III

Встречались они нечасто. У обоих было много работы. Обычно Таня сама звонила Павлу, заезжала за ним домой или в институт, и они убегали в театр, на выставку – мартовская погода не манила на лоно природы. Иногда звонил он, но ни разу не заставал Таню дома. Он разговаривал с Адой Сергеевной и через нее передавал Тане предложение следующем свидании.

Приехал на гастроли гремевший в те годы театр на Таганке. Дмитрий Дормидонтович отдал свои билеты Павлу. Но накануне спектакля Таня позвонила и сказала, что пойти никак не сможет. Елка, вообще не любившая театр, идти отказалась. Павел все же пошел, а второй билет продал первому же ловцу лишних билетиков – плотная толпа желающих начиналась за несколько кварталов до дворца культуры, где проходили спектакли.

Давали «Десять дней, которые потрясли мир» по Джону Риду. Не Бог весть какой интересный материал, но, как говорили все, Любимов сотворил из него нечто потрясающее.

Даже билетеры были переодеты красногвардейцами, а контрольные ярлычки они накалывали на штыки винтовок, как пропуска в Смольный в кинофильме «Ленин в Октябре». Протягивая свой билет, Павел поморщился: если такой реализм будет и в гардеробе, то не экспроприируют ли пальто?

Первое действие Павел зевал и ерзал в кресле. Спектакль напомнил ему постановку гоголевской «Женитьбы», описанную у Ильфа и Петрова. Появление легендарного Владимира Высоцкого, весьма колоритно исполнившего давно известную Павлу песенку про толкучий базар, немного его оживило, но потом опять пошла пламенная тягомотина, и Павел твердо решил на второе действие не оставаться.

Когда перед антрактом дали свет, он огляделся и замер. В левой ложе сидела Таня и оживленно беседовала с каким-то лысым дядей в импортном бордовом костюме.

В нем все вскипело. Не разбирая дороги, он устремился в гардероб, набросил на себя пальто и, не застегиваясь, пошел через фойе на выход.

– Привет.

Она смотрела на него со спокойной улыбкой, в руке у нее дымилась сигарета.

– Ты... – сказал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.

– Я на работе, – сказала она. – Сопровождаю делегацию. Извини, что не объяснила.

Он криво усмехнулся.

– А тогда, в ресторане, тоже была делегация?

– Тогда меня упросила Анджелка. Ей не хотелось ужинать наедине со своим Козловым.

– То есть с Баданом?

– Какая разница? С козлом, одним словом... «Мальборо» хочешь?

– Где ты работаешь? – жестко спросил он.

Таня прищурила один глаз, щелкнула замком сумочки и извлекла вишневого цвета корочки с золотым гербом.

– Не знаю, обязана ли я отвечать на твой вопрос, но отвечу, потому что тоже люблю во всем ясность. Смотри.

Она вложила ему в руку раскрытое удостоверение.

«Министерство культуры РСФСР. Ленинградское областное управление. Захаржевская Татьяна Всеволодовна. Старший референт». Ее фотография. Внушительная подпись. Печать.

– Но... но ты же еще студентка.

– Совмещаю. Я не из ленивых.

– Прости меня... Дай-ка сигарету.

Они курили и молчали. Для него это было молчание покоя, почти коматозного. Отток адреналина. Он смотрел на нее и понимал, почему молчит она – просто потому, что выдалась минутка, когда можно обойтись без слов.

«Если она может так молчать со мной, значит...» Дали звонок. Таня выбросила окурок и обернулась к Павлу.

– Пошли досматривать шедевр?

Конечно, если бы в ложе рядом с нею... и потом, после спектакля... Но там у нее – работа, и мешать нельзя.

– Нет, – сказал он, – не хочется. Позвони мне завтра.

– Послезавтра, – уточнила она и вздохнула. – Я бы тоже ушла, но...

– Понимаю, – сказал он. – Послезавтра. Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе.

Когда Павел в первый раз «покрутил» на своей аппаратуре алмазики из коллекции Малыхина, он решил, что технику просто зашкалило. Такое случается. Он все проверил, на всякий случай повторил замеры на других приборах. Нет. Еще при первом взгляде на эти камешки интуиция подсказала ему, что тут возможно что-то интересное, но чтобы такое!

Это могло означать... Что? Новую эру в электронике? Устройство размером с мизинец, начиненное «алмазными» микросхемами, вместо сотни пирамид Хеопса, носящих ныне название ВЦ? Третью промышленную революцию?

Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Пик, у подножья которого он оказался, выше Эвереста, и вершина его теряется в заоблачных высях. И каждый шаг наверх может оказаться последним. Значит, по крайней мере первые шагов пятьдесят – по поверхности, что уже видна отсюда, – надо просчитать с точностью до миллиметра.

Точнейший химический анализ – раз. Детальнейшая характеристика месторождения – два. Параметры работы в электроцепи, схемы и компоненты – три. Воздействие сред, особенно низкотемпературных – четыре. Пять. Шесть. Семь.

И каждое из этих «раз-два-три» развернет свой веер «раз-два-три», а те «раз-два-три» дадут обильные побеги «а-б-в» и так далее. Сад двоящихся дорожек. Или десятерящихся?

Как говорят американцы: «One thing at a time».

Все по порядку. Сначала химия. Потом – пробить командировочку на Памир. Действуй, Чернов!

За ночь южный ветерок разогнал дождевые тучи, и в лужах весело поблескивало утреннее солнышко. Павел встал, потянулся, посмотрел на часы. Половина седьмого. Душ, завтрак, а вместо пробежки – пройтись до института быстрым шагом, и скорей в лабораторию...

Он допивал кофе, когда на кухню выплыла непричесанная Лидия Тарасовна в полосатом халате и с вечной «беломориной» в зубах. Как всегда, при виде матери настроение у Павла упало на несколько градусов.

– С добрым утром, ма, – сказал он подчеркнуто весело. – Кофеек на плите. Не курила б ты натощак.

Лидия Тарасовна смерила сына привычным холодно-обиженным взором и произнесла сипло:

– Поздравляю, сынок. – Тон у нее был такой, что Павел внутренне съежился, ожидая продолжения типа: «Растили тебя, кормили-одевали, здоровье положили, а ты...»

– Что случилось, ма?

– И ты еще спрашиваешь?

«У всех дети как дети, а ты... – мысленно продолжил Павел. – Опять ария на тему „Мысли только о работе, а на дом родной забил?“ Больше вроде упрекнуть не в чем. Хотя когда ее это останавливало?»

– Ты со своими камнями совсем утратил нормальные жизненные мерки... – изрекла она.

«Начинается».

– ...и нормальные человеческие свойства.

«Приехали».

– Ты даже спрашиваешь меня, с чем я тебя поздравляю. Хотя кому, как не тебе... Ты хоть знаешь, какое сегодня число?

– Ну, десятое.

– Не «ну, десятое», а десятое апреля.

– И что? – Он еще произносил этот вопрос, а ответ уже пришел сам собой. Господи! Сегодня же его собственный день рождения! Двадцать пять лет. Четвертак разменял. Однако... Да, так поздравить может только родная мать...

– Вспомнил наконец? И какие же у тебя на сегодня планы?

– Вообще-то я в институт собирался, поработать надо. А вечерком приду, посидим, отметим...

– А в институт для чего? Замок целовать?

– Зачем замок?

– Затем, что сегодня воскресенье. Нет, ты положительно моральный урод.

– Положительно моральный – уже не так плохо.

– Не издевайся над матерью! Конечно, никого из друзей ты не пригласил. Откуда у такого друзья? И те, что были, давно поразбежались. Может быть, удосужишься позвать хотя бы ту девушку, что заезжала за тобой на автомобиле? Как ее... Таня. Она производит неплохое впечатление.

«Ого! И не припомню, чтобы она о ком-нибудь так лестно отзывалась. Тем более за глаза».

– Боюсь, что она не сможет. Она очень занятой человек.

– Ну, как знаешь. Только потом, когда на старости лет останешься совсем один, пеняй на себя. – Она выразительно посмотрела на сына и продолжила совсем другим тоном: – Отец на сегодня заказал проднабор. Подвезут к трем. До шести делай что хочешь, но в шесть ноль-ноль чтобы был за столом.

Она отправилась, а Павел налил себе еще кофе, выпил, быстренько переоделся в уличное и вышел из дому. Институт закрыт – что же, он просто прогуляется, приведет в порядок мысли и чувства, а часиков в девять непременно позвонит Аде. Вдруг Таня все же сумеет выбраться? Чем черт не шутит?

Свершилось чудо – Таня оказалась не только дома, но и свободна. Ровно в назначенный час она явилась в неброском, но элегантном и дорогом светло-сером костюме-тройке с плиссированной юбочкой до колен. Образ молодой и преуспевающей бизнес-дамы из какого-нибудь американского фильма. Посмотрев на нее, Павел тихо охнул и помчался переодеваться в выходной костюм.

Танин подарок, который она вручила Павлу пройдя в его комнату, был удивительно созвучен тому облику, который она приняла сегодня: массивные серебряные запонки, булавка для галстука и черная с серебром авторучка – подарочный гарнитур от Кельвина Кляйна из Нью-Йорка в добротном футляре тисненой кожи.

– Ты сошла с ума, – сказал Павел, целуя ее в щеку и ошалевая от аромата духов. – Это подарок для миллионера.

– Если бы мир был устроен как следует, мы оба были бы трижды миллионерами. Не запрещай мне исправлять ошибки мироздания.

– Ну погоди же. Не ты одна имеешь на это право. На твой день рождения...

– Ты опоздал, радость моя. Он был ровно неделю назад.

– И ты ничего мне не сказала? – с упреком спросил он.

– Я его не отмечаю с десятого класса.

– Почему?

– Не люблю считать годы. Да и некогда.

– Тогда... тогда позволь мне сделать мой подарок сегодня!

Он рванулся к своему столу и достал из верхнего ящика тряпичный мешочек, в котором лежал самый крупный из малыхинских алмазов – единственный, который Павел не стал использовать для опытов. Он дрожащими пальцами развязал шнурки и вытряхнул камень Тане на ладонь.

– Какой интересный! – сказала Таня. – Что это?

– Вся моя жизнь, – серьезно ответил Павел.

– Как в кощеевом ларце, в хрустальном яйце?

– В некотором роде.

– Спасибо. Выходит, теперь твоя жизнь принадлежит мне? – Таня положила камень обратно в мешочек и завязала шнурки. – Отвернись на секундочку, – сказала она Павлу.

– Все, – через несколько мгновений сказала она. Павел повернулся. Она застегивала верхнюю пуговицу на блузке. – Буду носить у сердца. – Павел шагнул к ней, крепко обнял, прижался губами к ее губам.

Ее губы ответили – сильно, страстно, требовательно. Она прильнула к нему всем телом, и мир поплыл у него перед глазами.

– Таня... Таня... – шептал он.

– Потом, милый, после. – Она сделала шаг назад, уходя из его объятий. – Посмотри, я не очень растрепанная?

– Нет.

– Теперь три глубоких вдоха – и пошли к твоим. Неудобно, ждут ведь виновника торжества.

И они прошли в гостиную, где был накрыт праздничный стол. Таня оказалась единственной гостьей, и постепенно внимание всей семьи переключилось на нее, как на единственного свежего человека. Она держалась непринужденно, остроумно и почтительно отвечала на вопросы, которые задавала преимущественно Лидия Тарасовна, сама рассказала несколько интересных историй и вскоре прочно взяла в руки все нити застольной беседы. Таня не отказалась от пары бокалов сухого вина – сегодня она приехала на метро.

Лидия Тарасовна была очарована ею. Дмитрий Дормидонтович, посидевший с семьей полчасика, а потом удалившийся к себе в кабинет, своего впечатления особо не выказал, но Павел понял, что впечатление это вполне благоприятно. Елка, мрачноватая поначалу, постепенно отошла и активно включилась в дамский диалог матери и Тани. Павел чувствовал, что сестра благодарна Тане за ее появление – Лидия Тарасовна (между собой, а то и при отце, Павел и Елка никогда не называли ее «мамой», а только «мадам» или «оне») все торжества в узком семейном кругу превращала в сущий ад, но при гостях преображалась волшебным образом, особенно если гости эти ей чем-то приглянулись.

Павел провожал ее до метро самым кружным путем. Постоял с ней возле станции. Невзирая на ее возражения, спустился и поехал вместе с Таней. Выйдя, довел ее до самого дома...

– Извини, – сказала она, – я не могу пригласить тебя к себе. Уже поздно.

– Конечно, – сказал он. – Я, наверное, и не стал бы подниматься. Это было бы... неправильно.

– Ты прав.

Она поцеловала его в губы и легонько оттолкнула от себя.

– Иди же... Стой. В метро уже не успеешь. У тебя есть на такси?

– Есть.

– Правда?

– Да. Я хочу видеть тебя. Завтра. Каждый день.

– Завтра я не могу.

– Когда же?

– Пока не знаю. Я позвоню тебе.

Конечно, ни на какое такси у Павла не было, – забыл кошелек, а в карманах бренчала только мелочь, – и он пошел пешком через весь ночной город и добрел к себе на Черную Речку только под утро. Спать он не ложился вовсе и уже к восьми утра был в институте – бодрый, свежий, счастливый, готовый к трудам.

Она не позвонила. Ни завтра, ни через день, ни через неделю. Он, должно быть, совсем надоел Аде своими звонками. Апрель был ужасен, и Павел спасался только работой, стараясь как можно меньше бывать дома. На первомайские праздники он уехал в Солнечное и заперся там на даче, обложившись расчетами и выкладками. Точно так же он поступил и на День Победы. К исходу мая он почти перестал возвращаться в город, благо дела уже не требовали постоянного его присутствия. Ада позвонила ему прямо на дачу.

– Павел, здравствуйте, я звоню по поручению Тани. Она просила извиниться перед вами. У нее была срочная дальняя командировка, и она там заболела...

– Что, что с ней? Скажите!

– Нет, не волнуйтесь, теперь уже все в порядке. Только из-за болезни она задержалась, смогла прилететь только на полдня и снова уехала.

– Куда? Надолго?

– За границу. До конца июня. Понимаете, это ее первая заграничная поездка...

Павел застонал.

– Вы... вы ей передайте... Впрочем, нет, не надо, я сам ей напишу.

– Напишете?

– Да. Я скоро улетаю. В экспедицию на Памир.

– Надо же! Ну счастливого вам пути и счастливого возвращения. Мы обе будем ждать вас.

– Спасибо.

Павел повесил трубку.