Мать и дочь

В прихожей едва слышно щелкнул замок, Любовь Михайловна вздрогнула, а еще через секунду дверь в кабинет открылась, и она увидела дочь. Нина была в строгом темном жакете, такой же юбке и темно-голубой кофточке. На голове креповый платочек. Но несмотря на траурное одеяние, лицо ее светилось счастьем.

— Вот и все, мама, — сказала она. — По части похорон все необходимые распоряжения сделаны. В час дня катафалк с гробом подъедет прямо к моргу. Еще через час проводим его «в последний путь», потом поминки в кафе. И я опять свободна, как ветер…

— И ты радуешься? — удивилась Любовь Михайловна.

— Конечно, — не задумываясь ответила Нина. — Сказать по правде, — добавила она другим, более жестким тоном, — Виктор Сергеевич был человеком ненадежным, себе на уме. От него всего можно было ждать.

И Нина снова вспомнила тот понедельник, возвращение домой после очередной получки и свое неожиданное открытие — тайник.

…Следующий день, вторник, был выходным для них, и Виктор Сергеевич засобирался поближе к природе — на дачу. Звал с собой Нину, но она, как и накануне, сослалась на плохое самочувствие, и он уехал один.

Проводив мужа, Нина кинулась в кабинет, к заветному книжному шкафу. Она покрутила затейливый шарик, притаившийся между первой и второй полками, раздался металлический щелчок, очень громкий, как ей показалось, и тайник выдвинулся. Нина схватила края показавшегося ящика, потянула его на себя и увидела пачки денег. Ее потрясло, что деньги-то были по большей части иностранные. Главным образом, английские и американские: достоинством в десять, сто и двести пятьдесят фунтов или долларов… Между пачками она увидела потертую коробочку. Нина открыла ее и замерла. В коробочке, на бархатной подушечке лежали бриллианты, рубины, изумруды и еще какие-то драгоценные камни в затейливых оправах. Украшений было много. Минуту полюбовавшись ими, она закрыла коробочку и положила ее на место.

В правой секции тайника лежали пачки советских денег. Их было всего тысяч двадцать, двадцать пять. Нина поняла, что большую их часть Виктор Сергеевич обратил в валюту, да в эти вот камешки. Теперь у нее раскрылись глаза: вот, значит, для чего копил ее супруг каждую копейку! А ей, законной жене, ни полслова! Смотался бы в один прекрасный день за границу, и прости-прощай. Что ему нужно? Вилла, яхта… Нина представляла жизнь за границей исключительно «кинематографически». Недаром Виктор Сергеевич последнее время вел разговоры о заграничных туристических поездках куда-нибудь на Средиземноморье. «Сначала я. Все разведаю. А потом поедем вместе…». Ах, подлец, подлец! И тогда она, стоя перед ящиком-тайником, вынесла ему приговор. Нужно было от него избавиться. Он уже старый, пожил в свое удовольствие. А это все останется ей. Она заслужила! Да и кто, кроме нее, законной наследницы, имеет право на этот ящичек? Да, но как, как это все осуществить? Не сама ведь она… И перед глазами встал Валентин, он поможет!..

— Ты о чем задумалась, доченька? — будто бы издалека донеслось до Нины.

Мама сидела в кресле у окна. Нина порывисто кинулась к ней, опустилась на колени и прижалась к ее груди. Из глаз брызнули слезы.

— Тяжело тебе, доченька? — снова спросила Любовь Михайловна.

Нина на миг вскинула голову, обдала Любовь Михайловну диким, почти безумным взглядом. Потом опять он сделался беспомощным и жалким, она снова прижалась к груди матери и прерывистым голосом, всхлипывая, почти шепотом сказала:

— Мама, мама… Ничегошеньки-то ты не знаешь…

У Любови Михайловны тревожно защемило сердце — она действительно не знала, что ей и думать. «Чужие, мы с ней совсем чужие», — думала Любовь Михайловна. Но ей было мучительно-сладко прижимать к своему сердцу, как когда-то давно, голову дочери, гладить ее волосы, и, склоняясь к ней, тихо спрашивать: «Что с тобой, что с тобой, доченька?..».

Нина же, прижимаясь к груди матери, мысленно снова была в том августовском дне.

…Тогда, задвинув ящик, она закрутила затейливый шарик и оглядела кабинет. К этому времени план действий у нее уже был готов.

В отместку Виктору Сергеевичу она привела к себе Загоруйко. Впервые привела открыто, домой. Обычно они встречались на даче. И едва они прошли в гостиную, она увидела, как у Валентина загорелись глаза.

Она подошла к нему и, положив на его плечи свои ладони, заглянула в его бесовские глаза.

— Ты любишь меня?

Валентин жадно обнял ее.

— Нет, ты скажи: любишь?

— Ты же знаешь, — внезапно охрипшим голосом сказал он.

— Нет, ты скажи, — настаивала она.

И он, преодолевая внезапно откуда-то взявшееся внутреннее сопротивление, ответил:

— Люблю. Люблю!

— Как любишь? — снова спросила она.

Он с удивлением посмотрел в ее изменившееся лицо. А потом привлек к себе и на этот раз твердо, самозабвенно и пылко сказал:

— Люблю. Очень, очень!

Она улыбнулась каким-то своим мыслям и мягко отстранилась от него.

— Пойдем, — сказала она и повела в кабинет. Там она снова проделала необходимые манипуляции и выдвинула тайник.

Загоруйко потянулся к пачкам валюты. Стал перебирать и рассматривать их. Пауза затянулась. Наконец, он произнес:

— Вот это да!

— Все это Виктор Сергеевич прячет от меня. Собирается тихо смотаться за границу, поцарствовать на старости лет в заграничных кабаках.

— Прячет? Для заграницы? Не может быть!

— Он мне все уши прожужжал: надо, дескать, достать туристическую путевку, надо побывать на Лазурном берегу… Или во Франции. Понимаешь?

— Понимаю. Рассчитывает: туда вместе, а оттуда ты одна.

— Хуже. Меня он даже не зовет! Говорит, сначала я съезжу, вроде бы на разведку, а потом — ты.

— И что же ты решила?

— Ты любишь меня, милый? — опять спросила она.

— Люблю, Нина, люблю! — ответил он, уже нервничая.

— Тогда вот что: Виктор Сергеевич должен исчезнуть.

Загоруйко не стал спрашивать, что означает «исчезнуть», он только нахмурился, минуту подумал, потом решительно тряхнул головой и сказал:

— Исчезнет. Только вот что: дай-ка мне одну из этих заграничных бумажек. Для дела.

Она наугад вытащила одну купюру и подала Валентину…

А мама все гладила и гладила ее волосы. Наконец, Нина успокоилась, воспоминания постепенно отодвинулись куда-то, и она подняла голову.

— Я тебя напугала, мама?

— Нет, я просто пожалела тебя, доченька.

— Меня? Напрасно, мама. Я самая счастливая! — И она довольно естественно рассмеялась. — Да, совсем забыла: сегодня в театре идет «Сильва»! И я по величайшему блату, еще неделю назад, достала два билета: тебе и мне. Я думаю, что мы имеем право, после всех неприятностей, хоть немного развлечься.

Любовь Михайловна задумалась. Ей вспомнился Свердловск, «Сильва» в исполнении прославленной труппы. Как давно это было! И она решила не отказываться.