на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



7

Алекс пересек железнодорожный мост и повернул направо на Балсасни-роуд. Керколди казался совершенно другой страной. По мере того как автобус преодолевал извивы дороги вдоль побережья Файфа, снег постепенно уступал место слякоти, а затем и вовсе промозглой серой сырости. Добираясь сюда, северо-восточный ветер успел растерять свои снеговые запасы, и ему уже нечего было предложить более южным и более защищенным городам, кроме порывистых ледяных дождей. Алекс ощущал себя одним из несчастных брейгелевских крестьян, уныло бредущих домой.

Он поднял засов на кованой железной калитке и по короткой дорожке прошел к аккуратному каменному домику, где прошли его детство и юность. Он на ощупь отыскал в кармане ключи и шагнул внутрь. Блаженное тепло мгновенно окутало его. За лето родители установили в доме центральное отопление, и сейчас он впервые почувствовал разницу. Бросив сумку на пол у двери, он крикнул:

— Я дома.

Из кухни, вытирая руки посудным полотенцем, появилась мать:

— Алекс, как чудесно, что ты вернулся. Скорее проходи, у меня суп и тушеное мясо. Мы только что попили чаю, я ведь ожидала тебя раньше. Ты, верно, опоздал из-за погоды? Я видела в местных новостях, что вас там завалило снегом.

Ее слова лились непрерывным потоком, окутывая его привычным теплом и уютом, безопасностью любимого одеяла. Стащив с себя ветровку, он пересек прихожую и обнял ее.

— Ты выглядишь усталым, сынок, — с заботой в голосе сказала она.

— У меня была жуткая ночь, мам, — ответил он, следуя за ней в крохотную кухню.

Из гостиной раздался голос отца:

— Это ты, Алекс?

— Да, пап. — Отозвался он. — Я буду готов через минуту.

Мать уже наливала ему суп и подавала тарелку и ложку. Если нужно было накормить, Мэри Джилби не отвлекалась на всякие мелочи, вроде каких-то неприятностей.

— Давай садись рядом с отцом, а я подогрею жаркое. В духовке еще печеная картошка.

Алекс прошел в гостиную, где в кресле напротив телевизора устроился отец. В углу на обеденном столе дымилась тарелка с супом, и Алекс присел к ней.

— Все в порядке, сын? — поинтересовался отец, не отрывая взгляда от экрана, где шла игра.

— Не совсем.

Это сразу привлекло внимание отца. Джок Джилби повернулся к сыну и пронзительно посмотрел на него характерным взглядом школьного учителя.

— Ты плохо выглядишь, — сказал он. — Что тебя тревожит?

Алекс проглотил ложку супа. Голода он не чувствовал, но, ощутив во рту вкус шотландской домашней похлебки, понял, что до ужаса хочет есть. Последний раз он ел на вечеринке, а после его два раза выворачивало. Сейчас ему больше всего хотелось набить желудок, но рассказ нельзя было отложить.

— Прошлой ночью случилась ужасная вещь, — произнес он между двумя глотками. — Была убита девушка. И мы ее нашли. То есть нашел я, но Зигги, Верд и Брилл были там со мной.

Отец растерянно уставился на него, приоткрыв рот. Мать вошла в конце заявления сына и теперь застыла в ужасе, широко открыв глаза и сжав ладонями щеки.

— О, Алекс, это же… О, бедненький ты мой, — проговорила она, бросаясь к нему и хватая его за руку.

— Это действительно было ужасно, — продолжал Алекс. — Она была зарезана. И все еще жива, когда мы ее нашли. — Он заморгал. — Кончилось все тем, что мы провели остаток ночи в полиции. Они забрали всю нашу одежду и вели себя так, словно мы имеем к этому какое-то отношение. Потому что, видите ли, мы ее знали. То есть не то чтобы знали, но она работала подавальщицей в одном из пабов, куда мы иногда ходим. — При воспоминании об этом всякий аппетит у Алекса пропал, и он, нагнув голову, положил ложку на стол. Слеза выкатилась из уголка его глаза и побежала по щеке.

— Сочувствую, сын, — растерянно произнес отец. — Это, наверно, было страшным потрясением.

Алекс попытался проглотить комок в горле.

— Да, чтобы не забыть. — Он отодвинулся от стола. — Мне нужно позвонить мистеру Малкевичу и сказать ему, что Зигги сегодня не приедет домой.

Глаза Джока Джилби потрясенно расширились.

— Неужели они задержали его в полиции?

— Нет, нет, ничего подобного, — поспешил объяснить Алекс, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Просто к нашему домику в Файф-парке сбежались журналисты, которые жаждали нас расспросить и сфотографировать. А мы не стали с ними разговаривать. Так что я, Верд и Брилл вылезли в окно туалета и ушли задами. Ведь мы трое должны с завтрашнего дня приступить к работе в универсаме. Понимаешь? А у Зигги работы нет, так что он сказал, что останется и приедет домой завтра. Понимаешь, нам не хотелось оставлять окно открытым. Так что мне нужно позвонить его отцу и все объяснить.

Ласково высвободив руку из пальцев матери, Алекс прошел в прихожую. Он снял трубку и по памяти набрал номер Зигги. Он услышал звонок, а потом знакомый польский акцент Карела Малкевича. Ну, вот и опять, подумалось Алексу, придется повторять рассказ о событиях прошлой ночи. У него появилось ощущение, что этому не будет конца.


— Вот что случается, когда проводишь ночи за выпивкой и бог знает чем еще, — с горечью произнес Фрэнк Мэкки. — Попадаешь в руки полиции. Я — уважаемый в этом городе человек. Полиция никогда не стучалась в мою дверь. И вот из-за какого-то бездельника вроде тебя мы станем предметом самых жарких сплетен.

— Если бы мы не шли так поздно, она пролежала бы на снегу до утра и умерла бы в одиночестве, — запротестовал Верд.

— А вот это меня не касается, — произнес его отец и, перейдя комнату, налил себе виски из углового бара. Он установил его в гостиной для того, чтобы производить впечатление на клиентов, которых считал достойными приглашения в свой дом. Хорошему бухгалтеру подобает демонстрировать, чего он достиг. Больше всего ему хотелось бы хвастаться успехами сына, но приходилось признать, что он породил бесполезного расточителя, проводившего ночи в пабе. И что всего обиднее, у Тома были явные математические способности. Однако вместо того, чтобы применить их к практичному счетоводству, он предпочел воздушные замки чистой математики.

— Что ж, отныне будет так. Ты все вечера будешь проводить дома. В эти каникулы никаких вечеринок, никаких тебе пабов. Считай, что ты в казарме. На работу и оттуда прямиком домой.

— Но, па, ведь это Рождество, — заныл Верд. — Все будут праздновать. Я хочу встретиться с приятелями.

— Об этом надо было думать до того, как попал на заметку полиции. Тебе в этом году предстоят экзамены, вот и используй это время для занятий. Ты еще поблагодаришь меня за это.

— Но папа…

— Это мое последнее слово. Пока ты живешь под моей крышей и я плачу за твой университет, будешь делать то, что велят. Вот когда начнешь сам зарабатывать себе на жизнь, тогда и будешь устанавливать собственные правила. До тех пор будешь поступать так, как я скажу. А теперь убирайся с глаз моих.

В полной ярости Верд выскочил из комнаты и взбежал по лестнице наверх. Господи, как же он ненавидел свою семью… И этот дом, считавшийся последним словом жилищного дизайна, но, по мнению Верда, являвшийся очередной мошеннической выдумкой серых людей в дорогих костюмах. Не нужно было обладать великим умом, чтобы понять, что этот дом в подметки не годится тому, где они жили раньше. То был дом так дом. Каменные стены, солидные деревянные двери, витражное окно при входе. Ладно, в этой коробке было больше комнат, но таких тесных, с такими низкими потолками и притолоками, что Верду, при его шести футах и трех дюймах, то и дело приходилось нагибаться, чтобы не разбить себе голову. К тому же стены были тонкими, как бумага. Верда даже смешило, что его застегнутые на все пуговицы родители потратили целое состояние на дом, в котором все у всех на виду. Делить комнату с Алексом и то было лучше, чем находиться под родительской крышей.

Почему они никогда даже не пытались его понять? У него создавалось ощущение, что он провел всю жизнь, бунтуя. Никакие его достижения родителей не радовали, потому что они не укладывались в узкие рамки их ожиданий и стремлений. Когда он завоевал титул чемпиона школы по шахматам, отец лишь фыркнул и сказал, что лучше бы он вошел в команду по бриджу. Когда он попросил обучиться игре на каком-нибудь музыкальном инструменте, отец отказал категорически и предложил вместо этого купить ему набор клюшек для гольфа. Когда он в школе каждый год завоевывал математический приз, отец награждал его покупкой книг по счетоводству и бухгалтерскому учету, совершенно не понимая разницы. Математика для Верда была не жалким суммированием цифр. Это была красота графики квадратного уравнения, элегантность исчисления, таинственный язык алгебры. Если бы не друзья, он чувствовал бы себя каким-то умственным уродом. А так… они предоставили ему возможность спокойно выпускать пар, шанс расправить крылья, не ломая и не сжигая их.

А он в ответ доставил им кучу неприятностей. Чувство вины охватило Верда, когда он вспомнил свое последнее безумство. На этот раз он зашел слишком далеко. Все началось как шутка: взял да подцепил мотор Генри Кэвендиша. Он понятия не имел, куда это может завести. Если это выйдет наружу, никакие друзья не сумеют ему помочь. Одна надежда, что он не потянет их за собой в пропасть.

Верд вставил в стерео новую кассету «Клэша» и с размаху бросился на кровать. Он прослушает одну сторону и будет готовиться ко сну. Ему предстояло проснуться в пять утра, чтобы вместе с Алексом и Бриллом поспеть к началу смены в супермаркете. В любое другое время от перспективы столь раннего подъема он впал бы в депрессию. Но при нынешнем обороте дел он был готов на крыльях лететь из дому, чтобы хоть на несколько часов остановить безумную карусель мыслей. Господи, как же ему хотелось курнуть дури.

Радовало одно — эмоциональная глухота отца отодвинула в сторону мысли о Рози Дафф. К тому времени, как Джо Страммер запел «Джули — гроза наркомана», Верд провалился в глубокий сон без сновидений.


Карел Малкевич и в лучшие времена водил машину, как старик. Нерешительно, медленно, непредсказуемо на перекрестках. И только в хорошую погоду. Будь все в порядке, он при первых признаках тумана или мороза поставил бы машину на стоянку и пешком спустился бы с крутого холма по Массарин-роуд к Беннохи, где сел бы в автобус, идущий по Фэктори-роуд к его работе. Он работал электриком на фабрике напольных покрытий. Давно-давно вышли из моды покрытия на льняном масле, из-за которых городок заслужил репутацию «дурнопахнущего». Но и после падения популярности линолеума Нэрнская фабрика продолжала покрывать миллионы кухонных полов, а также полов в ванных комнатах, туалетах и коридорах. Это обеспечивало Карелу Малкевичу приличное житье после демобилизации из Королевских воздушных сил после войны. И он был благодарен судьбе.

Это, впрочем, не означало, что он забыл причины, по которым в свое время оставил Краков. Никто не мог бы выжить в атмосфере подозрительности и предательства, не получив неизгладимых душевных шрамов. Особенно если дело касалось польского еврея, которому посчастливилось выбраться оттуда накануне погрома, уничтожившего всю его семью.

Ему пришлось строить жизнь заново, завести новую семью… Старая семья никогда не была особенно набожной, так что он не чувствовал себя несчастным без своей религии. В Керколди не было евреев. Кто-то довел это до его сведения через несколько дней после того, как он приехал в маленький шотландский городок. Намек был ясен: «Нам так нравится». Так что он ассимилировался, даже венчался со своей женой в католической церкви. Он сумел встроиться в этот мир, стал своим в этой странной замкнутой стране, приютившей его. Однако он сам удивился тому жгучему глубинному чувству гордости, с которым встретил известие о том, что Папой стал поляк. Он так редко вспоминал теперь, что тоже принадлежит к польскому народу.

Ему было почти сорок лет, когда родился сын, о котором он давно мечтал. Это стало источником радости, но и воскресшего страха. Теперь ему было что терять. Гораздо больше, чем раньше. Конечно, он жил теперь в цивилизованной стране. Фашисты никогда не придут здесь к власти. В этом ни у кого не было сомнений. Но ведь и Германия была цивилизованной. Никто не предскажет, что может произойти в стране, если число обездоленных достигнет критической массы. Любой, кто пообещает спасение, обретет последователей.

Последнее время появилось достаточно оснований для страха. Сквозь политический подлесок настойчиво пробивался к свету Национальный фронт. Стачки и нестабильность в промышленности толкали правительство на резкие движения. Подрывная кампания, начатая ИРА, дала политикам достаточный повод для введения репрессивных мер. И эта холодная сука, возглавлявшая партию тори, твердила, что иммигранты размывают местную культуру. О да, нужные зерна были уже брошены в почву.

Поэтому, когда позвонил Алекс Джилби и рассказал, что его сын провел ночь в полицейском участке, у Карела Малкевича выбора не оставалось. Он решил поскорее забрать сына домой, под свое крыло. Отсюда никто не уведет его ночью. Он тепло закутался, велел жене приготовить фляжку с горячим супом и пакет сэндвичей и отправился за сыном.

Ему понадобилось почти два часа, чтобы в своем стареньком «Воксхолле» преодолеть тридцать миль. Но какое облегчение он испытал, завидев свет в доме, который занимали Зигги и его друзья. Он припарковал машину, захватил припасы и решительно зашагал по дорожке к двери.

Сначала на стук никто не откликнулся. Осторожно ступая по снегу, он подобрался к ярко освещенному окну кухни и заглянул в него. Комната была пуста. Он забарабанил по стеклу и закричал:

— Зигмунд! Открой, это твой отец.

До него донесся топот ног по ступенькам лестницы, ведущей наверх, и дверь дома распахнулась. На пороге появился его улыбающийся во весь рот красавец сын. Он раскинул руки, радостно приветствуя родителя.

— Папа, — воскликнул он и выбежал босой на мерзлую слякоть, чтобы обнять отца. — Я не ожидал тебя увидеть.

— Позвонил Алекс, и я не захотел, чтобы ты оставался один. Поэтому я приехал тебя забрать.

Карел прижал сына к груди, в которой не утихали трепещущие бабочки страха. «Любовь, — подумал он, — дело страшное».


Брилл сидел на постели по-турецки, на расстоянии руки от проигрывателя. Он снова и снова вслушивался в свою личную мелодию: «Сверкай ты, Буйный Бриллиант». Гитарный перебор, сердечная мука голоса Роджера Уотерса, элегантные переходы, вздохи саксофона были идеальным фоном для его праздного ничегонеделания.

Не то чтобы ему очень хотелось лениться. Он укрылся от удушающего участия матери, которое обрушилось на него, едва он рассказал о том, что случилось. На какой-то миг было даже приятно закутаться в кокон привычного тепла. Но постепенно он почувствовал, что задыхается, и удалился к себе, объяснив, что ему нужно побыть одному. Эти гарбовские штучки всегда воспринимались всерьез матерью, считавшей его интеллектуалом, потому что он читает книжки на французском. Ей не приходило в голову, что это делать необходимо, если язык — твой основной предмет.

Оно и к лучшему. Не мог же он выплеснуть на нее сумбур чувств, который грозил затопить его с головой. Всякое насилие ему претило. Это был чужой язык, грамматику и словарь которого он так и не сумел осилить. Поэтому недавнее столкновение с ним ошеломило Брилла и оставило в его душе какой-то странный осадок. Он не мог бы со всей искренностью заявить, что смерть Рози Дафф глубоко его огорчила. Она не раз унижала его перед друзьями, когда он пытался опробовать на ней свои чары, которые безотказно действовали на других девчонок. Но ему было не по себе от того, что ее смерть закинула его в какое-то неудобное положение, которое никак ему не подходило.

В чем он действительно сейчас нуждался — это в хорошей дозе секса. Вот что отвлекло бы его от ужасов прошлой ночи, стало бы отличной психотерапией, как хорошая скачка. К несчастью, сейчас у него в Керколди не было постоянных подружек. Может, ему стоило кому-то звякнуть? Кто-то из бывших наверняка будет рад возобновить отношения. Сочувственно выслушает и утешит во время каникул. Может быть, Джудит? Или, например, Лиз? Этим толстушкам всегда так льстило его внимание, что они уступали без всяких усилий с его стороны. При одной мысли об этом у него начал твердеть член.

Но в ту минуту, когда он уже собрался встать с постели и спуститься к телефону, в дверь постучали.

— Входи, — устало произнес он, недоумевая, что еще могло понадобиться его матери. Он поменял позу, чтобы скрыть начавшуюся эрекцию.

Но это была не мать, а его пятнадцатилетняя сестра Линн.

— Мама решила, что тебе может захотеться кока-колы, — сказала она, протягивая ему стакан.

— У меня есть и другие желания, — мрачно пробормотал он.

— Ты, наверно, сильно расстроен, — продолжала Линн. — Я и представить себе не могу, каково пережить такое.

Поскольку подружек рядом не было, Бриллу ничего не оставалось, как начать выпендриваться перед сестренкой.

— Это было что-то, — сказал он. — Врагу не пожелаешь пройти через такое. А полицейские — просто дебилы неандертальские. С какого-то перепугу насели на нас, как на ирландских террористов. Надо было быть не слабаком, чтобы это выдержать.

Неизвестно почему, на сей раз Линн не смотрела на него с бездумным восхищением и безраздельной поддержкой, каких он, несомненно, заслуживал. Она прислонилась к стене с таким видом, словно ждет паузы, чтобы спросить о том, что ей действительно интересно.

— Да, наверное, — механически проговорила она.

— Вероятно, нам придется еще отдуваться, — добавил он.

— Наверно, Алекс здорово перенервничал. Как он?

— Джилли? Ну, он у нас не мистер Сентименталь. Очухается.

— Алекс гораздо ранимее, чем тебе кажется, — яростно отрезала Линн. — То, что он играет в регби, вовсе не значит, что у него одни мускулы и никакой души. Ему наверняка, очень тяжело, ведь он был знаком с этой девушкой.

Брилл выругался про себя. Он на мгновение забыл, что его сестра отчаянно влюблена в Алекса. Она явилась сюда не угощать его кока-колой и выказывать сочувствие, а поговорить об Алексе.

— Что ж, наверное, ему повезло, что он не успел познакомиться с ней поближе.

— Что ты имеешь в виду?

— Она ему нравилась до безумия. Он даже приглашал ее на свидание. И если б она сказала «да», Алекс, как пить дать, стал бы первым подозреваемым.

Линн вся вспыхнула:

— Ты все это сочиняешь. Алекс не стал бы гоняться за официантками.

Брилл улыбнулся тонкой жестокой улыбочкой:

— Неужели? Сомневаюсь, что ты хорошо знаешь своего драгоценного Алекса.

— Ты подонок. Понимаешь? — откликнулась Линн. — Почему ты говоришь гадости об Алексе? Он же считается одним из лучших твоих друзей.

Она вышла, хлопнув дверью, и оставила его размышлять над этим вопросом. Почему он наговорил гадостей об Алексе, хотя никогда не слышал о нем ни единого плохого слова.

Медленно до него дошло, что в глубине души он винил Алекса во всей этой жуткой истории. Если бы они пошли прямо по тропинке, тело Рози Дафф нашел бы кто-то другой. Кто-то другой стоял бы над ней, ловя ее последнее дыхание. Кто-то другой чувствовал бы себя измочаленным и запачканным после долгих часов, проведенных в полицейской камере.

Алекс был виноват в том, что теперь его, Брилла, подозревают в тяжком преступлении. От этой мысли его передернуло. Он постарался отогнать ее, но сознавал, что этот ящик Пандоры так просто не закроется. Такую мысль, если она уже зародилась, не выкорчуешь и не отбросишь. А время для разлада с друзьями было совсем неподходящее. Сейчас они нуждались друг в друге, как никогда раньше. Однако заноза засела: если бы не Алекс, он не влип бы в эту бодягу.

А что, если их затянет еще глубже? Ведь никуда не убежишь от того факта, что Верд полночи ездил на чужом «лендровере». Он катал девочек, чтобы произвести на них впечатление. Его алиби гроша ломаного не стоило, как и алиби Зигги, который улизнул и куда-то загнал этот чертов «лендровер». Да и сам Брилл! Угораздило же его взять этот «лендровер» и отвезти ту девчонку домой в Гардбридж. Поспешный перепих на заднем сиденье не стоил тех неприятностей, которые ждут его, если кто-нибудь вспомнит, что она была на вечеринке. Но если полиция начнет опрашивать всех присутствовавших, кто-нибудь непременно продаст. Не важно, что обычно студенты кричат о презрении к властям. Кто-то обязательно напустит в штаны и проболтается. Укажет на них.

Внезапно претензии к Алексу показались ничтожнейшей из его забот. Обдумывая так и так события нескольких прошлых дней, Брилл вспомнил кое-что, увиденное им однажды ночью. Кое-что, чем можно воспользоваться, чтобы выйти сухим из воды. Это кое-что он пока оставит при себе. К черту все эти один за всех и все за одного. Прежде всего нужно позаботиться о себе. Пусть другие сами блюдут свои интересы. Сами!


предыдущая глава | Криминальный циклы и отдельные романы. Компиляция. Книги 1-12 | cледующая глава