14

Просидев несколько часов кряду не поднимаясь, Колесников почувствовал тяжкий груз онемевшего тела и полную пустоту в голове. Хотелось поскорее выбраться на воздух, ходить, дышать, ни о чем не думая. Он уже прибрал бумаги в портфель, когда в дверь гулко постучали кулаком и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел длинный, курчавый, краснорожий парень. Опережая его, в комнату хлынул запах бензина.

Широко улыбаясь, парень вместо повестки протянул грузную ладонь, на которой все бугры были желтыми и твердыми, а между ними, как ручейки в долинах, вились черные линии шоферской жизни.

— Шуляков, Семен.

Колесников узнал мотоциклиста, которого видел с девушкой в день приезда.

— Садитесь. С чем пришли?

Шуляков сел, свободно раскинув ноги в кирзовых сапогах. Голенища сапог были спущены не из щегольства — в них явно не влезали крутые желваки икр. Доставая из кармана заляпанную жирными пятнами пачку папирос, Шуляков пояснил.

— Пришел, поскольку я и есть тот самый, кого ищете.

Он, должно быть, ждал, что следователь страшно обрадуется этому признанию, и с некоторым удивлением смотрел на спокойное лицо Колесникова.

Фамилия Шулякова была хорошо знакома. В плане расследования у Лукина сын Варвары Шуляковой когда-то стоял на первом месте. Известно было, что он публично грозил убить Чубасова и даже ставил перед ним ультиматум: «Если к вечеру не уберешься, вот этим голову раскрою». И для наглядности вертел, как тросточкой, длинным тяжелым ломом.

Но уже на первых шагах следствия Шуляков отпал. Его алиби было установлено точно. В день убийства его машина находилась за двести километров от Алферовки, и десятки людей удостоверили, что он никуда от машины не отлучался.

По лицу Шулякова Колесников видел, что он врет, но с какой целью, понять не мог.

— Что же вы замолчали? — спросил он.

— А чего еще надо? — удивился Шуляков. — Я ж говорю, что Лаврушку Чубасова кокнул я.

Шуляков при слове «я» приложил растопыренные пальцы к груди, а «кокнул» сопроводил рубящим жестом. Он подался вперед, как бы отдаваясь в руки правосудия: «Вот я весь, берите».

— А почему вы столько времени молчали, а тут вдруг решили признаться?

Шуляков приготовился к другим вопросам и, прежде чем ответить, долго помаргивал рыжими ресницами.

— Совесть замучила, товарищ следователь. Сна лишился, лежу как дурной, все думаю... И кусок в рот не идет...

Он был так мало похож на человека, потерявшего сон и аппетит, что Колесников еле сдержал улыбку.

— Ну, рассказывайте.

Шуляков стал злиться. Он развязно закурил, издали бросил в пепельницу спичку и выдул облачко дыма под зеленый абажур.

— Чего там рассказывать? Берите бумагу, чтобы все по форме.

Колесников достал лист бумаги, положил перед Шуляковым и подал ему перо.

— Пишите, кого убили, когда, где, а я подожду.

— Нехай по-вашему, — согласился Шуляков. Он крепко зажал перо толстыми пальцами, приладился к бумаге и задумался.

— Так и писать?

— Так и пишите: «Я, Шуляков Семен...» Шуляков под диктовку записал эти три слова и опять задумался.

— Меня один верный человек заверил, что за это самое большее, как условно, не дадут, — сказал он вдруг и вопросительно посмотрел на следователя.

— Никакой верный человек не мог сказать вам такую глупость. Кроме судей, никто не может решить, что за это самое полагается.

— Думаете — соврал?

— Ничего не думаю, вижу только, что эта идея очень уж вам понравилась.

— Тоже, конечно, рисковое дело, — рассудительно заметил Шуляков, — Для шофера и условно — не сахар. Завтра пьяный под колеса нырнет, мне это условно припомнят. Так?

Простодушие этого парня не имело границ. Колесников уткнулся в бумаги, чтобы не выдать веселого настроения.

— Припомнят, — подтвердил он.

— То-то и оно, — назидательно заключил Шуляков и решительно придвинул перо к бумаге.

Писал он крупными буквами, проверяя каждое слово губами, и утруждал себя недолго. Минут через пять, старательно расписавшись, он подал заявление Колесникову. Начиналось оно с ругани по адресу Чубасова.

«Поскольку Лавруха Чубасов гад нашей родины, изменник, предатель и мазурик...»

Происшествие было описано в двух строках:

«Ударил я этого гада и выпустил из него дух, чтобы не поганил нашу советскую землю».

Колесников с легким чувством читал этот документ. После однообразной, изнурительной игры в вопросы и ответы, которой он занимался весь день, появление этого рыжего заявителя как будто нарочно было кем-то подстроено, чтобы отвлечь его от невеселых мыслей. Но на этом представление не кончилось.

Дверь снова распахнулась, и в комнату вбежала запыхавшаяся девушка. И ее узнал Колесников. Она сидела на мотоцикле позади Шулякова. Остановившись у порога, она большими испуганными глазами оглядела мужчин, стараясь понять, далеко ли зашел разговор. Повернувшись к Колесникову, она заговорила умоляющим голосом:

— Ой, простите за ради бога! Вы его не слушайте. Он дурной, наговорит почем зря. Не слушайте его!

Шуляков грозно насупил красные надбровья и одной рукой, как граблями, ухватил девушку за плечо.

— Давай, Алена, давай, делай правый поворот.

Отмахиваясь от него, Алена еще громче закричала:

— Не верьте! Все врет!

Шуляков притянул Алену к себе, легонько приподнял, другой рукой подхватил под коленки и бережно понес к двери. Осторожно, как игрушку, он опустил Алену на крыльцо, притянул дверь и, накинув крючок, вернулся к столу.

Аленины кулачки барабанили по двери. Крючок подскакивал, но держался. Шуляков, морщась от скрытого удовольствия, виновато развел руками.

— Жена. Сами понимаете — боится, что посадите.

— И посажу!— сказал Колесников. Не поспевая за мыслью следователя, Шуляков помолчал. Потом спохватившись, одобрительно сказал:

— Как положено. Закон.

— Посажу за то, что вы этот самый закон вводите в заблуждение. За лжесвидетельство посажу. Я за серьезным делом приехал, а вы мне тут балаган устраиваете.

— Это вы про нее?

— Да не про нее, а про вас. Что вы тут написали? «Гад, гад». Как вы могли быть у продмага, если в это время грузили доски в Заболотье? Как вы могли в Алферовку попасть? На самолете? Убили и обратно полетели?

— А ежели, — Шуляков хитро прищурился, — я тем свидетелям в Заболотье три пол-литры поставил? Тогда как?

— Плохо придумали. Все проверено.

— Как хотите. — Шуляков обиделся. — Только я жаловаться буду.

— На кого?

— На вас. За халтуру. Невинных людей тягаете, всей деревне беспокойство, а когда сам в руки даюсь — брезгуете.

— Вы мне лучше скажите, что побудило вас прийти ко мне с этим разговором? Только про совесть не врите, не поверю.

Шуляков, собиравшийся уже уходить, снова сел.

— Я так рассуждаю. Раз по закону нужно судить, деваться некуда. Я и пришел — берите. Чего вам еще?

Колесников молчал. Внезапно пришла мысль, подсказавшая любопытный эксперимент.

— Будете брать? — вставая, спросил Шуляков.

— Не буду.

— Как знаете. Только я жаловаться пойду.

— Садитесь.

Довольный, что его угроза подействовала, Шуляков уселся с хозяйским видом.

— Ваша Алена по-девичьи — Грибанова?

— А причем тут она?

— Это ее родителей Чубасов вешал?

Шуляков сразу же ухватился за подсказку.

— Точно! За них я и рассчитался. Это вы ловко сообразили!

— Вот так похоже на правду. С этого и нужно было начинать, — сказал Колесников, придвигая к себе чистый бланк протокола. — Рассказывайте. Подробно. Как задумали убить, как подкупали свидетелей, все рассказывайте, а я буду записывать.

— Пишите... Значит, дело было так. — Шуляков повернул лампу, чтобы свет не бил в глаза, и уставился в зеленое стекло. — Приехал, значит, этот гад, а я про него еще когда слышал... пацаном был. Приехал, гуляет с Тимохой, а народ прямо воет. И Алена не в себе: родителей вспоминает, на улицу не выходит, боится с тем гадом встретиться. Можно такое терпеть?

— Продолжайте.

— Ладно. Терплю, значит, день, другой терплю. Переживать особо некогда, все в разъездах, но нет-нет вспомню. И до того злость берет, тут бы его и пришиб. Я его по-честному предупреждал. Уезжай, говорю, к такой-то матери, а не то убью. Это и люди слышали, свидетели есть. Раз предупредил, другой, а он, гад, жаловаться пошел. К участковому. Ладно. Приходит этот самый участковый, просит того гада не трогать, поскольку он грозился в область нажаловаться. А я ему так и сказал: «Не уедет — убью, а там пусть жалуется». Можете спросить, участковый — свидетель. Спросите?

— Спрошу.

— Ладно. Потом еду я, вроде в Заболотье.

— Что значит «вроде»?

— Договорился с другим шофером, чтоб он меня в Середкине подменил.

— Где это Середкино?

— Сороковой километр.

— Продолжайте.

— Так и вышло. Подменил он и заместо меня в Заболотье поехал. Вроде бы я. Соображаете?

— А вас что, в Заболотье никто в лицо не знает?

— Есть, которые знают, так им по пол-литра.

— Дальше.

— Вернулся я, значит, в Алферовку. Иду к продмагу. А они с Тимохой сидят, водку жрут... Ладно. Подхожу и даю ему ломом по кумполу.

Шуляков замолчал и перевел глаза на следователя.

— Где вы лом взяли?

— Мой лом с машины.

— Что ж вы его от самого Середкина тащили?

— Зачем? Я, когда из Алферовки выезжал, у продмага его припрятал.

— Много было людей у продмага, когда вы Чубасова ударили?

— Никого не было.

— Как же это так, чтобы днем никого не было, ни у остановки, ни у магазина?

— Ну, может, был кто один, так он в мою сторону и не смотрел.

— Есть показания по крайней мере двадцати человек, которые не отрицают, что были в этот час у продмага.

— Верьте им больше! Никого не было.

— Ну хорошо. Ударили вы его, потом что делали?

— А чего потом? Пошел обратно в Середкино, машину свою поджидать.

— Пешком пошли?

— Зачем? На попутной.

— В Середкине вас кто-нибудь видел, пока вы машину ждали?

— Никто не видел. Чего я буду людям на глаза соваться?

— Какой шофер вас подменил?

— Этого не скажу. Чего парня подводить? Еще права отнимут.

Колесников записывал с самым серьезным видом. Он не настаивал на вопросах, которые ставили Шулякова в тупик. Он даже помогал ему. Шуляков, не сомневаясь, что следователь ему верит, врал все развязней.

Заполнив десяток страниц, Колесников подал их Шулякову.

— Прочтите и подпишитесь в низу каждой страницы и в конце.

Шуляков читал внимательно. Румянец на его лице стал гуще. Губы, шевелившиеся, когда он перечитывал неразборчивые места, пересохли. Убедительность написанного испугала его. Он и не предполагал, что получится так гладко и неопровержимо. Дочитав до конца, он мотнул головой и расписался.

— Теперь чего? — спросил он дрогнувшим голосом. — Отсюда отправлять будете, или можно с женой попрощаться?

— Идите, я вас вызову.

Шуляков натянул на макушку кепку и не прощаясь вышел.