Дар дружбы

Прозвучала эта песня в конце 30-х в любимом фильме нашего детства «Остров сокровищ». Пела её девушка Дженни, которую играла Клавдия Пугачёва. Однажды на съёмочной площадке ей представили композитора, написавшего музыку к картине и песню её героини.

– А мы давно знакомы, – улыбнулась актриса.

– Вы не ошибаетесь? – удивился композитор.

И она напомнила ему… Было это в 1917-м в Павловске, под Питером. Тогда в курзале проходил благотворительный вечер, ставший событием в жизни горожан. Во втором отделении выступал сам Фёдор Иванович Шаляпин, а первое устроители отдали юным талантам родного города. Сначала на сцену вывели крошечного мальчика в бархатном костюмчике, похожего на маленького лорда Фаунтлероя. Юный пианист виртуозно исполнил «Турецкий марш» Моцарта. Звали вундеркинда Никита Богословский. Его сменила девочка в воздушном платьице из батиста и с русой косой ниже пояса. Она читала не по возрасту сложные стихи Александра Блока. Это была Клавдия Пугачёва. На том и захлопнулась дверца её счастливого детства.

После смерти родителей – сиротство, детский дом с казённой одеждой и скудные харчи времён Гражданской войны. Но способности свои юная Клава всё же сумела проявить и в детской художественной студии, и в Театре юного зрителя, куда её приняли в 1922 году. А в 1924-м, сыграв с блеском Гекльберри Финна, она стала всеобщей любимицей ленинградской детворы. Жизнь в театре была увлекательной и приносила много радости. Создатель ТЮЗа А. А. Брянцев стремился привлечь к работе самых знаменитых детских писателей. Традиционно по четвергам, сразу после окончания спектакля, собирались вместе Самуил Маршак, Александра Бруштейн, Евгений Шварц, Борис Житков. Читали свои новые произведения, обсуждали планы театра, шутили и просто валяли дурака. Кому-то пришла в голову озорная мысль устроить конкурс на лучшее исполнение стихов Д. Хармса. Участвовал сам автор, а вот победа досталась Клавдии Пугачёвой…

В начале 1933-го актриса получила лестное предложение от Н. П. Охлопкова сыграть главную роль в пьесе Б. Брехта «Святая Жанна д'Арк чикагских скотобоен» в Реалистическом театре. Неожиданно в самый разгар репетиций работа была остановлена: арестовали переводчика пьесы драматурга С. Третьякова. Впору было возвращаться в родные пенаты, но в этот момент её пригласили в Театр сатиры, и она навсегда осталась в Москве. Тогда в столицу и стали регулярно приходить письма с обратным адресом: Ленинград, Надеждинская ул., 11, кв. 8, Д. И. Хармсу.

«Моя дивная Клавдия Васильевна, – говорю я Вам. – Вы видите, я у Ваших ног».

А Вы мне говорите: «Нет».

Я говорю: «Помилуйте, Клавдия Васильевна. Хотите, я сяду даже на пол?»

А Вы мне опять: «Нет».

«Милая Клавдия Васильевна, – говорю я тут, горячась. – Да ведь я Ваш. Именно, что Ваш».

А Вы трясётесь от смеха всей Вашей архитектурой и не верите мне, и не верите…

Тут мне в голову план такой пришёл: а ну как не пушу я Вас из сердца!.. Что тогда будете делать?..

А в Госиздате надо мной потешаются: «Ну, брат, – кричат мне, – совсем, брат, ты рехнулся!» А я говорю им: «И верно, что рехнулся. И всё от любви. От любви, братцы, рехнулся!» В журнале «Новый мир» № 4 за 1988 год впервые были опубликованы девять писем Даниила Хармса актрисе К. В. Пугачёвой. Это стало настоящей литературной сенсацией. Своей дружбой с Даниилом Ивановичем Клавдия Васильевна никогда не хвасталась, может быть, потому, что была она непродолжительной, хотя, спору нет, писатель не на шутку был увлечён этой прелестной женщиной. Но жизнь развела их по разным городам, словно нарочно удалила друг от друга. «Я утешаю себя: будто хорошо, что Вы уехали в Москву, – писал он в очередном письме, – ибо что получилось бы, если бы Вы остались тут? Либо мы постепенно разочаровались бы друг в друге, либо я полюбил бы Вас и, в силу своего консерватизма, захотел бы видеть Вас своей женой. Может быть, лучше знать Вас издали».

Так или иначе, со временем красивый эпистолярный роман сошёл на нет, а бесценные письма затерялись в годы войны. И только благодаря стараниям неутомимого Владимира Глоцера – исследователя творчества Хармса—спустя ровно полвека эти письма увидели свет.

Не надо объяснять, как мне хотелось услышать от самой Клавдии Васильевны живые подробности её романтических отношений с поэтом. Она откровенно призналась, что за давностью лет многое стёрлось в памяти. Но один эпизод, который сама посчитала незначительным, мне рассказала. Как-то Хармс пришёл к ней в гости довольно поздно. В те годы ленинградские подъезды наглухо запирались после 23 часов. Чтобы попасть в дом, приходилось будить дворника. Каждый гость знал: дворнику за беспокойство надо дать «на лапу». Пошарив в карманах, Даниил Иванович обнаружил, что они пусты. Привратник терпеливо ждал. Тогда Хармс сделал вид, что наконец-то нашёл завалившуюся монету. Он раскрыл ладонь дворника, нажал на неё со всей силой, будто действительно что-то положил в неё, да ещё и крепко зажал пальцами. Сам же, что есть мочи, бросился бежать по лестнице. В квартиру он зашёл смущённый и взволнованный: «Какой стыд, – твердил он, – теперь он меня запомнил и в другой раз не впустит». Вот, собственно, и весь эпизод. Мне он тоже показался пустяшным, ничего не значащим, если бы… если бы в том же номере «Нового мира» я не прочитала ранее не публиковавшееся стихотворение Хармса…

Вчитываюсь в эти строчки. Что-то знакомое. Но что? И вдруг как осенило! Приход Хармса в гости к Пугачёвой – это 1933-й. Стихотворение помечено тем же годом. Сомнений нет, вот такое необычное разрешение получила та мимолётная встреча с привратником дома на Петроградской. Только под пером поэта усатый дворник превратился в зловещий символ эпохи. Хармс словно ощущал и приход страшного 1937-го, и собственное «исчезновение», которому суждено было случиться в августе 1941-го.

Я благодарна судьбе, подарившей мне знакомство с К. В. Пугачёвой. Последние годы её жизни я виделась с ней часто. Два-три раза в неделю навещала, благо жили мы по соседству. За чашечкой чая она успела рассказать многое. Увы, мне не довелось видеть актрису на сцене во времена её триумфа в ленинградском ТЮЗе в 20-е и московской «Сатире» в 30-е годы. Но немало интересных ролей было у К. В. Пугачёвой и в театре им. Маяковского, которому она отдала тридцать послевоенных лет: от арбузовской Тани до погодинской Дамы Нюрки в «Аристократах».

Радость и отдохновение Клавдия Васильевна находила в семье и в общении с друзьями. Открытая, веселая, обаятельная, душевно щедрая, она привлекала к себе очень разных, но всегда интересных и значительных людей. Это ведь тоже дар, и дар очень редкий.

С Львом Давидовичем Ландау она познакомилась в середине 20-х. Он – подающий надежды студент, она – начинающая актриса. Оба увлекаются поэзией. Как-то он зашёл за ней в театр. Обычно после спектакля её провожала ватага влюблённых мальчишек, в их числе и школьник Аркаша Райкин, не пропускавший ни одного спектакля с её участием. А тут какой-то незнакомец присвоил завоёванное ими право! Возмущению молодых людей не было предела. Они даже не сочли нужным его скрывать и решительно отправились за парой следом… В спину Ландау летели снежки, ему наступали на пятки, хватали за полы пальто и награждали всяческими нелестными эпитетами: «Длиннющий, страшнющий! Только попробуй ещё раз прийти, ты об этом пожалеешь!..» Встречаясь в Москве, Ландау и Пугачёва любили вспоминать этот курьёзный случай. Шли годы, и дружба их продолжалась. После автомобильной катастрофы великий физик так и не смог вернуться к полноценной жизни. Последний год не хотел никого видеть. Клавдии Васильевне было сделано исключение. Она приехала навестить его. Говорить он почти не мог. Просто взял её руку и прижал к сердцу. Она спросила, хочет ли он послушать стихи. Он прикрыл глаза в знак согласия. И Пугачёва прочитала его любимые блоковские:

Нежная дружба связывала Пугачёву с С. М. Михоэлсом и А. Н. Толстым. Познакомилась она с ними почти одновременно. Михоэлс посмотрел спектакль «Дорога цветов» по пьесе В. Катаева с участием Пугачёвой и пришёл за кулисы, чтобы выразить ей свой восторг. А скоро она сыграла главную роль в пьесе А. Н. Толстого «Чёртов мост». В 1941-м в эвакуации в Ташкенте, куда приехал и Михоэлс, Толстой предложил Пугачёвой вместе выступать в концертах. Он читал свои военные очерки и говорил со слушателями на волнующие всех темы, она читала отрывки из его романа «Пётр Первый». Концерты проходили с неизменным успехом.

В 1944-м, уже в Москве, Толстой и Михоэлс навестили свою добрую приятельницу. Клавдия Васильевна была в ту пору на сносях, из дома не выходила и жила в тревожном ожидании самого большого события своей жизни. Вот и решили старые друзья её развлечь. Получив разрешение, они попеременно прикладывали ухо к её животу и высказывали предположения, кто у неё родится. Михоэлс утверждал, что будет девочка, Толстой ручался, что мальчик. Время шло. Ребёнок не торопился появляться на свет, и потому волнение будущей мамы нарастало с каждым днём. И тогда Толстой сочинил для Пугачёвой целый научный трактат «О преимуществах поздних детей». Привожу его полностью:

«Дорогая Клавдия, мужайтесь! Вот несколько исторических примеров. Кикса, жена кипрского царя Балдаса и мать архаического героя Аякса-старшего, которая тайно жила с кентавром Пердилусом, родила сына на 15-м месяце; мальчик был настолько вполне сформирован, что все рабыни, бывшие около ложа царицы, закрылись передниками.

Александр Македонский родился на 11-м месяце и тотчас, даже не дав себя спеленать, воскликнул: «Ах… мать…», т. е. те самые слова, с которыми впоследствии его непобедимые фаланги шли в бой…

Святой Симеон Столпник, известный впоследствии своим неряшеством, т. к. в течение многих лет не слезал ни за какой нуждой с дорической колонны, на которой стоял поочерёдно то на одной, то на другой ноге, родился от гетеры Сиско также с большим запозданием и тотчас по рождении обмочился настолько обильно, что счастливая мать воскликнула: «О, Афродита! Мальчик вылил из себя всё вино, какое за всю мою жизнь я выпила, восхваляя тебя!»

Прославленный врач, философ Бабаст Теофраст Парацельзиус, прозванный Макропозопусом, родился на полтора месяца сверх срока и был так прожорлив, что высасывал до последней капли молоко у матери и трёх кормилиц, теребя их за грудь с таким нетерпением, что казалось, он требует чего-то ещё более существенного; видя это, его отец Карл Мартин говорил за кружкой пива в Зальцбурге: «Чтобы прокормить этого малютку, мне придётся заложить душу дьяволу, как доктору Фаусту».

Колхозница деревни Малые Лапотищи Анна Ивановна Запуздина рассказывает: «Дует и дует у меня живот. Ан, пора бы, думаю, рожать, по советскому закону больше 9-ти месяцев не полагается… А они, трое голубчиков моих, как проедет мимо красный обоз, так ножками и стучатся: «Пусти, мол, нас, мама, в счастливую жизнь, в колхозе лишние руки нужны до крайности…»

Итак, дорогая Клавдия, всё к лучшему, будьте веселы и спокойны. Я понимаю кошмарное нетерпение Вашего мужа, но готов поручиться честным словом, что – если у Вас даже будут двое – Виктор с огромной уверенностью может считать себя отцом обоих прелестных малюток.

Я же заранее пью за их и Ваше здоровье.

Всегда Ваш, Алексей Толстой».

У Клавдии Васильевны родился долгожданный Алёша. А тремя годами раньше, в 1941-м, аккурат в Международный день 8 марта, у её близкой приятельницы, тоже актрисы, родился мальчик, названный Андреем. Ровно через полгода в десятиметровую комнату в том же Ташкенте, где Пугачёва жила с мужем, она взяла ещё и семью друзей. Спали на полу, а единственную кровать отдали крошечному Андрюше. Нянчили его поочерёдно, вместе выхаживали, когда он болел. Андрей подрастал и всегда с неизменной нежностью относился к тёте Капе. Он любил слушать её увлекательные рассказы о театре и постоянно просил повторить про случай на спектакле «Хижина дяди Тома». Пугачёва играла девочку по имени Дора – дочку богатого плантатора. В сцене аукциона именно она и должна была подписать проклятую бумагу о продаже славного дяди Тома. В самый драматический момент один из юных зрителей сорвался с места, подбежал к авансцене и что есть мочи закричал: «Дора, дура, не подписывай!» И вот уже весь зал на сотни голосов вторил ему: «Дора, не подписывай! Дора, не подписывай!»

Прошло много, много лет. Однажды, идя по Петровке, Клавдия Васильевна услышала знакомое: «Дора, не подписывай!» «Что за наваждение!» – подумала она и двинулась дальше. Но кто-то продолжал кричать: «Дора, не подписывай!» Оглянулась – на противоположной стороне стоял Андрей Миронов. Ловко маневрируя между машинами, перебежал улицу. «Тётя Капа, я только что вернулся из Ленинграда, и во многих домах, где побывал, видел ваши фотографии. Вас любят и помнят. А один ваш выросший зритель объяснил: «У вас своя Пугачёва, а у нас – своя».

Трогательными и нежными воспоминаниями К. В. Пугачёвой открывается книга памяти замечательного рано ушедшего от нас Андрея Миронова.

К счастью, ещё при жизни актрисы вышли в свет её воспоминания о Борисе Чиркове и Николае Охлопкове, об Аркадии Райкине и Александре Тышлере, об Алексее Толстом и Владимире Киршоне, о великих учёных Льве Ландау и Петре Капице. И все они бесценны, потому что написаны сердцем.

Многие из тех, кто знал К. В. Пугачёву, задавались вопросом, почему после столь удачного дебюта в фильме «Остров сокровищ» она больше не снималась. Неужели не было предложений? Были, и очень заманчивые. Но Клавдия Петровна просто держала своё слово. Перед отъездом в Ялту на съёмки (они проходили в дни отпуска) художественный руководитель Театра сатиры Н. М. Горчаков предупредил Клавдию Петровну: «Не опоздайте к началу сезона. Вас ждёт замечательная роль – Элиза Дулитл. Опоздаете – пеняйте на себя». Но кино есть кино. То дождь, то шторм, словом, главную сцену снять не успели, и режиссёр фильма Владимир Вайншток сказал актрисе: «Уедете, – будете платить неустойку». Так случилось, что она опоздала в театр на два дня. Приехала, а на стене приказ: «За нарушение трудовой дисциплины уволить артистку Пугачёву К. В.». За неё вступились друзья. Устроили общее собрание, и режиссёр Горчаков сжалился над «прогульщицей», но поставил условие: больше никогда не сниматься. Смешно, неправдоподобно, но Пугачёва слово своё не нарушила.

18 марта 1996-го Клавдии Васильевне исполнилось 90. Предстоящий юбилей её несказанно волновал. Шутка ли, какая дата! Вспомнят ли о ней за давностью лет? Но с раннего утра уже начались звонки. Каждый час приносили телеграммы. Днём с поздравлениями пришли делегации из театров, в которых она работала. Затем все сели за праздничный стол. И зазвучали здравицы в честь юбилярши. Все речи она выслушивала неизменно стоя и для каждого находила добрые слова. А мы ещё и ещё раз убедились, какая светлая у неё голова, какое тонкое чувство юмора, какая феноменальная память! Она с удовольствием читала наизусть эпиграммы и стихи, которые были посвящены ей за долгие годы её жизни.

Под конец вечера, чтобы повеселить своих гостей, Клавдия Васильевна припомнила несколько смешных эпизодов. Один из них относился к середине 30-х годов. На спор с друзьями она явилась в Леонтьевский переулок и перед окнами дома, где жил «московских сцен Юпитер сам Станиславский, да-с!», пела частушки и лихо плясала. Великий режиссёр через своего камердинера просил передать талантливой девушке, что ей надо бы учиться на артистку. Клавдии Пугачёвой ничего не оставалось, как сознаться, что она уже выучилась, работает в Театре сатиры и будет счастлива, если Станиславский придёт посмотреть её в спектаклях. Камердинер ответил коротко: «Мы с Константином Сергеевичем в баню и в Сатиру не ходоки».

Вторая история относилась к концу 40-х. Театр драмы (так тогда назывался театр Маяковского) был на гастролях в Ленинграде. Поселили актёров в гостинице «Европейская». Пугачёву и Раневскую в одном номере. Хозяйство они вели сообща и деньги объединили. Фаина Георгиевна решила в один из свободных дней пригласить на обед Анну Андреевну Ахматову и предложила Пугачёвой присоединиться к ним. Но Клавдия Васильевна в тот вечер сама была приглашена в гости, однако пообещала прийти к чаю, захватив пирожные из знаменитого кафе «Норд». И вот, вернувшись, застала следующую картину. В креслах сидели тихие и явно сконфуженные обе великие женщины, а наглый официант, грозя им пальцем, приговаривал: «Вот что, дамочки, запомните: когда нет денег – не гуляют!» Устремив на Пугачёву грустные глаза, Раневская прошептала почему-то по-французски «д'аржан, д'аржан». Что же выяснилось? Раневская спрятала деньги и, по обыкновению, забыла куда. У Ахматовой денег не было. Пугачёва нашла деньги, расплатилась и столь щедро наградила официанта чаевыми, что тот стал кланяться, отступая задом, пятился, пятился, и вместо входной двери вломился в дверь туалета и рухнул с подносом. Тут уж Раневская взяла реванш и произнесла наставительно: «Голубчик, берегите опорно-двигательную систему!»

Её рассказам, забавным и весёлым, не было конца. Она была в ударе!

Боясь утомить юбиляршу, гости заторопились. Актёр Театра сатиры Юрий Васильев уезжал первым. Он попросил Клавдию Васильевну дать ему автограф. За столом сразу стало тихо… Будучи впервые в её доме, он не заметил, что хозяйка слепа. Последние два года она прожила в темноте. Под рукой оказалась обычная бумажная салфетка. Клавдия Васильевна провела рукой по её поверхности, нащупала середину, тяжело вздохнула и вывела по памяти «Пугачёва».

Раздались аплодисменты. Последние аплодисменты в её жизни. Через 20 дней её не стало… В одном из последних писем Хармс писал ей: «Нужно ли человеку что-либо, помимо жизни и искусства? Я думаю, что нет: больше не нужно ничего, сюда входит всё настоящее».

Весь путь дивной Клавдии Васильевны Пугачёвой лишь подтверждает такую простую и такую мудрую истину.

Марианна Краснянская