21. НАЧАЛО ЖАРКОГО ЛЕТА

Они начали наступление почти одновременно, только цели их наступления были несопоставимы – Роммель вышел к Эль-Аламейну с 13 танками без горючего и толпою оборванцев, падавших от изнурения и амебной дизентерии, а Паулюс, тоже страдавший поносом, вел к Сталинграду 270 000 солдат и стойкие панцер-дивизии полного состава… Разница есть! Была разница и в другом: Паулюс в отличие от Роммеля не был полководцем с фантазией и размахом – зачастую он оставался как бы некой промежуточной инстанцией, чтобы, получив сверху приказ, затем спустить его вниз, пунктуально приготовив для исполнения. В этом Паулюс был сродни барону Вейхсу – они оба методично и выносливо работали в одной и той же упряжке, как волы, согласные тянуть любой воз, лишь бы их пореже стегали…

6-я армия находилась в зените славы, считаясь непобедимой. Германский солдат был еще крепок. Напрасно Илья Эренбург писал, что армию Гитлера составляют дети или старики, расслабленные инвалиды, проклинающие Гитлера и жаждущие одного – поскорее оказаться в плену. Немецкий солдат лета 1942 года был еще молод, в основном не старше 30 лет, это были здоровые и хорошо обученные вояки. Такого солдата не так-то легко было выбить с его позиций, и сдавал он их лишь по приказу свыше.

Взятые в плен немцы держались еще нахально:

– Отчего бы нам унывать? Это вы, русские, можете плакать, а мы воюем не на своей, а на чужой территории…

Они жгли, убивали, вешали и выдирали все живое. Руины оккупированных ими городов зарастали чертополохом, на центральных проспектах росла крапива, словно на погорелых пустырях, а они, расстегнув мундиры и засучив рукава, шагали на восток, упоенно распевая частушки, сложенные на русском языке, чтобы мы, русские, еще раз осознали все свое унижение:

Зять Паулюса, барон Альфред Кутченбах, исполняя обязанности переводчика при штабе его армии, был в эти дни настроен подавленно. Было заметно, что после побед под Харьковом его угнетает фронтовая обстановка, и однажды он сказал:

– Когда мой предок торговал головками сыра на базарах Тифлиса, он, конечно, еще не думал, что я, потомок его, вернусь на эту землю как завоеватель, которому русские готовы плюнуть в глаза… Их сдерживает, очевидно, только мой черный мундир СС, внушающий им осторожность.

Паулюс понял, на что зять намекает, но виноватым в страданиях населения он себя не считал, напротив, даже гордился отменою жестоких приказов покойного Рейхенау.

– К чему вы завели этот неприятный для меня разговор?

– Мне он неприятен тоже, – помялся зондерфюрер СС. – Но я изучал русский язык со всеми его выкрутасами совсем не для того, чтобы воспитывать в себе сознание превосходства над русскими. Напротив, я привык уважать их культуру, их характеры и даже их логику, не всегда доступную для понимания европейцев. Из истории же известно, что Европа жила спокойно только в те периоды, когда Россия и Германия были друзьями, и, напротив, Европа задыхалась от страданий и кровопролития, когда русские с немцами не ладили.

– Это у вас еще от Бисмарка, – отмахнулся Паулюс.

– Плевать – от кого, но теперь я боюсь, что ненависть русских к нам, немцам, с концом этой войны не закончится. Хотя меня, – заключил Кутченбах, – отчасти порадовали слова Сталина о том, что гитлеры приходят и уходят, а Германия и немецкий народ остаются…

Паулюс сказал, что Сталин – плагиатор, эти слова принадлежат поэту Арндту, который в 1812 году, будучи в Петербурге, говорил, что кайзеры приходят и уходят, а Германия остается.

– Однако при этом Сталин не мешает Илье Эренбургу разжигать в своих статьях лютую ненависть к нам, немцам. Читали?

– Слежу за его статьями внимательно. Но Ганс Фриче, из министерства пропаганды, выражается о русских еще забористее…

Паулюс просил зятя, чтобы он не афишировал свои мысли, когда его 6-ю армию навестит Ганс Фриче… Сейчас эта армия вновь наступает, отжимая разрозненные и ослабленные части Тимошенко к востоку большой излучины Дона, а Гитлер в эти дни испытывал к Паулюсу самые теплые симпатии, что подтверждалось и восхвалениями Геббельса на газетных страницах. Паулюс получал много писем от людей, ему незнакомых, которые поздравляли его с успехами 6-й армии, а заодно искали и его протекции. Среди писем были и открытки от вдовы Лины Пфайфер, бывшей Кнауфф, и теперь Паулюс сам был не рад, что случайно повстречал ее у сестры Корнелии. Впрочем, он понимал настроения этой женщины, когда-то в него влюбленной. Несчастная и жалкая вдова солдата, для которой он теперь представал в ореоле героя нации, невозвратным видением ее молодости…

Артур Шмидт, всегда услужливо согласный с Паулюсом, как начальник штаба еще ничем себя не успел проявить (да и вряд ли себя проявит). Паулюс в это время более общался с фронтовыми генералами, заметно выделяя Альфреда Виттерсгейма, видя в нем отважного водителя танковых колонн.

– Виттерсгейм… ваш фаворит? – как-то спросил Шмидт.

– Я не женщина, чтобы иметь фаворитов, – скупо отвечал Паулюс, – но я вижу, что Виттерсгейма еще ждут великие дела. Не ошибусь, если скажу, что именно Виттерсгейм разглядит через щель триплекса Волгу – первым из нас…

Во время событий под Харьковом Иоахим Видер, ведая разведкой, посвящал командующего армией в дела противника, он же знакомил Паулюса с допросами пленных. «Я помню, – вспоминал Видер, – какое сильное впечатление произвели на нас тогда некоторые сведения… о непрерывно растущем производстве танков на эвакуированных далеко за Урал русских заводах». В самом конце мая Видер показал Паулюсу карту фронта, взятую из планшета убитого русского офицера:

– Зная ваше пристрастие к оперативной работе, осмеливаюсь обратить ваше внимание на планы отхода русских.

Карта была проработана разноцветными карандашами рукою талантливого оператора, и Паулюс невольно восхитился ею:

– Классический образец высокой штабной культуры. Тщательность исполнения позволяет сделать вывод, что нынешнее отступление русских планомерно. Ведь когда войска драпают, тогда в штабах не думают, какими карандашами рисовать стрелы наших прорывов… Какие еще новости, Видер?

– Ничего существенного. Но на днях фюрер распорядился, чтобы всем генералам его ставки привили сыворотку от малярии.

– О чем это говорит, Видер? Не догадываетесь? 

– Догадываюсь, что фюрер боится русских комаров. А значит, после прививок он со всем синклитом появится на фронте.

– Хвалю за проницательность, Видер! Время быть постоянно побритыми и думать о чистоте наших манжет…

………………………………………………………………………………………

1 июня аэродром Полтавы, оцепленный эсэсовцами, принял личный состав фюрера. Гитлер, сходя по трапу на землю, одной рукой делал небрежное «хайль», а другой держал себя за левую часть задницы – место укола от малярии. Вместе с ним в штаб группы армий «Юг» прилетели Кейтель с Йодлем и Хойзингером из ОКХ, обрадованные свиданием с Паулюсом.

– Перемены, но… потом, – успел шепнуть Хойзингер.

После выкриков команд и необходимых приветствий сразу же и резко защелкали дверцы «хорьхов» и «опелей»; генеральские машины образовали длинную стремительную колонну, едва поспевающую за бронированным «мерседесом» фюрера. На окраинах Полтавы зеленели соловьиные рощицы, виднелись желтые незасеянные поля. В уличной пыли города копошились курицы обывателей, старухи с прутьями в руках гнали гусей от Воркслы, в раскрытых дверях парикмахерских стояли грубо размалеванные немки, прервавшие завивку волос, чтобы посмотреть на кортеж фюрера, а русские и украинцы сиротливо жались по обочинам улиц.

Паулюс ехал в одной машине с Гансом Фриче; Фриче сообщил, что направлен сюда лично Геббельсом, который к 6-й армии испытывает какую-то дьявольскую нежность:

– А вся его любовь, ранее обращенная к Рейхенау, теперь обращена лично к вам… Я обязался состряпать для радиослушателей серию боевых репортажей о вашей армии. А вы не продадите меня, Паулюс? – вдруг лукаво спросил Фриче.

– Нет смысла, – отвечал Паулюс.

– Тогда я вам посоветую, по секрету: гоните свою армию как можно скорее за большую излучину Дона – к Волге.

– А что?

– Как только Сталинград будет взят вами, вы понадобитесь фюреру совсем в другом месте.

– Любопытно – в каком?

– В заднем проходе.

– Извините, Фриче, не совсем вас понял.

– Как? Разве до вас не дошло, что «Вольфшанце» и ОКВ фюрера теперь принято называть «задним проходом вермахта»?

– Впервые слышу. И кем же я стану… в этом проходе?

– А вот этого я вам не скажу. Возьмите Сталинград, и тогда все узнаете сами, каково жить под хвостом у фюрера…

В штабе фельдмаршала фон Бока были заранее разложены громадные карты – от Саратова до Астрахани. Помимо танковых «богов», Клейста и Гота, вокруг стола оживленно толпились Паулюс, Рихтгофен, барон Вейхс и прочие. После поражения под Москвой у Гитлера потрясывалась левая рука, и он обрел привычку придерживать ее правой рукой, чтобы другие трясучки не заметили.

– Как ваши румыны? – мимоходом спросил он Паулюса.

– В оперативном плане осложнений не возникало.

– А что поделывают ваши итальянцы?

– Пользуются исключительным успехом у местных колхозниц. Дезертируя, они, как правило, укрываются у женщин, которые не выдают их нам, как не выдают и своих партизан.

– А как партизаны?

– Здесь мало лесов, мой фюрер, а в степных оврагах трудно найти укрытие, потому часто случаются диверсии, но партизанской войны не предвидится…

Прежде чем фон Бок начал доклад, Гитлер попросил Паулюса и Вейхса встать подле него, и это ближайшее соседство с фюрером как бы определяло главные стратегические направления – на Сталинград и Воронеж. (Странно и даже дико звучит, но вся большая стратегия вермахта летом 1942 года заключалась в краткой формуле: путь на Москву лежит через нефтепромыслы Кавказа с выходом на Волгу в Сталинграде; неужели, думаю я, Паулюс не замечал примитивности этой задачи?..)

Гитлер сразу сказал, что вечером улетает обратно: 

– У меня нет времени, в Хельсинки меня ожидает барон Маннергейм, которому исполняется семьдесят лет, а потому, господа, выявим главную суть того, что определит наши летние успехи согласно планам «Блау». Будем считать, что весна прошла в частных операциях, а теперь предстоит серьезная борьба за обладание стратегическими плацдармами… Барон Вейхс, от вашего удара по Воронежу зависит продвижение Шестой армии Паулюса, а от того, как сложится успех Шестой армии, зависит и завоевание Кавказа… Будем конкретны, – призвал фюрер. – Вопрос ставится так: Советы должны быть вообще отрезаны от Кавказа, и тогда наш московский партайгеноссе поймет сам, что война проиграна и ему следует из Кремля выезжать с мебелью, чтобы искать себе новую квартирку…

Кейтель при этом остро блеснул линзой монокля:

– Главное сейчас – скорость танкового прорыва у Воронежа. – Вейхс понятливо кивнул, а Кейтель обернулся к Паулюсу: – Ваша армия с танками Гота, как бы стекая вниз по течению Дона, должна свертывать русский фронт в гигантский рулон, подобно тому, как скатывают в трубку географические карты или убирают с паркета ковры… Что вам неясно, Паулюс?

– Ясно все. Но я не вижу совпадения пропорций между задачами моей армии и ее боевой потенцией.

Он хотел сказать, что желал бы ее усиления.

– Не беспокойтесь об этом, – ласково ответил Гитлер. – Во втором эшелоне готова итальянская АРМИР Итало Гарибольди, а Клюге из «Центра» передаст вам две танковые и две моторизованные дивизии. Второго фронта не будет, и потому, Паулюс, я безбоязненно пригоню из Европы для вашей армии еще одну танковую и шесть пехотных дивизий… Куда же еще больше?

Паулюс знал, что фюрер третирует Гальдера, но он никогда не думал, что Гитлер позволит себе грубо и бестактно – в присутствии других генералов – оскорбить Йодля.

– В Древнем Риме, – сказал он, реагируя на возражения Йодля, – был прекрасный обычай: за колесницей триумфатора бежали покрытые пылью и с веревками на шее те крикуны-хулители, которые ранее осуждали триумфатора. Так вот, Йодль, учтите: после победы вы с веревкой на шее будете бежать вприпрыжку за моим «мерседесом», въезжающим на Красную площадь…

Во время краткого перерыва, посвященного закускам, распиванию пива и пересудам, Хойзингер тишком предупредил Паулюса, что Гитлер, кажется, решил расстаться с Йодлем:

– Йодль мрачно взирает на будущее. Соответственно готовьтесь занять его место, для чего вам предстоит переместиться из окопов в «Вольфшанце»… ближе к фюреру… Вы не верите?

– Ганс Фриче уже намекнул мне на это, но… верить ли? Разве наш фюрер откажется от услуг ходячего архива вермахта? Голова Йодля так идеально устроена, что он вынимает из нее тысячные номера дивизий, все даты прошлых событий, все имена офицеров, живых и мертвых, и никогда не ошибается…

Дела призвали всех обратно – к картам. Гитлер не сказал ничего нового, он повторял избитые фразы о сырьевых ресурсах, о пшенице и горючем, закончив свою «энциклику» словами:

– Если я летом не получу от вас, господа, нефть Майкопа и Грозного, Я ДОЛЖЕН БУДУ ЗАКРЫВАТЬ ЭТУ ВОЙНУ…

Эту многозначительную фразу Паулюс сохранил в памяти и донес ее до судей Нюрнбергского процесса. Но за кулисами совещания Гитлер развил эту фразу до безумия, заявив, что если Германия не способна победить, он столкнет в пропасть полмира… Вечером Хойзингер сказал Паулюсу:

– До скорой встречи в «Вольфшанце»! Фюрер выразился конкретно: «Йодля я загоню в Финляндию, а все оперативные дела в ОКВ передам Паулюсу сразу же, как только он выберется на Волгу». Возможно, что перемещение случится и раньше, и ваше место займет Манштейн – сразу после падения Сталинграда…

Адам ожидал Паулюса с бутылкой ликера: 

– Вы поделитесь со мной впечатлениями от Полтавы?

Паулюс снабдил его хронологией предстоящего наступления: Сталинград взять не позже 25 июля, Саратов – 10 августа, Самару – 15 августа, Арзамас – 10 сентября, а в Баку вермахт обязан войти в конце сентября.

– Меня, – сказал Паулюс, – сейчас волнует «задний проход».

– Простите, не понял.

Паулюс объяснил Адаму значение этих слов. 

– Туда легко забраться, но трудно оттуда выбраться…

…Пройдет время, и фельдмаршал Паулюс (в русском ватнике, в болотных сапогах, с лубяным лукошком в руке) будет бродить в русских лесах под Суздалем, собирая грибы. Но даже здесь, в благословенной тыловой тиши, пронизанной свиристением птиц, его не оставит эта тревожная мысль – об изгибах судьбы, о капризах фатума, о влиянии рока:

– Моя судьба могла сложиться иначе. Если бы я взял тогда Сталинград, я бы уже не гулял в этом дивном лесу, радуясь опятам и маслятам. Йодль на Нюрнбергском процессе как-нибудь выкрутился бы от приговора Международного трибунала. А вот я, заодно с фельдмаршалом Кейтелем, висел бы с головой, замотанной в черный мешок. Теперь думаю: неужели в Сталинграде было мое спасение? Неужели Бог сохранил меня в подвале универмага на сталинградской площади Павших борцов?..

………………………………………………………………………………………

Чувствую, пора сказать, каков был результат полководческих талантов маршала Тимошенко, – иначе, читатель, нам будет трудно осознать все то, что затем последует.

После катастрофы под Харьковом, когда Тимошенко сдал врагу 240 000 наших бойцов, в линии советско-германского фронта образовалась громадная – в сто километров! – брешь: таким образом, фронт, почти оголенный, был практически разрушен. Перед врагом открылся широкий стратегический простор, выводящий его на Кавказ, в степи калмыцких раздолий, прямо к берегам матушки-Волги. А резервов не было (и когда они будут?).

Как и летом 1941 года, перед нами встала задача – заново восстановить фронт. Предстояло сражаться теми слабыми и разрозненными силами, что остались от разгромленных армий. Мало того, штабам приходилось срочно перестраивать свое сознание, а наступательный дух следовало заменить строго оборонительным, готовя себя к изматывающим боям и большим потерям…

Да, товарищ Тимошенко, это вам не «линия Маннергейма»!

Отступая с боями, наши бойцы говорили: 

– Хлебным мякишем крысиной норы все равно не заделаешь. Теперь вот шагай, и не знаешь, где остановишься…

На рассвете 10 июня Паулюс начал наступление на Волчанск (когда-то дикие Волчьи Воды, а в гербе города – волк, рысью бегущий). Расхлябанные грузовики ерзали по тем самым дорогам, что в давности были татарской «сакмой», которая выводила крымские орды на Русь – для грабежа, насилий и умыканий в злую неволю… Давно разбежались от Волчанска голодные волки, не стало татар с колчанами, зато наседали с грохотом «панцеры» и, работая одной гусеницей, волчком крутились на одном месте, пока на месте окопа не оставалась каша из земли, бревен и раздавленных людей…

В суматохе боя Кирилл Семенович Москаленко был отозван с КП: на прямом проводе была Москва, был Генштаб, был Василевский, который спрашивал – насколько их потеснили?

– Ударили крепко! Заметно направление на Купянск, однако, товарищ Василевский, продвинулись фрицы немного… немного, говорю! Километра три-четыре, не больше… Держимся, закопав танки в землю. Простите, такой грохот… я плохо слышу! На Купянском шоссе, думаю, немцы потеряли с полсотни танков. Горят… Но – жмут! Жмут, сволочи… трудно! Очень трудно…

В ответ еле расслышанный голос Василевского:

– У вас еще ничего, а со стороны Чугуева немцы нажимают сильнее. Помните, что врага надо остановить на Купянском шоссе, иначе они проскочат и дальше. А это недопустимо…

Москаленко грубо пихнул трубку связисту, выругался:

– А! Много они сейчас там в Москве понимают…

Странно перебирать немецкие фотографии того времени: Паулюс, без фуражки, рот постоянно перекошен в разговоре – он что-то доказывает своим офицерам, в чем-то их убеждает, он явно озабочен, и ни разу его лицо не осветилось улыбкой… Наступление его армии вступало лишь в первоначальную стадию оперативного развития. Паулюс в этот день мог похвастать лишь энергичным нажимом на Волчанск, а правые фланги его армии терялись на Изюмском направлении. Но эти скромные результаты давались ценою адского напряжения пехоты и моторов, а фон Кутновски, его квартирмейстер, доложил:

– Что у вас тут творится? Такое впечатление, что передовые цепи попали в мясорубку… потери немыслимые с первого дня!

Конечно, немецкая организованность работала четко, и там, где дело касалось подвоза боеприпасов или воздушной поддержки с воздуха, – там перебоев не возникало, но к вечеру и она дала первую осечку, в самом неожиданном месте – вдруг кончился морфий в передовых лазаретах обработки раненых. Генерал-лейтенант Отто Ренольди, начальник медицинской службы 6-й армии, срочно выехал туда, и его встретили вопли искалеченных.

– Если в Германии нет больше морфия, – орал фельдфебель с оторванной ногой, – так, наверное, еще найдется пуля, чтобы прикончить меня сразу!

Один гренадер не выпускал из руки гранату.

– Я взорву себя и всех вас! – кричал он. – Воткните мне шприц, или я сейчас угроблю всю вашу контору…

На узких носилках тихо стонал обгоревший танкист:

– О, майн готт! О, моя Даниэлла, о, мои дети…

Слова очевидца: «Я наглядно ознакомился с кровавой палитрой полевой хирургии… самое тяжелое впечатление от попавших в зону минометного обстрела». В операционной палатке хирург с сигарой в зубах задержал скальпель над развороченной раной, когда увидел генерала Ренольди.

– Ну что? – спросил он. – Вошли мы в Купянск?

– Не пройти, – отвечал Ренольди.

– Сотня трупов на одном этом шоссе… Мы их держим в штабеле, надеясь свалить на кладбище в Купянске.

– Зарывайте здесь… у шоссе, – отвечал Ренольди. – Сейчас настал такой момент, когда не до церемоний…

К ночи разразилась гроза, хлынул оглушительный ливень.

Начался отход наших частей, сильно поредевших, измотанных динамикой суточного боя. Колеса телег застревали в глубоких лужах, лошадиные копыта слякотно вырывались из раскисшей грязи. Слышались приглушенные разговоры:

– Чует сердце, живым нам отсель не выбраться.

– Опять назад… Ну сколько ж можно?

– Хана! И закрепиться не знаешь где – степь.

– Э, братцы! Зато в лесу-то как хорошо! 

– Хоть бы зима поскорее, чтобы мороз… 

– Дурень! До зимы-то еще дожить надо…

Утром фельдмаршал Рихтгофен засыпал отступающих не только бомбами, но и листовками на разноцветной веленевой бумаге, из которой не скрутишь цигарки и даже не подотрешься, ибо бумага у немцев – первый сорт, только бы стихи писать на такой… На этот раз вражеское командование обращалось не к ним, бойцам, а через их голову – прямо к политическим комиссарам, дружески советуя верно оценить обстановку и уговорить своих солдат сложить оружие.

– Совсем уже спятили! – говорили красноармейцы. – Вчера комиссар талдычил «ни шагу назад», а теперь в плен, что ли, зазывать станет?..

14 июня танки Паулюса прорвались у Волчанска.

На раскладном штативе стола в походной палатке Паулюса запрыгала штабная «лягушка» (телефонный аппарат зеленого цвета, связующий его палатку даже с ОКХ в Цоссене, даже с ОКВ в «Вольфшанце»). На этот раз звонил Артур Шмидт:

– Хочу напомнить, чтобы вы в горячке событий не забывали об оперативном совещании в Харькове, которое взялся вести сам Штумме – наша «шаровая молния».

– Благодарю, Шмидт, – вялым голосом отвечал Паулюс. – Но я не тот человек, который забывает о том, что необходимо исполнить. Русские опять отходят, и возникла пауза, а действие противника слабеет. Мне уже расстилают походную койку… сейчас я рухну и буду спать как убитый!