ОБЪЯСНЕНИЕ

Вначале он решил заехать в коммунальное логово: проверить, все ли на месте, кто звонил. «Сосед» Ванька Лямзин за четвертной в месяц исправно выспрашивал у абонентов, кто есть кто, получая, естественно, имена-пароли: Иваном Ивановичем мог быть Петр Петрович, но дело он делал, а Матерый уж знал, как распорядиться информацией.

По дороге он тщательно проверил: нет ли хвоста? Напряженно всматривался в постовых: не сообщают ли по рациям, глядя вслед его машине, указания другим постам? Впрочем, если до такого дошло, не спасешься…

В дверь «логова» позвонил, как условлено, четыре раза. Дверь открылась, предусмотрительно оказавшись замкнутой на цепочку: Ваня был человеком опытным, к тому же грешил самогоноварением…

После приветствии и пустых вопросов типа «Как жизнь, как дела?» Ваня услужливо передал Матерому листок абонентов: имя-отчество, день, час.

Матерый молча вытащил два четвертных билета.

— Спасибо, — кивнул коротко. — Сразу за текущий и за последующий месяцы.

— Советую, — Ваня поднял палец, — облегчиться еще на одну бумажку. За идею, которая эту бумажку стократ окупит.

— Чего-чего?

— Излагаю, — невозмутимо продолжил вымогатель. — Я, простите, многие превратности на себе испытал, так что с понятием, хотя в чужие вопросы и не суюсь… Итак. Представляем: приходят вдруг… нет, дел я ваших не знаю, не сочтите за грязные намеки…

— Ну, валяй-валяй… — сказал Матерый.

— Ну, а вдруг в натуре?! — повторил Ваня с вызовом. — Приходят люди в серых шинелях и в штатском барахле — и, что характерно, к вам… Я, естественно, могу пострадать за домашний алкоголь…

— По кумполу желаешь, темнила? — миролюбиво спросил Матерый.

— Буду конкретнее, — покорно согласился собеседник. — У вас — шмон, ко мне — вопросы; а что я вообще знаю, кроме таблицы умножения?.. Ась? Когда будет? Не докладывал… Ну, и так далее. Ушли посторонние лица, а я… тоже, вслед за ними. И когда из двери подъезда выходить буду… Впрочем, — Ваня задумался, — может, и не ушли… понимаете? Но я-то — личность свободная. Так ведь, надеюсь?

— Надейся, — сказал Матерый.

— Во-от. Беру я мелок и, выходя из подъезда, закрывая дверь, так сказать, чирк им по двери этой… Вертикальную полоску под самой ручкой… Незаметно. Если «наружка» сечет, все равно не увидит, точно рассчитано. И — в магазин за кефиром… После — обратно, гостей потчевать. Не желаете молочнокислых продуктов? А вы на машине мимо проезжаете и… на дверцу подъезда рассеянный такой взглядик, между прочим…

— На. — Матерый протянул деньги. — Конспиратор. Заработал. — И, открыв дверь своей комнаты, тут же захлопнул ее перед Ваниным носом.

Осмотрелся… Все «секретки» на месте, сюда не входили. Ванька, сволочь, конечно, влезть может, сукин сын, дешевка, но крепится — боится, видать, стукачок… Хозяин его выставил в осведомители наверняка… А почему? Эх, прост вопрос. Тоже обезопаситься желает, тоже за шкуру трясется, тоже не уверен… И винить тут некого, закон таков. Сказать ему, может, что раскусил я фокус с Ваней, с комнатухой этой, с истинными целями благотворительности мол, сюда не придут, дублирующий вариант… Нет, не стоит. Неприятно обоим будет, вот и все. В принципе ведь лучше такую нору иметь, чем дачу под удар подставлять… Так что спасибо, Хозяин. И тебе выгода, и мне. Твой принцип, всегда я его одобрял…

Матерый с тоской оглядел пыль и грязь на свертках и коробках, заставивших комнату. Все это надо переслать Маше, это капитал. Раньше оттягивал с отправкой, лень одолевала, теперь необходимо поторопиться, время не ждет… Сейчас загружайся, немедленно. Сколько увезешь, но загрузи.

Коробки к машине таскали вместе с Ваней, выклянчившем попутно пару дисков для компьютерных игр — основного его увлечения.

С грузом Матерый поехал к Хозяину. Жил тот в аристократическом районе — на широком и гладеньком Кутузовском проспекте, в доме с высокими потолками и длинными коридорами — квартира эта досталась ему в наследство от некогда высокопоставленного тестя — ничего, впрочем, замечательного, кроме квартиры, потомкам не оставившего. Да и что он мог оставить еще после себя?

Встретила гостя жена Хозяина Вероника.

Точно и мило разыграли ритуал встречи — комплимент даме, улыбка, передача пакетика с вином и рыбой; общие вопросы с необходимой толикой юмора; наконец, рукопожатие с Хозяином, твердые, доброжелательные взгляды — глаза в глаза. Все фальшивое!

Посидели у телевизора, ругая штампы массовой культуры Запада и восхищаясь тонким вкусом вина, принесенного непьющим гостем; посудачили о последних новостях внутренней и внешней обстановки; затем Вероника, сославшись на трудный завтрашний день в НИИ, где работала начальником отдела, отправилась спать, и мужчины остались наедине.

Целуя на прощание руку хозяйки дома, Матерый внезапно постиг суть царившей здесь атмосферы — как бы единым озарением, которому предшествовала череда прошлых встреч, разговоров и реплик…

Это уже была не семья. Их, мужа и жену, удерживало вместе лишь прожитое, но не настоящее; и не в том заключалась беда, будто Веронике, воспитанной в определенных традициях, хотелось мужа обязательно при должности и общественном весе, нет; она просто привыкла видеть рядом с собой человека цельного, увлеченного и занятого делом пусть простым, но официально благословленным, принимаемым всеми без исключений. Муженек же, мало что ей объясняя, вертелся непонятно где, водил в дом всякую сытую шпану, жил не по средствам — а значит, нечестно, дурно. И блага, добываемые им, хотя и завораживали Веронику блеском, все равно отталкивали нечистоплотной своей сущностью. Наверняка с годами в ней притуплялось чувство брезгливости… Но Матерый уверен был: хотелось ей правды в устремлениях мужа, а тот постоянно разменивался, как бы ни пыжился казаться дельцом с размахом…

По старой привычке пошли на кухню, располагавшую к разговору тихому и доверительному.

— Чувствую, с проблемами гость явился, — улыбнулся Хозяин, заваривая чай. — И с крупными. Такое вино…

— Точно, — согласился Матерый. — Оставь чайник, присядь и слушай, чего я натворил. Внимательно. Хотя… насчет «внимательно» — само собой, иначе нельзя.

Он рассказал все. О кражах на железной дороге, об уголовничках-подручных, об оружии, некогда найденном в тайнике партизан, о Леве, попытавшемся обрезать концы, о «гаишниках», о том, наконец, как обманывал его, Хозяина, манипулируя на «честных» начинаниях: от дачных строительств до сбыта икры, мехов, сигарет, напитков, всякий раз убедительно обосновывая легальную по степени риска основу товара…

Хозяин откровенно нервничал, однако не перебивал. Изредка позволял себе отвлечься: варенье из холодильника достать, чашки, конфеты… У Матерого порой возникало ощущение, будто тот слушает магнитофон — знакомую, хотя и полузабытую запись, но отнюдь не собеседника, сам же размышляет о личном, давно выстраданном, мучительном, как будто все то, о чем рассказывалось ему, он сам же и совершил — когда-то давно, по глупости, а вот, оказывается, нашелся живой свидетель… И еще странное ощущение возникло у Матерого: исчезни он, замолчи, все равно Хозяин не встрепенется, не удивится, а так же будет конфетки в вазочку ссыпать, кипяток доливать в заварку…

Нет, в чем-то не прав был он, Матерый, рассуждая об отношениях в здешней семье… Не только вещами да деньгами привязал к себе Веронику этот человек, а еще и силой, сутью какой-то глубинной… И его привязал! Потому и сидит он сейчас тут, и щебечет попугаем обо всем без утайки, и ждет спасения — ведь так. Спасения! — веря в мудрость Хозяина, надеясь — есть у того козыри, способные спутать игру охотников и все в ней переиначить. Прощения ждет себе и понимания… Как высшего смысла ждет.

Рассказал. Все.

— Я не хочу тебя обижать, — сказал Хозяин, нарушив долгое молчание, воцарившееся после последних слов Матерого. — Но… Твоя трагедия заключается в том, что всю жизнь был ты, во-первых, романтиком, а во-вторых, мелким жуликом — жалким и недалеким. И пытался одурачить тех, вернее, того, кто желал тебе добра; хотел верить тебе, трудиться с тобой, строить какое-то будущее, искать совместные перспективы для нас обоих… Я безуспешно и глупо стремился перевоспитать бандита. Вижу: Макаренко из меня — никакой… Хотя сравнение идиотское — и по возрасту воспитуемого, и по возрасту века, и конъюнктуры его, и идеалов… Кое-что, однако, мне удалось: ранее для полного счастья и умиротворения ты мечтал красть в день по четвертному, затем — сотню, две, три. Из жулика мелкого стал жуликом средненьким. Вот результаты роста личности и плоды, увы, всей воспитательной работы. Рвач и разбойник так и остался рвачом и разбойником.

— Давай без ярлыков и поучений, — сказал Матерый уныло.

— Давай, — безучастно согласился Хозяин. — Ну, что ты хочешь услышать? Что-либо оптимистичное? Нет, ситуация плохая, неуправляемая и, уверен, безнадежная. Следствие идет, воспрепятствовать ему сложно, хотя есть некоторые… Нет, нереально. Одно скажу: попить чаек спокойно мы сегодня еще в состоянии. Механизм против нас работает неповоротливый, неважно оснащенный технически, с провалами в организационной структуре, но, поверь, хорошо информированный! Это поставлено, как радио, как телевидение: хоть что-нибудь, но каждодневно и в заданном объеме. Сетовать не приходится: такова система, и, согласись, оправданность такой системы несомненна. Вообще-то, — покривился, — беседа с тобой удовольствия мне не доставляет. Ты ведь под крах меня подвел… Но да ладно, истина такова: мы две главные крысы на одном тонущем судне: я умная, ты хоть и сильная, но взбалмошная и дурная.

— Мы же договорились… насчет ярлыков, — привстал Матерый.

— Это аллегории, — отмахнулся Ярославцев. — И не корчи, прошу, оскорбленную невинность… Вспомни лучше эволюцию своих подвигов: сначала грабежи в духе вестернов, затем шантаж богатых жуликов; после, когда уяснил, что такое занятие себе дороже, перешел в авторыночные «кидалы» с одновременным открытием школ каратэ. А когда шуганули твоих сэнсэев и дурачков под их началом, начал девок заезжей публике поставлять… Хороша карьера!

— А куда мне еще было? С биографией такой? — зло спросил Матерый.

— Дела с наркотиками налаживать, — сказал Ярославцев. — Логически оправданный, последний этап. Губить души, как травушку выкашивать, грести сказочные барыши, становиться исчадием ада. И самое страшное — получилось бы у тебя… Хорошо, я удержал. Для людей хорошо, не для меня. Я ведь, прости за наивность, стремился научить тебя жить и поступать честно. Может, порой и вразрез с юридическими формальностями, но честно по внутренней сути. Чтобы и сам зарабатывал, и другим заработать давал, но, главное, чтобы способствовал процветанию — не побоюсь обобщить — общества в целом. Но тебя не устраивал ограниченный, хотя и приличный заработок. Ты хотел хапнуть побольше. А я, дурак, тебе верил… Не скажу, чтобы очень, но на поводу у тебя шел… Внимал легендам и мифам об обреченных на гниение фондированных материалах, о контейнерах — якобы потерявшихся и запоздало, когда были уже списаны, обнаружившихся… Многому другому. Врал ты искусно, доказательства приводил идеальные, аргументы конъюнктурные, хотя, начни я оправдываться ими перед коллегией по уголовным делам, был бы выставлен, как жалкий лгун, оскорбляющий интеллект судей… Короче. Ныне со всеми благими намерениями я очутился, коренным в одной упряжке с уголовным сбродом. А в общем-то… — добавил тихо, — признание твое не открытие. Фактура любопытна и в чем-то внезапна… Но да что она решает? Тем более под сенью наших начинаний много развелось тебе подобных. Грешат они самодеятельностью и так же сводят между собой счеты. Так что не с новостью ты явился, а с подтверждением известного вывода: надо бежать… Об этом мы уже как-то деликатно друг другу намекали.

— Я отдам тебе деньги. Всю твою долю, — сказал Матерый.

— Все зажуленное? — перевел Ярославцев. — Леша, да разве это главное? Жизнь мы с тобой профукали, а ее не компенсировать. Ты как убить-то смог? Ужель и не дрогнул?..

— А просто это. — Матерый поднял на него больные, искренние глаза. — Первый раз сложно. А после — чего терять?

— Так, может, и меня заодно?

— Думал… — Матерый опустил голову. — Но не ты ко мне ведешь, а я к тебе… Несправедливо.

— Гляди, а жизнь-то… страшненькая штука… Быт то есть, — сказал Ярославцев. — Ну, да все равно — спасибо. И тебе я благодарен. Не смалодушничал, не смылся, а пришел и рассказал. Пусть страх тобою двигал, поддержки ты искал, совета, как глубже в ил зарыться, но все же… Совет, кстати, я тебе когда-то дал в шутку. Но его ты, по-моему, воспринял всерьез. Как, стоит уже домик на морском берегу? — Хмыкнул.

— Не пахнет там морем, — отрезал Матерый.

— Хорошо. Значит, в тайге. Но, как бы там ни было, туда не спеши. Паниковать не стоит. Нам надо завершить массу дел.

— То есть ты считаешь…

— Погоди. — Хозяин встал, прошел в коридор, настороженно прислушался. — Тише, жена спит… Я считаю, в бега подаваться рано. Худо-бедно, но превентивные меры всяк по-своему мы продумали. Их надо попросту укрепить уже тем, что диктует конкретная ситуация. Спросишь, почему именно так рассуждаю? Потому что бежать — стыдно. Мы ведь феномен политический, хотя и трансформировавшийся в уголовный… А знаешь, в чем ошибка наша? Не верили мы в перемены, а наступили они, и мы обозначились как символ всех прошлых заблуждений. И лично моя ошибка — не с теми дело начал, не то дело и не так. Теперь реалии: есть уголовники — ты да я, пытающиеся избежать возмездия. Каким образом? В ход следствия не влезешь, выводы его не изменишь. Другое время, да и кровь тут… Значит, надо методично сжигать за собою мосты…

— Огня на них не хватит! — вырвалось у Матерого.

— Да, — кивнул Ярославцев. — За каждым из нас тянется шлейф, сотканный из забытых нами мелочей, которым мы и внимания не уделяли. А Лев… знал тех, с кем мы встречались каждодневно. Конечно, умный следователь выйдет на нас обязательно. Но ошибки бывают и у умных. И счастье бывает у дураков… Улыбнется оно — езжай в свой домик спокойно и чинно, а я тоже что-нибудь себе придумаю. Новое, скажем, занятие… Но сначала закроем все точки, где Лева как-то фигурировал…

— Известные нам точки, — поправил Матерый. — Да, думал. Но как? Подъехать и распорядиться об окончании работ? Кто послушает? Многие своего еще не добрали, многим просто понравилось.

— Перекроем кислород, — сказал Хозяин. — Не будет сырья, механизм застопорится. Не будет лазерных дисков и дешевых оригиналов, конец видеописателям. Не будет леса и кирпича, бросят шабашники пилы.

— Теперь они умные, сами источники найдут. Преобразуются в прогрессивных кооператоров, наконец.

— Найдут, — согласился Хозяин. — Но наступит полоса затишья. А пока ты кое-кого пугнешь — боевичков, кстати, своих, каратистов привлеки, кому-то про закон напомнишь, благо юридически подкован, кого-то исходного материала лишишь или базы… Надо пустить машину хотя бы на холостые обороты… Ясно?

— Скажи, — покривился Матерый, — а чего ты за привычное цепляешься? Семьей дорожишь? Но у тебя же все это прожитое, в золу обращенное. И семья, и работа… все. Тебе заново надо. Это мне — на покой. А тебе — заново. Потому что есть еще порох… И другой вопрос: ты ж как поп был, проповедуя идейность наших мероприятий. Неужто и впрямь в нее верил? Или просто утвердиться хотел, когда за бортом оказался и в одиночку за кораблем поплыл?

— В одиночку? Не скажи.

— Ну, я с тобой рядом барахтался…

— Ты? Ты с другого корабля. С разбитой пиратской бригантины. Разбитой еще в архаическом прошлом.

— Так или иначе, — сказал Матерый, — на борт нас не подняли. В кильватере мы гребли, а сейчас команда винтовки неспешно чистит, чтобы и кильватер тоже свободен был. — Помедлил. — А в принципе все закономерно. И что с ворьем ты связался и что ворью уподобился. Думаешь, нет? А ты бы сейчас себя со стороны послушал… А уж если показать тебя сегодняшнего тебе вчерашнему… у-у! Кошмарный сон. Но и смешной ты кое в чем: хотел тут один корабль на плаву удержать, будучи за бортом…

— Да не за бортом, — протянул Ярославцев раздраженно. — Вцепился, понимаешь, в сравнение. Просто меня разжаловали. И даже не столько люди, сколько обстоятельства.

— Ошибаешься, — возразил Матерый. — Разжалован — значит, шестерка, а шестерка все равно в колоде. А ты откололся. Напридумывал иллюзий и начал ими жить. Нас, сброд, призывал работать на государство! Причем нам — крохи, государству куски. Мы не перечили, да, ты для нас то являл, чему мы подчинялись беспрекословно с детства! И оставался нам лишь обман — привычный. Соглашаясь с одним, втихую творить другое. А нынче ты тоже наш, уголовный, хоть и с завихрениями некоторыми. Потому долю тебе я верну. Долю, понял? Прощай, человек с будущим, которое в прошлом. Как мосты жечь — знаю, не волнуйся.

— Прощай, Леша. Если ты переселился в данную оболочку из флибустьера, то в следующей жизни быть тебе космическим пиратом. Каким бы лучезарным ни явилось будущее. По крайней мере место нам в нем найдется. Тебе уж точно. Волк нужен стаду, он его санитар.

— Для выездной сессии это законспектируй, — буркнул Матерый. — Как обоснование высшей меры. Особый цинизм, скажет прокурор, ярая антиобщественная позиция, гнилая философия подсудимого дает мне полное право просить… И так далее. Ну, пока!