Глава четвертая

ПОД ВОДОЧКУ И ЗАКУСОЧКУ

Желвак был вне себя. Час назад, когда Артур оставил его в полном расстройстве на борту плавучего ресторана «Биржа», Желвак выхватил из кармана трубку и дрожащим от злости пальцем набрал номер Червонца.

Прозвучали несколько гудков, и голос Червонца лениво протянул: — Н-да…

У Желвака аж перехватило дыхание. Не дождавшись немедленного ответа, Червонец сказал:

— Давай, не тяни муму, кто там?

— Кто там? — переспросил Желвак. — Я ща тебе, бля, объясню, кто там. И натяну тебя, как ту муму. И будет тебе и «да», и «нет». Понял, козел?

Червонец, узнав голос хозяина, подобострастно ответил:

— Извините, Николай Иваныч, не признал.

— Не признал, говоришь? А на трубке что — не видно, кто звонит?

— Да тут… Плохо видно тут, Николай Иваныч.

— Щас тебе совсем плохо видно будет. И плохо слышно. Значит, так, чтобы через полчаса был в кабаке. И эти твои, с которыми ты в квартиру этой рыжей девки лазил самовольно, чтобы тоже были. Я вам устрою варфоломеевскую ночь, бля!

— Ну что вы, Николай Иваныч, ей-богу, вроде бы по этой теме уже разобрались, а вы снова наезжаете!

— Наезжаю? Это я еще не наезжаю. Чтобы через полчаса были на месте. Я вам, козлам, всем очко порву без всякого вазелина.

И Желвак, выпустив первый пар, прервал связь.

Отпустив Лину, он поехал на Сампсониевский, где в ресторане «На нарах» ему всегда был готов и стол и, если понадобится, дом.

Николай Иванович Гладильцев, он же авторитет Желвак, давно не испытывал такого облома и теперь был вне себя. Конечно, он понимал, что проиграл сильному противнику, но от этого горечь поражения не становилась слабее. И теперь Желвак жаждал отыграться на своих подчиненных, которые очень вовремя оказались виноватыми.

Войдя в ресторан, Желвак стремительно пересек полутемное пространство пустого зала, откинул тяжелую бархатную портьеру и скрылся за незаметной для постороннего глаза дверью. Это был его личный кабинет, в котором он отдыхал, принимал гостей и посетителей, а также решал свои и чужие проблемы.

Обойдя просторный круглый стол, изготовленный по его специальному заказу, Желвак уселся в дубовое кресло с высокой спинкой и нажал на кнопку вызова. Через полминуты раздался тихий стук, дверь беззвучно приоткрылась, и появившийся на пороге услужливый официант вежливо спросил:

— Чего изволите, Николай Иваныч?

Его подобострастная улыбка вызвала у Желвака очередной приступ бешенства, но он сдержался и спокойно сказал:

— Водки. И закусить — как обычно. Официант кивнул и исчез.

Желвак достал сигареты и закурил, чтобы успокоиться.

Но как только он затянулся, в дверь постучали, и этот стук был знаком Желваку. Он хищно улыбнулся и сказал:

— Давай заходи.

Дверь открылась, и в кабинет, стараясь не топать, вошел Червонец, а за ним еще двое братков, те самые, с которыми он наведался в квартиру Лины.

— Заходите, голубчики, присаживайтесь, — со зловещим гостеприимством произнес Желвак и повел рукой в сторону стоявших у противоположной стены кабинета стульев.

Эти стулья тоже были сделаны по его особому заказу, и их особенность заключалась в том, что полированные скользкие сиденья имели почти незаметный уклон вперед. Поэтому сидевший на стуле человек постоянно съезжал с сиденья и шевелился, пытаясь принять удобную позу. Это нарушало его психологическое равновесие, мешало сосредоточиться, что порой было Желваку весьма на руку, и он иногда позволял себе ехидную реплику:

— А что это ты ерзаешь, мил-человек, или совесть нечиста?

Червонец осторожно сел напротив Желвака, а его сотоварищи устроились по бокам. Желвак оглядел картину и с умилением в голосе сказал:

— Красавцы. Как есть, бля, красавцы! Червонец знал, что разговор предстоит не из приятных, поэтому промолчал, чтобы не раздражать Желвака еще больше. А Желвак оглядывал сидевшую перед ним троицу взглядом гурмана, который еще не решил, с какого конца отхватить кусочек повкуснее.

Дверь снова открылась, и вошедший официант поставил перед Желваком большой поднос, на котором в центре стояла покрывшаяся изморозью бутылка водки, а вокруг нее теснились вазочки и тарелочки с икоркой, копченым сальцем, маленькими бородавчатыми огурчиками и прочими сопутствующими водке продуктами. Также были там хрен, горчица, маринованные помидоры, маринованные же маслята и, конечно же, свежий черный хлеб, без которого вся закуска была бы только баловством.

Окинув взглядом эту радующую взор картину, Желвак отпустил официанта и сказал в пространство:

— Ну… Вас я к столу не приглашаю, потому что не заслужили.

Налив себе полную рюмку водки, он внимательно посмотрел на нее и, заглотив одним махом, подцепил на вилку маринованный огурчик. С хрустом разжевав его, Желвак налил еще одну рюмку, выпил, закусил на этот раз прозрачной розовой пластинкой копченого сала и с удовольствием закурил.

Откинувшись на спинку кресла, он снова посмотрел на сидевших перед ним братков, удовлетворенно вздохнул и сказал:

— Ну что, уроды… Значит, так. Давай-ка, Червонец, расскажи-ка мне всю историю с самого начала. И не крути, а то я тебя на трояки разменяю, а оставшимся рублем жопу подотру. Понял?

— Понял, Николай Иваныч, — с готовностью ответил Червонец, — а какую историю-то?

Желвак побагровел и, подавшись вперед, придушенным голосом сказал:

— Ты что, шутки со мной шутить будешь? Эту самую историю, про блядищу твою, про Бастинду, чтоб ее черти на том свете на чугунную каркалыгу вздели, и про то, как вы без моего ведома по квартирам метете.

— Понял, Николай Иваныч, понял. — Червонец съехал со стула и заерзал, пытаясь устроиться получше.

Желвак усмехнулся и, снова откинувшись на спинку кресла, приготовился слушать. Червонец кашлянул, оглянулся на приятелей и осторожно спросил:

— Что, прямо с самого начала?

— Ага, — кивнул Желвак, — с его самого.

— Ну, значит… — Червонец посмотрел на потолок и наморщил мускулистый лоб. — С Бастиндой мы познакомились, дай бог памяти…

— Мудак, бля! — взорвался Желвак. — На хрена мне знать, где и когда ты подцепил эту свою прошмандовку?

— Николай Иваныч, — робко возмутился Червонец, — о покойных, это… Или хорошо, или ничего…

— Я вот о тебе скоро буду говорить или хорошо, или ничего, — пообещал Желвак, и Червонец увял.

— Так откуда начинать? — растерянно спросил он.

— С ресторана, — смилостивился Желвак, — где ты этого музыканта грохнул.

— Ага, — с облегчением кивнул Червонец, — с ресторана.

Он снова оглянулся на корешей и начал свое повествование.

— Значит, зашли мы в ресторан этот музыкальный конкретно отдохнуть. Ну, взяли, бля, как обычно, чтобы всем хватило, а потом хотели нормальный музон заказать, чтобы всем по кайфу стало, а лабухи быковать стали…

— Не гони, — поморщился Желвак, — ты это можешь следаку грузить, а мне не надо. Лабухи — они хилые и мирные. Куда им против таких мордоворотов быковать, у вас ведь на лбу тяжкие телесные нарисованы! Говори как есть, я ведь все равно все знаю.

Желвак, конечно же, не знал всего, однако этот примитивный, но надежный ход сделал свое дело, и Червонец, вздохнув прерывисто, как чеховский Ванька Жуков, сказал:

— Ну что, я ему говорю: давай музон, а он, вижу, что боится, но форс держит, говорит: не будет, мол, музыки, время вышло. Я тогда волыну достал, пальнул разочек в потолок, так, для острастки, а Барсук в это время харч кинул, ну я и поскользнулся… Когда падал, случайно на курок нажал и, бля, надо же так, прямо лабуху этому в сердце. Специально хрен так попадешь.

— Это мне известно, — кивнул Желвак, — дальше давай.

— Дальше… А баба эта рыжая там сидела и все видела. Это я уже потом вспомнил. Сначала-то не пристегнул, а потом, как все сложилось, уже и понял. И на суд она пришла в парике, бля, как шпионка. И давай на меня косяки кидать злобные. Но Бастинда тоже не лыком… — с гордостью сказал Червонец и тут же снова вздохнул. — Она ее просекла, а мне, дура, не сказала. Прости Господи. А потом… Бля буду, Николай Иваныч, все так и было — сам не видел, но зуб отдам — Бастинда решила припугнуть рыжую эту, чтобы не вякала, но там, на стройке, все повернулось по-другому. Не то чтобы рыжая крутая какая-нибудь оказалась… Просто так вышло. Ну и Бастинда… Сами знаете.

— Это мне тоже известно, — сказал Желвак, — дальше.

— Ну… — Червонец пожал плечами, — мы с корешами решили поговорить с ней по-свойски, чтобы за Бастинду ответила…

— А вот отсюда помедленней, — остановил его Желвак, — не спеша, подробно.

Он налил себе водки и, выпив ее, закусил на этот раз чайной ложкой черной икры.

— Ну, это… Пошли мы к ней на хату.

— С кем пошли?

— Ну, известно, с кем… Значит, я, Клевый и Таран, — Червонец поочередно кивнул на братков, сидевших справа и слева от него, — и еще Барсук, Водчанский и Мишка Штырь.

— Так, — кивнул Желвак, — продолжай, только не спеши.

— А я и не спешу, — Червонец посмотрел на стол, — Николай Иваныч, можно водички?

— Отчего ж нельзя, попей, попей…

Червонец встал, налил себе минералки, выпил ее залпом, потом снова опустился на подлый скользкий стул и, вытерев губы рукой, сказал:

— Ну, в общем, мы пришли к ней на хату, а ее не было. Штырь дверь отпер, там замок — курам на смех, мы зашли в хату, посмотрели там, что к чему, потом я оставил Барсука, Водчанского и Штыря, чтобы рыжую дождались, а мы с Тараном и Клевым, — Червонец снова кивнул на братков, — ушли. А тех троих, сам знаешь, до сих пор нет. Я вот думаю — может, они там в хате нашли что-то сильно богатое и решили склевать это на троих? И слиняли. Видать, в натуре что-то серьезное нашли…

Мысль о богатом сокровище, заставившем трех братков скрыться с добычей, пришла в голову Червонца только что, и он счел ее очень удачной в том смысле, чтобы направить мысли Желвака в другую сторону.

Но Желвак только поморщился и сказал:

— Никакого богатства там не было. А про корешей своих можешь забыть. У них теперь даже могил нет, — повторил он слова Артура.

— То есть как это — могил нет? — удивился Червонец. — А откуда вы знаете?

— Я много чего знаю, — многозначительно ответил Желвак, — ну и что дальше было?

— А все, — уверенно кивнул Червонец, — больше ничего и не было. Я же вам уже это все рассказывал один раз. А сейчас уже второй.

— Нужно будет — и десять раз расскажешь, — с угрозой произнес Желвак, — и пятьдесят. Значит — все?

— Как есть все, — ответил Червонец. Авторитет закурил, выдержал паузу, затем тихо спросил:

— А медальон?

— Какой медальон, — фальшиво удивился Червонец.

— Какой? — еще тише переспросил Желвак и заорал: — А такой! Который ты тут на пол выронил! Такой, в котором буква неправильная, бля! Забыл?

Червонец, конечно же, не забыл про медальон.

Разве можно забыть про вещь, за которую тебе вчера пообещали пятьдесят тысяч долларов? Причем не кто-нибудь, а сам Граф. Червонец надеялся, что Желвак забыл про эпизод с медальоном, но оказалось, что хитрый авторитет помнит каждую мелочь.

А вдруг Желваку известно о разговоре Червонца с Графом?

При мысли об этом Червонца пробил холодный пот. Во-первых, такие деньжищи, а во-вторых, авторитет не простит того, что Червонец имеет крупные дела у него за спиной.

— Ну, что молчишь? — спросил Желвак, и в его голосе Червонец не услышал ничего хорошего.

— Так это… — Червонец изобразил недоумение. — Вы же сами тогда сказали, что медальон — фуфло, вот я его вчера в автоматах и проиграл.

— В каких автоматах?

— Это… На Садовой.

— Кому проиграл?

— Ну, я не проиграл, а продал его пацану одному…

— Какому пацану? — наседал Желвак.

— Да не знаю я, какому! — с отчаянием в голосе воскликнул Червонец. — Нормальный такой пацан, конкретный…

— Какой же он конкретный, если ты его не знаешь?

— Ну, из своих, сразу видно, из братвы. Желвак внимательно посмотрел на Червонца и ласково сказал:

— Береги здоровье, Червончик, оно у тебя одно. Ты, видать, много о себе возомнил. Ты забыл, падла, что номер у тебя — шесть и ты не можешь делать ничего от себя. Ты со своими братками решил, что вы настоящим дядькам ровня? Да ты, сучий потрох, еще даже на шконке не лежал ни разу, хряпы не нюхал! Ты, бля, баклан долбаный, дела за моей спиной крутишь? Ты, сука потная, своими кривыми грабками елозишь где ни попадя и соображалкой своей тупой даже не понимаешь, что можешь серьезным людям геморрой организовать. Ну что, козел, грохнуть тебя прямо здесь?

Червонец замер в ужасе, а сидевшие рядом с ним братки, перед которыми он всегда корчил из себя особу, приближенную к Желваку, невольно подвинулись в стороны, чтобы не угодить под горячую руку авторитета.

— Ну?

— Я… Николай Иваныч… — забормотал Червонец, не зная, что сказать.

Желвак помолчал, потом пристукнул по столу ладонью и сказал:

— Значит, так. Завтра принесешь медальон мне. Сюда. Ищи этого своего братка где хочешь, забирай у него медальон как хочешь, но чтобы цацка была здесь, — Желвак оттянул рукав и посмотрел на часы, — в восемь часов вечера. Не будет — тогда ты будешь бля. Сам напросился. Отпетушат тебя по полной, а дальше — сам узнаешь, как оно бывает потом. Пошел вон.

Червонец торопливо встал и направился к двери.

— А вы что расселись? — прикрикнул Желвак, и двое присохших к стульям братков бросились вон.

Когда за братками закрылась дверь, Желвак, покрутил головой и с чувством сказал: — Уроды… Вот уроды!

Червонец в этот момент, отмахнувшись от попытавшихся посочувствовать ему пацанов, выскочил из ресторана, запрыгнул в свой джип и, едва не врезавшись в трамвай, медленно тащившийся по Сампсониевскому, помчался на Садовую, в зал игровых автоматов.

Положение у него было аховое, и особенную пикантность добавляло в него то обстоятельство, что Червонец оказался между двух огней. Медальон желали получить сразу двое — Желвак и Граф. Оба они недвусмысленно дали Червонцу понять, что он рискует своей шкурой, и теперь Червонец не знал, как ему поступить.

Но прежде чем решать, кому отдавать медальон, его все-таки нужно было найти. А там видно будет.

Вообще- то некоторые соображения у Червонца уже появились. Он мог отдать медальон Графу, получить пятьдесят тысяч долларов и исчезнуть навсегда. И пусть Желвак лопнет от злости. Но лучше было бы натравить их друг на друга, и тогда скорее всего Граф порвет Желвака. Однако Червонец не забывал и о пословице, говорившей о том, что когда паны дерутся, у хлопцев чубы трещат. Авторитеты могли бы и договориться между собой, и тогда Червонцу конец.

Так что лучше отдать медальон Графу, забрать деньги и сделать ноги куда-нибудь за границу. Зажить там мирной спокойной жизнью…

Но сначала — медальон.

Червонец сжал зубы и объехал встречный трамвай слева.

А Желвак, оставшись наедине со своими постоянно скорбными мыслями, налил водки и, разглядывая бегавшие внутри рюмки зыбкие хрустальные зайчики, пробормотал:

— Воронцов еще какой-то на мою голову… И что это за служба президентская такая?

Он нажал закрепленную на нижней стороне стола кнопку и, когда в дверях появился услужливо улыбавшийся официант, сказал ему:

— А позови-ка мне Мышку.

Официант понимающе осклабился и закрыл дверь.

Через несколько минут в дверь поскреблись, и Желвак, усмехнувшись, сказал:

— Ну чего скребешься, давай заходи. Дверь открылась, и на пороге показалась Мышка.

На самом деле ее звали Маринкой.

Ей было пятнадцать лет, но выглядела она на двенадцать и давно уже познала все тонкости половой жизни, а среди таких же, как она сама, развращенных девчонок носила прозвище Мышка.

Тихо затворив за собой дверь, Мышка смущенно улыбнулась и спросила:

— Звали, Николай Иваныч?

— Конечно, звал, — хищно улыбнулся Желвак, — подходи, садись. Водочки выпьешь?

— Водочки… — Мышка устроилась в соседнем кресле. — Не, Николай Иваныч, мне лучше шампусика.

Авторитет кивнул, заказал ей шампанского и плотоядно посмотрел на девочку.

— Слышь, Мышка, расстегни-ка мне…

— Давайте на диван, — предложила Мышка, и Желвак резво перебрался на просторный финский диван, стоявший у стены.

Мышка поставила бокал на стол и, сбросив легкие сандалеты, забралась на диван с ногами.

Желвак откинул голову на спинку дивана и, закрыв глаза, просипел:

— Ну давай, расстегивай…

Мышка была весьма миниатюрной девчонкой, и у нее все было маленькое, игрушечное — попка, ручки, пальчики, губки и прочие части организма. Именно это добавляло ей популярности среди мужчин. Рядом с ней самый обычный мужчина начинал чувствовать себя огромным свирепым самцом с неимоверными мужскими достоинствами.

Вот и сейчас, когда Мышка расстегнула брюки Желвака и взялась игрушечными пальчиками за его восставший член, Желвак скосил глаза и увидел, что в ее детских ручках его достоинство выглядит поистине гигантским.

Застонав от удовольствия, причем большую часть этого удовольствия составляла эстетическая сторона дела, Желвак снова закрыл глаза и засипел дальше:

— Да… Ты помедленнее води, слышишь? Вот так… Давай покрепче сожми… А вообще лучше в рот возьми. Ага… Вот так…

Мышка наделась маленьким ротиком на желваковский член и, умело застонав, всосала его как можно глубже…