19. Час вопросов^[166]

СТЮАРТ: Я думаю, что вы правы. Я, безусловно, готов обсудить этот вопрос. Видите ли, когда производство органических вин только-только начиналось, качество этих вин было не очень высоким. И вкус у них был такой… своеобразный. И отношение к ним было странное. Или, скажем, биодинамизм — отношение к нему было еще более странным: следовать ритмам природы, фазам луны и так далее. Я так думаю, что одна из проблем заключается в том, что люди еще не осознают, что вино может быть таким же полезным для здоровья, как, скажем, пучок морковки. Однако со временем качество органических вин стало лучше, и сейчас существует несколько очень даже приличных марок. Впрочем, у меня на это свой взгляд. Для меня хорошо все то, что способствует процветанию универсальной торговли, когда покупатели сразу же — за один раз, в одном магазине — затовариваются всем необходимым. Тем более если этот магазин называется «Зеленая лавка».

ДЖИЛИАН: Вы хотите, чтобы я вспомнила о событиях десяти-двенадцатилетней давности?

Вы понимаете, как я влюбилась в Оливера, но вы не понимаете «как или если вообще» я разлюбила Стюарта? Ну, в самом этом вопросе уже содержится половина ответа. Если вы понимаете, «как» я влюбилась в Оливера, значит, должны понимать, «как» я разлюбила Стюарта. Одно исключает другое. Громкий звук заглушает тихий. Нет, давайте не будем искать сравнения. Если кто-то говорит, что он любит одновременно двоих, для меня это значит, что он любит не по-настоящему, не в полную силу, а только наполовину. Если ты по-настоящему любишь кого-то, ты просто не замечаешь других. Даже вопрос не встает. Вы бы все поняли, будь вы на моем месте. А так просто прибегнете к помощи математики.

«Если вообще» — более интересный вопрос. Стюарт мне не сделал ничего плохого. Я от него видела только хорошее. Он попытался испортить нам свадебное торжество — но даже если бы он тогда не появился, все равно это был бы не самый приятный день. И хотя я очень его обидела, он повел себя при разводе как настоящий джентльмен — корректный, внимательный, всегда готовый помочь и к тому же щедрый. Настоял, чтобы студия осталась у меня. Сразу дал мне развод, хотя мог бы сразу не дать. И так далее, и тому подобное. Я никогда не воспринимала его как врага или как помеху. Когда я думала про него, мои чувства к нему были всегда… позитивными. Для меня он всегда был человеком, который меня любил и который не сделал мне ничего плохого.

До того вечера. Я до сих пор не могу прийти в себя. Это было такое предательство… получается, я совсем не знала Стюарта.

ОЛИВЕР: Байрон. Джордж Гордон, лорд. Неужели вы даже этого не узнали? «Ищу героя…» Готов поспорить… нет, даже спорить не буду, поскольку это, бесспорно, одна из самых знаменитых начальных строк в истории… истории.

МАДАМ УАЙЕТТ: Почему вас так интересует мой брак? Это все давно в прошлом. Как там у вас говорится? «Забыто и быльем поросло». Или вот: «Все — кровь под мостом», — выражение, которому я научилась у Стюарта. Мне кажется, я уже и не помню, как его звали. Как сказала одна ваша дама-аристократка, «Введение — это не предисловие». У меня есть дочь. Разумеется, она родилась не от непорочного зачатия, но… я и вправду не помню, как его звали.

ЭЛЛИ: Я не буду рассказывать вам о том, какой Стюарт в постели. Потом вы к нему побежите — расспрашивать, а какая в постели я. И так далее, до бесконечности. Тем более, что секс здесь вообще ни при чем. В том смысле, что дело совсем не в сексе.

ДЖИЛИАН: С чего бы мне ревновать к Элли? Это просто смешно.

СТЮАРТ: Нет. Может быть, мы расстались не лучшим образом. Но… нет. Это очень личное.

МАДАМ УАЙЕТТ: Quelle insolence!^[167]

ДЖИЛИАН: Да, я читала сценарии Оливера. На самом деле, мне очень понравилось. Но мое мнение, в данном случае, никого не волнует. Единственное критическое замечание: они очень сложные. Это как когда певцы пытаются сочинять слишком уже замысловатые тексты — а на мой взгляд, в песне все-таки главное музыка, а не текст. Вы не согласны?

Один сценарий был про Пикассо. Франко^[168] и Пабло Касалс^[169] играют в pelota^[170] перед самой Гражданской войной в Испании. Кое-кому этот сценарий понравился, но никто не хотел давать денег. «Какой в этом коммерческий интерес?» Весьма раздражающий комментарий. Тогда он написал «Гору Чарли». На основе подлинной истории про девушку, которая переоделась ковбоем. Но ему сказали, что в сценарии «нет искры», и он переписал его в виде мюзикла, «Девушка с Золотого Запада». А потом он написал prequel^[171] «Седьмой печати».^[172] В общем, история знакомая, правда?

СОФИ: Примерно час. Может, чуть меньше. Я уже говорила. Потом я услышала, как отключилась посудомоечная машина и хлопнула входная дверь, и как мама поднялась наверх и тихонько, на цыпочках, прошла мимо нашей двери, чтобы нас не разбудить.

Нет, я не слышала ничего «странного». С чего бы маме вдруг плакать?

СТЮАРТ: Да, разумеется, это правда, насчет «Трепанации черепа». Я бы не стал вас обманывать. Такое пиво действительно есть, его производят на Оркнейских островах. Будет возможность — очень рекомендую попробовать.

МАДАМ УАЙЕТТ: Вы все верно подметили. Да, меня зовут Мари-Кристин. Да, мой муж — презренный, жалкий человечишка, которого я уже и не помню, — сбежал от меня к молоденькой шлюшке, которую звали Кристина. Мою младшую внучку зовут Мари. Но никто, кроме меня, не знает все эти три вещи сразу. Никто, кроме меня — и вас. Так что, по моему мнению, это просто совпадение.

СТЮАРТ: Да, я думаю, что мои папа с мамой могли бы мной гордиться. Но теперь уже поздно. Раньше, когда они были живы, они всегда были слегка во мне разочарованы, и теперь — вспоминая об этом, — я понимаю, что подобный подход наградил меня в детстве неким комплексом неполноценности. Во всяком случае, не способствовал развитию уверенности в себе. Родители умерли, когда мне было двадцать. Так что теперь им уже поздно гордится мной.

Если у меня когда-нибудь будут дети, я ни в коем случае не стану их принижать, как принижали меня. Я не считаю, что детей надо баловать, но я считаю, что у них должно быть чувство собственного достоинства, с которым надо считаться. Конечно, проще сказать, чем сделать, и тем не менее.

Моя сестра? Как ни странно, но я ее разыскал. Она замужем за врачом ухо-горло-носом и живет в Чешире. Однажды я к ней заехал, по пути. Уютный дом, трое детей.

Разумеется, она не работает. Мы замечательно поговорили. Как в детстве. Не хорошо и не плохо — нормально. И я, разумеется, не рассказывал ей о том, что у меня происходит в жизни. Так что не спрашивайте у нее — она все равно не знает.

ДЖИЛИАН: Софи? Нет, с Софи все в порядке.

МАДАМ УАЙЕТТ: Софи? Ну, у нее начался переходный возраст. Сейчас дети взрослеют рано. Переходный возраст — уже в десять лет. Она — девочка честная и добросовестная. Всегда искренне хочет понравиться, искренне хочет тебя порадовать. Но переходный возраст есть переходный возраст, правильно?

СТЮАРТ: Нет, я не повесил картину. На самом деле, я отвез ее обратно в тот магазин, где купил. Мне сказали, что обратно ее они не возьмут. Ни за какие деньги. Подтекст был такой — мы нашли одного идиота в твоем лице, который купил этот хлам, и другого такого кретина уже не будет.

Что на ней нарисовано? Я не помню. Какой-то сельский пейзаж, если не ошибаюсь.

ЭЛЛИ: Она была такой грязной, что поначалу я думала — это какое-нибудь Рождество Христово. Но когда я ее очистила, оказалось, что это жанровая сценка на ферме. Хлев, корова, осел, свинья. Работа талантливого любителя, как это принято называть, что значит: картина не стоит даже холста, на котором написана.

ОЛИВЕР: Эта затасканная история? Этот vieux marron glace?^[173] Нет, абсолютно нет. Даже и не вспоминаю. Разумеется, никаких предрассудков, кое-кто из моих друзей и вообще… на самом деле, если подумать, то никто из моих друзей… разве что… вы ведь не намекаете, правда?.. Стюарт?., это всего лишь теория, одна из… вы хотите сказать, что он перешел на солнечную сторону улицы, когда был в Штатах… или еще раньше… какой-то смысл в этом есть… две однодневные женитьбы… и он был на редкость смущен и робок, когда я пытался свести их с Элли. Так-так-так. Теперь, когда я смотрю в мой моральный retroviseur,^[174] это и вправду имеет смысл.

ТЕРРИ: Я выхожу из игры. Только на этот раз — по собственному желанию, а не из-за Стюарта. Я никому ничего не должна. Разбирайтесь сами.

ДОКТОР РОББ: Я не знаю. Я ничего не берусь предсказывать. Это умеренная депрессия. Я не преуменьшаю опасность. Но это отнюдь не клинический случай. Его не надо госпитализировать. Во всяком случае, пока не надо. Мы оставим прежнюю дозу, 75 мг, а дальше — посмотрим. Эту болезнь вообще нельзя прогнозировать, и тем более — с таким пациентом, как Оливер.

Например, на одном из сеансов я попыталась его разговорить. Он лежал на диване в полной прострации и вообще не реагировал на внешние раздражители. Я снова упомянула его семью — имея в виду его мать, — и тут он повернулся ко мне, неожиданно собранный, и сказал этак игриво:

— Доктор Робб, вы относитесь к более «рискованной» группе риска, нежели я.

Это правда: в развитых европейских странах к наиболее «рискованным» группам риска относятся врачи, медсестры, адвокаты, владельцы баров и люди, занятые в гостиничном бизнесе. Причем врачи-женщины относятся к более рискованной группе, нежели врачи-мужчины.

Но мне кажется, что его состояние очень неустойчивое. Я бы даже сказала — хрупкое. Мне даже страшно подумать, что может случиться, если на него обрушится еще один удар.

ДЖИЛИАН: Я не знаю, что случилось с матерью Оливера — покончила она с собой или нет. Я и с отцом его виделась только раз, и, согласитесь, это не самая подходящая тема для беседы при первом знакомстве, тем более, что с Оливером мы об этом не говорили и я даже не знала его мнения на этот счет. Кстати, его отец мне понравился. Такой приятный старик… хотя, как вы понимаете, встреча была несколько напряженной. После всех этих историй, которые мне понарассказывал Оливер, я ожидала увидеть чудовище в человеческом облике, а когда мои ожидания не оправдались, мне — и это вполне естественно, — показалось, что он гораздо приятнее и симпатичнее, чем был, наверное, на самом деле. А еще у меня было чувство, что Оливер если и не хвастался мной перед папой, во всяком случае, представлял меня с гордостью. Я думаю, это нормально. Посмотри, какая у меня жена — что-то типа того. Его отец только невозмутимо посасывал трубочку и не клевал на приманку, к моему несказанному облегчению.

Доктор Робб спросила меня, может быть, я что-то знаю, и я сказала, что однажды залезла к Оливеру в архив, чтобы посмотреть свидетельство о смерти. Хотя «архив» — это громко сказано. У Оливера есть маленькая картонная коробка, на которой написано «Голоса предков», которую я и перебрала как-то ночью, когда он ушел спать. Это — все, что он сохранил от своей семьи. Несколько фотографий, «Золотая сокровищница» Палгрейва^[175] с именем его матери и датой — наверное, она выиграла ее в школе на конкурсе по выразительному чтению, — маленький медный колокольчик, кожаная закладка с восточным узором, очень старая и потрепанная игрушечная машинка от Dinky Toys — красно-коричневый с бежевым двухэтажный автобус, если вам интересно, — серебряная ложечка из тех, какие обычно дарят на крестины, только Оливер никогда мне не говорил, что он крещеный. Но самое главное — я не нашла свидетельства о смерти его матери. Только свидетельство о смерти отца — оно лежало в отдельном конверте с надписью «Доказательство».

Можно, конечно, послать запрос в Сомерсет-Хаус, чтобы они выслали дубликат, но какой в этом смысл? Очень часто бывает, что самоубийства замалчивают, поэтому вовсе не факт, что свидетельство о смерти что-то прояснит. На самом деле, оно может — наоборот, — сбить с толку. Но даже если там будет написано, что причина смерти — самоубийство, это будет уже слишком мрачно, правда?

Да, вы правы. Если бы были какие-то подозрения, что она покончила самоубийством, то наверняка бы произвели расследование, а как говорит Оливер, еще неделю назад она была жива и здорова, и вот ее уже похоронили, — выходит, что времени на расследование просто не было. Разве что… Оливеру тогда было шесть, а вы уже знаете, что его чувство времени очень приблизительное. Так что это еще ничего не доказывает.

СТЮАРТ: Я? Мне вовсе не нужно, чтобы ко мне в фирму заявилась налоговая инспекция.

ДЖИЛИАН: Я не знаю. Наверное, все будет зависеть от состояния Оливера. Не может же Стюарт бесконечно выплачивать ему зарплату, когда он сидит дома и не появляется на работе. А милостыни мне от Стюарта не надо. И особенно — теперь.

ОЛИВЕР: У меня есть вопрос к вам. Кто-нибудь знает, сколько времени нужно, чтобы выросла араукария — чтобы было настоящее дерево? Ну, хоть кто-нибудь должен же знать.

МАРИ: Я назову его Плуто.

ОЛИВЕР: Еще вопрос. Что бы вы выбрали: любить или быть любимым? Одно из двух! Тик-так, тик-так. Бум-бум-бум. Удар гонга. Время вышло!

СТЮАРТ: Нет, фотографию я вам не покажу.

ЭЛЛИ: Нет. Хотя одну вещь про Стюарта я вам скажу. Помните, где он живет? Все эти квартиры с гостиничным обслуживанием, узкие улочки, автостоянки только для жильцов. Знаете, что он сделал, когда я в первый раз осталась у него на ночь? За завтраком? Он дал мне пачку парковочных талонов, чтобы я ставила машину на нормальное место и меня никто не «закрывал». Наверное, вид у меня был озадаченный, потому что он принялся объяснять, как ими пользоваться. Берешь монетку, стираешь день и время, когда ты поставил машину, бла-бла-бла.

Я знаю, как пользоваться парковочными талонами. Миш озадачило вовсе не это.

ДЖИЛИАН: Нет, я не хочу «разыскать отца». Я — не сирота. Он меня знал, он меня бросил.

ОЛИВЕР: Еще вопрос для вас. Я знаю, что это против правил. Правила идут на хрен. Джилиан. Праведная Джилиан, свет моей жизни. Как я теперь понимаю, все эти годы она очень умело мной манипулировала. Не говоря уже про мистера Черрибума. Вплоть до полки повесить. Плутократ со спиртовым уровнем. И вот вопрос: а насколько она манипулировала и вами тоже? Подумайте на досуге.

ТЕРРИ: Да, Кен по-прежнему всегда звонит, когда он обещал позвонить. Спасибо, что вы спросили. Спасибо, что вы это запомнили. И спасибо, что вы запомнили его имя.

МАДАМ УАЙЕТТ: Я, правда, это сказала? Я, правда, сказала, что единственный непреложный закон в любом браке — что муж никогда не бросит жену ради женщины, которая старше? И по-прежнему ли я так думаю? Понятия не имею. Я даже не помню, чтобы я это говорила. И вообще я не уверена, что я много в этом понимаю.

ЭЛЛИ: Не чувствую ли я себя обманутой? В смысле, что Стюарт меня обманул? И да, и нет. Самое странное: я больше обижена на Джилиан. Это ее отношение… Типа: можешь немножко попользоваться Стюартом, угощайся на здоровье, потому что он все равно прибежит ко мне, стоит мне только пальчиком поманить. Может быть, она даже над этим не думала — у нее других дел хватает. Но какие-то мысли у нее были. Должны были быть, правда?

ДЖИЛИАН: Глупый вопрос. В жизни не слышала ничего более идиотского. Я?!

Да, Оливер ударил меня тогда, десять лет назад.

Да, Стюарт недавно меня изнасиловал.

Но Оливера я провоцировала сама. Нарочно. А Стюарта я не провоцировала. Эти два случая никак не связаны. Абсолютно никак.

И на мой взгляд, это глупое определение. Профессиональная жертва.

ОЛИВЕР: [отказывается отвечать на все дальнейшие вопросы].

СТЮАРТ: Я рад, что вы это спросили. Сам я обычно использую рис Carnaroli — так готовят в Милане. Или Vialone Nano. Это по-венециански. Дам вам полезный совет. При приготовлении «весеннего» ризотто, скажем, со спаржей или primavera,^[176] в самом конце, вместо ложки сливочного масла, я кладу ложку creme fraiche.^[177] Так получается легче. Попробуйте.

ДЖИЛИАН: Я вам еще кое о чем не сказала. О том, что сказал мне Стюарт.

Когда мы занимались любовью — нет, когда он меня насиловал, — нет, скажем так: когда мы занимались сексом, — и я пыталась ему втолковать, что это не самая лучшая мысль, я собиралась упомянуть Оливера, но почему-то не смогла произнести его имя. Поэтому я сказала — и я понимаю, что это звучало странно, — что-то вроде:

— Мой муж спит наверху.

— Нет, — сказал Стюарт. Он на мгновение замер, даже трахать меня прекратил, посмотрел на меня очень серьезно, но в то же время и вызывающе. — Я твой муж. Всегда был твоим мужем. Ты — моя жена.

— Стюарт, — сказала я. В том смысле, что он же не какой-нибудь старый фундаменталист с бородой. Это мы. Здесь и сейчас.

— Я твой муж, — повторил он. — Может быть, ты любовница Оливера, но ты — моя жена.

Потом продолжил свои телодвижения.

Жуть какая-то, правда?

ОЛИВЕР: План А (прошу прощения, что впадаю в стюартность). Жениться на миссис Дайер. Сменить фамилию на Дайер. Беречь ее и поддерживать, как тот зрелый плод — в ладони, пока ее черенок мягко не отделится от ветки. Жить через дорогу от вновь поженившихся — по второму разу — Хыозов. Попытаться не досаждать им своим присутствием. Благородное самоуничижение, достойное Ронсевальского ущелья. Достославная обратимость — помните, как я любил это слово?

Посадить новую араукарию. Ускорить ее рост — пусть она закроет собой внешний мир до того, как пробьет мой мушмульный час.

СТЮАРТ: Ты знакомишься с девушкой, узнаешь ее поближе, она тебе нравится, ты ей тоже нравишься, у вас случается постель. А потом — в тот же вечер, или на следующее утро, или по прошествии какого-то времени, — все становится ясно, правда? Почему это произошло — из любопытства или из вежливости (или ни в коем случае не из вежливости), продлится это хотя бы три месяца или же — просто как вероятность, — вы останетесь вместе надолго. Как правило, это понятно сразу.

Вы, может быть, скажете, что теперешняя ситуация не подпадает под категорию «как правило». Да, наверное, так и есть.

ДЖИЛИАН. Я не одобряю аборты. То есть, конечно, есть разные обстоятельства и ситуации, но в общем и целом я не одобряю аборты. Я не оспариваю право женщины выбирать, что ей делать, — в данном случае я оспариваю ее мудрость. Это очень серьезное дело — родить ребенка, но не рожать — это еще серьезнее. Я знаю все доводы, да, но лично мне кажется, что решение принимается вне всяких доводов. Как и решение о любви или о вере.

Так что, если все будет в порядке — а я уже, скажем так, почти в критическом возрасте, — у меня будет ребенок от Стюарта. Однако начало этого предложения почему-то никак не согласуется с его окончанием.

И даже если сейчас по-быстрому переспать с Оливером и сказать, что это его ребенок, — это не будет решением проблемы.

Может, сказать ему, что у меня есть любовник, которого он не знает? Что я завела любовника, потому что наша с ним половая жизнь свелась на нет? Но я работаю дома, и Оливер тоже часто бывает дома. Он знает, чем я занимаюсь. Мое время расписано.

Разумеется, он догадается. И я не стану отрицать.

ОЛИВЕР: План В. Оливье из Ронсевальского ущелья, я думаю, не впадал в самоуничижение. Честь движет мною. Труби, мощный рог. Вперед, на битву! Крушить необрезанных! (Вопрос, нерассмотренный ранее. Странно, что вы его не подняли во время недавнего «часа допросов». Стюарт — он сохранил свой божественный нимб, свою пухлявую крайнюю плоть, или нет? Роялист или пуританин — как вы думаете? Кстати, без всяких расовых или религиозных намеков. Просто такой вопрос: когда нашего малыша-Стю извлекли из инкубатора и выпустили в большой мир, повстречался ему на пути или нет кто-то из этих евангелистов в белом плаще и с сучкорезной машинкой? [Что? Moi?^[178] Как я всегда говорю, вы упустили свой шанс. Хотя, если хотите — а Оливеру в последнее время так triste-льно^[179] не хватает средств, — мы можем встретиться потом, и я вам покажу. За умеренную плату. ]) Итак — вперед, на битву? Сразимся за то, что мое по праву, по чести и обоюдной клятве. Добивайся, и победишь опять. Вперед — на защиту своего рода. А вы как думаете?

СТЮАРТ: Что я там говорил, когда рассказывал о своих желаниях?

Я сказал: «Теперь я знаю, чего я хочу, и не трачу зря время на то, чего не хочу». Вроде бы все четко и ясно. И чаще всего именно так и бывает. Во всяком случае, было раньше. Но только, как я теперь понимаю, когда речь идет о простых вещах, о вещах неважных. Ты чего-то хочешь — ты это получаешь. Или не получаешь.

Когда же дело касается важных вещей… вполне вероятно, что ты получишь, чего хотел, но на этом история не кончается. Теперь возникают другие вопросы. Помните, что мне ответил Оливер, когда я его спросил, какая у него цель в жизни? Нобелевская премия, он сказал. По-моему — и я думаю, вы со мной согласитесь, — у него больше шансов выиграть в лотерею тройное продление кредита. Но представьте — просто представьте, — что он все-таки получил эту премию. Думаете, это решит все его проблемы и он после этого будет жить долго и счастливо? Мне так не кажется. Вы, может быть, скажете, что так проще — только хотеть и никогда не получить. Но, поверьте мне, это очень больно, когда ты хочешь и не получаешь.

Или я просто уклоняюсь от прямого ответа? Мы говорим о том, чего я хочу, а я даже ни разу не упомянул Джилиан.

СОФИ: Стюарт — мой папа, а папа — папа Мари, вот одна из причин, почему папа впадает в унылость (мы еще не нашли подходящее «взрослое» слово).

Тогда, может быть, папе с мамой надо завести еще одного ребенка? Чтобы было два к одному?

По-моему, замечательная идея. Гениальная идея. А вы как думаете?

ДЖИЛИАН: Ничего у меня не вышло. Вот — правда. Тогда, десять лет назад, я устроила спектакль, который, как я надеялась, поможет Стюарту освободиться. Но, похоже, что он произвел прямо противоположный эффект. Я надеялась, что он увидит, что моя жизнь с Оливером сложилась не самым завидным образом, и ему будет легче меня забыть. Вы знаете, что когда он только-только уехал в Америку, он слал мне огромные букеты цветов? Анонимно. Я обратилась в компанию по доставке, сочинила какую-то историю, что кто-то упорно меня преследует, вполне вероятно, маньяк, и они подтвердили, что заказы идут из Вашингтона. Излишне, наверное, упоминать, что Стюарт был единственным из моих знакомых, кто в тот момент жил в Вашингтоне. И Оливер явно все знал. Просто мы никогда это не обсуждали. Потом мы переехали во Францию, но он и там нас нашел. И я устроила ту сцену на улице — я знала, что Стюарт все увидит. Но я просчиталась, потому что, увидев этот спектакль, Стюарт, должно быть, решил, что меня надо спасать. А я все эти годы была уверена, что с ним все в порядке, что он забыл обо мне, что у него теперь своя жизнь.

Я часто думаю: а если бы он узнал правду — что мы с Оливером счастливы, — а тогда мы действительно были счастливы, — может быть, именно это ему бы и помогло? Может быть, его жизнь сложилась бы совсем по-другому? Может быть, он бы уже никогда не вернулся? А вы как думаете?

ОЛИВЕР: План С. Что там говорила доктор Робб? Да — что это нормальное и естественное состояние для депрессии: когда ты уверен, что лучше тебе не станет. Да, я согласен, хотя я бы выразился по-другому. В университете у меня был знакомый, молодой доктор, который только-только получил диплом. Однажды вечером мы с ним напились в баре, и он впал в уныние. В тот день старший хирург попросил его — теперь, когда он стал настоящим врачом, — сообщить очень плохие новости семье пациента с конечной стадией рака. Мой приятель раньше не сталкивался с необходимостью передавать такие горестные известия и в дипломатии был неискусен; и все же, насколько я понял, он проявил себя как подлинный сэр Генри Уоттон,^[180] когда сообщил убитой горем семье, что их дорогой муженек, папа и дедушка скоро отправится к праотцам. Я спросил у него, что именно он им сказал, слово в слово, и я навсегда запомнил его ответ:

— Я им сказал, что лучше ему не станет.

Такой молодой и, тем не менее, такой мудрый! А кому-то из нас, вообще, станет лучше? Уж точно — не в философском смысле. И не в том смысле, который вкладывают в это «ребята, строящие догадки». Ощущение, что лучше тебе не станет, — действительно нормальная составляющая депрессии, но только — какая? Доктор Робб считает, что это симптом, а для Оливера это причина. Никому из нас лучше не станет, так зачем посылать за границу честных послов-докторов, чтобы они проникновенно лгали во благо своей державы? План С очень простой. Он заключается в том, чтобы принимать все таким, какое оно есть. Мы все в одной лодке, только одни не боятся признать, что в днище у нас пробоина, а другие, не желая признать очевидное, отчаянно налегают на весла, пока уключины не начинают дымиться.

Вот такое затасканное клише. Которое становится только хуже от того, что ты пытаешься вдохнуть в него жизнь. Какой позор. Как тебе не стыдно, Олли, лапушка. Но — в плане самозащиты — очень даже подходящее сравнение. Что есть наша жизнь, как не заранее обреченная на неудачу попытка вдохнуть жизнь в клише?

Да, это план С.

План А, план В и план С: что бы вы выбрали?

СТЮАРТ: Когда я говорил о том, что «все гораздо сложнее», я имел в виду следующее. Все эти годы, пока меня не было, я повсюду носил с собой Джил — в буквальном смысле слова, если принять во внимание ту фотографию, на которой все, кажется, помешались, — итак, Джил всегда оставалась со мной, но это была та Джил, которую я знал раньше, та, в которую я когда-то влюбился. Это нормально, правда? А когда я вернулся, я сказал себе: она ни капельки не изменилась. Я имею в виду: у нее теперь дети, и она сменила прическу, и немного поправилась, и гардероб у нее поменялся, я не помню ни одной вещи из тех, которые она носит теперь, и живет она хуже, чем раньше, но для меня она осталась прежней. Но это — для меня. А на самом деле? Может, мне просто не хочется признавать, что за годы жизни с Оливером она все-таки изменилась. Заразилась его принципами и мыслями, его второсортными мнениями. Как я уже говорил, речь идет о ДЕП и МОП. Значит, было бы неправильно думать, что теперешняя Джилиан — та же самая женщина, в которую я в свое время влюбился? В конце концов, за прошедшие годы я сам изменился. И вы, кстати, тоже, как я уже отмечал при встрече.

Секс ничего не прояснил. Наоборот. Я понял, что я просто себя обманывал, когда говорил себе: все прошло, — я понял, что всегда любил только Джил, всегда любил и всегда буду любить. Потому что Джил, о которой я говорю, — та же самая девушка, в которую я влюбился двенадцать лет назад. И я буду любить ее всегда. Всегда. Жесткий диск, как я уже говорил. А Джил теперешняя? Мне придется влюбиться в нее опять? Или я уже наполовину влюбился? На четверть? На три четверти? Я думаю, что идеальным решением будет, если окажется, что хотя мы оба изменились, мы все равно развивались в параллельных направлениях, и значит, по-настоящему не расставались, хотя и расставались на десять лет. А потом — совсем идеальный вариант — самое лучшее «Если» — она снова меня полюбит. Или — еще более идеальный вариант — она полюбит меня еще больше, чем раньше. Как вы думаете, не слишком ли я размечтался?

И вот теперь, когда у меня, кажется, появился реальный шанс вернуть то, что когда-то было моим, в душе я начинаю не то чтобы сомневаться, но задумываться: а так ли сильно мне этого хочется? Когда я думал, что это в принципе невозможно, все было проще. Может быть, мне просто страшно. В конце концов, сейчас ставки выше. Гораздо выше. Сказать по правде, когда я женился на Терри, ставки были не столь высоки, как тогда, когда я женился на Джил. Но теперь все по-другому. Наверное, самый главный вопрос: сможет ли Джилиан полюбить меня снова?

Как вы думаете?

ДЖИЛИАН: Стюарт действительно меня любит? До сих пор? Правда? Он так сказал?

Вот самый главный вопрос.

Как вы думаете?

МАДАМ УАЙЕТТ: Ни о чем у меня не спрашивайте. Что-то будет. Или вообще ничего не будет. А потом — один за другим, еще очень нескоро — мы все умрем. Может быть, первым умрете вы.

А что до меня — я подожду. Того, что будет. Или не будет.