2
Первым делом зашел в телефонную будку и набрал свой служебный номер. Ответил Норцов.
— Что нового по налимовской линии? — спросил я.
— Кое-что есть, — сказал Норцов. — Прежде всего, от экспертов перевод Маджида начал поступать. По частям. Немножко из начала, немножко из середины. И там есть одно место…
— Приеду расскажешь, — оборвал я Норцова, и, голоснув такси, через несколько минут прибыл в правление Союза журналистов.
Всех Саидовых мне перечислили буквально через пять минут: Нурали Саидов, Азиз Саидов, Файзулла Саидов, Саид Саидов. Нурали работал в одной из областных газет в пятистах километрах от столицы. Остальные трое — в нашем городе. Ни один из Саидовых, таким образом, к городу Ф. отношения не имел. По именам и прочим анкетным данным было невозможно составить мнение о физиономиях Нурали, Азиза, Файзуллы и Саида. Понадобились личные дела. Техническая секретарша туманно ссылалась на какое-то завтрашнее совещание и еще на что-то, но после долгих уговоров сдалась, и у меня в руках оказались четыре пухлые папки.
Итак, Нурали Саидов. С фотографии смотрит пухлощекое лицо, исполненное лени. Нет, нет, Нурали не тот, кого я ищу. Судя по внешности, Нурали не снимется с места, чтобы с рюкзаком за плечами искать какого-то там Забелина.
Азиз в некотором смысле — антипод Нурали. Полная коллекция журналистских должностей. Такой мне подходит. Только вот нос у Азиза довольно круто свернут набок. Это женщины обязательно запомнили бы.
Кто следующий? Файзулла. Сразу отпадает. Шестидесятипятилетний редактор издательства «Наука».
Остается последняя кандидатура: Саид. Открываю папку и тотчас впиваюсь глазами в фотографию. Торчащие скулы, запавшие щеки… Он! Без сомнения, он! Анкета: Саидов Саид, кандидат наук, преподаватель педагогического института. Время заполнения: 1960 год. Давненько. И сведения скудноваты. Преподаватель ч е г о? Кандидат к а к и х наук? Черт его знает! Филологических, скорее всего. Или исторических. Поищем разъяснений среди вырезок… «Сон и сновидение». Так, дальше… «В приемной у знахаря»… Господи, да тут сплошная медицина. Перелистываю наспех другие вырезки. «Можно ли заменить человеческое сердце?», «Магическое лекарство древних»… Точно, медицина. Под вуалькой легкомысленных заголовков. Причем же тут чабаны, которых Саидов намеревался интервьюировать? Тоже вуалька? Ведь совершенно очевидно, что журналистика для Саида Саидова — побочное занятие. Увлечение или развлечение, но никак не главное дело. У меня на миг возникает фантастическая гипотеза: Забелин — сумасшедший, удравший из психбольницы, а Саидов — врач, направленный ему вдогонку. Но я в темпе ликвидирую эту гипотезу. Наверное, все-таки современная система здравоохранения располагает более эффективными методами обуздания буйно помешанных. Продолжаю перебирать бумаги и вдруг под статьей, что посолидней, вместо обычного С. Саидов вижу: С. Арифов, кандидат биологических наук. Суюсь в автобиографию Саидова. Вот оно что! С нее-то и следовало начинать. Сразу же узнаю, что С. Саидов — псевдоним кандидата биологических наук С. Арифова, родившегося в 1924 году.
Значит, Забелина преследует человек, который несколько раньше — и тоже безуспешно — преследовал Налимова! Впрочем, откуда мне знать, успешно ли он их преследует или безуспешно и что в обоих случаях надо считать успехом?
Из управления я телеграфировал в Ф. просьбу выслать нам фотопортрет Забелина. А уж потом начал читать переведенного Маджида аль-Акбари. Признаться, попадались мне книжки позанимательней. Описания плодородных долин, дарующих путнику райские плоды, и чистых потоков, несущих свои воды к бурным морям… Я совсем было решил отложить Маджида, когда текст исподволь изнутри зажегся каким-то важным для меня значением.
«Ты проедешь, о путник, по этой земле двадцать дней, и великая равнина будет простираться и слева и справа от тебя, и ноги твоих лошадей будут вязнуть в песке, и тогда откроют тебе объятия прекрасные сады, и десять дней, не вкушая их сладости, ты будешь идти пока не вздыбится земля холмами, подобными муравейникам, и пять дней ты проведешь в пути, и тогда каменные стены встанут перед тобою. И великие крики джинов и взлет их огней и полет искр и дыма из их ртов и их глубокие вздохи и дерзость закроют перед тобой дорогу. Оглушит тебе уши и ослепит тебе глаза, так что ты не будешь ни слышать, ни видеть. И путник кладет в этом месте голову на луку седла и не подымает ее два дня. А после этого, знай, о дитя мое, джины улетят за хребты, и очистится небо, и засияет солнце, и ты увидишь холодную, как лед, реку, и гору справа от нее, что служит пристанищем орлам. Это гора большая и высокая, и над ней разделяются облака. Здесь нет облаков выше ее, так велика высота и так значительно она поднимается. Эта гора и есть цель твоих стремлений, и на плече ее — то, что нам нужно, и я из-за этого привел тебя с собой, и мое желание исполнится твоею рукою. А чтобы исполнилось оно, и увидел ты, что создал на этой горе Аллах великий, и чтобы взял это нечто и обогатился, пойдешь вдоль берега холодной реки и солнце будет перед твоими глазами, а локоть твой будет касаться орлиной горы, и увидишь ручей среди лоз, и, миновав его, поднимешься на гору, и свет станет тебя обжигать, и усилится над тобой зной. Но среди деревьев ты найдешь прохладу и отдохнешь, и найдешь ручей, который вытекает из-под двух порфировых плит, прижавшихся одна к другой, как сестры. Твой приход испугает ручей и он спрячется, но не пугайся ты, спутник, и ручей вернется и приведет тебя к пещере. И ты увидишь нечто, и разум твой будет ошеломлен тем, что сотворил Аллах великий, и станешь ты точно одержимый из-за удивительных вещей. А увидишь ты множество блестящих камней, подобных драгоценным алмазам и яхонтам и большим царственным жемчужинам. Но не прельщайся камнями, ибо они мертвы, а предпочти им истинное сокровище, ибо оно жизнетворное. А видом своим истинное сокровище — прах и тлен, грязь и глина, но открою я тебе его тайну, и ты узнаешь, что эта глина стоит больше, чем драгоценности шаха персидского и удивишься этому крайним удивлением. Ибо бьет в пещере полноводный ключ из особого вида амбры, и приходят в пещеру звери, и глотают ее, и уходят с нею в свои норы, и амбра согреваемся у них в брюхе, а потом они извергают ее изо рта в ручей посреди пещеры и амбра застывает на поверхности воды, и ее цвет и вид изменяются, и ручей прибивает ее к суше, и пещера полнится высохшей амброй, которой, нет цены, ибо она врачует все болезни. Побудь в этом месте и погрузись в сон, наслаждаясь приятным ветром и благоуханными запахами. И если станешь голоден, ешь, пока не насытишься и не поешь вдоволь, и пока душа твоя не отдохнет. А на рассвете уйдешь в обратный путь, нагруженный точно вьючная лошадь, и богатство будет ждать тебя в каждом городе мира правоверных».
Вот что шептал сквозь многовековую стену, разделявшую нас, Маджид аль-Акбари, замечательный поэт.
— У Налимова просто зарифмована вся эта география, — сказал Норцов.
Я ответил вопросом:
— Какие новости у Максудова, не знаешь?
— Я вам про главное, а вы… Максудов опрашивал сегодня сотрудников промкомбината, помнящих Суздальцева, ну, того, что справку Налимову выдал… Некоторые хвалили его за предприимчивость, некоторые, напротив, ругали за оборотистость. А один жуликом обозвал и в доказательство сослался на каких-то плюшевых медвежат. Муть какая-то. Артель производила медвежат, а Суздальцев будто бы их полностью скупал за наличные в ларьках и опять сдавал как готовую продукцию. Зачем?
— Ладно, верю, что Суздальцев медвежатник, черт с ним, это успеется. А по налимовской части как там?..
— Все тот же кустарь-одиночка рассказал, что Суздальцев имел ученого знакомого по фамилии… Угадайте-ка фамилию?
— Арифов? — быстро прикинул я.
— Ничуть не бывало. Церковенко. Специалист по сейфам.
— Церковенко? Медвежатник? — я едва не расхохотался.
— Ничуть не бывало. Специалист по починке сейфов, не по взлому. Автоматика и телемеханика.
Вошла рассыльная с пакетом. Это была фототелеграмма из Ф. — портрет Забелина. Фатоватый взгляд, тоненькие усики, галстук, завязанный модным узлом. Слава богу, хоть опознать-то его теперь можно будет…
Я не ожидал нынешним вечером никаких сюрпризов в «Хрустальном ключе». Но сюрпризы были.
— Вы, кажется, находитесь при исполнении служебных обязанностей, — нелюбезно встретила меня у ворот Елена Михайловна, — между тем я искала вас часа в четыре, то есть в рабочее время, и нигде найти не могла. В вашем кабинете, в бухгалтерии, вас не было…
— Вы могли обратиться к моему заместителю, — ответил я ей в тон.
— К этому периферийному работнику? У меня очень тонкое, деликатное соображение. Видите ли, однажды наш сосед, я имею в виду Забелина, уехал в город и, конечно, эту авантюристку, я имею в виду Ларису Николаевну, с собой не пригласил. За ужином она ему устроила сцену ревности. Он оправдывался: ему, якобы, в Ленинград нужно было звонить. И в подтверждение выложил на стол квитанцию. Маленькая бумажка, никчемная. Ну ее и заставили посудой. Когда мы все ушли из-за стола, Лариса Николаевна эту бумажку спрятала. Сегодня после обеда Лариса Николаевна выбросила ее в урну. Как только представилась возможность, я вытащила квитанцию и побежала искать вас… Посоветоваться больше не с кем… У Ричарда Багдасаровича курсовка кончилась…
— Уехал?
— Да, сегодня простился. — Вы должны меня правильно понять, — продолжала она, и у меня тотчас появилось желание понять ее неправильно. — Вот квитанция.
Я разгладил ядовито желтую бумажную ленточку. Какие предусмотрительные люди, эти связисты! На ничтожных тридцати-сорока сантиметрах разместить столько ценнейшего материала. Дата разговора — 28 июля, продолжительность разговора — три минуты. Вызываемый город — Ленинград. Телефон в Ленинграде — 055188. Фамилии вызывающего лица в квитанции, к сожалению, не было, но что разговор состоялся — этот факт сомнению не подлежал, иначе Забелин вернул бы квитанцию и получил назад деньги. Я протянул Елене Михайловне фотографию:
— Узнаете?
— Нет, не узнаю, — из-под выщипанных бровей на меня смотрели глаза, полные искреннего недоумения.
Остаток вечера я провел в сборах: получил в прокатном пункте кеды, рюкзачок, флягу, купил в буфете еды. Словом, подготовил себя к сорока тысячам шагов. Объяснил Эгамбердыеву, куда хочу отправиться. И тотчас уснул. Стулья в бухгалтерия нельзя назвать удобным ложем, но зато и проспать рассвет на нем невозможно…
…Вчерашний день без устали лупил по нервам, а этот с первого рассветного луча был ласков, безмятежен, величав. Птицы голосили во все свои маленькие легкие, точно торопились напеться до наступления зноя, чуть шевелилась листва. Солнце восходило на вершину Бургутханы где-то по ту сторону хребта, а я, стараясь выиграть побольше прохладного времени — по противоположному склону. Совук-су теперь бесновалась далеко внизу, среди камней, ивняка и берез. И шум ее то упадал до молитвенного шепота, устремленного к синему небу, то вновь исполнялся гнева и угрозы. Петли едва видимой тропинки метались то влево, то вправо, обходя скальные нагромождения, прятались в густых травах, но, главное, набирали высоту. Рощице черного тополя я обрадовался скорее как загнанный зверь, чем как довольный преследователь.
Наконец впереди показалась мохнатая арча. В десятке метров от нее торчали два камня, словно изготовленные к аплодисментам ладони, и булькала вода. Хрустальный ключ бил прямо из почвы, давая начало ручью, который, пробежав несколько шагов, вдруг провалился сквозь землю и уже оттуда, изнутри, из темноты, подавал голос. Передо мной распахнулся грот с бугристым сводом. В гроте ничего не было, кроме груды камней у самого входа и стремительной воды в глубине. Под камнями я отыскал жестяную банку, прикрытую плоским камнем, а в банке — сложенную вчетверо журнальную страницу. На одной стороне листа красовалась известная киноактриса в своей последней роли, на другой же, рядом с мелкими заметками, распластался кроссворд, вмонтированный в контурную карту Восточного полушария.
Ну, конечно, все вопросы, что вертикальные, что горизонтальные, выведывали у читателя разные тайны географии: какие вулканы по сей день извергаются в Африке, и какие пустыни сушат своим горячим дыханием цветущие сады Аравии, и какие реки поят Северный Ледовитый океан. Кроссворд был заполнен детскими каракулями, по которым трудно опознать почерк. Но ответы тем не менее отражали вполне взрослые познания. Где по смыслу вопроса и по обстоятельствам кроссворда должна была стоять гора Килиманджаро, там стояла гора Килиманджаро, а где, предположим, надлежало быть реке Печоре, там и текла река Печора. Я ел колбасу, запивал ее студеной водой, дивился, зачем кому-то понадобилось припрятывать в альпинистском туре на высоте две тысячи триста метров над уровнем моря журнальную страницу и между делом продолжал ее рассматривать. Черт побери. Как это я сразу не заметил! Помимо положенного числа географических названий на странице оказалось еще одно: пересекающиеся буквы в верхней четвертушке кроссворда были подчеркнуты и складывались если читать по часовой стрелке, в какое-то знакомое слово: Ламедина, Амединал, Единолам. Ба, Аламедин! Есть, есть такая река в Тянь-Шане! Там альплагерь! Еще раз обшарил окрестности родника. Без результатов. Ступил было на тропу, наладившуюся куда-то в сторону, за перевал. Нет, на эту тропу у меня не оставалось времени. И дунул что было сил вниз. На бегу у меня в голове колотилась одна лишь мысль: с чего я, собственно, вообразил, что Налимов в стихотворении и Маджид в трактате изображают именно этот маршрут? Ива будет, береза будет, черный тополь будет, арча будет, ручей будет? Господи, да в горах ведь везде так, куда ни сунься: и ива, и береза, и арча. Шагомер, конечно, повлиял: сорок тысяч шагов. И тщеславная надежда — одним ударом двух зайцев прихлопнуть. Налимова и Забелина. Или, может быть, двух зайцев от одного волка защитить, от Арифова.