Зимой 1983-го президент Рейган подписал очередную секретную директиву по национальной безопасности, в которой была поставлена задача произвести фундаментальные изменения советской системы, способствовать консолидации внутренних оппозиционных сил путем расширения демократии и публичной дипломатии. Американский бюджет собирался отвалить 85 миллионов долларов на подготовку будущих руководящих кадров и создание прозападно ориентированных партий и движений в странах социализма.

Разведывательной работой по США занимался Первый отдел Первого главного управления КГБ. В декабре 1983-го именно этому отделу было поручено довольно странное для внешней разведки задание – подготовить прогноз колебаний цен на мировом рынке золота. К выполнению было приказано привлечь самый ограниченный круг людей, в который входил вашингтонский резидент Всеволод Сергеевич Кумарин.

За несколько дней до отлета Григорьева в Москву резидент вызвал его к себе.

– Поздравляю. Вместо денежной премии вас решено наградить очередной благодарностью в личном деле. Для вас, человека благородного и бескорыстного, это должно быть приятно. Есть еще одна радостная новость. Лондон отменяется.

– Спасибо, Всеволод Сергеевич, – улыбнулся Григорьев.

– Не за что, Андрей Евгеньевич.

В кабинете повисло молчание. Резидент сидел в своем крутящемся кресле за идеально чистым столом и смотрел в одну точку. Лицо его отяжелело, как будто оплавилось. Сошел верхний слой светского жизнерадостного лоска. Глаза, обычно слегка сощуренные в ироничной улыбке, были широко открыты. Взгляд мертво застыл, уголки губ оттянулись книзу. Перед Григорьевым на несколько мгновений возник настоящий Кумарин, налитый страхом и тоской, не верящий ничему и никому, даже самому себе, глубоко несчастный оттого, что слишком умен для иллюзий.

– Вы помните майора Демченко из отдела научно-технической разведки? – спросил он, глухо кашлянув. – Да сядьте, не маячьте у двери.

– Конечно, помню, – Григорьев опустился в кресло, – кажется, он сейчас в отпуске в Москве. Что-нибудь случилось?

– Неделю назад в ресторане «Узбекистан», на глазах десятков свидетелей, Демченко убил свою любовницу. Шарахнул по голове бутылкой от шампанского. Пьян был. Она несовершеннолетняя. Всего шестнадцать. Что скажете?

– О, Господи! – только и мог сказать Григорьев.

– Но этого мало, – Кумарин потер переносицу, провел ладонью по лицу и опять стал ироничным светским львом, благовоспитанным сытым дипломатом, – этого мало, Андрей Евгеньевич. При обыске в московской квартире Демченко был обнаружен миниатюрный аппарат «Минокс», а также тайник, в котором хранилось десять тысяч рублей и семь тысяч долларов.

– Идиот, – прошептал Григорьев и покачал головой.

– Кто? Он или я? – с нервной усмешкой спросил резидент. – Знаете, я подозревал нескольких человек. В том числе вас, Андрей Евгеньевич, и Бреденя, в общем, лучших, самых крепких, умных, хитрых. Но Демченко!.. Зачем он им? Тупой, наглый, пьющий. Сколько таких, как он? Вы сказали – идиот, разумеется, имея в виду его, а не меня. А вам не кажется, что тупость бывает заразной, как грипп? Таких, как Демченко, страшно много. Не обязательно алкоголь. Может быть, фанатизм, слепая вера в дохлые утопические идеи. Тоже род наркомании, верно? Как вы думаете, почему, чтобы получить водительские права, надо пройти медкомиссию, иметь справку от психиатра?

– Потому, что больной человек за рулем опасен для себя и окружающих, – автоматически отчеканил Григорьев прежде, чем удивиться вопросу.

– А больной человек, управляющий гигантской ядерной державой? Насколько опасен для окружающих он? Ладно, можете не отвечать. Вы меня отлично поняли. Вот тут два документа, – резидент вытащил из ящика и небрежно толкнул через стол стандартный плотный конверт с грифом «Сов. секретно», – просмотрите прямо сейчас, при мне.

Григорьев, слегка оглушенный, красный, как помидор, низко опустил голову и углубился в чтение.

Первым документом была директива по национальной безопасности США, «NSDD-75». Сумма в восемьдесят пять миллионов, предусмотренная американским бюджетом на развал системы социализма, обозначалась цифрами и прописью. Григорьев макушкой чувствовал взгляд резидента.

– Как вы думаете, кто стоит за определением «агенты влияния»? – тихо спросил Кумарин. – Кому достанутся эти американские миллионы?

– Ну, если бы возможно было вычислить заранее имена, звания, должности этих людей... – медленно процедил Григорьев, не поднимая головы.

– То что? – повысил голос резидент.

– Не знаю. Вероятно, это стало бы самой серьезной победой в истории разведки.

– Чьей победой? – Резидент внезапно рассмеялся. – Восемьдесят пять миллионов – хорошие деньги, верно? Или победа, по-вашему, дороже денег? Впрочем, не буду вас отвлекать, читайте дальше.

Дальше шел другой документ, с таблицами, графиками, столбцами цифр. Григорьев не сразу сообразил, что перед ним подробный анализ динамики цен на золото на мировом рынке и прогноз на следующий, 1984 год.

– Можете не вникать в подробности, – разрешил резидент, наблюдая, как шевелятся брови Григорьева, как напряженно морщится лоб, – лучше подумайте, с какой стати эти расчеты были поручены не специалистам, не статистикам из счетной палаты, не Госбанку СССР и даже не Внешторгу. Почему мы? Кому и зачем понадобилось, чтобы золотом занималась внешняя разведка?

– Вероятно, какой-то эксперимент, – осторожно предположил Григорьев.

Резидент расхохотался, на этот раз весьма театрально, как будто исполнял арию Мефистофеля.

– Эксперимент... Нет, отлично сказано, честное слово, отлично. Вы молодец, Андрей Евгеньевич. Ну, а это, по-вашему, тоже эксперимент? – Кумарин хлопнул ящиком, извлек прозрачную пластиковую папку.

«...В области внешней политики – завершение войны в Афганистане полной и безусловной военной победой, уничтожение польской „Солидарности“, во внутренней политике – волевое смещение Брежнева, подавление диссидентского движения, религиозных сект и духовных общин, прекращение всех форм эмиграции, уничтожение подпольной экономики и др. проявлений антисоветских и капиталистических настроений. Для этого необходимо провести серию показательных процессов со смертными приговорами и публичным исполнением».

Григорьев вспотел, хотя в кабинете работал кондиционер и было прохладно. Он отлично знал этот текст.

Незадолго до смерти Брежнева американская пресса опубликовала совершенно секретный документ – проект постановления Политбюро ЦК КПСС, а по сути – долгосрочный план государственной политики СССР. Его авторство приписывалось Андропову. Сообщалось, что было отпечатано всего 4 экземпляра. Канал утечки остался неизвестным. Официальное опровержение ТАСС назвало это публикацию «фальсификацией ЦРУ».

На самом деле это не было фальшивкой. Железный Ю.В. собирался действовать именно так. Больше года назад, ранней осенью 1982-го, Григорьев лично передал Макмерфи текст секретного документа, который случайно попался ему на глаза в кабинете полковника Бреденя. В принципе документов такого рода, всяких постановлений, проектов постановлений, директив, резолюций, приходило в посольство великое множество. Если что-то просачивалось в американскую прессу, то мало впечатляло, поскольку выглядело частью рутинной идеологической склоки, было скучно по форме и мутно по содержанию. Но этот текст оказался бомбой. Все знали, что Брежнев дышит на ладан, ждали перемен, гадали, кто придет на его место. Проект постановления Политбюро ЦК содержал в себе ответы на многие острейшие вопросы.

– Да, я отлично помню эту фальшивку, – громко произнес Григорьев, все еще скользя глазами по тексту и дергая себя за нос. Дурацкая привычка. Он боролся с ней многие годы, после того как прочитал в одном из пособий по психологии вербовки, что сей жест выдает либо вранье, либо внутреннюю слабость. Так и хотелось самого себя шлепнуть по рукам.

– Конечно, помните. И отлично знаете, что документ подлинный, – улыбнулся резидент.

Григорьев оставил в покое свой нос и принялся разглядывать руки. На большом пальце был длинный заусенец. Он подцепил кожицу ногтями, дернул. Ранка тут же стала кровоточить.

– Публичных казней у нас пока нет, но все впереди, – продолжал Кумарин, – знаете, когда восьмидесятилетний фанатик правит огромной страной из больничной палаты и слепо верит, что обязан переделать мир, это здорово бодрит, заставляет думать и действовать. Хочется ведь уцелеть. Жить хочется, и не в дерьме, на воле. Ну, что вы на меня так смотрите? Мы с вами прекрасно понимаем друг друга. Мы профессионалы, элита. Мы оба уже не просто предчувствуем, а знаем совершенно точно, что скоро все рухнет. Не останется никакой идеологии. Будут только деньги. С одной стороны, вот эти американские миллионы, предназначенные для скорейшего развала империи, – он протянул руку через стол и помахал директивой «NSDD-75», – с другой – золотые обломки империи, бесхозные, никем, кроме нас, не охраняемые, – в его левой руке зашуршали листки аналитической справки по динамике цен на золото на мировом рынке.

Кумарин замолчал, и бумажный шорох затих. Как всегда в этом кабинете, тишина была совершенно особенной, мертвой, могильной.

– Простите, – хрипло произнес Григорьев, – у вас нет перекиси водорода или спирта? Я нечаянно сорвал заусенец, кровит, зараза, боюсь запачкать ваш красивый ковер.

– Могу предложить только водку, – Кумарин встал, открыл бар, – давайте уж и выпьем заодно, раз пошел такой хороший разговор, как же не выпить?

Опять повисла тишина. Григорьев приложил к ранке платок, пропитанный водкой. Кумарин взял у него бутылку, разлил по граненым стопкам. Выпили молча, не чокаясь и не закусывая, словно за упокой чьей-то неведомой души.

– Разговор этот давно назрел, и никуда от него не деться, – мягко, почти ласково произнес резидент, – борьба внутри нашей структуры всегда была острей, чем борьба с внешним врагом, на самом деле границы между своими и чужими давно размыты, и сложно понять, кто на чьей стороне. Все очень относительно.

– Ну а как же долг? – вяло возразил Григорьев.

Резидент опять разразился мефистофельским хохотом.

– Перед кем долг? Перед государством, в котором в конце двадцатого века две трети населения не могут принять горячий душ и пользуются ямой вместо сортира? Перед старыми полуграмотными пердунами? Егеря в Завидово гонят прямо на их дула кабанов и лосей. Водолазы нацепляют рыбу на их крючки, когда они изволят рыбачить. Они жрут, пьют, навешивают на себя ордена, как елочные игрушки, тупо и жестоко интригуют, но они вымирают. Человек смертен, от этого никуда не денешься. А спецслужбы вечны. Они – всего лишь механизм реализации государственной власти. Они станут служить той группе, у которой в данный момент будет больше власти и больше денег. Вопрос в том, чтобы вовремя просчитать, у кого. Это вроде экзамена. Документы, которые я дал вам прочитать, – шпаргалки. Больше всего денег будет у того, кто догадался сейчас, по-тихому, через нас, а не через Госбанк и Внешторг, сбыть за рубеж солидную партию золота из золотого запаса СССР. И еще у тех, кто возьмет у американцев их миллионы, чтобы помочь добить гадину.

Григорьев не любил водку. Даже в небольших количествах она вызывала у него сильную изжогу, особенно на пустой желудок. Если он пил, то предпочитал хороший коньяк или красное сухое вино. Между тем Кумарин успел еще раз наполнить рюмки.

«Вот он, главный этап проверки. Он загоняет меня в тупик», – отрешенно думал Андрей Евгеньевич, морщась и шаря глазами по столу в поисках хоть какой-нибудь закуски. Но ничего съедобного не было. Кумарин в третий раз налил.

– Пару месяцев назад вы сказали, что вынуждены иногда отвечать Макмерфи взаимностью, – проговорил резидент и поднял свою стопку, призывая Григорьева в третий раз выпить вместе с ним, – я проанализировал степень этой взаимности. Признаюсь, если бы не история с идиотом Демченко, я вынужден был бы сдать вас руководству в качестве раскрытого мною «крота». Да пейте же, что вы смотрите, как будто там не водка, а цианит?

«Сухарик, крекер, что-нибудь закусить!» – в отчаянии подумал Григорьев, сгорая от изжоги и страха под спокойным внимательным взглядом резидента. Следовало немедленно взять себя в руки, иначе конец.

– Ну, что же вы застыли? – с легкой усмешкой подбодрил его Кумарин.

Андрей Евгеньевич не стал пить. Он демонстративно отставил стопку.

– Всеволод Сергеевич, – вздохнул он и укоризненно покачал головой, – если бы вы на секунду усомнились в моей честности, вы бы не вели со мной этот разговор. Вы бы дали мне улететь в Москву, снабдив руководство всей имеющейся на меня информацией. Но поскольку мы здесь сейчас сидим, пьем и беседуем на странные темы, серьезного компромата у вас на меня нет. Его и не может быть. Работа, которую я веду с Макмерфи больше полутора лет, одобрена вами и центром. Я добросовестно играю порученную мне роль. Для Макмерфи я завербованный агент, поэтому из меня не удастся сделать «крота», даже если меня сдаст кто-нибудь с той стороны, например этот ваш Колокол.

Лицо Кумарина оставалось спокойным. Когда Григорьев упомянул Колокола, оно стало нарочито спокойным.

– Вы справедливо заметили, – продолжал Григорьев, – что в нашей работе все весьма относительно, границы между своими и чужими постепенно стираются. Когда французы выгнали из страны сорок пять наших дипломатов, работавших в посольстве СССР в Париже, помните, какая началась паника? Искали предателя, предлагали внедрить в широкую практику аппарат «Полиграф», подвергнуть проверке на «детекторе лжи» в обязательном порядке всех поголовно, от уборщиц до высшего руководства. А что оказалось? Французы вычислили сотрудников КГБ совершенно самостоятельно, быстро, бесплатно. Чистые дипломаты в советском посольстве не имеют машин, пользуются по вызову автомобилями из посольского парка. А сотрудники КГБ разъезжают на собственном автотранспорте. И квартиры у них лучше, и материальный уровень выше настолько, что это сразу бросается в глаза. Чистому дипломату на представительские расходы выдаются копейки, сотрудников КГБ не ограничивают в средствах.

– Да, все верно, – машинально кивнул Кумарин, как будто выходя из странного оцепенения, – все логично и ясно. Но вы уверены, что кому-то нужны эта логика и эта ясность? Лучше найти иные причины провалов, более лестные и пристойные. Признаваться в собственной тупости и жадности стыдно, идеологически вредно. А выявлять врагов, предателей, разоблачать коварные замыслы противника – это долг скромных героев невидимого фронта, тяжелая, но почетная обязанность. Впрочем, вы это сами отлично понимаете. В начале разговора я сказал вам, что Лондон отменяется. Но не потому, что мне удалось отстоять вас и оставить здесь. Скажу честно, я попытался, но натолкнулся на стену. Боюсь, дело плохо. Как только вы вернетесь в Москву, вас отправят в один из наших закрытых санаториев и начнут проверять. Возможно, вам удастся выкрутиться, но вы станете невыездным на неопределенный срок.

– Почему? Что-нибудь случилось? – спросил Григорьев с дурацкой растерянной улыбкой.

– Не знаю, – пожал плечами резидент, – причин может быть множество. Например, кто-то решил, что информация, которую вы поставляете Макмерфи, по своему количеству и качеству резко превышает нормы, обусловленные необходимостью. Каковы нормы, никто не знает, но это не важно. Вас больше не выпустят и будут серьезно проверять. Вы хотите этого?

– Какая разница, хочу я или нет?

– Если бы не было разницы, я не вел бы с вами все эти долгие странные разговоры, не показывал бы вам сверхсекретные документы, – проговорил Кумарин и раздраженно поморщился, – вы хорошо помните, о чем в них шла речь?

– Да, конечно.

– Ну, тогда вас не слишком удивит мое предложение. Я предлагаю вам уйти к американцам. Ваш уход будет обставлен как положено. Вас назовут предателем, заочно приговорят к смертной казни. Что делать? Иначе никто не поверит. Вы уйдете, разумеется, не пустой. Вы сдадите им нескольких наших агентов-нелегалов. Не волнуйтесь, в этом смысле все будет чисто. Для подобных случаев имеется балласт, от которого надо избавляться.

– Для подобных случаев? – тихо перебил Григорьев. – Вы хотите сказать...

– Да, я хочу сказать, что вы не первый и не последний. Существует Управление Глубокого Погружения. Основная задача на сегодня – создание по всему миру агентурной сети нового типа. Профессионалы должны обслуживать не прогнившее государство, коего скоро не станет, а конкретных людей, таких же профессионалов. Принцип работы – никакой идеологии, минимум бюрократии, максимум практической пользы. Чтобы внести окончательную ясность, скажу: вы нужны мне внутри ЦРУ. В качестве разоблаченного агента или невыездного неудачника вы меня не интересуете, и никакой поддержки со своей стороны я вам не обещаю. Более того, я буду вынужден вас утопить. Итак, вы готовы ответить? Или у вас есть еще вопросы?

– Есть. Зачем я вам нужен внутри ЦРУ?

– О, вы мне там очень, очень пригодитесь. Например, когда американцы будут распределять эти свои миллионы, они непременно посоветуются с вами. Когда за рубеж на частные банковские счета хлынет советское золото, им потребуются ваши комментарии.

– Предателям никогда не доверяют полностью, – быстро, хрипло заметил Григорьев.

– А что такое предательство? – усмехнулся резидент. – Мы с вами выросли на нем, мы им пропитаны, мы им провоняли насквозь. Мы вербовали, шантажировали, подсматривали и подслушивали, всасывали в себя из внешнего мира всякую мерзость – доносы, жадность, зависть, тщательно переваривали и обильно отрыгивали назад, во внешний мир. Именно предателям в наших кругах доверяют, у них учатся. Вспомните хотя бы Кима Филби. Ну ладно, это уже лирика. Нет ни времени, ни сил. Степень доверия к вам Макмерфи и его коллег зависит от вашего профессионализма. Еще вопросы?

– Если я уйду, у вас будут большие неприятности.

– Ничего, как-нибудь. – Кумарин растянул губы в противной лягушачьей улыбке и немного посверлил Григорьева насмешливым взглядом. – Вы все-таки продолжаете лукавить, Андрей Евгеньевич. Вы, вероятно, хотите спросить о своей дочери? Думаю, ее судьба волнует вас куда больше, чем мои неприятности.

Григорьев не хотел. Ему было страшно поминать Машу в этом кабинете. Ему казалось, что можно сделать вид, будто ему давно дела нет до своей прежней семьи и ребенка он просто забыл. С отцами ведь такое случается, верно?

– Если вас изолируют, а потом, не дай Бог, расстреляют, – задумчиво продолжал Кумарин, – у вас будет значительно меньше шансов увидеть Машу, чем если вы согласитесь на мое предложение.

– Если соглашусь, она останется в Союзе в качестве заложницы, – пробормотал Григорьев.

– В Союзе? Да вовсе не обязательно. Это зависит от ее матери, от нее самой. Если вдруг она пожелает навестить папу, переселиться к папе насовсем, а мама не станет возражать, мы поможем, нам без разницы, где она будет жить, – резидент ободряюще подмигнул, – мир только кажется таким огромным, на самом деле он маленький и совсем прозрачный.