Поправка в метрике

Сразу стало ужасно И... в то же время легче. Потому что отрезался путь назад...

Конечно были всякие мамины слова. Охи и возмущения. Требования "немедленно рассказать все начистоту". И "до чего ты докатился!" И "что скажет папа!" И "дальше один путь — в колонию!" И "мало несчастий с отцом, так и ты..." И "это всё твои приятели с этой вашей Стрелки..."

В общем — первый неизбежный шквал. Лодька вынес его с опущенным в тарелку носом. Мама сделала передышку, помолчала и велела:

— Отвечай! Что ты молчишь, как деревяшка!

— Что отвечать?

— Объясняй, как это было!

— Я ведь уже объяснил...

— Я ничего не поняла! Как ты мог пойти на такое?.. И зачем вам порох?!

Опять же сказать все, как есть, было невозможно. Не хватало еще, чтобы мама представила себе его бледный труп с дыркой во лбу! И Лодька повторил снова: хотели испытать жестяную модель самолета и нужно было горючее, и он, Лодька, обещал, а Льва Семеныча не оказалось дома, и вот... некогда было ждать...

— Срам какой... А с чего ты взял, что он дал бы тебе, мальчишке, порох? Боеприпас!

— Ну, давал же он раньше, для салюта... Щепотку...

Мама сказала, что у Льва Семеныча, видимо, такой же мальчишечий сквозняк в голове, как у Лодьки и его приятелей... То есть нет, она не хотела так сказать, но... Видимо, Лодька просто сумел заболтать этого занятого, замученного срочной работой человека и... вообще виноват во всем именно он, Лодька... И теперь придется разговаривать с ним по-иному, и...

Лодька понял, что грядет второй шквал, и это было уже чересчур...

— Мама... Ну, ты ведь уже все сказала. Я все это знаю: кто я и какой... Поэтому и решил признаться. Ну, сам же решил...

Мама замолчала. Похоже, что вдруг взглянула на дело с другой стороны. Ну да, сын сделал ужасную пакость, но... все же не банковский сейф взломал (хотя принципиальной разницы нет!) и, главное, терзается, значит, остатки совести еще есть. Другой бы благоразумно промолчал...

Мама села на табурет у окна, сложила руки на переднике.

— Ты меня уморишь...

— Не... я постараюсь не умо... это... не уморять.

— Помолчи!

— Ага!

— Ну что ты молчишь! Отвечай, что собираешься делать?

— Пойду, скажу ему...

— Не "ему", а Льву Семеновичу...

— Ну да... скажу ему все, как было...

— Ты понимаешь, что это неважно: украл ты бочонок пороха или щепотку. Все равно ты совершил вероломство.

— Чего?

— Не "чего", а вероломство. То есть сломал доверие. Лев Семенович доверил тебе свой дом, как близкому человеку, а ты...

Это было уже через край! Никакого вероломства он не совершал. Ну да, черт его толкнул под руку, но ведь ему же, Лодьке, и стало хуже всех... И зачем такие слова... Лодька чуть не заревел (уже не впервые за нынешний день).

— Я пойду... — сипло сказал он и отодвинул тарелку. — Спасибо. — И встал.

И почуял, что маме жаль его.

Почуять было нетрудно. Четырнадцать лет живут вместе, научились угадывать, у кого какие шевелятся струнки.

— Иди, иди, радость моя... Ох и бестолочь ты все-таки...

— Это правда, — чуть улыбнулся Лодька.

— Что правда?

— То что радость... А что бестолочь... наверно, тоже...

Мама смотрела как-то чересчур внимательно. И чуть ли не с болью.

— Мам, ты чего?

— Думаю... Наверно, дело в том, что ты все еще совершеннейший мальчишка.

— Ну... а кто я? Всего четырнадцать лет...

— Вот видишь! Когда тебе надо, ты шумишь: "Мне пятнадцатый год!" А, когда в кусты, — "мне всего..."

Лодька слабо улыбнулся:

— Это как выгодней... Мама, ну ты чего?

— Сядь...

Лодька брякнулся на табурет, словно пнули под коленки. И смотрел на странное мамино лицо. А она смотрела на тикающие у дверей ходики.

— Севка... Наверно, сейчас не тот момент, чтобы говорить про это. Но раз уж так случилось. Все равно когда-то надо...

— Мама, что?! — Лодьку полоснуло нешуточным страхом.

— Да не бойся, ничего плохого... Просто так получилось. В сорок первом году, здесь уже, в Тюмени, тебя надо было определять в детский сад, а маленьких почему-то не брали, только тех, кто с тридцать седьмого и старше. Ну, я и "потеряла" твое свидетельство о рождении. А когда выписывали копию, указала год не с восьмеркой на конце, а с семеркой. Ты был мальчик неглупый, буквы знал уже, сошло...

— С ума сойти... — Лодька лег щекой на клеенку стола. Что еще сказать и как отнестись к услышанному, он понятия не имел. Спросил наконец:

— А папа знает?

— Конечно. Я ему сказала...

— А он что?

— Ну... ничего особенного. Решил, что придет время получать паспорт, тогда разберемся... Но вот, получилось раньше...

Стало тихо.

Мама молчала. И Лодька молчал. Потом поморгал, оторвал от липкой клеенки щеку. Спросил угрюмо:

— Это что же? Значит, у меня украли год жизни? — Он чуть не сказал "ты у меня украла", но прикусил язык.

Мама подошла со спины.

— Глупый ты... Ничего у тебя не украли. Скорее уж подарили. Ведь все, что ты успел на свете: какие книжки прочитал, что в школе выучил, какие стихи написал — все осталось при тебе... И лишний год жизни впереди...

"И детства", — мелькнуло у Лодьки. Светлым зайчиком. Вроде как от "пятачкового" зеркальца... Он вспомнил Лешку Григорьева и сказал уже другим тоном, даже чуть дурашливо:

— И на второй год имею право остаться. По закону...

— Я вот тебе останусь! — Тут же привычно вскинулась мама. — Шалопай!.. И... не думай, что скидка на год, делает меньше твои грехи! Отправляйся к Льву Семеновичу немедленно!

— Ох... — сказал Лодька. Все вернулось на свои места. А потом подумалось малодушно: "Может, достаточно того, что признался маме?" И даже попробовал снова пошутить:

— А что, если не сейчас? Раз в запасе целый год...

— Ты мне еще порассуждай... нашелся Прометей, похититель огня.

Лодька вспомнил, как настоящему Прометею злой орел в наказанье клевал печень, и опять загрустил. Нет, пусть уж сегодня, сразу. Тяжесть с души — делу конец...

— Ладно... Только вдруг его опять нет дома?

— Дома, дома, — "утешила" мама. — Утром он вместе со мной встречал малышей, делал снимки. И сказал, что до ночи будет проявлять и печатать... Только вот не знаю, подходящее ли у него настроение для беседы с тобой. Был он какой-то озабоченный...

— Ну и что? Я ему помогу печатать... если не прогонит на веки веков...

— Если прогонит, правильно сделает... Но он говорил, что у него еще какое-то дело именно ко мне. Только не успел объяснить, подошли автобусы...

— Что еще за дело? — ревниво взвинтился Лодька.

Мама посмотрела оч-чень внимательно:

— Не знаю... Надеюсь, ты не собираешься снова затевать дуэль?

Лодька вздрогнул. Но, конечно, мама вспомнила давнюю, несостоявшуюся дуэль с майором по фамилии Кан, которого Севка вызвал на поединок из-за нее, из-за мамы...

Как ни крутись, а надо идти. И все внутри у Лодьки опять противно застонало.

— Я... пошел...

— Ступай, — сухо сказала мама. — И передай Льву Семеновичу, что, если он вздумает взгреть тебя ремнем, я заранее одобряю эту меру...

— Передам, — буркнул Лодька. Хотя было не до шуток.