Глава 7

Колин проснулся, резко сел и стал отбиваться от чего-то, что покрывало его тело, как от смертельного врага. Большая бабочка? Летучая мышь? Сердце стучало в груди как молот, ладони вспотели. Потом он, наконец, почувствовал руками шерсть и сконфуженно уставился на одеяло.

– Я вижу, вы проснулись, – послышался рядом удивленный женский голос.

Поразительно сдержанное высказывание. Никого бодрее, чем он сейчас, не было.

Он осторожно отложил одеяло в сторону. К нему медленно возвращалось сознание. Он не в тюрьме. Он…

– Нам нужно уходить, – услышал он тот же женский голос, приятный, но настойчивый.

…в кладовой. Он был в кладовой. Кто же это говорит?.. Колин провел руками по волосам и посмотрел туда, откуда доносился голос. Изгоняя остатки сна, мысли старались догнать его разум и дать названия тому, что он видел. Гринуэй. Мэдлин Гринуэй. Красивая, но вспыльчивая женщина с нежными руками, которая обманом уложила его спать на мешках с мукой. Она казалась очень бледной. Мэдлин сидела за небольшим столом перед тускло горящей лампой, но даже при этом освещении Колин заметил у нее темные тени под глазами. Да, у нее красивые глаза, вспомнил Колин. Ему показалось, что она едва заметно улыбается, но, возможно, он принял желаемое за действительное.

Колин скатился с импровизированной кровати и вскочил на ноги, чувствуя, как затекли мышцы. Он потянулся, чтобы размять конечности, и посмотрел на мешки с мукой, где отпечаталась его фигура. «Ну что ж, из этого мог бы получиться прекрасный посмертный слепок», – мрачно подумал Колин и решительно похлопал по мешкам, выравнивая образовавшиеся от тяжести тела вмятины.

Вдруг ему в голову пришла ужасная мысль, и он быстро окинул себя взглядом, чтобы убедиться, что он спал в одежде. Ведь до того, как он попал в тюрьму, он обычно спал голым.

– Время? – После сна его голое звучал хрипло, но, как ни странно, Колин чувствовал необыкновенный прилив сил.

– Пять часов. Нам надо уходить. – Мэдлин подала ему бурдюк. – Вот вода.

Колин с жадностью попил, вытер рот, натянул сапоги и взял свои вещи: кусок шейного платка, сюртук с оторванной пуговицей и жилет.

Мэдлин стала быстро заряжать пистолет: набила пороха, запихнула пули и спрятала его в складках юбки. В тусклом освещении комнаты Колину казалось, что он видит сон: эта женщина заряжала маленький пистолет так же ловко, как любая другая на ее месте закалывала бы волосы. Она нажала на ручку двери, и Колину пришло в голову, что большинство женщин подчинились бы его воле, или оглянулись бы на него, или, по крайней мере, хоть как-то признали его присутствие.

Эта настолько привыкла быть одна, что ничего подобного ей не пришло в голову.

Прежде чем уйти, Колин подписал плакат со своим изображением. Он был человеком слова, а этот плакат гарантировал им молчание Крокера.

Они прошли через кухню, где было тихо, только потрескивали угли в очаге, рядом с которым спал мальчишка. Когда они проходили мимо, он что-то пробормотал во сне и повернулся на бок.

Колин с изумлением увидел, как Мэдлин на ходу украдкой сунула монетку в башмак мальчишке, но он даже не проснулся. Колина удивило, что на мальчике вообще были башмаки. Через огромную дыру на одном из них виднелась чумазая нога. Колин перевел взгляд на узкую спину Мэдлин. Несколько завитков темных волос выбились из прически и лежали на воротнике платья. Женевьеву, его сестру, беспорядок на голове просто свел бы с ума.

Мэдлин словно почувствовала его взгляд, рассеянно подняла руку и коснулась волос. Колин улыбнулся. Все-таки она прежде всего была женщиной, пусть не похожей на тех, кого он знал раньше.

Со своей новой знакомой, которая не убила его во сне и не привела полицейских, но которая не хуже любого солдата заряжала пистолет, Колин вышел на улицу, и серый английский рассвет, чтобы найти экипаж.

В Пеннироял-Грин рассвет можно было сравнить с девическим румянцем и перламутром. К рассвету в Лондоне это не относилось. Темное, словно покрытое копотью, небо просто начинало светлеть и иногда принимало лимонный оттенок. Потом становилось жарче, и все знали, что наступил день.

Но сейчас пока было холодно, пьяницы и воры, как цветы, тянулись со всех улиц навстречу закрытому туманной пеленой утреннему солнцу. Колин и Мэдлин услышали цоканье лошадиных копыт.

Колин поднял руку, чтобы остановить экипаж, благодарный туману, мрачному рассвету и своей большой шляпе.

– Гросвенор-сквер, – сказала кучеру Мэдлин. Тот был немного навеселе, с красным носом, потому что пил всю ночь напролет, чтобы согреться. Он посмотрел только на деньги, которые протянула ему Мэдлин, не обратив никакого внимания на высокого малого, который сел и экипаж и закрыл дверцу.

Тем временем женщин семейства Эверси и ту, которая скоро должна была стать ею, посадили в коляску и отправили назад в Суссекс, тогда как мужчины, за исключением Маркуса, предпочли ехать верхом.

Миссис Эверси просматривала список гостей, пригашенных на свадьбу Луизы, а Оливия и Женевьева весело обсуждали, что подавать гостям после церемонии.

Как они могут, размышляла Луиза Портер. Но с другой стороны, они – Эверси и уже пришли в себя после утренней эмоциональной встряски.

– Надо предложить им копченую селедку, мама, – предложила Женевьева. – Угощение подадут днем, значит, ты должна предложить им знакомое блюдо.

Луизе трудно было говорить. По правде говоря, когда Колин Эверси исчез с эшафота под взрывы дымовых бомб, она удивилась ничуть не больше, чем в ту ночь, когда его арестовали за убийство. Она ни на мгновение не поверила, что Колин убил кого-то ножом, даже Редмонда и даже за презрительные слова о его сестре Оливии. Но по-видимому, все это было неизбежным следствием его образа жизни. Он постоянно находился между двумя крайностями: удовольствием и опасностью. Даже, когда ее сердце замирало в груди при виде возводящегося эшафота, в душе жила крошечная надежда, что в этот день он не умрет.

В конце концов, невозможно надеть петлю на солнце и повесить его.

Давно она любила Колина Эверси? Луиза считала, что все началось со дня городского пикника в Пеннироял-Грин, когда им с Колином было по одиннадцать лет. День выдался теплый, ленты шляпки стали натирать ей шею, и она развязала их. Спустя несколько мгновений Колин сорвал шляпку с ее головы и помчался к холму.

Луиза помнила свои ощущения в тот момент: внезапный свист ветра в волосах и ласковое солнце на лице, хотя мать всегда предупреждала ее о появлении веснушек, ярость и одновременно удовольствие – ведь сам красавчик Колин Эверси украл у нее шляпку. А еще – глубокое беспокойство, потому что это была ее лучшая шляпка, которая исчезла за холмом в руках долговязого грубого мальчишки.

Но в этом и был весь Колин. Он отличался тем, что доставлял ее переживать множество эмоций за одно мгновение, все интересные, но не все спокойные.

На следующий день он принес к ее дому букет диких цветов, его глаза были полны озорства и почтения, он искренне извинился и быстро ушел. Колин рано научился делать благородные жесты.

Как она могла не любить его?

Но эта любовь была безнадежной. С Колином она ощущала себя озером, которое отражает яркое солнце. Он светил, а она только блестела в его лучах.

В тот день ее шляпку с извинениями за поведение Колина вернул его симпатичный старший брат – Маркус Эверси. Маркус всегда был симпатичным, добрым, внимательным, ненавязчивым, во многом очень похожим на саму Луизу. Его единственным недостатком было то, что он не был Колином.

Но, сделав ей предложение, Маркус, образно говоря, снова вернул ей шляпку. Вот таким типом мужчины был Маркус. От него не было никаких сюрпризов, за исключением того дня, когда он сделал ей предложение.

Для Луизы это было решением всех проблем. Братья перестанут относиться к ней с нежной тревогой: незамужние сестры без приданого всегда в тягость семье, независимо от их красоты и обаятельности. Ее жизнь станет такой же свободной и стремительной, как эта коляска, которая привезла их назад в Пеннироял-Грин. Она видела глаза Маркуса, когда он делал ей предложение, и знала, что он всегда будет ее любить, чего не могла сказать о Колине.

Но теперь… теперь Колин был жив.

И даже сейчас, когда все обсуждали свадьбу, которая должна была состояться через неделю… «Прости меня, Маркус», – подумала она.

Луиза уже не была уверена, что эта свадьба состоится.