1

После вечера у Ларисы прошло четыре дня.

И вот мы сидим с Максимом в его «Запорожце» и ждем.

Ожидание — всегда нетерпеливо. А так как оно чаще всего связано со временем, то обычно проявляется нетерпение у всех одинаково — ожидающий то и дело поглядывает на часы. Что сейчас и делали мы с Максимом — он глядел на свои, а я на свои, хотя могли бы и не глядеть — перед нами, на приборном щитке, были вмонтированы электрические часы, только на них не было стрелок, а были цифры и пульсирующая голубая точечка, которая как-то плохо увязывалась со временем.

Пятнадцать минут пятого — занятия в лабораторном корпусе водного института заканчивались в четыре.

Вначале мы разговаривали о чем-то, потом замолчали, как будто слова могли ослабить наше внимание. Падал легкий снежок, ветра не было, пушистые снежинки мягко опускались на ветровое стекло, таяли, по стеклу бежали извилистые дорожки, и хотя они были прозрачными, но смотреть мешали, и Максим то и дело включал «дворники», которые прочищали два полукруга.

В квартале от нас, в глубине улицы, был виден подъезд лабораторного корпуса. Люди появлялись в дверях, расходились и налево, и направо, и прямо на улицу. Снег налипал на подошвы, на асфальте оставались черные следы, которые опять заносило снегом.

Вадима Тобольского не было.

Мы ждали его и вчера, но так и не дождались. Или он вышел через другие двери, на задах лабораторного корпуса, и пошел в сторону проспекта, хотя это было ему не по пути. А может, мы просто проглядели его среди других сотрудников института и студентов. Собственно, глядела я одна, Максим Вадима Тобольского в глаза не видел.

Как и вчера, на работе Тобольский был, Максим специально звонил по телефону в секретариат института. Лариса работала в поликлинике во вторую смену и помешать нам не могла.

Наша программа была разработана мною. Максим не внес в нее каких-либо поправок и дополнений, сказав, что свою роль, касающуюся автотехники, постарается выполнить, как договорились. Он пробовал шутить, пытаясь за шутками скрыть беспокойство, так как разделял опасения полковника Приходько, что если я иду верно, то, чем дальше вникаю в окружение Ларисы Шараповой, тем ближе подбираюсь к человеку, который, пряча преступные следы, так умело действует ножом. Но все это были только предположения, и рано было говорить о какой-то реальной, грозящей мне опасности, но она могла возникнуть непредвиденно, внезапно — это понимал и Максим, понимала и я, однако «риск нам по уставу положен!» — поэтому о случайностях мы старались не говорить.

А о том, что мне не грозят никакие опасности только потому, что поиск наш неверен, заранее неверен, — мне не хотелось даже и думать…

— Вот он! — встрепенулась я. — В коричневой вельветовой куртке с капюшоном.

— Вижу, — отозвался Максим. — А он не заметит нас?

— Думаю, не заметит. Рядом с нами овощной магазин, мы могли приехать туда за картошкой… Сейчас он пройдет от подъезда на улицу и должен повернуть направо, к остановке троллейбуса. Тогда вы поедете следом, обгоните его и остановитесь… Лишь бы он не повернул в сторону Красного проспекта.

— Да. По проспекту нам нельзя — там «кирпич». Проезд запрещен.

— Вот он вышел на тротуар. Смотрит налево… Нет, пошел к автобусу. Давайте, Максим!…

Помахивая свернутым в трубку журналом, Тобольский прошел половину квартала, остановился, взглянул налево, видимо, собираясь перейти улицу. Максим поторопился, миновал его и остановился у бровки. Я открыла дверку.

— Вадим! Здравствуйте.

Он свернул с дороги, подошел к нам.

— Здравствуйте, Женя!

— Вы — домой?

— Конечно, куда же еще. А вы что здесь?

— Заглянули в ваш фруктовый магазин. Садитесь, подвезем. Я вас апельсинами угощу.

Тобольский забрался на заднее сиденье. Я представила молодых людей. Коротко объяснила свое отношение к Максиму, чтобы Тобольский знал, как ему держаться.

— Друг нашего дома, шахматист, — старалась я завязать разговор. — Но играет только с моим дядей, со мной играть отказывается из джентльменских убеждений. Считает шахматы свирепой игрой, как бокс, и боксировать с женщиной не желает. Я согласна с таким заключением и не навязываюсь. Тем более что он шахматист-перворазрядник. Максим! А Вадим Тобольский — хороший знакомый Ларисы Шараповой. Да, да, той самой Ларисы, с которой ты так лихо танцевал в «Капельках».

— Вот как? — удивился Тобольский. — Когда это было?

— Да тому назад две недели. Мы с Максимом забрели в «Капельки» и случайно попали за один столик с Ларисой.

— Припоминаю, она что-то говорила об этом.

— Ждала вас, по-моему.

— Возможно. Не мог, к сожалению. Была запарка в лаборатории.

Максим притормозил перед перекрестком.

— Куда ехать?

Я знала куда, но промолчала, конечно. Тобольский объяснил. Я достала из сумки апельсин, протянула Тобольскому. Прежде чем его взять, Тобольский снял перчатку.

«Вежливый! — с недоброжелательностью отметила я. — Аккуратный…» Я не могла отделаться от внутреннего ощущения неприязни, хотя и не могла бы внятно объяснить ее причину — не одни же его приплюснутые уши были тому виной. Вероятно, тень подозрения мешала мне быть объективной, и, конечно, это было плохо и я старалась запрятать свою антипатию куда подальше, не хватало, чтобы он ее заметил, это уж совсем ни к чему. Я по ходу действия решила прибавить в свою роль чуточку развязности и, разломив очищенный апельсин пополам, предложила его Максиму, он, точно подыгрывая мне, повернулся, я сунула половинку апельсина ему в рот. Максим кивнул и вкусно зачмокал.

По улице Дуси Ковальчук мы пересекли трамвайную линию, свернули налево, и тут мотор нашего «Запорожца» натужно задергался, заперебоил. Мы подвернули к обочине.

— Максим! — сказала я. — Ты конфузишь меня перед моим знакомым.

— Что делать! — вздохнул Максим. — Мой старичок на что-то жалуется. Похоже — зажигание. Это не страшно. Сейчас я ему дам валидольчику, и он опять побежит.

Максим выбрался из машины, открыл капот сзади над мотором и забрякал ключами, оставив меня с Тобольским наедине.

— Где вы научились так танцевать «цыганочку»? — опросил он.

— Самодеятельность, конечно. Где же еще?

— Очень хорошо!

— У Катюши «барыня» выглядела, по-моему, не хуже.

— Будет вам. Именно — выглядела!

— Чего же вам еще нужно? Фигура у нее отличная.

— Фигура редкостная, согласен. Классически редкостная — даже желания не вызывает.

— Что касается желания — судить не могу, это не по моей части, — сказала я, но разговор в данном тоне надо было продолжать. — Чего же вам не хватает, скажем, для желания?

— Не знаю, — сказал Тобольский, глядя на меня, — наверное — головы. Я подразумеваю — содержания ее. А в голове Катюшки этого содержания не больше, чем у Венеры Милосской.

— Ничем на вас не угодишь. Вам мало фигуры, вам подай еще и содержание.

— Согласен, вероятно, так и не бывает. Сила есть — ума не надо, — Тобольский точно, на мой взгляд, привел смысловое содержание пословицы к нашей теме. — А вы не пробовали выступать в Катюшкиной роли? — спросил он.

— Не пробовала. А вы считаете — стоит?

— Кто знает. Надо бы посмотреть.

Разговор шел, что называется, «на грани фола», я сознательно не уклонялась от пошлого направления, но тут Максим захлопнул капот, вернулся на свое место, и мы поехали дальше. Миновали клуб, свернули в район частных домов. Эта часть района, видимо, подлежала сносу. Кое-где дома были разобраны на дрова.

— Знакомые места, — на всякий случай сказала я, хотя и не бывала здесь ни разу, но уже понимала, что придется побывать. И надо же — увидела вывеску «Промтовары». — А вот и наш магазин!

— Почему ваш? — спросил Тобольский.

— А он кое-чем снабжается с нашего склада. Я недавно приезжала в него по торговым делам.

— Вот как? Значит, вы были недалеко от меня. Вон, видите, домик в тупичке? Это и есть мой особняк. Живу в одиночестве, родители переехали в Дзержинский район. А я ожидаю, когда достроят девятиэтажку на той стороне. Вероятно, не стоит вам в тупичок забираться, еще на гвоздь напоретесь.

В тупичке на самом деле валялось предостаточно гнилых бревен и досок.

— Симпатичный у вас домик, — сказала я. — Даже черемуха сохранилась под окном. Вам не жаль отсюда уезжать?

— А вы могли бы здесь жить? С черемухой, но… без всего прочего?

— Не знаю, — честно призналась я. — Но черемуха летом, наверное, хороша, даже без коммунальных удобств.

Я не спешила выбираться из машины, сознательно затянула паузу.

— Может быть, заглянем ко мне? — наконец предложил Тобольский. — Угостить, правда, мне вас нечем. Но кофе могу сварить. Кофе хороший, недавно ребята из Москвы привезли.

— А печка у вас есть? Для обогрева вашего дворца?

— А как же — плита.

— Дровами топите?

— Когда как. Сейчас преимущественно дровами. Вон их сколько вокруг валяется.

— И можно дверку у печки открыть и вообразить, что сидишь возле камина?

— Конечно, можно.

— Давно живого огня не видела.

— Тогда подворачивайте к дому, ставьте «Запорожец» под окнами.

— Максим, нас Петр Иваныч не потеряет, надеюсь?

Максим только молча пожал плечами, перевалил через валявшиеся доски и приткнул машину возле Черемухи.

— Вот вам ключ! — сказал Вадим. — входите. А я до нашего магазина добегу. Он рядом.

— Не нужно никуда бежать, Вадим. Мы же только что из гастронома.

— Неудобно, хозяину-то…

— Будет вам! Забирай сумку, Максим. Мы как в воду глядели. Там у нас есть все. Даже коньячок. Максиму нельзя, так мы с вами вдвоем хлопнем по маленькой. А Максим будет кофе пить. Мне, главное, возле вашего камина посидеть.