Глава 4

БУДДИЗМ НИКАЯ

В одном из скальных эдиктов царя-буддиста Ашоки (III в. до н. э.) говорится, что всякого монаха или монахиню, проповедуюших раскол, надлежит изгонять из общины, ибо сангхе «следует оставаться единой на долгие времена». Между тем единства в сангхе не существовало никогда — даже до паранирваны Будды едва ли не каждый ученик находил в его словах что-то свое и не соглашался или отвергал толкования других; иначе говоря, эдикт Ашоки настаивал на сохранении сугубо внешнего, мнимого единства, за ширмой которого кипели нешуточные страсти.

Причины разногласий в сангхе были многочисленны и легко объяснимы. Прежде всего, эти разногласия связаны с ареалом распространения учения: слишком большая территория, слишком много общин и монастырей, удаленных друг от друга, и в каждой и в каждом — собственный устав и собственные практики, нередко отягощенные местными религиозными традициями. Проистекали разногласия и из различного отношения монашеских общин к мирянам. Наконец, имелись и разногласия чисто идеологические, философские, возникавшие вследствие различного понимания того, чему учил Будда.

В обыденном представлении история развития буддизма выглядит следующим образом: проповеди Будды и возникновение сангхи — разделение на Хинаяну и Махаяну — возникновение Ваджраяны, все это в хронологической последовательности. Эта схема на самом деле является чересчур упрощенной и грешит неточностями. Прежде всего, в ней опущен так называемый «сектантский период», который, по буддийской традиции, длился триста или четыреста лет, начался с паранирваны Будды и закончился утверждением Хинаяны. Во-вторых, из этой схемы вытекает, что школы сменяли друг друга, одни отмирали, другие появлялись. Между тем ранние школы продолжали существовать — например, в Индии многие из них распались лишь в X–XI веках, то есть погибли вместе с индийским буддизмом. По подсчетам Сюаньцзана, китайского монаха, приложившего немало усилий для распространения буддизма в Китае, в VII веке, в период зрелости буддизма, в Индии наблюдалась следующая «градация популярности» различных буддийских школ и сект: стхавиры — 401 монастырь, 26 800 последователей; махасангхики — 24 монастыря, 1100 последователей; сарвастивадины — 158 монастырь, 23 700 последователей; самматии — 1351 монастырь, 66 500 последователей; неустановленная школа — 145 монастырей, 6700 последователей.

По замечанию Е. А. Торчинова, «в этих данных Сюаньцзана весьма интересны следующие обстоятельства: во-первых, в период расцвета махаянского буддизма весьма большую популярность имели не просто „хинаянские“ школы, а школы, возникшие в самый ранний период истории буддизма; во-вторых, наиболее популярной в этом списке оказывается школа самматиев (они же пудгалавадины, или ватсипутрии), считавшихся „еретиками“, достаточно далеко отошедшими от истинного учения Будды в такой важнейшей его части, как анатмавада. Не означает ли это, что, вопреки всеобщему мнению, именно они представляли магистральный путь развития буддизма в ту эпоху? Нет, не означает, поскольку в великих монастырях-университетах Индии того времени (самый знаменитый из них — Наланда, где учился и сам Сюань-цзан) безусловно господствовали махаянские философские школы умеренной мадхьямаки и йогачары; именно они чуть позднее были принесены учеными индийскими монахами в Тибет, образовав основу теоретического уровня буддизма в этой Стране Снегов. Но тем не менее важно все-таки иметь в виду, что в истории буддизма школы не исчезали бесследно и древние направления сосуществовали с более поздними».

Буддийский канон приписывает первый раскол в сангхе Девадатте, двоюродному брату и ученику Будды. За восемь лет до паранирваны Будды Девадатта потребовал от кузена, чтобы тот, в связи с преклонным возрастом, оставил руководство общиной, а когда Будда отказался — сначала попробовал убить его, а затем стал призывать других учеников к неповиновению. В Винаяпитаке говорится: «Девадатта обратился к своим друзьям со словами: „Пойдемте, почтенные, подойдем к Бхагавану (Будде. — Ред.) и спросим его о пяти пунктах следующим образом: „Бхагаван, на многих примерах Бхагаван восхваляет нежелание многого, удовлетворенность, искоренение зла, педантичность, снисходительность, уменьшение скверн, пробуждение энергии. Бхагаван, вот пять пунктов, способствующие этому: было бы хорошо, Бхагаван, чтобы монахи на всю жизнь селились в лесах; кто же переселится в деревню, того запятнает грех. Пока длится жизнь, пусть они просят милостыню; пока длится их жизнь, пусть они одеваются в тряпье, а кто примет одежду от домохозяина, того запятнает грех. Пока длится их жизнь, пусть они селятся у древесных корней, а кто уйдет под крышу, того запятнает грех. Пока длится их жизнь, пусть они не едят ни рыбы, ни мяса, а кто отведает их, того запятнает грех. Отшельник Гаутама не разрешит эти пять пунктов, мы же расположим ими к себе людей“.

Друзья Девадатты ответили:

„Этими пятью пунктами можно вызвать раскол в общине отшельника Гаутамы, нарушить согласие. Ибо люди, почтенный, уважают аскетизм“.

Так Девадатта с друзьями подошли к Бхагавану и раскрыли перед ним суть пяти пунктов.

„Довольно, Девадатта, — сказал Бхагаван. — Кто пожелает — пусть живет в лесу, кто хочет — пусть остается возле деревни; кто пожелает — пусть просит милостыню, кто хочет — пусть примет приглашение; кто пожелает — пусть одевается в тряпье, кто хочет — пусть примет одежду от домохозяина. Селиться у древесных корней дозволено мной, Девадатта, восемь месяцев. Рыба и мясо чисты, если соблюдены три пункта: не видели, не слышали и не подозревают, что они были убиты специально для монаха“.

Девадатта был исполнен радости и восторга из-за того, что Бхагаван не разрешил эти пять пунктов. Он прибыл в Раджагаху и учил людей, и те, у кого было мало веры, думали, что Девадатта и его друзья педантичны, тогда как Гаутама борется за большее количество учеников. Но те, кто имел веру и верил, пожаловались монахам, что Девадатта создает раскол, а монахи рассказали об этом Бхагавану. Он сказал Девадатте, который признал правдивость жалобы:

„Не позволяй случиться расколу в общине, ибо раскол в общине — серьезное дело, Девадатта. Тот, кто вызывает раскол единой общины, создает для себя дурные последствия, которые длятся в течение кальпы, и в течение кальпы он варится в аду. Но тот, кто объединяет расколотую общину, создает для себя хорошие последствия и в течение кальпы он радуется в раю““.

Девадатта не прислушался к доводам Будды и сумел увлечь за собой часть сангхи, однако Шарипутра и Маудгальяяна переубедили „раскольников“, и те вернулись к Учителю. Девадатта остался в одиночестве, раскаялся и тоже хотел вернуться к Будде, но земля разверзлась под ним, и он провалился в ад, где будет находиться 100 000 кальп».

Если отвлечься от преданий и обратиться к фактам, то в «сектантский период» в буддизме существовали 18 (или даже более) школ, старейшей из которых была школа махишасиков, учившая, что существует некое «коренное сознание», порождающее все прочие формы сознания. «Еретики»-самматии утверждали, что, хотя «я» не существует, в опыте имеется особая пудгала (личность), которая неизменна от перерождения к перерождению и которая в конце концов способна обрести нирвану. Наиболее же влиятельной и разветвленной была школа стхавиравадинов (пали тхеравадинов; «хранителей „старейшего учения“»); кстати, формально к ней принадлежали и самматии. Они заявляли, что только стхавиравадины сохраняют в чистоте и полноте учение Будды, тогда как все остальные школы загрязняют и искажают Дхарму. Особенно яростно стхавиравадины нападали на махасангхиков^[28] — «модернизаторов» учения, привносивших в него «недопустимые новшества». На рубеже нашей эры именно из идеологии этих двух больших школ выросли две наиболее известные формы буддизма — Хинаяна и Махаяна.

Следует отметить, что, хотя термин «Хинаяна» (Малая или Меньшая колесница) и закрепился в отчественной традиции, на самом деле это уничижительное прозвище, данное этому направлению буддизма сторонниками Махаяны (Великой колесницы). Корректнее употреблять палийский термин «Тхеравада» («старейшее учение») — или «Никая» («учение, знание»). Термин «Тхеравада» широко используют буддисты и буддологи всего мира, а термин «Никая», по замечанию Дж. Стронга, «пусть и не лишенный собственных семантических осложнений, употребляется как буддистами, так и — все шире — специалистами». В дальнейшем мы будем использовать термины «Тхеравада» и «Никая» (и изредка «Хинаяна») как синонимы.

O разнице в «возрасте» между Хинаяной и Махаяной Е. А. Торчинов писал: «Достаточно интересен тот факт, что Хинаяну и Махаяну разделяет во времени не такой уж большой период, что не позволяет ставить знак равенства между Хинаяной и ранним буддизмом, а также считать Махаяну исключительно поздним явлением в буддизме и солидаризироваться, таким образом, с ортодоксальной тхеравадинской позицией. Временем оформления Хинаяны можно с полным основанием считать 80 год до н. э., когда на Шри-Ланке впервые происходит письменная фиксация тхеравадинского канона — палийской Типитаки. Но приблизительно в этот же период начинают появляться и первые махаянские сутры: самый ранний махаянский канонический текст — сутра „Аштасахасрика Праджня-парамита“ („Сутра о Запредельной Премудрости в восемь тысяч стихов“) — относится именно к I веку до н. э. А если учесть, что Махаяна прошла еще период зарождения и первоначального становления в рамках учений махасангхиков, которые, видимо, можно считать „протомахаяной“, то это направление буддизма можно „удревнить“ еще больше… Вряд ли кто-нибудь из серьезных академических ученых ныне возьмется утверждать тождество тхеравадинской доктрины и учения самого Будды. Скорее, можно говорить о том, что учение Будды и его учеников и первых преемников в качестве наставников сангхи является неким „X“, которое послужило основой как для „Y“ Тхеравады, так и для „Z“ Махаяны. Или, другими словами, в раннем буддизме содержались основания для его развития как в хинаянском, так и махаянском направлении».

Так или иначе, формальное разделение буддизма на Хинаяну и Махаяну произошло на Втором буддийском соборе в Вайшали (IV век до н. э.); такова, во всяком случае, версия махаянистов. Тхеравадины же утверждают, что раскол оформился уже на Первом соборе, на котором были кодифицированы Винаяпитака и Абхидхармапитака.

Идеологические различия буддизма Никая и Махаяны можно проследить применительно к двум базовым идеям — учении о личности и учении о природе Будды.

В буддизме Никая идеальной личностью признается архат (букв. «святой») — монах, прошедший по Благородному восьмеричному пути и достигший нирваны. Путь к нирване для архата состоит из нескольких ступеней: 1) ступень «вступившего в поток» (сротапанна) — вставший на путь уже не может деградировать и сойти с пути; 2) ступень «единожды возвращающегося» (сакридагамин) — сознание еще в одном рождении должно вернуться на уровень мира желаний (камадхату) и 3) ступень «более не возвращающегося» (анагамин) — сознание отныне и всегда будет пребывать в состоянии медитативного сосредоточения на уровне миров форм (рупадхату) и не-форм (арупадхату). В Махаяне же идеальной личностью признается бодхисаттва — человек, стремящийся к состоянию будды на благо всех живых существ, не обязательно монах и озабоченный не столько личным спасением, сколько избавлением от страданий всех вокруг (подробнее см. следующую главу).

О сути тхеравадинского концепта о личности дает представление отрывок из палийского текста «Вопросы Милинды», в котором мудрец Нагасена отвечает на вопросы царя Милинды.

И вот царь спросил достопочтенного Нагасену: «Как зовут почтенного? Каково твое имя, почтенный?» — «Мое имя Нагасена, государь. Нагасена — зовут меня сподвижники. Впрочем, это родители дают имя — Нагасена ли, Шурасена ли, Вирасена ли, Симхасена ли. Ведь это, государь, название, знак, обозначение, обиходное слово, это только имя — Нагасена, здесь не представлена личность». И царь Милинда сказал: «Послушайте меня, пятьсот греков и восемьдесят тысяч монахов! Нагасена сказал сейчас, что „здесь не представлена личность“. Приемлемо ли это, можно ли согласиться с этим?» И царь Милинда сказал достопочтенному Нагасене: «Но если, почтенный Нагасена, здесь не представлена личность, то кто же тогда вам, монахам, одежду, пропитание, приют, лекарства на случай болезни подает? Кто потребляет их? Кто нравственность блюдет? Кто прилежит созерцанию? Кто следует стезей, получает плоды, осуществляет покой? Кто живых убивает? Кто чужое ворует? Кто в похоти прелюбодействует? Кто ложь говорит? Кто пьянствует? Кто совершает пять тотчас воздаваемых деяний? Нет тогда хорошего, нет дурного, нет у хороших и дурных деяний ни совершителя, ни побудителя, нет у деяний праведных и неправедных ни плода, ни последствия. Раз так, почтенный Нагасена, то, если кто-то умертвит вас, он не свершит убийства и у вас, почтенный Нагасена, нет учителя, нет наставника, нет посвящения. Ты говоришь, что сподвижники зовут тебя Нагасеной. Так что же это за Нагасена? Может, почтенный, волосы — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Волоски на теле — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Ногти, зубы, кожа, мышцы, жилы, кости, костный мозг, почки, сердце, печень, селезенка, пленки, легкие, кишечник, соединительная ткань, содержимое желудка, испражнения, желчь, слизь, гной, кровь, пот, жир, слезы, жировые выделения на коже, слюна, выделения из носа, суставная жидкость, моча, головной мозг — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Может, почтенный, образное — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Может, почтенный, ощущения — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Распознавание — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Слагаемые — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Сознание — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Так, может, почтенный, образное, ощущения, распознавание, слагаемые, сознание вместе — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Так, может, почтенный, что-то помимо образного, ощущений, распознавания, слагаемых, сознания — Нагасена?» — «Нет, государь». — «Ну, почтенный, спрашиваю я, спрашиваю, а Нагасены не вижу. Выходит, почтенный, что Нагасена — это звук один. Где же здесь Нагасена? Ложь ты говоришь, почтенный, неправду, нет Нагасены».

И вот достопочтенный Нагасена сказал царю Милинде: «Государь, ты ведь утонченный кшатрий, весьма утонченный. Идя в полуденный час по нагретой земле, горячему песку, ты, должно быть, изранишь себе ноги об острые камни, гравий и щебень, у тебя заноет тело, испортится настроение, появится осязательное сознание, сопровождаемое болью. Итак, ты приехал или пришел пешком?» — «Я пешком не хожу, почтенный. Я приехал на колеснице». — «Раз ты приехал на колеснице, государь, то предъяви мне колесницу. Скажи, государь, дышло — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Ось — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Колеса — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Кузов — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Поручни — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Ярмо — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Вожжи — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Стрекало — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Так, может, государь, дышло, ось, колеса, кузов, поручни, ярмо, вожжи, стрекало вместе — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Так, может, государь, что-то помимо дышла, оси, колес, кузова, поручней, ярма, вожжей, стрекала — колесница?» — «Нет, почтенный». — «Ну, государь, спрашиваю я, спрашиваю, а колесницы не вижу. Выходит, государь, что колесница — это звук один. Где же здесь колесница? Ложь ты говоришь, государь, неправду, нет колесницы. Ты же на всем материке Джамбу первый царь, кого тебе бояться, зачем лгать, государь? Послушайте меня, почтенные пятьсот греков и восемьдесят тысяч монахов! Царь Милинда сказал сейчас, что он-де приехал на колеснице. Я ему говорю: „Раз ты приехал на колеснице, государь, то предъяви мне колесницу“. А у него с колесницей ничего не получается. Приемлемо ли это, можно ли согласиться с этим?» Услышав эти слова, пятьсот греков одобрили достопочтенного Нагасену и сказали царю Милинде: «Ну же, государь, отвечай, если можешь». И царь Милинда сказал достопочтенному Нагасене: «Я не лгу, почтенный Нагасена. Вследствие дышла, вследствие оси, вследствие колес, вследствие кузова, вследствие поручней и используется название, знак, обозначение, обиходное слово, имя — колесница». — «Отлично, государь. Ты знаешь, что такое колесница. Вот точно так же и у меня: вследствие волос, вследствие волосков на теле и прочего, вследствие образного, вследствие ощущений, вследствие распознавания, вследствие слагаемых, вследствие сознания и используется название, знак, обозначение, обиходное слово, просто имя — Нагасена, однако в высшем смысле здесь не представлена личность. Ведь есть, государь, изречение монахини Ваджры, сказанное перед лицом Блаженного:

„Как говорят „колесница“ о собранных вместе частях, так все назовут существом то, что всего только груды“».^[29]

Из подобного представления о личности в целом и идеальной личности возникло и учение Тхеравады о природе Будды. Сиддхартха Гаутама, согласно доктрине тхеравадинов, до своего пробуждения был обычным человеком, разве что наделенным великими добродетелями, которые он обрел благодаря совершенствованию в течение многих сотен жизней. После пробуждения Гаутама перестал быть человеком и стал буддой, то есть просветленным и освобожденным, но никак не богом или какой-либо иной сверхъестественной сущностью. Если монах будет во всем следовать примеру Будды и его учению, то достигнет того же самого. Будды, ушедшего в нирвану, в мире нет, и для него мира нет, а потому бессмысленно ему молиться или просить его о помощи. Всякое поклонение Будде и поднесение даров его изображениям нужны не Будде, а людям, воздающим таким образом долг памяти великому Освободителю и упражняющихся в добродетели даяния.

В тех же «Вопросах Милинды» говорится:

«Царь молвил: „Почтенный Нагасена, есть ли Просветленный?“ — „Да, государь, есть Блаженный“. — „Но возможно ли показать Просветленного, почтенный Нагасена: вот там-то и там-то Просветленный?“ — „Блаженный ушел в окончательный и безостаточный покой, государь, поэтому невозможно показать Блаженного: вот там-то, мол, и там-то Блаженный“. — „Приведи пример“. — „Как ты полагаешь, государь, возможно ли показать пламя большого, яркого костра: вот там-то, мол, и там-то это пламя — если оно уже потухло?“ — „Нет, почтенный. Пламя угасло, его не показать“. — „Вот так же, государь, Блаженный ушел в окончательный безостаточный покой, поэтому невозможно показать его: вот там-то, мол, и там-то Блаженный. Но через тело дхармы возможно показать Блаженного, ибо дхарма преподана Блаженным“. — „Прекрасно, почтенный Нагасена“».

Именно для людей, поклоняющихся Будде, Тхеравада учит возводить ступы — ритуальные сооружения, святость которым придают хранящиеся в них реликвии Просветленого. Предание гласит, что после кремации земного тела Будды его пепел поделили на восемь частей и каждую из них поместили в ступу. Особые ступы хранят также зуб Будды или волоски с его головы. Поклоняясь этим реликвиям, тхеравадин почитает не Будду, которого больше нет в нашем мире, а само Учение, и его сознание приобщается к Дхарме.

Кроме того, ступа, подобно всякому иному храму, представляет собой модель мироздания, мироздание в миниатюре. Храм — земная проекция небес, место встречи человека и божества (пусть буддизм и называют религией без бога), символ мироздания, строящийся вокруг алтаря как мировой оси, сакральный центр мирского пространства. Буддийские ступы напоминают гору — священную гору Сумеру, которая высится в центре мира. Сегодня среди сохранившихся ступ наиболее известны Сваямбхунатх в Катманду и Шведагон в Рангуне (Мьянма). Последняя, крупнейшая в мире ступа имеет высоту около 100 метров, а периметр ее восьмиугольного основания составляет 433 метра. Ступа покрыта золотыми пластинами и увенчана золотым шаром с инкрустациями из драгоценных камней. Языки колокольчиков (100 золотых и 1400 серебряных), подвешенных к вершине шпиля, раскачиваются от ветра, и в воздухе постоянно звучит тихая музыка. Стрелка шпиля пагоды целиком покрыта алмазами, рубинами и изумрудами (всего более 4600 камней).

Ступа в Санчи.

Об архитектуре и эволюции ступы читаем у историка искусства Р. Фишера:

«Большинство ранних образов были связаны со ступой, одним из трех главных типов буддийской архитектуры. В отличие от других двух — жилых помещений (вихара) и молитвенного зала (чайтья), — в которые можно было войти внутрь, ступа была цельной и монолитной постройкой. Кроме того, ее архитектура не повторяла деревянные прототипы, а происходила от индуистских погребальных курганов, о чем свидетельствует ее исключительная роль как символа паринирваны Будды, или его окончательного освобождения от мира. Есть некоторая ирония в том, что наиболее широко известная форма ступы — восточноазиатская пагода, которую, например, можно встретить в японских храмовых комплексах, — как раз сделана из дерева.

В ранних ступах есть несколько характерных деталей. Основная часть — анда — это простой полусферический купол, поставленный на низкую платформу. На вершине — колонна с круглыми дисками (чхатравели), шпиль и зонтики скрыты от глаз молящегося во время обхода храма оградой или террасой (хармика) из квадратных столбов — миниатюрной копией большой ограды, окружающей всю ступу. Сокрытие центрального столпа обусловлено древним индийским обычаем огораживать сакральные объекты, такие как священное дерево или храм. Зонтики на вершине главного столба, выходящего из сердцевины ступы (продолжение культа колонны царя Ашоки), представляют существенные части буддийской космологии, в которой колонна символизирует „гору мира“ или axis mundis — ось Вселенной, а диски — число небесных сфер. Зонтики также могут выступать и как знаки особого почитания, которыми одаривают объекты и отдельных персонажей; кроме того, три зонтика символизируют Три драгоценности: Будду, Закон и монашескую общину, или сангху. Символизм простирался к центру сооружения, к месту захоронения священных реликвий, — внутренние элементы ступы часто организовывались по образу геометрических и магических схем, таких как колесо, и затем вместе с реликвиями закрывались сверху телом ступы.

Каменная ограда, которая окружает ступу в Санчи в штате Мадхья-Прадеш, восходит к деревянным изгородям с воротами, располагавшимися в правом углу; скорее всего, они произошли от ворот деревенского загона для скота. Четыре пары ворот, тораны, указывают четыре стороны света и своими покрытыми глубокой резьбой балками и колоннами представляют главные стороны учения; они завораживают пришедших своими историями и картинами, как будто паломники уже приступили к совершению обряда поклонения. В буддизме ритуал поклонения заключается в круговом обходе, по часовой стрелке, вокруг ступы. Некоторые ступы, такие как Амаравати на юго-востоке, целиком облицованы мраморными плитами, покрытыми искусной резьбой. Отдельно стоящие столбы, близкие знаменитым колоннам царя Ашоки, также входили в скульптурную композицию, но часто воздвигались и за пределами ограды ступы в других частях архитектурного ансамбля.

Ворота ступы в Санчи.

Наиболее известная из сохранившихся ступ раннего периода находится в Бхархуте; этот один из величайших памятников, относящихся к 100 году до н. э., пребывает в развалинах. Получить представление об этой ступе и ее месте в ансамбле возможно благодаря тщательной реставрации чуть более позднего памятника в Санчи.

Значение этих ранних ступ — в богатстве представленных на них образов: жанровые сцены, джатаки и самостоятельные фигуры могут служить наглядной энциклопедией искусства раннего периода. Последние исследования показали, что рельефы в Бхархуте исполнены тонко и умело, в разнообразной технике и с многочисленными вариациями в манере повествования, что опровергает представления о наивном и неразвитом стиле.

Эта искусная манера хорошо видна в сцене на сюжет знаменитой Оленьей джатаки, или „Притчи о благородном олене“. В одном медальоне соединены четыре отдельных сцены, которые составляют эпизод из прошлой жизни Будды. В центре изображен олень — реинкарнация Будды, — повернувшийся к человеку, благоговейно сложившему руки, в то время как другой готовится выстрелить из лука. Ниже в реке — человек, которому олень помогает благополучно добраться до берега. Здесь мы можем видеть так называемое „объединение двух вариантов текста“, или совпадение повествований: олень в центре, несмотря на то что изображен только один раз, участвует в трех сценах из четырех. Согласно истории после спасения из реки неблагодарный охотник направил царских лучников за трофеем. Здесь олень олицетворяет буддийскую доктрину отказа от убийства любых живых существ, поэтому царь и его свита как обращенные в веру показаны в благоговейных позах. Другие сцены в Бхархуте и близких ему памятниках, таких как в Санчи, в которых используются те же сложные системы построения изображения — линейное и сплошное повествование, дают возможность предположить, что развитие буддийской философии подкреплялось художественной системой исключительного масштаба.

В отличие от руин в Бхархуте, в Санчи сохранилось достаточно, чтобы дать возможность археологу Джону Маршаллу и исследователю буддизма Альфреду Фуше восстановить большую часть ансамбля. Размер и резные ворота способствовали славе этого памятника, но которому можно получить наиболее полное представление о стиле, распространившемся по всей Индии, и искусстве раннебуддийской ступы. Литературные источники упоминают о первоначальной ступе, поставленной по велению царя Ашоки и включавшей колонну с львиным завершением, подобным знаменитой Сарнатхской капители, хотя самая ранняя из сохранившихся относится ко времени Бхархута. Ансамбль Санчи, расположенный на холме, издалека напоминающем купол ступы, находился на перекрестке торговых путей Северной Индии — что стало одной из причин продолжительного процветания этого места, которому оказывали покровительство и в I тысячелетии н. э.

На территории Санчи располагался целый комплекс строений и по крайней мере три ступы. Наибольшая среди них — Ступа I, или Большая ступа, перестраивалась несколько раз, и сохранившаяся часть датируется примерно I веком до н. э.

В отличие от Бхархута рельефная резьба в Санчи ограничена колоннами и балками четырех ворот (торан), хотя сами рельефы глубже и стиль более изысканный, отчасти из-за более позднего их происхождения. Каждые ворота разделены на три части. В верхней секции, состоящей из трех архитравов, разворачивается повествование, которое оканчивается в волютах, — представляя, таким образом, каменные страницы иллюстрированных рукописей, когда-то переносимых из деревни в деревню странствующими рассказчиками. Несмотря на тесно расположенные сюжеты, глубокая резьба выполнена настолько искусно, что истории все еще можно рассмотреть снизу — с земли. Пространство заполнено человеческими фигурами, фигурками животных и буддийскими символами — такими, как ступа, лотос и дерево. Капители, которые соединены с балками и квадратными колоннами внизу, окружены львами, слонами и карликами — они нарушают плоскостность ограды и создают динамический переход от вертикальных колонн к горизонтальным балкам. Другая визуальная связь с балками передается при помощи кронштейнов в виде женских фигур — один из лучших примеров образа якшини^[30] в индийском искусстве. Квадратная нижняя часть ворот представляет собой колонны, обильно покрытые резьбой, — сюжеты из джатак, фигуры воинов и элементы современной светской архитектуры. Наиболее часто встречающийся мотив — это ограда ступы, такая же как реальная каменная ограда, окружающая всю ступу, а также шпиль и зонтики на вершине купола. Такая „изгородь“ ограничивает архитрав, проходит вдоль капителей, а также отделяет сцены друг от друга.

На ранних рельефах ступы в Амаравати повторяются многие из сюжетов, знакомые по Бхархуту и Санчи — пустой трон, дерево Бодхи и толпы молящихся, — и все еще нет изображений Будды. Однако по стилю они заметно отличаются. По сравнению с северными их фигуры более утонченные и чувственные, украшены более пышно. Пустое пространство недопустимо, поэтому вся плоскость покрыта движущимися фигурами, единственная передышка в этих переполненных сценах создается за счет поперечных балок, которые произвольно отделяют одну группу от другой, — точно так же, как в Санчи. Однако при сравнении с этими рельефами северные сцены кажутся почти застывшими: фигуры расположены равномерно, часто выстроены в ряд, в то время как в Амаравати фигуры изгибаются и двигаются, сгруппированы на ограниченном пространстве и временами выходят за границы сцены, что сближает эти композиции скорее с настенными росписями в Аджанте, чем со скульптурой в Бхархуте или в Санчи. Даже поздние рельефы II и III веков, на которых уже есть образы Будды (отступление от канона Тхеравады. — Ред.), мало отличаются по стилю. Мраморные рельефы Амаравати остались исключительным примером регионального стиля, одного из самых ярких в раннем искусстве Индии, оказавшего непосредственное воздействие на искусство Шри-Ланки и Юго-Восточной Азии».

В буддизме Никая спасение и нирвана возможны только для монахов, поэтому эту форму буддизма нередко называют «монашеским буддизмом». По словам Е. А. Торчинова, «в рамках этой традиции только монахи и могут считаться буддистами в собственном смысле этого слова. Только монахи могут реализовать цель буддизма — обретение покоя нирваны, только монахам открыты все наставления Благословенного, и только монахи могут практиковать предписанные Буддой методы психопрактики. На долю мирян остается только улучшение своей кармы через совершение добрых дел и накопление заслуг, обретенных благодаря поддержке и содержанию сангхи. И благодаря этим заслугам и миряне в одной из последующих жизней смогут стать достойными принятия монашеских обетов, после чего и они вступят на Благородный восьмеричный путь. Поэтому тхеравадины никогда не стремились к особенно активной миссионерской деятельности или к вовлечению мирян в жизнь сангхи и различные формы религиозной деятельности. В силу всех этих обстоятельств Хинаяна получила распространение только в странах, чья культура, даже независимо от буддизма, формировалась под сильнейшим влиянием индийской культуры, то есть в странах Южной и Юго-Восточной Азии».

В современном мире буддизм Никая широко распространен в Таиланде, Мьянме и на Шри-Ланке; на последней буддизм нашел прибежище после того, как его влияние в материковой Индии ослабело. По преданию, в III веке до н. э. на Шри-Ланку торжественно доставили ветвь дерева Бодхи, под которым обрел просветление Будда; эту ветвь посадили в тогдашней ланкийской столице, городе Анурадхапура. На протяжении столетий Шри-Ланка оставалась оплотом буддизма Никая, и там эта форма сохранилась, пожалуй, в наиболее древнем варианте.^[31] Например, если на Шри-Ланке человек вступает в сангху, то остается в общине пожизненно — в отличие, скажем, от Таиланда, где, как упоминалось, распространено временное пребывание в сангхе. В Мьянме буддийское учение претерпиело серьезное влияние местной религиозной традиции: в здешних храмах почитают натов, своего рода буддийских гениев, иногда — обожествленных смертных, которым публично воздают почести. Этот культ имеет ярко выраженный шаманический характер, поэтому буддизм Никая в Мьянме фактически остается таковым лишь по названию.

В большинстве других стран, которые принято называть буддийскими, установилась иная форма буддизма — буддизм Махаяны. К нему мы сейчас и обратимся.