Глава вторая

Корень учения горек…

На другой день Зоря поднялся чуть свет и побежал к реке. На прибрежном сыром песке он чертил выученные накануне литеры, с необычайной отчетливостью стоявшие у него перед глазами. Парень писал, стирал и снова писал, в самозабвении повторяя:

– Буки… Живете… Люди… Аз…

Потом Зоре пришла в голову новая мысль, и он стал писать по две буквы рядом и складывать из них слоги. Получалось неблагозвучно:

– Буки, люди – бл; живете, наш – жн; наш, люди – нл…

И вдруг вышло так хорошо, что Зоря даже захохотал от удовольствия:

– Буки, аз – ба; люди, аз – ла…

– Ба! Ла!.. – дурачась, закричал парень в речной простор, и эхо противоположного крутого берега послушно откликнулось: – Ба… а, ла… а…

Зоря догадался, что буква «а» обладает каким-то особым свойством, чем-то отличается от «б», «ж», «н». Юноша еще не знал, что она означает гласный звук, но уже понимал, что этот звук можно тянуть, петь. А потом оказалось, что можно петь и «е». Зоря как одержимый кричал в днепровскую даль:

– А! Е! А! Е!..

На берегу показался народ, хозяйки шли с бадейками за водой, девчонки гнали поить коров, и Зоря угомонился. Он разровнял площадку и снова принялся писать буквы, на этот раз сразу по три. И вдруг – о чудо! – после многих бессмысленных сочетаний перед ним появилось слово. Да, слово!

– Люди, есть, наш… Лен!

Зоря онемел. Он не верил своим глазам. Да, то, что появилось на песке, означало лен, тот самый лен, о котором пелись песни, который мужики сеяли на поле, а бабы дергали, мочили, трепали, сучили и из ниток ткали полотно…

Около Зори появилась сестра.

– Что ты тут делаешь? – подозрительно спросила она.

И он с удивлением, еще не веря себе, почему-то шепотом сказал:

– Лен… Светланка, видишь – лен!

– Какой лен? Где? – удивилась девушка.

– Я написал «лен»! – уже во всю мочь крикнул Зоря и, не в силах сдержать восторга, как был, в рубахе и штанах, бросился в воду и поплыл на середину Днепра.

– Братеня, ты совсем безумный стал! Вернись! – закричала Светлана и строго добавила: – Таскай воду в огород, а то огурцы совсем посохли.

Девушка и в самом деле не могла понять, чем восхищается брат и почему он видит лен в крючках и загогулинах, выведенных на песке.

Зоря послушно принялся за домашние дела, но радость переполняла его. Он с нетерпением ждал следующего воскресенья, а дни, как нарочно, тянулись невыносимо медленно. Каждое утро Зоря вставал раньше всех, бежал к реке и покрывал песчаный берег бесчисленными соединениями знакомых букв. Теперь он уже не кидался вниз головой в реку, когда вдруг появлялись слова со значением: «жал», «жена»…

В порыве великодушия юноша предложил сестре:

– Хочешь, буду учить тебя буквам?

Но Светлана пренебрежительно возразила:

– Вот еще, буду я заниматься пустяками. Мало у меня дел!

Суровый Стоюн, хотя и неодобрительно относился к неожиданному увлечению сына, не мешал ему, потому что тот работал усердно.

В воскресенье Зоря удивил семью Пересвета, явившись в дом затемно, когда там все еще спали. Недовольный Неждан вылез на крылечко.

– А, это ты, – зевая, сказал он. – Что такую рань явился?

– Слушай, Нежданка, – возбужденно заговорил Зоря, – пойдем к старцу грамоте учиться!

– Да ты что, очумел? – удивился Неждан. – Куда мы пойдем, когда еще городские ворота закрыты?

Зорю точно холодной водой окатило. Он с таким восторгом представлял себе, что вот-вот начнет узнавать новые буквы и складывать новые слова. А тут опять отсрочка!

– Нежданка, – упавшим голосом заговорил Зоря, – а ты хорошо вызубрил буквы, что нам показывал отец Геронтий?

– Я всё позабыл, – равнодушно отозвался Неждан. – Была нужда голову забивать.

– А ты хоть бересты наготовил?

– Нет.

– Я так и знал! – рассмеялся Зоря. – Я на двоих припас и два стилоса сделал.

– За это ты – друг, – сказал Неждан без всякого воодушевления.

С большим трудом заставил гость Неждана припомнить содержание первого урока. После часовой долбежки Неждан кое-как вспомнил буквы, и теперь не стыдно было явиться на глаза учителю.

И все-таки было очень рано, когда два друга появились перед городскими воротами. Оказалось, что ворота были всё еще закрыты. Но рядом толпился народ: рыбаки и крестьяне, явившиеся на рынок спозаранку со своим скромным товаром, богомольцы из окрестных сел, мальчики, возвращавшиеся из ночного.

В этой пестрой толпе Зоря заметил юношу своих лет с тонким, одухотворенным лицом, с большими голубыми глазами и длинными волосами, не покрытыми шапкой. Зорю поразило, что сквозь дыры его рубашки виднелось ржавое железо. Он вплотную подошел к незнакомому юноше и ткнул пальцем в железку.

– Что это? – с любопытством спросил Зоря.

– Это? Вериги.

Юноша отошел в сторонку, приподнял рубаху. И Зоря увидел, что его худое грязное тело было крест-накрест обмотано обрывком железной цепи, какими днепровские рыбаки приковывали лодки к бревнам, врытым в берег.

Сердце Зори зашлось от сострадания и ужаса. Под веригами виднелись раны, одни не зажившие и кровоточившие, другие уже покрылись струпьями.

«Юродивый…» – подумал Зоря.

Юродивых во все времена и у всех народов верующие уважали, считая их людьми праведной жизни.

К беседовавшим подошел Неждан. Завязался разговор. Юноша в веригах стал рассказывать о себе, благо стража не торопилась открывать ворота.

– Звать меня Родионом, – слабым приятным голосом говорил юноша. – Родом я из Любеча, боярский сын…

– Ты – боярский сын?! – удивленно воскликнул Неждан, оглядывая бедное одеяние собеседника. – Знаешь что, рассказывай сказки другим.

– А вот послушайте, что со мной было, тогда и увидите…

Неждан недоверчиво ухмыльнулся, а Родион продолжал:

– Отец мой умер рано, я у него был один сын. Он оставил матери большое богатство и много холопов.^[59] Жить бы я мог в мирских утехах, но не видел вокруг себя правды. Мы с матушкой жили в богатых хоромах, одежду носили из дорогих паволок,^[60] ели на серебре, стол был уставлен яствами, где только птичьего молока не хватало. А холопы ютились в тесных избенках, спали вповалку на холодном полу и, окромя куска черного хлеба, не видели иной пищи… На всю жизнь запомнился мне случай: впервые, чуть не младенцем, понял я, сколь тягостна доля наших рабов. Повела меня нянюшка гулять, и как-то, отбившись от нее, забежал я на скотный двор. Что я там увидал!

До сих пор сердце горит, как вспоминаю. Около свиного корыта стояли на четвереньках мальчишки и девчонки в скудных отрепьях и, отпихивая поросят, выхватывали из пойла куски пареной свеклы. Посмотрели бы вы, други мои, с какой жадностью они их глотали!..

В голосе Родиона послышалось рыдание. Пересилив себя, боярич продолжал:

– На ту беду, появился на дворе тиун. А он всегда ходил с плетью. И, как завидел несчастных ребяток, принялся их той плетью охаживать по спине, по плечам, по чему попало. Распаляясь гневом, управитель кричал: «Да как вы, холопье отродье, смеете у барского скота куски из горла вырывать?!» Я заплакал от горя и стыда, и так меня нянюшка увела со двора. С тех пор стал я втихомолку носить холопам еду от нашего стола для детишек. Да еще помогал слугам в многотрудных их заботах…

– Ой! – воскликнул Зоря с глазами, круглыми от изумления. – Ты это делал?

– А почему бы нет? – спокойно возразил Родион. – Разве я не такой человек, как они? Христос сказал, что для него «несть еллин и иудей, раб и свободь^[61]».

– И мать тебе такое позволяла? – продолжал допытываться Неждан.

– Нет, – тихо отозвался юноша. – Матушка сведала о моих делах от слабых духом доносчиков и жестоко меня наказала. А мне наказание было в усладу, ибо знал я, что страдаю за правое дело.

Неждан и Зоря слушали нового знакомца с великим удивлением.

– Матушка запретила мне водиться с холопами, – продолжал Родион. – «Твое ли там место? – говорила она. – Ты знатного рода, боярич, и не должен дружить с черным людом». Но не восхотел я пользоваться мирскими благами, когда бедствует меньшая братия моя. Сбросив богатую одежду и облекшись во вретище,^[62] пристал я к богомольцам, кои отправлялись странствовать по святым местам.

– И долго ты, Родя, ходил? – спросил Неждан.

– Нет, недолго, – ответил юноша. – Уйти далеко мне не пришлось. Матушка, прознав о моем побеге, послала погонь, прибила меня и некое время держала в оковах на хлебе и воде, заточенного в погребе. И там сидючи, я славил господа, ибо сравнял он меня с самыми последними на нашем дворе…

Зоря и Неждан с почтительным страхом смотрели на знатного юношу, который, отвергнув земные блага, шел на муки из-за святой любви к страдающим собратьям.

Родион продолжал:

– Видя таковое мое упорство, матушка выпустила меня из погреба. Тогда я тайно покинул родительский дом и пришел в Киев, чтобы здесь принять иноческий сан. Мнится мне, что токмо в обители найду я праведное житие. В обители все равны перед господом, ни единый человек не угнетает другого и не возвышается над ним. В обители не гонятся за мирскими богатствами и суетной славой и в тишине славят создателя…

Зоря и Неждан молчали. Они невольно прониклись чувством уважения к боярскому сыну. Но Неждану жаль было Родиона. Сам он с малых лет бывал у дяди и насмотрелся на монастырскую жизнь. Неждан знал, что она совсем не такова, как ее представлял себе Родион. Однако, не желая разочаровывать нового друга, сын оружейника сказал:

– Коли намерен ты в монахи постричься, идем с нами. У меня родной дядя – инок Георгиевской обители. Мы с Зорей у него грамоте учимся. Может, он тебе пособит.

Родион обрадовался:

– Вы учитесь грамоте? А можно мне с вами? Я много знаю из писания, но только по памяти, а хотел бы сам читать священные слова.

Неждан усмехнулся про себя и подумал: «Вот еще любитель грамоты нашелся. Пожалуй, дядя меня отпустит, хватит с него двух учеников».

Вслух он сказал:

– Дядя – старик добрый, всякому рад услужить.

Ворота в это время открылись, и толпа ожидавших ринулась в город. Переждав сутолоку, трое юношей пошли в монастырь. Родион оказался приятным собеседником. Как и его новые друзья, он любил городки и лапту. В этих играх все участники были равны: побеждала ловкость, а не богатство и знатность.

Отец Геронтий встретил ранних посетителей приветливо. Узнав от племянника, кто такой Родион, монах накормил голодного юношу и приказал ему снять вериги, чтобы зажили раны. Геронтий смазал их лампадным маслом.

– Зачем ты носишь эту цепь? – спросил у Родиона старец.

Юноша признался:

– Надел я ее, чтобы легче в монастырь попасть. Увидит настоятель, как я плоть свою умерщвляю, и более снисходителен будет к моему прошению.

Даже строгий Геронтий улыбнулся этому наивному признанию.

«Глупый отрок, – подумал он. – Сколь мало ведома ему жизнь, коли думает он таким подвижничеством склонить к себе сердце нашего игумена Симеона».

– Я постараюсь, – сказал монах, – чтобы тебя и без этого самоистязания приняли в нашу обитель.

Родион низко поклонился отцу Геронтию.

Зоря с нетерпением ждал, когда начнется урок. И он поспешно, с большой гордостью, выложил учителю все свои знания, повторил выученные буквы и даже написал стилосом на бересте слова, которые ему удалось сложить.

Наставник был поражен.

– Ах, сколь утешно видеть такое непритворное рвение к науке! воскликнул он. – Великих успехов жду от тебя, чадо!

Зато Неждан огорчил дядю. Отвечая урок, он спотыкался, как ленивая лошадь, везущая тяжелый воз. А когда Геронтий принялся бранить его за нерадивость, парень взмолился:

– Освободи ты меня, дядя, от этой маеты! Смотрю я на проклятые крючки, и все будто ладно. Отвел глаза, а они из головы вылетели, как век там не бывали. Не способен я к книжному учению, хоть убей. Да и не манит оно меня совсем. Уж если сказать по правде, просился я только ради Зорьки, это он меня уговорил.

Неждан смущенно умолк.

Старик покачал головой.

– За откровенность хвалю. Правдивая речь всегда меня радует, даже если не по нутру она мне. И вижу: родной ты мне по крови, да не родной по духу. Вот кто мне родной по духу! – И он ласково положил руку на темные кудри Зори, багрово покрасневшего от радостного волнения. – Что ж с тобой делать, Василий? Будь по-твоему. Видно, не дозрел ты до книжного ученья, большая для него сила духа нужна. Недаром сказано мудрыми людьми: «Корень учения горек, а плоды его сладки». До плодов-то еще далеко, а корня ты попробовал, и он отбил у тебя охоту.

Неждан козлом запрыгал по тесной келье. Старик смотрел на него с улыбкой.

Выслушав робкую просьбу Родиона поучить грамоте и его, летописец охотно согласился, раскрыл псалтырь на первой странице и начал показывать Родиону буквы.

Но урок неожиданно прервался. В дверь постучали. И после уставных слов в келью вошел нарядно одетый княжеский гридень.^[63]

Почтительно поклонившись Геронтию, юноша подошел к нему под благословение, а потом сказал:

– А я к тебе, отче святый, опять от князя Ярослава Володимировича. Зовет он тебя к себе.

– Какая там во мне нужда случилась? – спокойно спросил монах.

– Гонец к нему прискакал от брата, от Мстислава Володимировича, с посланием. Наш князь, прежде чем ответ дать, хочет с тобой посоветоваться.

– Идем, чадо, коли так.

Монах накинул ветхую верхнюю ряску и уже подошел к двери, когда вспомнил о ребятах.

– Вы, отроки, ждите меня здесь, коли желаете, а лучше идите с богом. Может статься, я у князя долго пробуду.

Он благословил ребят и ушел в сопровождении гридня, а Зоря не мог опомниться от великого изумления. Так этот смиренный инок, запросто обучающий его грамоте, дружески с ним обращающийся, советник князя! Он идет к могучему властителю Киевской Руси, как в свой дом, и видит в этом привычное дело…

Долго еще Зоря, приходя к Геронтию, не мог освободиться от сознания, что инок – человек особенной, необычайной судьбы. И юношу невольно сковывало смущение, которое ему не скоро удалось побороть.