Глава семнадцатая

Соловьев подвез Майю. Она не хотела его отпускать, попросила подняться в квартиру. Ей вдруг пришло в голову, что Нина могла проснуться и что-то с собой сделать. Но нет, она спала. Майя пощупала ей пульс, поправила сбившееся одеяло. Нина горько всхлипнула во сне и отвернулась. На полу Соловьев заметил забитую окурками пепельницу, пустую коньячную бутылку.

– Я все опасные таблетки взяла с собой, вот они у меня, в сумке, – прошептала Майя, – но все равно я за нее боюсь ужасно. Завтра утром мамаша ее приедет. Не знаю, как бы хуже не было. Мамаша у нее зверь. Работала начальником отдела кадров на ламповом заводе, такая, знаете, коммунистическая кобра. Ханжа и садистка. Когда Нинулька уехала в Москву с Качаловым, мамаша прокляла ее, даже внучку свою родную видела не больше трех раз.

У Соловьева зазвонил мобильный. Он попрощался с Майей и вышел. Опять это была никакая не Оля. Пожилой голос в трубке, сиплый, слегка картавый, проворчал:

– Между прочим, я бы давно лег спать, если бы ты не сказал мне, что дело срочное. Ты же знаешь, я ложусь очень рано. Но сейчас вот по твоей милости не могу уснуть. Ждал, что ты сам объявишься, не хотел тебя, такого занятого, беспокоить. Но не выдержал. Побеспокоил, извини. Скажи, мне тебя сегодня ждать или нет?

Звонил Вячеслав Сергеевич Лобов. Диме стало неловко, что он забыл о старике.

– Я просто не думал, что вы поняли меня так буквально, и не надеялся, что вы так быстро справитесь, – сказал Соловьев.

– Там и справляться нечего. Достаточно было взять лупу. Ну и еще пришлось потратиться на международный телефонный разговор с Римом. – Лобов выдержал долгую эффектную паузу, которую Дима поспешил заполнить бурными благодарностями и обещанием оплатить счет.

– Не тараторь, Соловьев. Что за манера? Я еще ничего тебе не рассказал. И не расскажу по телефону, не надейся. Придется тебе меня, старика, навестить.

– Я с удовольствием, Вячеслав Сергеевич. Когда?

– Это тебе решать. Я на пенсии, у меня время все свое, не казенное. Ты сейчас где?

– В Сокольниках.

– Помнишь, где я живу?

– На Красносельской. Да, действительно, отсюда десять минут на машине.

По дороге Дима остановился, купил букет нарциссов для жены Лобова и коробку шоколадных конфет. Вячеслав Сергеевич был известным сластеной.

– Вот тапочки, проходи. Только тихо. Вера спит. За цветы спасибо. Ох, тут еще и конфеты. Ну давай уж по такому случаю сварю тебе кофе.

Дима заметил, как сильно сдал старик, располнел, появилась тяжелая одышка, лицо стало серым, под глазами мешки.

– Что смотришь? Плохо выгляжу?

– Нет, почему? Просто мы давно не виделись.

– Год и восемь месяцев. Я, Дима, инфаркт перенес, чуть копыта не отбросил. Не курю теперь. Питаюсь творожком да протертыми овощами. Гуляю каждый день. Хожу, как дурак, по скверику, туда-сюда. Хорошо, если Вера со мной выходит. Но ей все некогда.

Они прошли в маленькую чистую кухню. Лобов усадил Диму на деревянную лавку, открыл окно, включил чайник.

– Кури, если хочешь. Скажи, ты так и не женился на той девочке, графологе. Людочка, кажется?

– Люба. Нет, Вячеслав Сергеевич, не женился.

– А что тянешь? Вон, седой уже.

– Да так как-то. Она намного моложе меня, и вообще, я привык жить один.

– Не модный ты какой-то, Дима. Сейчас все как раз на молоденьких женятся. А как твой Костик? Сколько ему?

– Семнадцать. В этом году поступает на юрфак.

– Ну, славно, славно. – Старик разлил кофе по чашкам, себе добавил молока, открыл конфеты. – Ладно, не томи. Расскажи, что ты успел нарыть по этому трупу, который в новостях показали.

Пока Соловьев рассказывал, старик молчал, пыхтел, прихлебывал кофе, качал головой, в какой-то момент схватил блокнот, карандаш, стал делать пометки.

– Нет, я все-таки не понимаю, почему они отказываются от серии? Бред какой-то.

– Действительно, бред, – кивнул Соловьев и вдруг пробормотал: – Они отрицают серию сейчас так же, как тогда отрицали версию детского порно.

– А ты как думал? Кому нужна эта мерзость?

– Судя по тому, сколько этой мерзости в паутине, она нужна многим. Потребителям, производителям, чеченским террористам. Они это дело крышуют и получают прибыль. Кому-то в нашей структуре, в МВД, в ФСБ. Только мы с вами никогда не узнаем, кому именно.

– Так, может, нам лучше и не знать? – Старик перешел на шепот: – Дима, ну ведь это действительно чума. Кажется, твоя первая любовь Оля Луганская предложила версию, что Молох убивает детей, которых используют в индустрии детского порно?

Соловьев нахмурился, отбил пальцами дробь по подоконнику.

– Ольга Юрьевна Филиппова, – произнес он сердито, – Луганская – это ее девичья фамилия. Да, доктор Филиппова работала в группе профессора Гущенко и выдвинула такую версию. В результате группу разогнали.

– Ну вот! А в Давыдове интернат сгорел! Никого, ни единую сволочь потом не привлекли.

– При чем здесь Давыдово? – Соловьев даже поперхнулся от неожиданности.

– При том! Твоя Ольга Юрьевна приходила ко мне, расспрашивала о давыдовском душителе.

– Вячеслав Сергеевич, я и тогда, и сейчас не понимаю, какое это имеет отношение к серии Молоха?

– Не понимаешь? – Старик отвернулся и поджал губы. – Очень жаль. Прошло столько лет, а у меня этот Пьяных до сих пор не выходит из головы.

– Вы тоже, как доктор Филиппова, считаете, что это не он?

– Не знаю! Там было слишком много всего сразу. После четвертого трупа, когда Гущенко высказал свои подозрения, Пьяных допрашивали, проводили обыск, в доме, в сарае. И ничего не нашли. А потом вдруг после пятого трупа – бабах! Шкатулка. Полный набор улик. И почему-то сразу забыли, что возле интерната иногда крутился какой-то странный слепой старик с палочкой. Никто не знал, откуда он взялся, куда исчезал. Его видели накануне убийств. Сторож как-то попытался с ним заговорить, попросил документы, но старик промычал что-то, махнул палкой и ушел.

– Думаете, это был переодетый убийца? – скептически хмыкнул Соловьев.

– Не знаю. Вполне возможно. Когда вокруг интерната ставили охрану, когда съезжалось много народу, он не появлялся. Сторож рассказывал, что для слепого этот старик передвигался слишком уверенно. И еще, кто-то из детей обмолвился, что некий дедушка приносил конфеты. Мать Пьяных уверяла, будто видела, как несколько ночей подряд к ним на участок пытался проникнуть какой-то человек. Но они на ночь спускали собаку. А потом собака умерла. Местный ветеринар сказал, что пса отравили. И вот после этого в дровяном сарае нашли шкатулку.

– Вячеслав Сергеевич, погодите, все это, конечно, очень интересно и убедительно, но Пьяных признался.

– Дима, ты что, вчера родился? Пока ловили Чикатило, Головкина, Сливко, Михасевича, столько народу признавалось, и некоторых успели расстрелять. Настоящих серийников ловили по десять – двадцать лет. Нервы сдавали, хватали того, кто попадал под горячую руку, фабриковали улики, давили при допросах, выбивали признательные показания. Отчасти поэтому уничтожали в начале девяностых дела по маньякам.

Соловьев уже тихо и подло сожалел, что обратился за помощью к старику. Лобов мог проговорить всю ночь. Ему не хватало общения, внимания. Он лет семь писал свои мемуары. Заканчивал очередной вариант книги, относил в разные издательства и везде получал отказ. Начинал писать другой вариант, вспоминал очередную порцию криминальных баек, добавлял, вычеркивал, нес рукопись, но опять не печатали, просили переработать.

– И все-таки я не понимаю, при чем здесь Молох? – упрямо повторил Дима. – Насколько я помню, душитель насиловал детей. И никакого масла не использовал.

Лобов тяжело вздохнул, покачал головой.

– Вместо масла была вода. Озеро. А что касается изнасилования, то там вообще ничего не ясно. Никому ведь не могло прийти в голову, что слепых детей кто-то активно употреблял еще до убийства. Решили, что это мог сделать только маньяк. Поскольку их всех вытаскивали из воды, точного анализа провести не удавалось. А следы того, что с детьми кто-то жил половой жизнью, были очевидны.

– Господи, кто же? – Соловьев спрыгнул с подоконника, прошелся по маленькой кухне. – Они маленькие слепые сироты…

– В том-то и дело. Слепые не могут никого опознать. Разве что на ощупь, по запаху, по голосу. Но для суда это не серьезно. Сироты не могут пожаловаться родителям, – старик налил себе воды, выпил залпом, – кое-что открылось, но позже. Об этом я твоей Оле не рассказывал. Не хотел ее грузить, слишком уж мерзкая история. И сам не хотел вспоминать. Но тебе, Дима, это знать нужно. Ну, ты готов?

– К чему, Вячеслав Сергеевич?

– Слушать меня внимательно готов?

– Я и так вас слушаю.

– Нет. У тебя слишком скептическое лицо!

– Ну извините, – Соловьев развел руками, – какое есть.

– Ладно, сейчас ты улыбаться перестанешь и, кстати, поймешь, что Оленька твоя во многом была права. – Старик глубоко вздохнул, нахмурился и заговорил совсем тихо: – После пожара обожженная нянька исповедовалась перед смертью, рассказала попу из местной церкви, что на ней страшный грех. Чистых агнцев, слепых сироток, возили ночами в волчье логово. Директор получала за это деньги. Нянька знала, но боялась сказать кому-нибудь. Поп грехи ей отпустил, а потом согрешил сам. Выдал тайну исповеди, рассказал своей попадье. А она пошепталась еще с кем-то. Впрочем, все это были только слухи, показаний так никто и не дал.

– Но все-таки были какие-то попытки выяснить, кто насиловал детей и что за волчье логово?

– Да, конечно. Прежде всего, обратились к директрисе. Она объяснила, что эти дети – особый контингент, они агрессивны, лживы, неблагодарны. У них с ранних лет повышенная сексуальность, и они черт знает чем занимаются друг с другом. Ты бы видел ее. Толстая надменная бабища, вся в бриллиантах. Безжалостная, как скала.

– Ну а детей допрашивали?

– Естественно. Они были жутко запуганные, клещами слова не вытянешь. К тому же кому-то из них это даже нравилось. Их там кормили вкусно.

– Где – там? Что – нравилось? – Соловьев только сейчас заметил, что они оба, старик и он сам, не просто разговаривают, а кричат нервным шепотом.

Дима опять закурил, Вячеслав Сергеевич накапал себе валокордину в рюмку, выпил залпом, сморщился.

– Неподалеку от интерната, на другом берегу озера, была закрытая зона, секретный объект, за высоким глухим забором. Так называемый гостевой комплекс ЦК КПСС. На огромной территории роскошная трехэтажная вилла с бассейном, сауной, зимним садом. Постоянно там никто не жил, только охрана, обслуга и администратор, некто Грошев Матвей Александрович. Импозантный такой мужчина, красавец, как из Голливуда. Хозяин роскошного заведения. Приезжало высокое начальство из Москвы, эскорты машин с затемненными стеклами, с мигалками, иногда под охраной мотоциклистов. Вот туда и возили слепых детишек ночами.

– Зачем?

– Затем! Дима, ты правда не понимаешь? Или придуриваешься?

– Правда не понимаю, Вячеслав Сергеевич.

Старик закатил глаза к потолку, поджал губы и произнес бесстрастным тусклым голосом:

– Их там употребляли всякие высокие чины, из тех, что у нас всегда оставались и остаются неприкасаемыми. Грошев Матвей Александрович был чем-то вроде номенклатурной сводни, на самом высоком уровне. Думаю, он и сейчас занимается тем же, только под другой крышей. Директриса была в доле. Ее потом повысили, взяли в Москву, в министерство. Дело изъяли из архива. Интернат сгорел.

– А вилла? – спросил Соловьев.

– Некоторое время она стояла пустая, никто не приезжал, охрана, обслуга, сам Грошев – все уволились. В начале девяностых землю и дом купил какой-то новый русский. Потом хозяева менялись. Теперь это просто частная собственность, там кто-то живет. А что касается твоего Молоха, он действительно миссионер. Дети, которых он убил, снимались в порно, занимались проституцией. Единственный шанс выйти на него – отлавливать торговцев детьми и трясти их как следует, чтобы они сдавали свою клиентуру. Но этого у нас никогда не допустят. Второй скандал вроде того, что был с сетью «Вербена», вряд ли удастся скрыть от прессы. Кто там может оказаться среди клиентов и покровителей? Ой, не дай бог! Пусть лучше ловят взяточников из ДПС. Пусть ловят жуликов. Пусть разоблачают тех, кто злоупотребляет служебным положением, фабрикует уголовные дела на богатеньких. Воровать и жульничать у нас в России не стыдно. Обижать богатых – святое дело. Даже насиловать не стыдно. Вон, есть губернаторы, которые за это сидели, и не стесняются, наоборот, щеголяют своим половым недержанием. Но только они насиловали совершеннолетних, не детей. Понимаешь, о чем я? За детей даже на зоне убивают до сих пор. Вот так, Дима. И, между прочим, посадить Пьяных в общую камеру было все равно, что убить.

– Спасибо, Вячеслав Сергеевич, – вздохнул Соловьев, – вы меня взбодрили и обнадежили.

– Не за что. Считай, что это просто информация к размышлению, как говорил за кадром моего любимого фильма мой любимый актер. Вот ты и подумай, поразмышляй на досуге. Что, если Анатолий Пьяных убивал бедных агнцев, чтобы спасти их чистоту, отправить прямиком на небеса? Что, если убивал не Пьяных, и настоящий давыдовский душитель до сих пор жив? Найди Грошева. Только очень осторожно. У него огромные связи, на самом верху.

– Вы что, думаете, это мог быть он? Он – душитель? Он – Молох?

– Не знаю. Я уже старый. Думай ты, Дима. Ладно, не расстраивайся, сейчас я тебя действительно слегка взбодрю. – Старик, как фокусник, достал из кармана фланелевой домашней куртки граненый флакон и поставил на стол. – Духи твои из частной коллекции парфюмерного дома «Матерозони» в Риме. Эта фирма двести пятьдесят лет составляет на заказ индивидуальные ароматические композиции. Флакончик твой стоит, вероятно, бешеных денег. На этикетке есть адрес и телефон. Кроме того, имеется индивидуальный номер заказчика. Дальше я разыграл маленький спектакль. Я позвонил по этому телефону. Стал врать на своем дурном английском, будто бы в аэропорту нашел дорогую дамскую сумочку. Внутри большая сумма денег, но никаких документов. Только косметика, щетка для волос, шоколадка и флакон духов. Как порядочный человек, я хотел бы разыскать владелицу и вернуть ей пропажу.

– Гениально, – улыбнулся Соловьев.

– Не перебивай меня. Потом будешь аплодировать. Представь, для того чтобы произнести этот текст, мне пришлось сначала залезть в русско-английский словарь. Впрочем, я мучился не долго. Почти сразу трубку взяла барышня, которая отлично говорит по-русски. Оказывается, основной контингент клиентов дома «Матерозони» – русские. Ну кроме, конечно, голливудских звезд и дюжины каких-то несчастных американских и греческих миллионеров. Так вот, Дима. Владелица этого аромата тоже оказалась русской.

Повисла пауза. Старик возбужденно пыхтел. Съел конфету, встал, налил воды в чайник. Дима еще раз рассыпался в благодарностях.

– Синьора Зоя Зацепа, – торжественно произнес старик, – раньше постоянно жила в Риме. Ее муж был дипломатом, работал в посольстве. Теперь они живут в Москве, но в Рим приезжают часто. Любезная барышня дала мне адрес и телефон их квартиры в Риме, итальянский мобильный синьоры и еще московский. Вот, я все тебе записал.