Глава 2

Месяц пролетел незаметно. Приближалась заранее оговоренная дата возвращения. Информация собрана, а обещанная награда ждет своего героя. В том, что его наградят, Вольф не сомневался. Отчет, который он намеревался представить фюреру, ляжет чудодейственным бальзамом на его раны. Эту страну, в которую волей случая забросило Пса, можно было брать сейчас голыми руками: победоносная Красная Армия, некогда сломавшая хребет Третьему Рейху, влачит жалкое существование. Денежное довольствие личному составу задерживают на месяцы, оружие и боеприпасы с военных складов без зазрения совести продаются штатским направо и налево. Военная промышленность умерла: заводы стоят, персонал распущен. Для Вольфа все это означало лишь одно — смерть государства. Пора возвращаться, пора докладывать фюреру о проделанной работе. Но, почему-то с приближением намеченной даты всё тяжелее и тяжелее становилось на душе Вольфа: его раздирали противоречивые чувства. Одна его половина, натасканная на «Псарне», неоднократно доказавшая кровью верность присяге и Рейху, четко знала, что надо делать. Сведения, коими она обладала, были бесценны! Однако другая, ранее неизвестная, проснувшаяся здесь, в другом мире, протестовала и мешала ему до конца выполнить свою миссию. Никогда еще Вольф не попадал в такое сложное положение. Разрывающие его противоречия отдавались тупой болью в висках. Он должен вернуться… Но как не хотелось возвращаться! Ему нравилась размеренная и тихая жизнь егеря, отсутствие презрительных взглядов истинных арийцев, отсутствие командиров и приказов. Здесь никто не называл его неполноценным, ублюдком и недочеловеком. И пускай в этом мире не все гладко, но он ближе и роднее того, в котором посчастливилось родиться. Он понял, что хочет остаться здесь. Навсегда. Нужно только решиться, ведь до момента, когда Штрудель вновь откроет врата, осталось меньше трех суток.

— Чего, Володька, так и не ложился?

Задумавшись, Вольф не заметил подошедшего старика. Утвердительно мотнув головой, Вольф подбросил в костер немного дров. Погасший было огонь, взбодрился и с удвоенной энергией принялся пожирать древесину.

— Светает, — старик бросил взгляд на окрасившийся алым небосклон и присел на бревно рядом с Вольфом. — А я проснулся, глядь, а тебя еще нет, — пояснил Степаныч, — а костерок во дворе горит. Так всю ночь и просидел? Чего не спиться-то тебе? Ить молодой ишшо! Это я по-стариковски не сплю — бессонница, мать её туды! Смурной ты какой-то, — сказал старик, заглянув Вольфу в глаза, — не заболел часом?

— Нет! — глухо ответил Вольф. — Просто вспомнил кое-что.

— По глазам вижу, не сахарные воспоминания.

— Не сахарные, — согласился Путилофф. — Лучше бы мне, Степаныч, вообще на свет не рождаться!

— Неужели плохо так? — не поверил старик. Вольф в ответ лишь понуро кивнул.

— Ты это, Володька, не тушуйся, — сказал Степаныч, доставая кисет с табаком. Новомодных сигарет он не признавал, а курил лишь собственный самосад. — Я подольше твоего жил, стало быть и видел побольше…

— Такое тебе не присниться даже в самом жутком сне! — перебил Вольф егеря.

— А ты расскажи, — предложил старик, — все полегче станет!

— Ты не поверишь… не поймешь…

Вольф замолчал и уставился в костер. Старик ловко свернул «козью ногу», достал из огня веточку и неспешно раскурил самокрутку.

— А ты все ж попробуй, — сказал он, смахнув прилипшие к губам крошки табака. — Авось пойму! Я ить из ума еще вроде не выжил.

Вольф тяжело вздохнул, достал из кармана сигареты и тоже закурил.

— Вот ты представь на секунду, Степаныч, — неожиданно произнес он, — что вы проиграли ту войну…

27.04.62 года.

Рейхскоммисариат

«Уральский хребет».

Железнодорожный полустанок блока «Сычи».

Их везли в неизвестном направлении вот уже третьи сутки. Сквозь многочисленные щели в продуваемый всеми ветрами старый вагон залетали колючие снежинки. Петька поерзал, стараясь поглубже ввинтиться в тюк прессованной прелой соломы, заменяющий ему матрас. Старое, протертое практически до дыр, одеяло, выданное Петьке на станции толстой рабыней-прачкой с изъеденными язвой руками, не спасало от холода. Оставалось уповать лишь на то, что морозы скоро кончатся, и весна полноправной хозяйкой вступит в свои права. Помимо Петьки в вагоне находилось еще десятка два таких же замерзших, испуганных и голодных пацанов. На каждой остановке количество пассажиров старого вагона увеличивалось. Примерно раз в сутки на какой-нибудь станции молчаливый кухонный раб приносил большой бидон чуть теплой похлебки, похожей на помои. С непроницаемым обрюзгшим лицом он разливал баланду по мятым оловянным тарелкам, давал в одни руки по куску черного хлеба и удалялся восвояси. Мальчишки, словно голодные волчата, накидывались на еду, а затем вновь забивались каждый в свою щель в жалких попытках согреться. Они почти не разговаривали друг с другом — не было ни сил, ни желания. Правда, некоторые сбивались в стайки, человека по два-три, закапывались в солому с головой, укрывшись общими одеялами. Петька прекрасно их понимал — так было легче согреться. Но сам он до сих пор еще ни с кем не сошелся. Петька перевернулся на другой бок, засунул озябшие руки подмышки, закрыл глаза и попытался заснуть. Ослабленный организм быстро скользнул в спасительную дрему. Ему приснились мать с отцом, которых он не видел пять долгих лет и уже начал забывать их лица. Приснился добрый улыбающийся начхоз интерната, всегда угощавший Петьку леденцами, и престарелая рабыня-посудомойка баба Глаша, которая ночью шепотом рассказывала детям чудесные сказки о старых временах, когда никто не имел права забирать детей у их родителей. Паровоз, слегка сбросив ход, резко остановился. Тягуче запели тормоза. Вагон взбрыкнул, лязгнул железом и замер. Петькина голова дернулась на расслабленной шее, и он испуганно проснулся. Вытерев тыльной стороной ладони ниточку слюны, стекавшей по подбородку, мальчишка поднял голову и огляделся. Из-за беспорядочно сваленных на пол тюков сена то тут, то там выглядывали взъерошенные мальчишеские головы. Дверь мерзко скрипнула и отворилась. Яркий солнечный свет, ворвавшийся в темный вагон, заставил Петьку прикрыть глаза рукой.

— Давай, ублюдок, лезь в теплушку! — донесся до мальчишки хриплый мужской голос. — Наконец-то я от тебя избавлюсь!

— Да, повезло тебе, дяденька! — с издевкой ответил незнакомый мальчишка. — Я б тебя, падлу полицайскую…

— Ах ты, паскуда! — заревел мужик. — Я тебе сейчас уши оторву!

Петька, наконец проморгавшись, успел увидеть, как мужик в форме воспитателя-наставника интерната для унтерменшей попытался ухватить короткими волосатыми пальцам за ухо невысокого крепкого паренька. Паренек играючи увернулся от воспитателя, а затем неожиданно сам кинулся на него.

— А-а-а! — завопил мужик, размахивая в воздухе окровавленной кистью. — До самой кости прокусил! Убью!

Мальчишка стремительно метнулся в вагон. Воспитатель дернулся за ним, но его остановил грубый окрик конвоира — немца:

— Хальт! Назад!

Воспитатель униженно склонил голову и попятился от дверей.

— Яволь, герр… Яволь… — испуганно забормотал он.

Немец презрительно сплюнул на землю:

— Руссишьвайн! Проваливайт! Бистро-бистро!

Мальчишка в вагоне нарочито громко заржал, показал правой рукой кулак, а левой хлопнул себя по локтевому сгибу и обидно крикнул вдогонку мужику:

— Имел я тебя!

Дверь с лязгом закрылась, и вагон вновь погрузился в привычную темноту.

— Ну че, — развязно произнес мальчишка, — здорово, пацаны!

— Ловко ты его! — с трудом сдерживая восхищение, произнес Петька, вспоминая издевательства собственного наставника-воспитателя.

— А то! — отозвался новенький. — Нехрен руки распускать! Меня, кстати, Вовкой зовут. — Мальчишка подошел к Петьке и протянул ему руку.

Петька с удивлением смотрел на раскрытую ладонь новенького, не зная, что предпринять.

— Ты чего? — не понял Вовка. — Никогда за руку не здоровался?

Петька мотнул головой.

— Ну ты даешь! — мальчишка громко рассмеялся. — Это же… обычай такой… Ну, как тебе объяснить? Разве никто больше за руку не здоровался?

В вагоне воцарилась гробовая тишина.

— Ну вы, блин, даете! — вновь произнес мальчишка. — Откуда вы все такие взялись?

— Ты откуда такой взялся? — крикнул кто-то из темного угла, — из леса, что ли?

— Точно, из леса! — неожиданно согласился мальчишка. — Я в интернате всего неделю…

— А в лесу чего делал? — крикнули из того же угла.

— Да так, жил, — уклончиво ответил Вовка. — Разве не ясно?

— Ты из сопротивления? — чуть слышно прошептал Петька. — Партизан?

Весь вагон изумленно притих. За такие слова можно было легко поплатиться головой.

— Тихо ты, — прошипел мальчишка, приложив указательный палец к губам. — С ума сошел!

И нарочито громко, чтобы слышали остальные, произнес:

— Да не-е-е… Какой из меня партизан? Наша деревня в тайге, и найти её не так просто… А я за солью пошел, да и попался. А через неделю вышел указ, и от меня сразу избавились. Теперь вместе будем!

Паровоз басовито загудел, вагон дернулся и покатился по рельсам, постепенно набирая скорость. Мальчишки поспешили залезть в свои норы: как только паровоз разгонится, в вагоне резко похолодает.

— Ты не против, если я устроюсь рядом? — спросил Петьку мальчишка.

— Давай, — радостно согласился Петька, — вдвоем теплее будет!

Они зарылись в сено. Немного согревшись, мальчишка спросил шепотом нового приятеля:

— А ты действительно их видел?

— Кого? — зевнув, уточнил Вовка.

— Партизан.

— Видел, — сонно отозвался пацан. — Только ты никому…

— Могила, — прошептал Петька.

Авторитет нового приятеля взлетел до небес.

— А правда… — хотел спросить Петька, но согревшийся Вовка, убаюканный мерным перестуком колес, уже спал.

«Потом спрошу», — решил мальчишка и тоже постарался заснуть.