2

В тот раз они отмечали годовщину свадьбы. Дочь с женихом укатили с приятелями за город, Банщиковы куковали вдвоем, так что на столе у них было пустовато: несколько нехитрых салатов, картошка, буженина, полуэкзотические фрукты, шоколадные конфеты да бутылка шампанского.

– Ну, – сказала Людмила, – давай, муженек. За счастье, за исполнение желаний. Загадал?

Бокалы сблизились, но не соприкоснулись, поскольку какое-то из тысячи и одного женских суеверий гласило, что супруги не должны чокаться, дабы не разрушить семейную идиллию. Вместо хрустального звона прозвучал совсем другой – громкий, резкий, наэлектризованный.

– Кто бы это мог быть? – удивилась Людмила, отставляя бокал.

– Васька, кто, – буркнул Банщиков, сделав глоток шампанского. – Кот Базилио.

– Вечно он как снег на голову, твой Васька.

– Мой?

– Ну не мой же. – Всматриваясь в зеркальную поверхность серванта, Людмила бегло вспушила челку. – Будь он мой, я бы носила фамилию Любарская, а я, насколько тебе известно, Банщикова. – Она озабоченно нахмурилась. – Стыдоба. Как-никак праздник, а угощать гостей нечем. Ты бы, Петя, поговорил с начальством, честное слово. Сколько можно держать нас на голодном пайке?

Банщиков прекрасно слышал упрек, но был избавлен от необходимости реагировать, поскольку отправился встречать Любарского. Это был он, собственной высоченной персоной. Слегка хмельной, по-гусарски бравый, благоухающий. Стильная двухнедельная бородка придавала ему моложавый вид, тогда как стоило обзавестись щетиной Банщикову, как его тут же начинали обзывать в общественном транспорте «папашей».

– Здравствуй, здравствуй, гость мордастый, – поприветствовал он друга, так и не определившись с интонацией, которая получилась радушной и неприязненной одновременно. – Как всегда, без звонка?

– Постоянство – мой конек, – напомнил Любарский, подмигивая возникшей в прихожей Людмиле. – Как жизнь, подруга дней моих суровых? Чем занимаемся?

– Телевизор смотрим, – сказала Людмила, сидевшая до появления гостя спиной к экрану. На ее накрашенных губах застыла неопределенная улыбка.

Улыбочка, уточнил про себя Банщиков.

– Надеюсь, не эротическое шоу? – хохотнул Любарский, тесня хозяев в гостиную. – Мне, старому холостяку, зрелища подобного рода противопоказаны. Насмотришься, а потом бессонные ночи и круги под глазами. Сплошное расстройство.

– А ты женись, – предложила Людмила, продолжая усмехаться так, словно выведала главную тайну Моны Лизы и готова была поделиться ею с тем, кто окажется достоин доверия.

– Мы обсудим это, – пообещал Любарский, – когда избавишься от своего ревнивого мавританца.

Подразумевался Банщиков, шутливо погрозивший обоим пальцем:

– Но-но! Не дождетесь!

Пересмеиваясь, все трое уселись за стол, в результате чего супруги очутились по обе стороны от развалившегося на тахте гостя. Жестом фокусника он выставил перед собой необычной конфигурации бутылку из узорчатого стекла, на этикетке которой красовалась надпись «Tequila Cascahuina».

– Что за напиток, как называется? – оживилась склонившаяся над столом Людмила.

– Читай сама, – предложил Любарский. – Воспитание не позволяет мне произносить подобные слова в присутствии дам.

– А приносить подобные напитки в приличные дома воспитание позволяет? – поддел его Банщиков.

– Представь себе, нет. Перед тобой самая дорогая текила, которую можно найти в России. Очищенная, выдержанная. Из голубой агавы.

– А что за мешочек к горлышку привязан? Яд?

– Всего-навсего червячная соль.

– Какая-какая соль? – включилась в разговор Людмила.

– Червячная, – невозмутимо пояснил Любарский, забирая у нее бутылку и свинчивая пробку. – На агавовых плантациях живет червячок гусано, он на шелкопряда похож. Его высушивают и перетирают вместе с солью и перцем чили. Получается закуска. Выпил – лизнул, выпил – лизнул. – Любарский не замедлил высунуть язык, чтобы проиллюстрировать сказанное.

– Выпил – лизнул? – восхитилась Людмила.

Банщиков осуждающе покосился на нее.

– И была охота подражать каким-то недоразвитым мексиканцам, хлещущим кактусовую водку на солнцепеке? – произнес он, давая понять, что сама мысль об этом представляется ему смехотворной.

– К твоему сведению, – заметил Любарский, – мексиканцы никогда не закусывают порошком, но в ночных клубах это уже стало доброй традицией. Сейчас попробуете и оцените. Только из этого вашего старорежимного хрусталя текилу не пьют. Нужны два высоких стакана, желательно с толстым дном. Найдутся у вас такие?

– Найдутся, почему не найтись, – откликнулась Людмила, вставая. – У нас, как в той Греции, все есть, кроме денег… Лед захватить?

Любарский закинул ногу на ногу, демонстрируя новехонькие, явно не надевавшиеся до сих пор носки.

– Никакого льда, – по-хозяйски распорядился он. – Напиток должен сохранять комнатную температуру. В этом весь кайф.

– Жаль, – крикнула из кухни Людмила. – У нас холодильник всегда полон льда. Мяса практически нет, рыбы нет, зато льда навалом.

– Она шутит, – виновато улыбнулся Банщиков.

Любарский не обратил на него внимания.

– Повезло вашей собаке, – сказал он вернувшейся Людмиле.

– Какой собаке? – удивился Банщиков.

– Какой собаке? – продублировала вопрос жена. – У нас нет никакой собаки.

– Потому-то я и говорю, что ей повезло, – захохотал Любарский. – Раз ее у вас нет, то она не сдохнет с голоду.

– Зато мы сдохнем. – Лицо Людмилы сделалось злым и некрасивым. – Ты бы пристроил Петю в какую-нибудь хорошую фирму. С хлеба на воду перебиваемся, честное слово.

– Люда! – вскричал Банщиков.

– Подумаем, – сказал Любарский, наполняя бокалы. – Будьте здоровы, ребята.

Он насыпал немного порошка себе на тыльную сторону ладони, выпил, ухнул, лизнул, почмокал языком. Лихо повторившая процедуру Людмила показалась Банщикову настолько пошлой, что смотреть на нее было неприятно.

– Вот это напиток, – прокомментировала она. – Хорошо живешь, Базилио.

– Это называется не жизнью, а рейвом, – возразил Любарский, вручая ей очищенный апельсин. – Движуха, выражаясь современным языком. Вы когда-нибудь бывали в ночных клубах?

Людмила горько улыбнулась:

– Не трави душу, Базилио. Во-первых, я далеко не девочка. Во-вторых, с нашими доходами даже в занюханный кабак не сходишь.

– Дело поправимое, – заявил Любарский, раскидывая руки вдоль спинки тахты. – Хотя кабаки – дело второстепенной важности. Вам бы жилищем сперва заняться. Застряли вы, братцы, в начале девяностых, а дальше ни тпру, ни ну.

– Жилищем? – переспросил Банщиков, чувствуя, что сигаретный дым сегодня горчит, а сигарета набита табаком слишком туго.

– Жилищем? – поперхнулась Людмила.

Тут-то перед ними и открылись блестящие перспективы, от которых дух захватывало. И льготный кредит, и беспроцентный заем, и многотысячные оклады…

А в итоге Банщиковы оказались в долгах как в шелках и в роли изменников Родины, для которых множество особых статей в Уголовном кодексе прописано. Петру Семеновичу пообещали вольную, если не подведет в Сенегале, но он, признаться, не верил. Не верил в искренность благодетелей из ЦРУ. Не верил, что совладает с Нолиным. Он был близок к отчаянию. А оно, в свою очередь, готовилось подступить вплотную и остаться с Банщиковым навсегда.