктора? Опять поссорились? — сокрушалась она и укоризненно поглядывала на Марину.
Все в доме знали, что когда Виктор Фокин ссорится с Мариной, то пишет ей письма.
— Да что гадать, ты читай! — излишне нетерпеливо сказала Марина.
Жена читала медленно, то и дело поглядывая то на меня, то на дочь.
— С ума можно сойти. И что ж он, богатый, наверное? — У жены дрожали руки.
— Разве в этом дело? — возмутилась Марина.
— Так если он богатый, не грех и повидаться, — рассудительно сказала жена. — Вон в соседнем подъезде тоже объявился у кого-то дальний родственник за границей, говорят, завалил посылками. Поди, плохо им от этого.
— А если бедный… Странно, почему он вдруг изменил нашу фамилию и, кроме того, называет папу на «вы», — подвела первую черту нашей радости будущий юрист Марина.
— Он же объяснил… — возразил я.
— Несерьезно… Чепуха какая-то.
— Чепуха не чепуха, а раз письмо от родного человека, нечего обращать внимание на мелочи. Надо ему немедленно ответить. Представляю, как ему, горемычному, приятно будет получить от нас весточку, — решительно заявила жена, возвращая мне письмо.
— Нашла горемычного… — хмыкнула Марина и после паузы продолжила: — Мелочи? Фамилию, мамочка, так просто, за здорово живешь, не меняют.
— Значит, случайную описку в документе, о чем пишет брат, ты исключаешь? — строго спросил я.
— Случайности, конечно, могут быть… Но все равно, что-то мне во всем этом не нравится…
— Да что там… Писать — и точка! — окончательно решила жена. — В самом деле, Марина, не порти настроения своими подозрениями…
— Подчиняюсь большинству, но остаюсь при своем мнении… — заявила Марина. И строго посмотрела на меня. Я невольно залюбовался ею. Брови вразлет. Большие голубые глаза. Густые ресницы. Прямой нос. Пухлые, красиво очерченные губы. На щеках ямочки. Упрямый подбородок. Русая коса, спадающая на плечи. Стройная. Красивая.
— Ну и молодец, — сказал я, нежно обнимая Марину за плечи.
— А что у тебя в руках? — спросила жена.
— Фу, черт, забыл, это же фотография Зори.
Жена стремительно выхватила ее у меня.
— Какой франт, — с завистью сказала жена. — Посмотри, Маринка.
Марина лениво подошла к матери, взглянула на фотографию, иронически улыбнулась и, ничего не сказав, отошла к окну.
Мы невольно переглянулись с женой.
Письмо, однако, я написал.
Все последующие дни были наполнены разговором о Зоре. Я много рассказывал о нашей молодости, о детдоме, заводе, где мы с ним работали. И конечно, с большим нетерпением ожидали от Зори ответа.
Через месяц из Канады пришел ответ.
«Дорогой мой брат Алексей Иванович, — писал Зоря. — Получил от вас весточку. Святая дева Мария, какое это было счастье! Я неделю был словно пьяный и не находил себе места от радости. Каждый день по вечерам всей семьей мы вслух читали ваше письмо и каждый раз находили в нем что-то новое. Вы себе не представляете, какая радость, какое это блаженство — получить письмо с Родины. Я чувствую ваше нетерпение поскорее узнать все обо мне, и я это сделаю, но сейчас мне не хочется омрачать свое блаженное состояние историей, не очень-то веселой.
Извините меня, но я напишу об этом в следующий раз, сейчас, дорогой Алексей Иванович, могу сказать только, что я ничего плохого не сделал и краснеть вам за меня не придется. Еще раз огромное спасибо, что откликнулись на мое письмо.
Моя жена Эльза и сын Роберт шлют вам большой привет и желают здоровья.
Пришлите, пожалуйста, семейную фотографию, нам будет очень приятно.
Надеюсь вновь получить ответ от вас. Ради бога, пишите, пишите как можно больше и подробнее обо всех, обо всем.
Обнимаю. Ваш брат Зоря».
Это письмо мне вручил почтальон утром, когда я шел на работу в свой жэк. На ходу прочел, на одном дыхании. Настолько увлекся, что чуть не сбил с ног впереди идущую старушку. В конторе я прочел его еще раз, потом второпях снял пиджак, небрежно повесил на спинку стула и не заметил, как конверт выпал из пиджака.
Когда возвратился, слесарь Савельев, загадочно улыбаясь, подал мне Зорино письмо.
— Заграничное. Подари марку. Такой у меня нет, — попросил он.
— Прочел небось?
— Что я, ненормальный, что ли? За кого ты меня принимаешь? — возмутился Савельев. В его голосе звучала неподдельная обида.
— Ну коли так, не жалко. Бери марку.
Савельев вынул из кармана перочинный ножик и аккуратно вырезал марку.
— Нельзя ли полюбопытствовать, от кого письмо получил?
— Можно. От тебя секретов нет. От брата.
— Что-то ты никогда о нем не упоминал.
— Не было случая.
— Ну что же. Значит, будем барахлиться?
— Там видно будет.
Домой я пришел поздно. Леночка и жена спали. Только Марина, прикрыв настольную лампу газетой, лежала в постели и читала.
— Где пропадал? — спросила она полушепотом.
— Отмечали день рождения… Я письмо от Зори получил.
Порывшись, нашел письмо. Передал его Марине. Она быстро прочла.
— Ну, что скажешь? — поинтересовался я.
— А о себе опять ничего, — ответила она.
— Расскажет, никуда не денется. Потерпи.
— Потерплю.