2

Почти никто из артиллеристов до войны не бывал в центральной полосе России и знал о ней лишь по рассказам, газетам, кинофильмам.

Сейчас сюда вступил октябрь. Дороги были влажны и липки от утренних морозцев, но трава по обочинам стояла сочная и по-весеннему зеленая. Зато покрылись щедрым багрянцем деревья. Березовые рощи казались сквозными и легкими. Тонкие оранжевато-золотистые кроны их были словно врезаны в ясную синеву неба.

Дивизион, стороной обойдя Волоколамск, медленно двигался на запад. Придерживая коня, Петрашко по карте сверял правильность маршрута и, как бы убеждая, шептал: «Правильно держим путь».

Береговой не выдержал, окликнул встречного крестьянина:

— Как проехать на село Ильинское?

— А так вот и поезжайте: до Щекина, потом направо — на Михайловку, за Михайловской будет еще одно Щекино, помене первого, а там и Ильинское обозначится.

— Далеко ли?

— Далеконько, верст семь будет, — махнул в знак окончания разговора крестьянин и тронул серенького конька.

Арсений снова склонился над картой и недоуменно покачал головой. Береговой понял его. Часто приходилось им пересекать необозримые просторы Казахстана, и не раз слышали они успокоительный ответ на вопрос: «Далеко ли до такого-то аула?» — «Зачем далеко, очень даже близко, километров тридцать-сорок...» С этими словами словоохотливыи казах в роскошном лисьем малахае и высоких, с широкими раструбами, етыках^* выводил вашу лошадь на едва приметную тропу, которая убегала в матово-стальную степь, и долго стоял, глядя вам вслед. Он стоял, а лиловая сопка постепенно скрывала его от ваших глаз... А тут семь километров — и далеко...

Въехали в Щекино, в то, что «помене первого». Навстречу дивизиону двигалась странная колесница. Сильный, доброй породы вороной жеребец с усилием тянул телегу, доверху наполненную хозяйским скарбом. Чего только в ней не было — пуховые перины и железные лопаты, детская люлька и ведерный, красной меди самовар, самотканые ковровые дорожки. Поверх всего добра сидела плотная краснощекая женщина. Она едва управляла конем из-за тяжелой шубы, надетой поверх пальто. В пристяжных у воронка важно вышагивала бурая, с огромным выменем корова. Позади телеги на веревке тянулась материнской масти телка, сбоку бежала кудлатая, в белых пятнах собака.

Поравнявшись с батарейцами, женщина натянула вожжи, спрыгнула с воза и хозяйской походкой подошла к Петрашко.

— Ты старшой?

— Я, — смущенно, как всегда, улыбнулся Арсений.

— Откуда будете?

Бойцы и командиры с нескрываемым любопытством рассматривали эту энергичную женщину, ее странную колымагу. Прежде чем кто-либо успел ответить на ее вопрос, женщина требовательно продолжала:

— Да не играйте в секреты, все, чай, одной власти... Откуда?

Бойцы притихли, поглядывая то на женщину, то на своего командира.

— Издалека, любезная... Про Азию слышала? — неопределенно протянул Арсений.

— Как не слыхать, слыхала. Земля-то у вас, помимо хлопка, что родить может?.. Да ты не строй мне улыбочки, прибереги для другой. Я вас про дело спрашиваю. Всем колхозом поднялись мы.

— А сама-то ты кто будешь? — прервал Арсений женщину, прилаживаясь к ее тону.

— Бригадир я... Всех отправили. Своих нагоняю.

Женщина нахмурила густые русые брови: тяжело, видно, было ей расставаться с родными местами, нетерпеливо поправила ворот шубы.

— Так, говорите, можно и хлебопашеством в вашей Азии заниматься?

— Вам и не снилось, какие хлеба выращивают у нас колхозы, — уже серьезно, с затаенной гордостью успокоил женщину Петрашко и тронул шпорами лошадь.

Женщина взобралась на свой воз и с вышины приветливо помахала рукой.

— Бейте фашиста, хорошенько его, гада, бейте! А хлебушка народ вам вырастит вволю. Земля-то наша родная, кругом она хороша, выходит!

Береговой и Арсений ехали бок о бок. Молчали.

— Нелегко им с места подниматься, — прервал молчание Береговой, — нелегко.

— Да-а-а. Вот она, война, — глубоко вздохнул Петрашко, отвечая, должно быть, своим мыслям.

В село Ильинское дивизион прибыл к вечеру. Главная улица тянулась вдоль пологого правого берега тихой речушки. На широкой площади высилась над домами и деревьями трехглавая церковь. За рекой чернели огороды, за огородами — лес. Позади деревьев пламенел закат. На площади и на улицах безлюдно, хотя в селе и вокруг него расположился целый стрелковый полк, которому придан дивизион.

«Переезды и марши — позади. Теперь, кажется, мы действительно выдвинулись на линию фронта. Может быть, сегодня ночью прозвучит сигнал боевой тревоги и мы вступим в бой.

Но как... как начнется этот бой? Какие они, эти фашисты? И как мы, совсем еще неопытные воины, будем драться с ними не на жизнь, а на смерть?» — так думал Береговой, возвращаясь в штаб дивизиона после размещения батарей.

В штабе сидели Курганов и командир пехотного полка. Потирая лысеющую голову ладонью, пехотинец делился впечатлениями от рекогносцировки.

— Не знаю, как вас, артиллеристов, а меня такой рубеж мало устраивает. Ни обещанных окопов, ни траншей. Короче — хорошо подготовленного оборонительного рубежа нет.

— Не будем отчаиваться, товарищ майор, — возражал Курганов. — Возведем свой, а «подготовленный» используем как ложный.

— Возведем! — досадливо морщился майор. — Противник едва ли предоставит нам такую возможность. — Майор говорил так, словно находился на очередных учениях, а не на фронте, и это раздражало Курганова.

— У фашистов об этом я не собираюсь справляться...

— Погодите, — прервал Курганова майор, — новый оборонительный рубеж я уже строю. Давайте подумаем о координации сил и действий.

Командиры полков склонились над «стотысячкой», долго и упорно штурмовали ее. Табачный дым плотными тучками уходил по комнате; на столе, возле карты, росла горка окурков. Около полуночи майор поднялся и ушел. Со стола убрали окурки, и на месте «стотысячки» появилась карта двадцатипятитысячного масштаба — умное оружие артиллериста. Она, как скатерть, накрыла весь стол и радовала глаз четкими и важными подробностями обозначенной на ней местности.

— Глядите, — обратился подполковник к Петрашко, — стрелковому полку дано оборонять пятнадцать километров по фронту, а дивизии — почти пятьдесят. На левом фланге — шоссе. А здесь — проселки, овраги, леса. Панфилов предугадывает правильно: именно по шоссе немцы будут пытаться нанести основной удар. Там у нас первый дивизион.

Подполковник умолк и взглянул на Ляховского, как бы спрашивая у него совета, и тот, угадав мысль Курганова, убежденно сказал:

— Одного дивизиона мало.

— В Ильинской оставите две пушечные батареи, — уже тоном приказа продолжал Курганов, обращаясь к Петрашко, — поручите их заместителю, а сами с шестой гаубичной без промедления отправляйтесь на левый фланг... Если потеряете хоть одно орудие — голову снесу!

Так грубо Курганов еще не разговаривал ни с кем, тем более с командиром дивизиона.

Петрашко решительно запахивает шарф; и в полной, внезапно наступившей тишине, ровно и приглушенно, но с удивительной ясностью звучит его голос:

— Товарищ подполковник, голова у меня одна, и ее надо поберечь.

И, прежде чем комиссар полка успевает спокойной репликой разрядить обстановку, под окнами раздается неторопливый конский топот. А там, где только что стоял Петрашко, темнеет влажный след сапог...

К Береговому подходит Марачков и незаметно подает записку. Тот украдкой читает: «Угости нашего Старика тем поросенком. Сегодня у него день рождения. Арсений».