ДУЛЬ

Говорят, когда-то мы кочевали. До времени нам это позволялось. Но никогда стада наши не были так велики, как нам хотелось бы. Степи, по которым нам разрешалось бродить, были заключены в Затворные горы. С них за нами надзирали грозные тэнгэры. Тэнгэров было много, и все были грозные. Отовсюду видны были горы, в которых они обитали, — далекие, в дымке, но всегда видные на горизонте. Мала, очень мала была земля Магог.

Да, воля нам была дана лишь в пределах Затворных гор. Постоянно ощущали мы на себе суровые взоры тэнгэров. А однажды Великие Духи явились шаманам и объявили, что отныне магоги должны оставить кочевой образ жизни и переселиться в прочные дома. Ведь когда прозвучит Труба, все мы как один должны будем немедленно выступить. А разве могут выступить разбредшиеся во все стороны пастухи, когда прозвучит Труба? Вот потому и поселили нас в прочных, остроконечных каменных домах, выкрашенных в черный цвет. Ибо так было угодно Небу.

В одном из таких домов я и родился. Мой отец так и не удостоился земного имени, вскоре после моего рождения он получил последнее имя на небесах. В тот год появился человек из хосуна Шурши, нарекший себя Сбегу, нарекший сам себя — неслыханное дело. Он возвысил голос и предположил, что ждать не нужно, что никакая Труба не прозвучит, потому что никто в нее не подует, и что до нас вообще никому нет никакого дела. За ним устроили настоящую охоту: сразу три бега выпустили распоряжение предать его смерти за хулу на небеса. Сам же Сбегу, ни от кого особенно не скрываясь, ушел в степь пасти баранов. И вот однажды ему предстало знамение: Великие Духи Чычкан и Жуйжолу явились ему. Они спросили его, и он ответил — высказал свои сомнения насчет особой миссии магогов. В ответ Великие Духи, поразмыслив, обратили Сбегу в пепел. Так еще раз было наглядно доказано, что особая миссия у магогов есть.

Мы все знали о том, что случилось со Сбегу. Сколько раз рассказывали нам его историю у горящего очага. Сбегу был паршивой овцой, отбившейся от дружного, сговорчивого стада. Ведь никто из нас не сомневался, что у магогов великое будущее. Все мы с нетерпением ждали. Это ожидание было великим объединительным мотивом. Приобретало оно разные формы, но выражалось всегда одним-единственным вопросом. Когда? — вот каким вопросом все мы задавались. Когда?! — воздев руки к небесам, надрывалась нетерпеливая молодежь. Когда? — угрюмо спрашивали взрослые мужчины. Когда же? — безнадежно шептали старики. Это «когда?» вечно висело над страной, словно унылое гудение, словно тяжкие тучи, не проливающие ни капли дождя. И обязательно находился кто-нибудь, кто с уверенностью отвечал: «Скоро». Обычно так позволялось отвечать только шаманам. Но бывало, что и какая-нибудь мать, укачивая раскричавшегося младенца, утешала его: «Не плачь, маленький. Скоро. Уже скоро!» И ребенок до поры замолкал, чтобы через годы, стариком, поперхнуться проклятым вопросом навсегда.

А бывало, выскочит на площадь с выпученными глазами какой-нибудь оглашенный:

— Труба! Труба!

Все — к нему:

— Где Труба?

— Слышу Трубу! — вопит. — Собирайтесь все как один, пора настала!

Ну послышалось человеку, в ухе зазвенело, мало ли что. И все со смехом расходятся, а он остается на площади, ошарашенно озираясь.

Помню одного сумасшедшего. Бывший шаман, он так и ходил в длинном черном балахоне и остроконечном малахае. Длинный, сутулый, с отросшей спутанной бородой, он ходил всюду, стуча посохом, и непрерывно бормотал:

— Когда. Когда. Когда. Когда.

В его устах это слово утратило вопросительную интонацию, «когда» перестало быть тем вопросом, что волновал всех нас. Он просто повторял это слово, без конца бормотал его себе под нос — когда, когда, когда, когда, когда, когда. Мы, дети, всюду бегали за ним, а когда он останавливался, окружали его и громко вопили:

— Когда?

Помню его страшный остановившийся взгляд. Рот его раскрывался, и жуткий крик вырывался из него:

— Забыл когда! Забыл когда!

Мы с визгом разбегались, а он садился в пыль и застывал, обхватив голову руками.

Конечно, ответ на этот вопрос знали шаманы. Не зря они общались с духами, не напрасно те являлись им в виде черного дыма. Они знали. И вид у них был соответствующий. Одетый в черную шкуру, косматый, в остром колпаке, заваливался шаман непрошеным в дом, раздвинув всех, садился у очага, жадно протягивал руки к мясу, шумно ел. Вокруг боязливо молчали, смотрели, как он ест. А он, поев, внезапно приходил в веселое расположение духа, задорно оглядывал хозяев:

— Ну что, небось хотите знать когда?

К нему придвигались, в глазах зажигалась надежда:

— Скажи, святой человек, и впрямь истомились! Скажи, ежели знаешь!

— Знаю, знаю, — важно кивал шаман, его веки после плотного обеда смыкались, он начинал клевать носом.

Его тихонько тормошили за плечо. Шаман встряхивался, весело оглядывал сидящих, рыгал.

— Скоро — вот когда! — со значением произносил он, поднимался на ноги, уходил.

И люди, сбившись у очага, начинали после его ухода гадать, как скоро и скоро ли настанет это скоро. За стенами была ночь, в которой неслышно скрылся шаман. Казалось, он бродит где-то рядом с домом, прислушивается к тихим разговорам, усмехается. В очаге тлеют угли. Красноватые отсветы на лицах сидящих. Тихие разговоры. И вот у одного из сидящих, человека, никак не нареченного, вдруг вырывается:

— Когда?

Одно из ярких воспоминаний детства: поздняя весна. Жарко как летом, но трава еще не увяла, не превратилась в заросли жестких шуршащих стеблей. Море высокой травы, и я в нем, охочусь с маленьким луком на тарбаганов. Но вот лук забыт, все забыто: муравьиный лёт! Один пригорок вдруг оказывается покрыт копошащейся серебристо-черной массой — это крылатые матки муравьев собрались лететь вдаль, чтобы дать жизнь новым муравейникам. Пригорок становится живым, скрывается под массой насекомых. Неожиданно они густым роем поднимаются с земли, и мне, маленькому, кажется, что этот огромный черный рой застилает солнце. Я поднимаю лук и пускаю стрелу в самую середину. Чего я хочу этим добиться? Я знаю, что стрела пролетит сквозь облако летящих насекомых и канет в море травы. Нет, мне просто жалко солнце, жалко небо, которое на миг застилось черной тучей, и я храбро пускаю стрелу в нависшую надо мной надуманную угрозу. Стрела улетает далеко, и я не могу ее найти. Рой же рассеивается.

Нишкни очень любила наблюдать за муравьями. Нишкни была моим другом — единственным другом. Вместе мы ходили к старому святилищу на Красном кургане. Древний квадратный храм глубоко врос в верхушку огромного оплывшего кургана. Подниматься к святилищу было делом нелегким — земляные ступени совсем сгладились. Никто не служил в святилище много лет. Вообще говоря, никто никогда не служил ни в одном святилище во всей земле Магог. Говорят, службы проводились раньше, в старые времена. Но потом Великий Дух Каракирдык явился шаманам в виде черного дыма и объявил, что служить службы не надо, пусть лучше готовятся к грядущей Битве. Шаманы сказали, что уж они-то биться не будут, они лучше будут службы служить. Тогда Великий Дух после некоторых раздумий испепелил одного шамана, после чего остальные с готовностью согласились с тем, что будут сражаться бок о бок со своими собратьями. Святилищ по всей земле Магог много, и все древние. Только никто в них не ходит. Нет надобности. Ведь если приходит надобность вознести молитву, следует лишь обратиться к ближайшему шаману, и тот передаст молитву тому или иному Великому Духу. Только ни у кого надобности вознести молитву не возникает. О чем молиться? Все у нас есть. Поля, луга, стада, еда. Говорят, в старые времена появилась у некоторых блажь возносить молитвы о том, чтобы поскорей наступила Пора и прозвучала Труба. Торопили духов так. Те явились и испепелили этих страждущих, и тем дело кончилось.

Нишкни мне рассказывала эти истории. Она много их знала, таких историй. Я спрашивал ее, откуда она это все знает, и однажды она мне поведала по секрету, что она — дочь шамана. Я в это не поверил. Я знал ее отца — он был обычный человек без имени, потому что никому в голову не пришло его наречь. А вот Нишкни нарекли очень рано, совсем маленькой. Ничем больше от остальных детей она не отличалась, разве всегда была очень задумчивой и серьезной. Когда надо было о чем-то спросить, все дети ходили к ней и спрашивали, а она отвечала. Она всегда знала ответ. Пожалуй, это была другая странность Нишкни. Она всегда знала ответ на любой вопрос. Только один вопрос не отваживались ей задать. Тот самый вопрос, волновавший всех: когда? Как-то раз одного мальчишку все-таки подбили задать ей этот вопрос. Помню его испуганное лицо, когда он шел к ней. Она встретила его спокойным взглядом. Запинаясь, он задал ей вопрос. Она продолжала смотреть на него. И вдруг ему стало холодно, он задохнулся от страха. Но она, выдержав паузу, просто ответила:

— Скоро.

И улыбнулась.

И тот стремглав кинулся прочь, забыв передать ее ответ товарищам.

Да, Нишкни была странная. И она была моим другом, единственным другом. Вместе мы ходили к старому святилищу. В норах под курганом обитали шаманы. Это были какие-то особенные шаманы — их никто никогда не видел. Говорили, что ночью по своим подземным ходам они поднимаются в святилище и до самого утра молятся Великим Духам. Но проверить это было невозможно — никто не ходил в храм по ночам. Туда и днем никто не ходил — боялись. Это было нехорошее место. Однажды я из любопытства весь день пытался взобраться по стертым земляным ступеням к храму. Я съезжал вниз бесчисленное количество раз, весь измазался красной землей. Много раз я оказывался почти у самой цели — совсем близко был черный проем, проход в храм. Но потом корешки, за которые я цеплялся, пытаясь взобраться, обрывались, и я на животе съезжал вниз, к подножию кургана. А потом пришла Нишкни и объяснила, что наверх мне взобраться не удастся — храм не пустит.

— Это особенный храм, — прибавила она.

— Чем особенный? — спросил я.

Она смерила меня спокойным взглядом.

— Здесь являются Великие Духи, — сказала она.

— Все разом? — наивно спросил я.

— Необязательно, — ответила она.

— В виде черного дыма являются? — продолжал я свои расспросы.

Она улыбнулась и произнесла:

— Необязательно.

Необязательно! А в виде чего еще? — хотелось мне спросить. Но Нишкни не сказала, а я не осмелился узнать.

С тэнгэрами общались многие, но это было раньше. Говорят, в старые времена свести знакомство с тэнгэром было вообще легче легкого. Они сами частенько завязывали знакомство с людьми — тогда они больше нами интересовались. Но и во времена моего детства часто можно было услышать, что родители того или другого моего сверстника общаются с тэнгэрами. Такое знакомство было почетно — ведь через тэнгэра человек завязывал знакомство с внешним миром. Иным удавалось даже выходить за пределы Затворных гор и путешествовать. Хотя я никогда не слышал, чтобы тэнгэры брали на себя труд переправлять человека через горы. Они были дружественны, но уклончивы.

Однажды Нишкни сказала мне, что у нее есть знакомый тэнгэр. Так, мимоходом упомянула. Естественно, мне стало любопытно, и я начал приставать к ней с расспросами. Она не стала говорить, как его зовут, но рассказала, что он явился ей возле старого святилища и что сначала она очень испугалась, но он успокоил ее и сказал, что явился как друг.

— Так вот откуда ты все знаешь! — победно закричал я.

Она покачала головой. Нет, тэнгэр тут вовсе ни при чем. Он никогда ничего ей не рассказывает. Наоборот, это она все рассказывает ему, а он печально слушает и кивает. Он вообще печальный. В его присутствии ей хорошо.

— И что, прямо вот так ничего не рассказывает? — не успокаивался я. — Совсем ничегошеньки?

Ну не совсем, конечно. Как-то получается, что она сама все узнает. Он молчит, такой печальный, поникший, а мысли и образы сами лезут ей в голову. Так она много узнает — об тэнгэрах, о земле Магог. Но он ничего не рассказывает, правда. Просто сидит и даже ее слушает вполуха, весь погружен в какие-то свои очень грустные мысли. Он совсем ничего не говорит, только временами спрашивает, все ли у нее хорошо. Когда она отвечает, что все у нее хорошо, он кивает и вновь погружается в задумчивость.

— Странный какой, — заметил я, жадно слушая ее рассказ.

Она пожала плечами.

— Они все такие. Им до нас мало дела, они сюда поставлены. Вот и нужно выполнять обязанности. А душой они не здесь.

— А где?

— Не знаю. На небесах, наверно. Они тоскуют по небесам.

— Это он тебе сказал?

— Да нет. Просто знаю.

Вот так наши беседы и оканчивались — она просто знала. Сейчас смутно припоминаю, что она открывала мне тогда поразительные вещи, только смысл их до меня не доходил. А сейчас я забыл даже то, что она мне говорила. Меня, помнится, здорово занимало, каково это — общаться с тэнгэром, и я попросил ее познакомить меня с ним. Она покачала головой.

— Он не согласится. Это мой тэнгэр.

— А ты не спрашивай, — наущал я. — Ты только скажи, когда ты пойдешь туда в следующий раз, а я проберусь тихонько и посмотрю.

— Ты не хочешь с ним поговорить? — удивилась она.

Конечно, я хотел с ним поговорить. Но как с ним говорить, если он говорить не хочет? Если он такой грустный и погруженный в себя? И если он к тому же — тэнгэр Нишкни? Не знаю, как с таким тэнгэром говорить. На такого тэнгэра лучше тихонько поглядеть из кустов. Лишь бы не увидел.

Неожиданно она пошла мне навстречу. Мы условились, что я буду ждать ее у подножия Красного кургана. Сгущались сумерки, скоро станет совсем темно. Багрянец заката.

Вскоре и впрямь стемнело, лишь верхушка кургана и немое святилище вырисовывались на светловатом небе. Где-то рядом послышались голоса, я узнал голос Нишкни. Но с кем она? С ней ли тэнгэр? Там, откуда донеслись голоса, вдруг появился яркий свет. Я приподнялся, чтобы хорошенько разглядеть его, и тут поблизости раздался шорох. Я повернул голову. Рядом со мной стоял огромный черный шаман. Весь в земле, до глаз заросший седой спутанной бородой, он был настолько страшен, что я застыл на месте. На меня он не смотрел. Его горящие красным огнем глаза были устремлены на свет — туда, где был тэнгэр. Я услышал скрежет его зубов. Я пошевелился, и медленно он перевел взгляд на меня. Никогда не забуду этого взгляда, этих глаз. В следующую же секунду я уже несся к дому сквозь трещащие кусты, спотыкаясь и падая. Мне казалось, что за мной гонятся все шаманы Красного кургана, жуткие, покрытые черной землей страшилища. После этого я заболел. Нишкни навещала меня. Выслушав мой рассказ, она сказала, что шаман мне просто привиделся. В тот вечер не было и тэнгэра. Она просто посидела на пригорке и, не дождавшись его, пошла домой. Она думала, что я уже давно там. Три дня они с матерью провели у моей постели, отпаивая меня отварами. Вскоре я и сам уверовал в то, что страшный шаман мне привиделся. Скоро я снова был на ногах.